Текст книги "Жизнь Шарлотты Бронте"

Глава 10

В начале марта 1841 года мисс Бронте получила во второй, и последний, раз место гувернантки. Ей посчастливилось стать членом добросердечного и дружелюбного семейства¹³⁸. Хозяйку дома Шарлотта рассматривала впоследствии как свою дорогую подругу, чей совет помог ей совершить один очень важный шаг в жизни. Но поскольку знания и умения мисс Бронте как гувернантки были весьма ограниченны, ей пришлось расширить их, взявшись еще и за шитье. Должность ее называлась «бонна», или гувернантка для маленьких детей, и, соответственно, ее должны были без конца занимать разными делами, не оставляя свободного времени. Это положение – неопределенные обязанности при постоянной занятости и круглосуточная зависимость от чужой воли – переживалось мучительно мисс Бронте, привыкшей у себя дома к большому количеству свободного времени. Чуждая праздности, в своем доме она была почти избавлена от пустых разговоров, составления планов, выполнения обязанностей и получения удовольствий, которые занимают почти все время в жизни других людей. Эта свобода позволяла ей предаваться тем чувствам и игре воображения, на которые, как ни странно это звучит, у других просто не хватает времени. Впоследствии, в конце ее краткой жизни, такая интенсивность внутренней жизни стала подрывать ее здоровье. Привычка «выдумывать», развивавшаяся и укреплявшаяся в Шарлотте по мере того, как она набирала силу, стала ее второй природой. Но в нынешнем положении все наиболее важные свойства ее личности оказались не востребованы. Она не могла (как у мисс Вулер) заниматься своими служебными обязанностями только днем, а вечер оставлять для занятий более близких сердцу. Разумеется, любая девушка, выбирающая работу гувернантки, должна отказаться от многого в жизни; все ее существование есть одно сплошное самопожертвование. Но для Шарлоты Бронте это была еще и попытка приложить свои способности к делу, к которому ее не готовила и даже сделала негодной предшествующая жизнь. В самом деле, ведь маленькие дети семьи Бронте росли без матери. Они не знали ни детского веселья, ни радости подвижных игр. Сестрам Бронте была неведома сама природа детства, его привлекательные стороны. Дети были для них некой причиняющей беспокойство, но необходимой принадлежностью существования человечества, и никакой внутренней связи с ними сестры Бронте не имели. Многие годы спустя, когда Шарлотта приезжала погостить в наш дом, она постоянно наблюдала за нашими маленькими дочерями, и я никак не могла убедить ее, что они – самые обычные, хотя и хорошо воспитанные дети. Она была удивлена и тронута любым проявлением внимания к другим с их стороны, любовью к животным, отсутствием эгоизма. Она уверилась, что они необыкновенные, и постоянно спорила со мной по этому поводу. Все это надо учитывать при чтении нижеследующих писем. Тому, кто теперь, после смерти мисс Бронте, может как бы сверху смотреть на ее жизнь, следует понимать, что никакое отвращение, никакое страдание никогда не заставило бы ее свернуть с пути, по которому она считала себя обязанной идти.

3 марта 1841 года

Некоторое время назад я писала тебе, что собираюсь занять место гувернантки, и намерение мое было совершенно твердым. Хотя в прошлом это вело к сплошным разочарованиям, я не собиралась оставлять свои усилия. После нескольких случаев, которые расстраивали меня до глубины сердца (я имею в виду письма и собеседования), я наконец добилась успеха и теперь устроилась на новом месте. <…>

Дом здесь не очень большой, но на редкость удобный и хорошо устроенный, окружающие его угодья красивы и просторны. Согласившись на это место, я довольно много потеряла в деньгах, но зато надеюсь обрести комфорт. Под этим словом я понимаю не хорошую еду и питье, теплый очаг или мягкую постель, а приятное общество и приветливые лица, умы и сердца, извлеченные не из свинцового рудника и не из каменоломни. Мое жалованье не превысит шестнадцати фунтов в год, хотя номинально оно составляет двадцать – некоторое уменьшение произошло из-за расходов на стирку. Мои ученики, числом двое, – это девочка восьми и мальчик шести лет. Что касается хозяев, то я пока не могу рассказать тебе, что это за люди, я ведь только вчера приехала. У меня нет способности определять характер человека с первого взгляда. Прежде чем я решусь высказать о них какое-то суждение, мне надо увидеть их в разном свете и с разных точек зрения. Все, что я могу сказать пока, – это то, что мистер и миссис *** кажутся мне хорошими людьми. До сих пор у меня не было причины жаловаться на недостаток деликатности или вежливости с их стороны. Воспитанники мои дики и необъезженны, но при этом вполне добродушны. Наверное, я смогу сказать обо всех них побольше в следующем письме. Мое самое искреннее желание – понравиться им. Если у меня возникнет ощущение, что я их устраиваю, и в то же время не испортится здоровье, то я буду относительно счастлива. Но никто, кроме меня, не расскажет тебе, насколько тяжела для меня работа гувернантки, ибо никто, кроме меня, не знает, насколько чуждо всей моей природе это занятие. Не думай, что я не корю себя за это или что я не пытаюсь победить в себе это чувство. Мои самые большие затруднения могут показаться тебе банальными. Мне очень трудно противостоять грубой фамильярности детей, трудно попросить о чем-то служанок или саму госпожу, каким бы важным ни был для меня предмет просьбы. Мне легче терпеть самые большие неудобства, чем сходить в кухню и попросить эти неудобства устранить. Я просто дурочка. Но, видит Бог, я ничего не могу с собой поделать!

Напиши мне, как ты считаешь: прилично ли гувернантке приглашать к себе в гости подруг? Я не имею в виду, конечно, приглашение на длительное время, но можно ли им всего лишь навещать меня на час-другой? Это не такое уж большое преступление, и я страстно желаю, чтобы ты сумела каким-то образом навестить меня и дать мне увидеть твое лицо. Но в то же время я чувствую, что обращаюсь с глупой и почти невыполнимой просьбой… Хотя отсюда ведь всего четыре мили до Б.!

21 марта

Прости меня, пожалуйста, за слишком краткий ответ на твое долгожданное письмо: у меня совсем нет свободного времени. Миссис *** ждет от меня выполнения довольно большого задания по шитью. Днем шить нельзя из-за детей, которые требуют постоянного внимания, поэтому приходится занимать этой работой вечера. Пиши почаще и подлиннее – это полезно для нас обеих. Это место гораздо лучше, чем ***. У меня достаточно причин, чтобы не падать духом. То, что ты пишешь, меня немного ободрило. Надеюсь, я всегда смогу следовать твоему совету. Но меня гнетет тоска по дому. Мистер *** нравится мне в высшей степени. Дети избалованны, и поэтому с ними иногда трудно управляться. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай повидаться! Даже если это нарушит правила, ничего. Если сможешь заглянуть хоть на часок, приезжай. И не пиши больше, что я тебя забыла. Дорогая моя, я никогда бы так не поступила. Это шло бы вразрез с моей природой: я не могу существовать в этом скучном мире без привязанности и сочувствия, а как редко мы их находим! И было бы в высшей степени безрассудно растрачивать их, если они уже обретены.

Мисс Бронте не пришлось долго ждать доказательств добросердечия и гостеприимства новых хозяев. Мистер *** написал ее отцу и убедительно и настоятельно звал его приехать посмотреть на новый дом своей дочери и провести в нем неделю. Миссис ***, со своей стороны, выражала искреннее сожаление, что одна из подруг мисс Бронте проехала мимо их дома и оставила только записку и сверток, а сама не зашла внутрь. Миссис *** объявила, что подруги Шарлотты могут совершенно свободно навещать ее и что ее отец найдет в доме самый теплый прием. Мисс Бронте с благодарностью отметила доброту своей хозяйки в очередном письме к подруге, приглашая ее в гости, что та вскоре и сделала.

Июнь 1841 года

Ты, наверное, сочтешь это невозможным, однако я действительно не могу найти четверти часа, чтобы черкнуть тебе записку. А когда письмо готово, надо отнести его на почту, находящуюся в миле отсюда, что занимает почти час – изрядную часть дня. Мистер и миссис *** уехали на неделю. Сегодня я получила от них письмо. Когда они вернутся, пока неизвестно, но я надеюсь, что они не задержатся надолго, в противном случае я упущу шанс повидаться с Энн на каникулах. Она приехала домой, как я слышала, уже в прошлую среду. Ее отпустили на трехнедельные каникулы, поскольку семейство, в котором она живет, отправилось в Скарборо. Я очень хочу ее видеть и самой узнать, как у нее со здоровьем. Не верю ничьим сообщениям, никто не может описать ее состояние во всех подробностях. Было бы очень хорошо, если бы ты тоже с ней встретилась. У меня хорошие отношения со служанками и детьми, однако работа скучная, и я чувствую себя одинокой. Тебе не хуже, чем мне, известно чувство одиночества, когда не с кем поговорить.

Вскоре после отправки этого письма мистер и миссис *** вернулись – как раз вовремя, чтобы Шарлотта успела отправиться домой и узнать о здоровье Энн. К ее ужасу, выяснилось, что сестра чувствует себя совсем нехорошо. Чем она могла помочь сестренке, младшей из них всех; как следовало поступить, чтобы оставаться с ней рядом и заботиться о ее здоровье? Опасения за здоровье Энн заставили сестер снова вернуться к идее открытия школы. Если это позволит всем троим жить вместе и поддерживать друг друга, то все может обойтись. У них появится свободное время, чтобы снова заняться литературой, – цель, которую, несмотря на все затруднения, они никогда полностью не оставляли. Однако куда более сильной причиной для Шарлотты было слабое здоровье Энн, которое требовало самого заботливого ухода – такого, какой никто, кроме сестры, не обеспечит. Вот что она писала в те летние каникулы:

18 июля 1841 года, Хауорт

Мы долго и с большим нетерпением ждали тебя в четверг, когда ты обещала приехать. У меня даже устали глаза: я все время смотрела в окно, то надевая на нос очки, то глядя через специальное стеклышко. Что ж, тебя нельзя винить. <…> Что касается моего разочарования, то всем суждено страдать от разочарований в тот или иной период жизни. Однако теперь я забуду тысячу разных вещей, которые собиралась сказать тебе, и никогда их не скажу. У нас есть один план, и мы с Эмили очень хотели бы обсудить его с тобой. Он еще только намечен, еще не вылупился из яйца и превратится ли в красивого, вполне развившегося цыпленка, или же яйцо испортится и зародыш умрет раньше, чем издаст свой первый писк, – этот вопрос принадлежит к числу тех, о которых высказывают свои туманные предсказания оракулы. Пожалуйста, не приходи в замешательство от всей этой метафорической таинственности. Я говорю о самом обыкновенном деле, хотя и пользуюсь дельфийским стилем, заворачивая простые сведения в оболочку фигур речи – всех этих яиц, цыплят и т. д. и т. п. Суть дела такова: папа и тетя поговаривают, хотя и урывками, о том, что мы – id est¹³⁹ Эмили, Энн и я – откроем школу! Ты помнишь – я много раз мечтала об этом, но не могла понять, откуда возьмется капитал для воплощения идеи в жизнь. Я, конечно, знала, что у тети есть деньги, но считала, что она ни за что не даст нам взаймы на подобное дело. Однако она предложила взять у нее в долг или, скорее, так: она объявила, что предложит взаймы в том случае, если у нас уже будут ученицы и все окажется улажено. Это звучит вполне разумно, однако остаются вопросы, которые меня обескураживают. Я не жду, что тетушка даст нам больше ста пятидесяти фунтов на такое предприятие. А можно ли основать респектабельную (не будем рассчитывать на первоклассную) школу и начать в ней хозяйствовать с таким небольшим капиталом? Предложи обсудить этот вопрос своей сестре, – может быть, она ответит? Если нет, то не говори ей ничего об этом деле. С мыслью о том, чтобы взять денег в долг, ни одна из нас не готова смириться. Каким бы скромным ни было начало нашего предприятия, оно должно быть основано на твердой почве и иметь надежный фундамент. Я думала обо всех возможных и невозможных местах, где бы нам открыть школу, и остановилась на Бёрлингтоне или, точнее, на его окрестностях. Не помнишь ли ты, есть там хоть одна школа, за исключением той, которая принадлежит мисс ***? Пока это, конечно, очень сырая и случайная идея, и найдется сотня причин, по которым она окажется неосуществимой. У нас нет никаких связей, даже просто знакомых там; это далеко от дома и т. д. Однако мне представляется, что восток нашего графства заселен в гораздо меньшей степени, чем запад. Еще придется, конечно, долго размышлять, прежде чем место будет выбрано, и, я боюсь, еще больше времени пройдет, прежде чем любой план будет претворен в жизнь. <…> Напиши мне поскорее. Я не оставлю свое теперешнее место гувернантки до тех пор, пока перспективы на будущее не сделаются более ясными и определенными.

Еще через две недели мы видим, что посеяно зерно, которое должно вырасти в план, способный существенно повлиять на будущее Шарлотты.

7 августа 1841 года

Сегодня субботний вечер. Я отправила детей спать и теперь могу присесть и ответить на твое письмо. Я снова одна в доме – в качестве домоправительницы и гувернантки, поскольку мистер и миссис *** уехали в ***. Честно признаться, хотя мне и бывает одиноко в их отсутствие, это все же самое счастливое время в моей здешней жизни. Дети вполне послушны, слуги исполнительны и внимательны ко мне, а отсутствие хозяина с хозяйкой освобождает меня от обязанности всегда выглядеть приветливой и разговорчивой. Похоже, в жизни Марты *** скоро все изменится к лучшему; то же можно сказать и о Мэри: ты будешь удивлена, узнав, что она вскоре возвращается на континент со своим братом. Однако не для того, чтобы там жить, – они предпринимают месячное путешествие, чтобы развеяться. Я получила от Мэри длинное письмо и посылку, в которой оказался очень милый подарок – черная шелковая шаль и пара прекрасных лайковых перчаток, купленная в Брюсселе. Разумеется, я была польщена этим подарком – польщена тем, что они вспомнили обо мне, будучи так далеко, среди шумихи одной из самых блестящих столиц Европы, – но все же, принимая его, я чувствовала досаду. Я думаю, что у Мэри и Марты не хватает карманных денег на самих себя и они могли бы оказать мне внимание, купив что-нибудь подешевле. Мэри пишет о соборах, которые ей довелось повидать: описания ее очень изысканны, а сами соборы весьма почтенны. Я не знаю, отчего у меня стоял комок в горле, когда я читала ее письмо, – может, от сильного нетерпения: когда же закончится кабала этой однообразной работы? Или это желание обрести крылья, которые есть только у богатых? Или страстное желание видеть, узнавать, учиться? Что-то внутри меня рвалось наружу. Я была ошеломлена сознанием того, что мои способности не реализуются. Затем это чувство исчезло, и я впала в отчаяние. Моя дорогая, я бы ни за что не призналась во всем этом никому, кроме тебя. Да и тебе я могу признаться только в письме, а не vivâ voce¹⁴⁰. Однако эти мятежные и бессмысленные чувства владели мною недолго: я подавила их через пять минут. Надеюсь, они больше не вернутся: все это очень больно. В продвижении того плана, о котором я тебе писала, нет новых сдвигов, и, скорее всего, не будет в ближайшее время. Но мы с Эмили и Энн о нем не забываем. Это наша путеводная звезда, и мы обращаемся к ней всякий раз, когда подступает отчаяние. Боюсь, я стала писать так, что ты решишь, будто я несчастлива. Однако это совсем не так, напротив, я осознаю, что мое теперешнее место – просто завидное для гувернантки. Правда, временами меня приводит в смятение и даже пугает мысль о том, что у меня нет природного таланта и призвания к этой профессии. Если бы мне приходилось только учить детей, это не составило бы труда. Но мне приходится жить в чужих домах и вести себя неестественным образом: принимать холодный, строгий, равнодушный вид, все это мучительно. <…> Пожалуйста, не говори пока никому о нашем плане насчет школы. Ничего еще не начато, все остается в тумане. Пиши ко мне почаще, моя дорогая Нелл; ты знаешь, как я ценю твои письма. Твоя «любящая девочка» (как ты, бывало, называла меня).

Ш. Б.

P. S. Здоровье мое в порядке, не придумывай, пожалуйста, ничего. Но у меня есть одна сердечная боль (так и быть, напишу об этом, хотя и не хотела) – это Энн. Ей пришлось столько всего перенести – гораздо, гораздо больше, чем мне самой. Когда я начинаю о ней думать, я сразу представляю, как она терпеливо переносит гонения чужих людей. Она очень впечатлительна и ранима, хотя и не показывает этого. Как мне хочется быть с ней, чтобы хоть немного залечить ее раны! Она совсем одинока: у нее еще меньше способностей заводить друзей, чем у меня. Впрочем, оставим это.

Шарлотта терпеливо переносила несчастья, но она не могла проявлять такое же терпение, когда дело касалось несчастий других, особенно ее сестер. Сама мысль о том, что ее нежная маленькая Энн страдает в одиночестве, была для нее невыносима. Надо было что-то делать. Даже если желаемый выход по-прежнему оставался очень и очень далеко, следовало двигаться к нему, и любая минута без такого движения казалась потерянной. Основать собственную школу – это означало получить свободное время, когда никто, кроме собственного чувства долга, не диктует тебе, что надо делать. Для трех сестер, любивших друг друга без памяти, это значило жить под одной крышей и при этом самостоятельно добывать себе пропитание. Но главное, это значило иметь возможность присматривать за здоровьем тех, чья жизнь и счастье значили для Шарлотты больше, чем ее собственные. Она дрожала от нетерпения поскорее начать дело, однако остерегалась сделать в спешке ложный шаг. Мисс Бронте задавала всем знакомым вопросы, ответы на которые могли бы подсказать правильное направление развития для будущей школы. Однако из ответов следовало, что таких школ, какую хотели основать сестры, уже более чем достаточно. Где же выход? Надо было предложить нечто необычное, превышающее средний уровень. Но что именно? Конечно, сами сестры были просто переполнены идеями, энергией и разнообразными сведениями – но ведь этого не напишешь в рекламном проспекте. Они немного владели французским: могли свободно читать, однако этого было очень мало для того, чтобы соревноваться с носителями языка или профессиональными учительницами. Эмили и Энн умели играть и разбирались в музыке, но опять же возникали сомнения, что без дополнительного обучения они смогли бы давать уроки и в этой области.

Как раз в это время мисс Вулер подумывала оставить школу в Дьюсбери-Муре и предложить ее своим давним ученицам Бронте. Ее сестра еще с тех пор, как там преподавала Шарлотта, занималась управлением школой, однако число учениц неуклонно уменьшалось. Если бы сестры Бронте взялись за школу в Дьюсбери-Муре, им пришлось бы приложить немало усилий для того, чтобы вернуть ее к прежнему процветанию. А это, в свою очередь, требовало каких-то особых преимуществ в преподавании, которых в настоящее время не существовало, но к которым Шарлотта упорно стремилась. Она решила двигаться в этом направлении и не оставлять усилий, пока не достигнет успеха. В каждом слове письма, которое она отправила тетушке, звучит эта приглушенная сила решимости и спокойное желание добиться своего.

29 сентября 1841 года

Дорогая тетя,

я пока не получила ответа от мисс Вулер на свое письмо, в котором выражала желание принять ее предложение. Я не знаю, в чем состоит причина такого долгого молчания, – возможно, какие-то непредвиденные осложнения мешают заключению нашей сделки. Тем временем наш план обсудили и одобрили мистер и миссис *** (отец и мать ее учеников. – Э. Г.), а также другие – их мнением я хочу с тобой поделиться. Мои подруги советуют мне, если я хочу добиться верного успеха, отложить открытие школы на полгода и постараться найти способ провести это время в какой-нибудь школе на континенте. По их словам, школ в Англии уже столько и соревнование между ними такое напряженное, что без подобного шага, который позволит приобрести важные преимущества, нам придется вести очень ожесточенную борьбу и она может кончиться поражением. Они утверждают также, что заем в сто фунтов, который ты так любезно нам предложила, может теперь и не понадобиться, поскольку мисс Вулер оставит нам мебель. И если производить расчеты, исходя из главной цели, конечного успеха, то половину этой суммы, по крайней мере, следует выделить на то, о чем я сказала выше, обеспечив тем самым скорейшее возвращение и процентов, и основного капитала.

Я не собираюсь ехать во Францию, в Париж. Вместо этого я предпочту Бельгию, Брюссель. Стоимость поездки туда – самое большее пять фунтов. Жизнь там примерно наполовину дороже, чем здесь, в Англии, а образовательные учреждения – такие же или лучше, чем в любом другом городе Европы. За полгода я совершенно свободно овладею французским. Я могу также значительно улучшить свой итальянский и совершить резкий рывок в немецком – при условии, конечно, что мое здоровье останется столь же хорошим, как сейчас. Мэри находится в Брюсселе и живет там в первоклассных условиях. Я, разумеется, даже не думаю пожить в Шато-де-Кукельберг¹⁴¹, где проживает она, – для меня это слишком роскошно. Однако я написала Мэри, и она с помощью миссис Дженкинс, супруги британского священника, сможет подыскать мне дешевый, но достойный пансион. У меня будет возможность часто видеться с Мэри. Она покажет мне город, а с помощью ее кузин мне, возможно, удастся познакомиться с людьми гораздо более респектабельными и образованными, чем все, с кем мне доводилось общаться раньше.

Таковы преимущества, которые превратятся в реальные доходы, когда мы откроем школу. Если же Эмили разделит их со мной, то мы впоследствии выстроим наше предприятие на таком фундаменте, который никак не возможен в настоящем. Я говорю об Эмили, а не об Энн, однако и Энн сможет поехать туда когда-нибудь в будущем, если наша школа даст доход. Я уверена, что ты поймешь правильность моего плана. Ты всегда старалась вкладывать свои деньги наиболее выгодным способом и не любила покупать убогие вещи. Если ты оказываешь кому-то услугу, то делаешь это обычно с размахом. И деньги, потраченные на нас, – пятьдесят или сто фунтов – будут правильно использованы. У меня нет ни одного близкого человека во всем мире, на кого я могла бы положиться, кроме тебя. Я совершенно уверена, что если мы получим такое преимущество, то это обеспечит нас на всю жизнь. Возможно, папа считает мой план необдуманным и амбициозным. Но кто и когда достигал в этом мире успеха, если не был амбициозен? А когда он уехал из Ирландии, чтобы поступить в Кембриджский университет, разве он не был так же амбициозен, как я теперь? Я хочу помочь всем нам. У нас есть таланты, и мне хочется, чтобы мы извлекли из них выгоду. Я жду помощи, тетя. Не откажи нам. Если ты согласишься, то я сделаю все, чтобы ты не пожалела о своей доброте.

Письмо было отправлено из того дома, где Шарлотта служила гувернанткой. Ответ несколько задержался: в это время в хауортском пасторате состоялось немало разговоров между мистером Бронте и тетушкой. Но в конце концов согласие было получено. Теперь, и не раньше, Шарлотта поделилась планами с близкой подругой. Она не любила обсуждать свои проекты, пока те оставались расплывчатыми и неопределенными, так же как ей не нравились любые обсуждения ее труда, в чем бы труд ни заключался, пока он не приводил к определенному результату.

2 ноября 1841 года

Ну что, теперь давай ссориться. Во-первых, я должна решить, какую тактику избрать, наступательную или оборонительную. По всей видимости, больше подходит оборонительная. По твоему письму ясно, что ты обижена явным отсутствием доверия с моей стороны. Ты услышала от других о предложении мисс Вулер раньше, чем сообщила тебе о них я. Это верно. Я долго размышляла о планах, важных для моей дальнейшей жизни, и ни разу не обменялась с тобой письмами по этому поводу. Тоже верно. Это весьма странное поведение для дорогой и любимой подруги, которую ты знаешь столько лет и которую никогда не считала скрытной. Истинная правда. Я не стану извиняться за свое поведение, потому что извинения предполагают признание вины, а я не чувствую себя виноватой. Все дело в том, что я не была уверена, да и сейчас не уверена, в своей будущности. Я могу сказать, что совершенно в ней не уверена, я запуталась в противоречивых планах и предложениях. Все мое время, как я уже много раз писала тебе, занято работой. При этом мне еще надо написать множество писем – тех, которые нельзя не написать. Я считала тогда бесполезным писать тебе, чтобы только рассказать о своих сомнениях: что я надеюсь на то-то, боюсь того-то, беспокоюсь и страстно желаю сделать нечто невыполнимое. Подумав о тебе в промежутках между делами, я решила, что будет лучше, если я пока стану действовать в молчании, никому ни о чем не говоря, а сообщу только о результатах своих усилий. Мисс В. сделала мне в высшей степени любезное предложение – вернуться в Дьюсбери-Мур и попытаться возродить школу, которую покинула ее сестра. Она предоставляет в мое распоряжение свою мебель. В первую минуту я с благодарностью приняла это предложение и приготовилась сделать все возможное, чтобы добиться успеха. В груди моей зажглось пламя, которое мне самой не под силу погасить. Мне так хотелось расширить свои знания и умения и стать лучше, чем я есть. Маленький кусочек этого чувства я попыталась передать тебе в письмах, но всего лишь кусочек. Мэри подлила масла в огонь: она воодушевила и вдохновила меня своими посланиями, написанными присущим ей сильным и энергичным языком. Я принялась мечтать о поездке в Брюссель. Но как могла я туда попасть? Мне хотелось, чтобы по крайней мере одна из моих сестер получила те же преимущества, что и я, и выбрала Эмили. Она безусловно заслуживает награды. Однако как осуществить намеченное? Охваченная крайним волнением, я написала письмо домой, и оно помогло одержать победу. Я попросила тетю о помощи, и та ответила согласием. Однако еще не все улажено. Лучше сказать, что у нас появился шанс отправиться туда на полгода. Мысль о Дьюсбери-Муре оставлена, и, возможно, к лучшему. Это темное, скучное место, совсем не подходящее для школы. В глубине души я считаю, что нечего жалеть о нем. Мои планы связаны теперь с поездкой: если я доберусь до Брюсселя и мое здоровье будет в порядке, я сделаю все возможное, чтобы приобрести те преимущества, которые для меня достижимы. А когда пройдет полгода, я приступлю к осуществлению плана. <…>

Поверь мне, хотя я и родилась в апреле, месяце облаков и солнца, но не склонна к переменам. Правда, мое настроение может меняться, иногда я выражаюсь с излишней горячностью, а иногда не говорю вообще ничего, но мое отношение к тебе неизменно, и если ты видишь облака и дождь, то будь уверена: за ними обязательно прячется солнце.

На Рождество она оставила место гувернантки, тепло простившись со своими хозяевами, которые успели к ней сердечно привязаться. «Они так много сделали для меня, – заметила она, покидая это семейство. – Я этого совсем не заслужила».

Все четверо молодых Бронте собирались встретиться в отцовском доме в декабре. Брэнвелл должен был получить короткий отпуск в управлении Лидско-Манчестерской железной дороги, где служил уже пять месяцев. Энн приехала накануне Рождества. Она вела себя так достойно в своей непростой ситуации, что хозяева дома убедительно просили ее вернуться, хотя она заранее объявила о своем решении покинуть их. Это решение было отчасти связано с грубым обращением со стороны тех же хозяев, а отчасти с домашними обстоятельствами: отъезд сестер в Бельгию и возраст трех остающихся в пасторате обитателей.

После долгой переписки и разговоров о предстоящих планах молодые Бронте пришли к выводу, что, поскольку в письмах из Брюсселя сообщается мало хорошего о тамошних школах, Шарлотте и Эмили лучше отправиться учиться в Лилль, город на севере Франции. Его горячо рекомендовали Батист Ноэль и другие священники. И в конце января было решено, что Шарлотта и Эмили отправятся в Лилль на три недели, в сопровождении французской дамы, приехавшей в это время ненадолго в Лондон. Плата составляла по пятьдесят фунтов с каждой ученицы – это только за проживание и обучение французскому, однако речь шла об отдельной комнате. Если бы сестры жили вместе с другими ученицами, цена была бы ниже. Шарлотта писала:

20 января 1842 года

Как это любезно со стороны тетушки – согласиться заплатить дополнительные деньги за отдельную комнату. Это будет огромным преимуществом для нас по самым разным причинам. Мне очень жаль, что пришлось поменять Брюссель на Лилль, особенно потому, что теперь я не увижу Марту. Мэри без устали снабжает меня сведениями, она не жалеет для этого ни времени, ни сил. Мэри просто золото. У меня на самом деле есть только две подруги – ты и она, верные и искренние, в чью верность и искренность я верю так же твердо, как в Библию. Я обеспокоила вас обеих, и в особенности тебя. Но ты всегда была так снисходительна ко мне и отвечала на все только добром. Мне надо написать еще письма в Брюссель, Лилль и Лондон. Кроме того, остается куча работы – починка сорочек, ночных рубашек, носовых платков, карманов, а также зашивание одежды. Я дожидалась Брэнвелла, однако он так и не смог приехать. Очень надеемся, что он вырвется в ближайшую субботу. При всех этих хлопотах мне, как ты понимаешь, не до поездок в гости. Ужасно хочется принять твое приглашение, приехать и поговорить с тобой, сидя у камина. Возможно, нам не удастся встретиться в атмосфере домашнего уюта еще много месяцев. У меня в лице появились интересные старческие черты: когда ты увидишь меня в следующий раз, я, несомненно, буду носить чепец и очки.