Текст книги "Седьмая ложь"

Я думала, что Эмма винит мать в своей болезни: не в том, как она началась, но в том, как она развивалась. Я думала, что их связь разрушилась, что под конец их удерживала вместе не любовь, а кровное родство, та соединяющая их тоненькая ниточка, которую невозможно разорвать. Я ошибалась. Мою мать и сестру связывали иные, более прочные узы. Тогда я просто не понимала этого.

– Джейн, пожалуйста… – повторила Эмма. – Прекрати. Я правда пыталась.

Я ничего не ответила. Хотелось попросить ее задуматься о том, как ее поступки могут отразиться на других людях. Объяснить, что из-за нее я чувствую себя виноватой перед матерью, которая, наверное, считает себя брошенной. Но, увы, Эмма была настолько погружена в собственные переживания, что взглянуть на мир с чужой колокольни было для нее задачей практически невыполнимой.

Вместо этого я стала расспрашивать сестру о ее волонтерских проектах, о ее квартире и о книге про дисфункциональную семью – эту книгу я ей посоветовала, но Эмма, как выяснилось, до сих пор так и не прочитала ее. Потом я приняла душ, переоделась в чистую пижаму, и мы с сестрой весь день провалялись на диване, пересматривая боевики с мужественными героями и смехотворно бестолковыми героинями. Эти диски когда-то принадлежали нашему отцу, и, после того как он ушел от матери, я забрала их себе. Мы с ним смотрели их вместе, он сажал меня к себе на колени, и я, калачиком свернувшись у него под мышкой и положив голову ему на грудь, засыпала в его объятиях, пока мать психовала где-нибудь в другом месте. Эмма, собираясь в тот вечер домой, захватила с собой несколько дисков, объявив их своей собственностью; я знала, что это неправда, но не возражала. Мы с ней не могли говорить и никогда не говорили о таком количестве вещей, что в сравнении с ними это было сущей мелочью. Она ушла, унося диски в своем рюкзаке, а я смотрела на ровную линию стриженых волос над ним, стараясь не опускать взгляд на ее ножки-спички.

Глава одиннадцатая

В понедельник после свадьбы Марни с Чарльзом на две с половиной недели уезжали в свадебное путешествие по Италии. Чарльз спланировал все до мелочей: продумал приблизительный маршрут, купил билеты на самолет, забронировал самые роскошные номера в самых дорогих отелях. Он хотел сделать Марни сюрприз, поэтому все предшествующие месяцы с присущей ему дотошностью изводил всеми мельчайшими подробностями меня. Он взял в прокат машину ее любимого цвета, классический кабриолет со складным верхом. Все выбранные им номера в отелях были с обитой плюшем шикарной мебелью и хрустальными люстрами, хотя сам Чарльз предпочитал лаконичный дизайн. Маршрут был выстроен с таким расчетом, чтобы посетить все признанные гастрономические достопримечательности, места, которые, как полагал молодой муж, доставят его жене удовольствие.

Он терзал меня вопросами вроде: «Как думаешь, кулинарный мастер-класс ее порадует?»

«А про это что скажешь? – спрашивал он, изучая сайт роскошного нового ресторана. – Думаешь, ей понравится такая еда? А вид?»

«А что насчет Рима? – торопливо прошептал он однажды вечером, когда Марни скрылась в кухне. – Она там уже бывала?»

В Риме она не бывала, о чем я Чарльзу и сообщила. Короче говоря, в результате всех этих бесконечных обсуждений я оказалась отлично осведомлена о планируемом маршруте молодоженов. Так что в то утро я рисовала в своем воображении, как они прибывают в аэропорт, коротают часы до вылета в лаундже, сидят бок о бок в своих креслах в самолете, а потом ждут у транспортера, когда приедет их багаж. Я представляла, как они смеются, пытаясь уместить свой скарб в крошечный багажник арендованной машины, как рука Чарльза по-хозяйски лежит на бедре Марни во время поездки. Я видела вход в их первый отель, фиолетовый диванчик в их номере, пейзажный бассейн, окруженный гамаками, с видом на виноградники. Я была в курсе каждого их шага, и все эти недели живот у меня сводило от боли. Понятное дело, муки ревности, вот что это такое. Я любила Марни, хотела, чтобы она наслаждалась медовым месяцем на полную катушку, и одновременно остро сожалела, что не могу разделить его с ней.

Мы с Марни раз или два выбирались вдвоем на море, ездили по сомнительным пляжным местечкам, где злоупотребляли коктейлями ядерных цветов, после которых на зубах скрипел сахар, и жарились на солнце, причем загорала только я, а она в сравнении со мной как будто становилась еще бледнее. Мы спали в одной постели – абсолютно без всякой задней мысли, держались за руки, когда в полете наш самолет начинало трясти, и вместе решали проблемы на паспортном контроле. И это было далеко не все. Мы смеялись, сплетничали и поверяли друг другу свои секреты. Мы были единым целым – с шутками, понятными только нам одним, общими чемоданами и дешевенькими веревочными браслетиками, которые ничего не стоили, но так много значили.

Однако, с тех пор как она познакомилась с Чарльзом, мы с ней ни разу никуда не съездили.

Все это она теперь делила с ним: постель, чемодан, секреты.

Две недели я думала о Марни и ее муже – вернее, вспоминала о них от случая к случаю, но каждый раз с леденящим ужасом, и мою грудь точно стискивал тугой обруч. Я чувствовала, что наши корни расплетаются, и это казалось шокирующим и неприемлемым. Прежде мне и в голову не приходило, что такое возможно!

Марни позвонила поздно вечером, сразу же после того, как они вернулись домой из свадебного путешествия. Я почти уже спала. Однако ей не терпелось узнать мои впечатления от ее свадьбы, то, что запомнилось мне больше всего. Я рассказала ей про Эллу, ее шестилетнюю племянницу, – на малышке к концу первого танца из одежды остались одни носочки и трусики, а лоб был усеян бисеринками пота, так усердно она скакала и кружилась. Я упомянула брата Марни, пьяно клевавшего носом за столом во время речей. Не забыла я и регистраторшу – та застряла в пробке по пути на торжество и слала панические сообщения, хотя запас времени до начала церемонии у нее был.

Марни рассмеялась, узнав, что сырная башня рухнула, едва ее разрезали. Она вздохнула, и в этом вздохе явственно слышалась улыбка, когда я сказала ей, что ее родители еще долго продолжали танцевать после того, как музыканты закончили играть и уборщики принялись приводить зал в порядок.

– Так приятно все это слышать, – проговорила она. – У меня такое чувство, что я столько всего пропустила! Я распланировала все до мелочей, но, с другой стороны, физически невозможно было оказаться во всех местах сразу. Осталось еще дождаться всех фотографий. Часть мы уже получили. Что-то около десятка, самые лучшие, и кое-где ты отлично получилась. Ты же придешь к нам в пятницу? Я тебе покажу.

– Может, сбросишь их мне прямо сейчас? – спросила я.

Мы фотографировались у арки, украшенной цветами, – сначала только новобрачные, потом все вместе, потом маленькими группами: родители, братья и сестры, друзья. Нас расставляли по местам, просили улыбнуться и тут же выдворяли из кадра прочь. Я не знала, есть ли среди этих фотографий снимки, где только мы с ней вдвоем, но очень на это надеялась.

– Конечно, – отозвалась она. – Я перешлю тебе письмо от фотографа. Там есть одна совершенно уморительная фотография моих родителей, невозможно удержаться от смеха.

– Я еще тогда подумала, что они отлично держатся.

– Ну да, – согласилась Марни. – Я тоже так подумала. Хотя – и это очень на них похоже – они, оказывается, были во Флоренции одновременно с нами. У мамы там проходила какая-то конференция – что-то на тему аллергии, – а папа решил поехать за компанию. Думаешь, они хоть слово мне об этом сказали? Не-а. Или предложили там встретиться? Вместе пообедать или поужинать? Не-а.

Она всегда была склонна видеть в родителях худшее, выискивать в их поведении доказательства безразличия.

– Не уверена, что это так уж плохо, – заметила я осторожно. – Может, они просто не хотели помешать вам наслаждаться друг другом в медовый месяц?

– Ну конечно, можно это предположить, – сказала она. – Но мне лично так не кажется.

Я зевнула, очень надеясь, что Марни расценит это как сигнал закругляться, но она продолжала.

– Знаешь, что? – протянула она. – У меня такое ощущение, что я изменилась. Это очень напыщенно прозвучит, если я скажу, что стала мудрее? Наверное, очень. В общем, не знаю.

– И я тоже не знаю, – отозвалась я.

– Такое чувство, что я стала более взрослой. – Она запнулась. – Нет, это будет не совсем точно. В общем, я будто поучаствовала в какой-то очень публичной демонстрации своей зрелости. Что я вроде как притворяюсь. Понимаешь?

– Не совсем, – призналась я.

– Ладно, не важно, – продолжила она. – Собственно, я почему и звоню. Мы решили продавать квартиру. Ну, ты понимаешь. Как взрослые люди и все такое.

Она сделала паузу, но я не нашлась что сказать.

– Мы обсудили это, пока были в путешествии, и решили, что так будет правильно.

Марни снова замолчала.

Она осторожничала, нерешительно прощупывая почву перед каждым следующим шагом, точно ступала по хрупкому льду и опасалась, что он в любой момент может треснуть под ее ногами. Я понимала, что она гадает, вернее даже, безмолвно задает мне вопрос: не расстроит ли меня эта новость, не станет ли эта перемена в устоявшемся миропорядке проблемой? Марни с Чарльзом давно уже вели разговоры о том, что когда-нибудь переберутся за город, в дом с садом, подъездной дорожкой и спальнями, окна которых будут выходить на поля. Не исключено, что своими паузами она пыталась донести до меня именно это.

Она старательно обходила молчанием тему денег. Чарльз работал в частной инвестиционной компании, где занимался покупкой других компаний с целью последующей их перепродажи по частям с прибылью, и был весьма успешен, я имею в виду, очень богат. А Марни трудилась не покладая рук, используя каждую свободную минуту для того, чтобы либо писать, либо говорить о еде. Не так давно у нее появился новый спонсор – компания, продающая ножи, каждый из которых стоил как крыло самолета. По всей видимости, когда Марни начала пользоваться этой продукцией в своих видео, продажи у компании взлетели вверх и моя подруга смогла выторговать себе более выгодные условия.

Я же, напротив, никогда еще с меньшим энтузиазмом не ходила на свою работу, где моей основной обязанностью было отфутболивать жалобы недовольных клиентов и находить способы выплачивать им как можно более смехотворные компенсации за наши промахи. Моих заработков с трудом хватало на оплату съемной квартиры. И Марни со своей всегдашней тактичностью не хотела создавать у меня комплекс неполноценности.

Ой.

Да.

Нет. Ты права.

Я изо всех сил стараюсь быть честной. И, что совершенно неудивительно, получается у меня не очень. Я представила свою ситуацию в слегка неверном свете.

Деньги у меня были – они и сейчас у меня есть, – просто они лежали в другом месте.

Джонатан, будучи оператором на фрилансе и потому не имея никакого социального пакета от работодателя, не стал надеяться на авось и со свойственной ему ответственностью заключил договор страхования жизни. Я была его ближайшей родственницей, поэтому выплата по страховке досталась мне.

Но я не смогла – и до сих пор не могу – ее потратить. Джонатан хотел, чтобы я получила эти деньги, но мне невыносима мысль, что его жизнь конвертировалась в денежный эквивалент. Потому что эту утрату невозможно возместить никакими деньгами. Даже приблизительно. Ну как ты измеришь в денежном выражении свет, что горит в прихожей, когда ты приходишь домой затемно? В какую сумму оценишь знакомую улыбку, с которой тебя встречают на остановке поздно вечером, чтобы проводить до дому? Сколько стоит найти замену тому, в чью руку твоя рука ложилась как влитая, чье тепло так ободряло, а смех так радовал душу, – тому, кто добровольно соединил свою жизнь с твоей?

Но если бы ты все же попыталась воспользоваться этим алгоритмом для того, чтобы присвоить денежную ценность своим любимым, то обнаружила бы, что такой человек, как Чарльз, считается куда более ценным, чем Джонатан. И это еще раз подтверждает мою точку зрения.

Эмма считала, что я веду себя как дура. Она полагала, что мне следует куда-нибудь вложить эти деньги. Она забрасывала меня ссылками на всевозможную недвижимость: современные квартиры в центре города, двухкомнатные дуплексы в пригородах и даже апартаменты с видом на набережную на взморье. Она решила устроить мне свидание с одним своим приятелем – они познакомились, когда вместе волонтерили на раздаче еды бездомным. Тот унаследовал от покойной жены кругленькую сумму, и Эмма хотела, чтобы мы с ним обсудили рентабельность инвестиций, рынок недвижимости и весь мир, к которому я начисто утратила интерес. Я сказала, что не желаю ни с кем встречаться, а она заявила, что это деловое свидание, но я ответила, что для меня это не имеет значения, и никуда не пошла. А потом она упомянула про лимоны и лимонад, и больше мы про эти деньги никогда не говорили.

Они до сих пор лежат на счете в банке.

– Думаю, теперь, когда мы с ним муж и жена, квартира – это уже не совсем то, что нам надо, понимаешь? – продолжала между тем Марни. – Нам кажется, что мы созрели для того, чтобы обзавестись домом. Я люблю эту квартиру, но пора нам задуматься и о будущем, верно? Чтобы было куда расширяться и все такое прочее. Может, в сентябре. Думаю, это удачный момент для продажи квартиры.

– Делай то, что хочешь, – сказала я. – То, что кажется тебе правильным.

– Ты прямо как Чарльз, – отозвалась она. – Вы с ним оба такие разумные. Он твердит: мы только что поженились, у нас еще полно времени, никакой спешки нет… Только мне кажется, что он тоже этого хочет, понимаешь, просто старается на меня не давить. Я думаю, он не прочь бы расшириться. Он мог бы завести собаку – ну, ты знаешь, какие ему нравятся. Хаски, что ли? Но, с другой стороны, как он сам говорит, куда торопиться, когда у всех нас впереди еще целая жизнь, а с собаками столько возни, так ведь?

Я ничего не ответила.

– Джейн?

Я выключила ночник и закрыла глаза.

– Черт, – произнесла она. – Прости меня, пожалуйста. Это было бестактно с моей стороны, да? Не у всех впереди целая жизнь. Я отдаю себе в этом отчет. Наверное, потому я так и спешу. Из-за Джонатана. Я знаю, что в жизни иногда все неожиданно меняется, что возможности сегодня есть, а завтра их нет. Черт. Джейн, прости меня. Я просто… Джейн?

– Все в порядке, – отозвалась я. – Честное слово.

Мне хотелось уснуть. Я не желала продолжать этот разговор.

Я видела, что ее жизнь расширяется, в то время как моя сжималась. Когда-то я вела такие же разговоры, задавалась в точности теми же вопросами и смотрела в будущее с надеждой, что жизнь даст на них ответ.

Джонатан всегда хотел уехать из города, жить в деревне: держать кур и чтобы комнат было больше, чем детей, а в саду можно было построить для них домик на дереве.

«Видишь, какой за окнами смог? За городом такого не будет», – говорил он, пытаясь убедить меня.

«Ты это слышала? – шептал он посреди ночи, проснувшись от звона разбитой бутылки или визга шин на улице. – В деревне такого не случается».

Вернувшись из похода в супермаркет, он принимался распаковывать овощи, запаянные в бездушный пластик, и непременно замечал: «Я мог бы выращивать все это сам».

Я знала, что в конце концов сдалась бы и сказала: «Да. Хорошо. Давай уедем».

Но этот миг так и не настал.

Глава двенадцатая

Занятная штука: когда что-то начинает от тебя ускользать, становится практически невозможно думать ни о чем другом. В голове непрерывно крутятся мысли о счастливых днях, оставшихся в прошлом. Я пыталась уснуть, но сон не шел. Оставалось лишь перебирать в памяти мгновения нашей дружбы, пытаясь вспомнить моменты, когда все, как сейчас, висело на волоске.

За все время учебы в школе у нас с Марни случилась всего одна размолвка. И, как это нередко водится, из-за пустяка, впрочем тогда нам так не казалось. По утрам моя подруга до последнего переводила будильник вперед, раз за разом, пока не понимала, что уже опаздывает, после чего вскакивала и сломя голову неслась в школу. На всех уроках мы с ней работали в паре, а по четвергам в расписании первой была драма. Практически все упражнения были рассчитаны на работу в парах; в одиночку там попросту нечего было делать. Марни редко извинялась за то, что опять опоздала. И в конце концов мое терпение лопнуло. Она совершенно не думала обо мне и вела себя эгоистично! Я выразила сомнение в том, что хочу и дальше работать с ней в паре. Ну и пожалуйста, заявила она, не хочешь – не надо, и, развернувшись, стремительно зашагала прочь, в развевающемся шарфе и с тетрадкой в руке.

Разлад длился целый день. Мы расселись по разным партам и на переменах не подходили друг к другу. Подобная враждебность была неслыханной! До сих пор наши отношения с Марни являли собой редкую гармонию на фоне постоянных подростковых конфликтов. Наша учительница очень расстроилась и после уроков, оставив нас обеих в классе, прочитала небольшую лекцию на тему ответственности и умения поставить себя на место другого человека. Она велела нам не устраивать детский сад и учиться решать свои проблемы как взрослые люди.

Мы усвоили урок. Это была наша единственная ссора. Мы помирились, но о ней не забывали. Наоборот, мы несли ее по жизни как завоевание, потому что одна-единственная ссора за много лет казалась достижением, которым стоит гордиться.

С тех пор нашу дружбу больше ничто не омрачало. В восемнадцать лет мы разъехались на учебу по разным городам, но чувствовали себя так, будто и не расставались, потому что у нас всегда был повод созвониться, поделиться какой-нибудь историей, поговорить о том, что могла понять лишь самая близкая подруга. Три года спустя мы вновь воссоединились, и после этого наша дружба стала крепче, чем когда-либо, – она превратилась в железобетонную глыбу, способную противостоять всем напастям этого мира.

В первый год нашей совместной жизни в Воксхолле – за месяц или за два до того, как я встретила Джонатана, – Марни впервые сделала попытку уволиться с работы. Она написала заявление об уходе, но ее начальник Стивен отказался его принять. В тот вечер она вернулась домой растерянная, в подавленном настроении, но полная решимости найти выход. Она ненавидела и эту работу, и своих коллег, и в особенности своего начальника, престарелого ловеласа, который отчего-то считал себя неотразимым мужчиной, хотя на самом деле это было далеко от истины. Я несколько раз сталкивалась с ним на рабочих мероприятиях Марни и пришла к выводу, что он до сих пор считает себя таким же красавцем, каким был тридцать лет назад.

На следующей неделе Марни сделала еще одну попытку. Она подкараулила начальника и вручила ему заявление в присутствии исполнительного директора Аби.

– Как мы с вами и договаривались, – твердым тоном произнесла она. – Мое заявление об уходе.

– О, мне очень жаль это слышать, – произнесла Аби. – Вы, наверное, огорчены, Стивен.

– Весьма, – отозвался тот, неохотно принимая конверт.

– Надеюсь, вы уходите ради новых захватывающих перспектив, – с улыбкой произнесла Аби.

Ее назначили на эту должность несколькими месяцами ранее. Она была за метр восемьдесят ростом и нечеловечески амбициозна. Молодые женщины в компании были от нее в восторге. Мужчины постарше – не очень.

Поэтому Стивен отнюдь не собирался облегчать Марни жизнь, напротив, он был полон решимости заставить ее страдать, хотя все преступление подчиненной заключалось в том, что она, по всей видимости, не горела желанием трудиться под его началом. В тот же день он отвел Марни в сторонку и сообщил ей, что, в соответствии с условиями контракта, она обязана уведомлять руководство об увольнении по собственному желанию за шесть месяцев и весь этот срок ей придется отработать от звонка до звонка. Марни пыталась возразить, что это смехотворно: она не знала, что подписывает, и вообще для позиции ассистента это непропорционально долгий срок, – но Стивен был непреклонен.

В тот вечер, придя с работы, она бросилась на диван, зарылась головой в подушки и принялась бурно возмущаться: все это нечестно, быть того не может и кому только в голову могло такое прийти, она больше не будет этого делать и никто не заставит ее целых полгода работать на этого отвратительного старого козла!

– Помоги мне! – умоляла она, выглядывая между двумя подушками. – Я просто умру, если проведу в обществе этой скотины еще хотя бы месяц! Кажется, вся моя одежда пропиталась его запахом, – твердила она, – а его гнусавый смех все время стоит у меня в ушах, даже когда его нет рядом, даже в выходные. Помоги мне, Джейн!

И мы с ней разработали план. Я уже проделывала нечто подобное прежде, но без ее участия, разумеется, – помнишь Томаса? – и разделять с ней предвкушение было совершенно новым, захватывающим ощущением. На следующих выходных ожидалась ежегодная корпоративная летняя вечеринка. Это масштабное мероприятие в компании Марни устраивали с целью очаровать поставщиков и инвесторов, а заодно выразить благодарность сотрудникам и развлечь их половинки. Проводилось оно на берегу реки, в саду одного из крупнейших пабов компании. Программу продумывали до мелочей. Вечеринки традиционно были тематическими, и в этом году темой избрали цирк.

Мы с Марни приехали заранее. На парковке высились гигантские ворота, выкрашенные золотой краской из баллончика. Два клоуна поприветствовали нас у входа и провели внутрь, к самому цирку. Он представлял собой огромный шатер из голубого пластика, вокруг какой-то человек в широченных ярко-красных штанах расхаживал на ходулях, глядя прямо перед собой, точно знать ничего не желал о мире, раскинувшемся у него под ногами, и о жалких людишках, копошащихся где-то там далеко внизу.

Мы стали пробираться сквозь толпу, Марни тащила меня за собой. На ней были блестящие черные лосины и черное трико, и в этом наряде она выглядела стильной и уверенной, как будто всю жизнь мечтала о таком образе. Я путалась в своей длинной цветастой юбке, на груди у меня болтался небольшой хрустальный шарик на цепочке. С гораздо большим удовольствием я надела бы джинсы.

Марни остановилась напротив бара и указала на очень высокую женщину в красной кожаной куртке с манжетами в золотую полоску и черными кожаными лацканами. На макушке у нее красовался маленький красный цилиндрик, а в руке она держала хлыст.

– Вон там, – сказала Марни. – Это она, Аби.

Кивнув, я спросила:

– И где мне тебя искать?

Марни указала на деревянный фургон, выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, с ярко-желтыми полосами по бокам. Он стоял прямо за лотком с попкорном.

– За этим фургоном, – пояснила она. – Через пятнадцать минут.

Я подошла к Аби и, бесцеремонно встряв в разговор, представилась Пиппой Дэвис.

Она узнала это имя немедленно. Пиппа Дэвис была дочерью одного из главных поставщиков. Неделей ранее Пиппа позвонила Марни и сообщила, что у нее изменились обстоятельства и она не сможет присутствовать на вечеринке, но исключать ее из списка гостей Марни не стала.

Аби обрадовалась мне, как родной. Она устроила для меня настоящую экскурсию – ей очень хотелось показать мне площадку, их флагманский паб, масштаб их деятельности – и была безупречна, демонстрируя мне успешность и честолюбивые устремления своей компании. Я послушно ходила за ней и медленно, исподволь увлекала ее мимо лотка с попкорном к зеленому фургону.

– Ух ты, красота какая! – воскликнула я и сделала вид, что хочу обойти его вокруг.

– Совершенно с вами согласна, – сказала Аби, слегка удивленная этим неожиданным отклонением от маршрута. – Полагаю, ваш отец упоминал о мероприятиях, которые мы проводим для наших клиентов: День святого Патрика, Хеллоуин, Новый год.

Я остановилась и захлопала глазами. Наш план сработал. За фургоном стояли двое. Судя по их виду, они о чем-то спорили, и я негромко кашлянула. Марни покосилась на меня, и ее поза неуловимо переменилась: она перенесла вес на одну ногу, выставив бедро, и, шагнув к мужчине, положила руку ему на плечо. Выглядело это недопустимо фривольно, и меня охватили отвращение и восторг одновременно.

– Мы делаем упор на внимание к мелочам, – на мой взгляд, это один из многих моментов, которые выгодно отличают нас от конкурентов, и…

Аби вскинула голову и, тихо ахнув от неожиданности, прикрыла рот ладонью, выронив хлыст.

– Стивен, – произнесла она, – что вы себе… Это еще что такое?

Он нахмурил брови, что, пожалуй, выглядело даже трогательно, и, совершенно озадаченный, уставился на нас троих, переводя взгляд с одной на другую, пытаясь сообразить, что происходит и почему на лице у его начальницы застыло выражение ужаса и потрясения. И тут до него дошло. Он взглянул на Марни, брови его поползли вверх, и он повернул голову набок, будто собирался закричать, но спохватился, что у него сейчас есть более важная забота и думать ему в первую очередь надо не о Марни. Он отшатнулся от нее и залепетал:

– Аби… это не то, о чем вы подумали. Совершенно не…

– Не надо, – произнесла Марни, вскидывая ладонь. – Прошу тебя. Давай будем честны. Мы не можем больше скрывать наш секрет, рано или поздно о нем бы узнали.

Актриса из нее была не слишком искусная, даже, пожалуй, никудышная, она отчаянно переигрывала и держалась неестественно. Зато Стивен в своей роли был более чем убедителен. Его широко раскрытые глаза метались по сторонам, по всей видимости выискивая его жену. Он открывал и закрывал рот, не зная, что сказать, не понимая, как оправдаться.

– Простите. Надо было раньше во всем признаться, – продолжила Марни. – Но мы по понятным причинам старались этого не афишировать. Однако, думаю, вы должны знать, что Стиви и я… Что у нас роман.

– У вас роман? – спросила Аби.

– Что-что у нас? – не понял Стивен.

– И я в курсе – я изучила корпоративные правила, – что один из нас должен уволиться. Я все прекрасно понимаю, и вы уже знаете, что я обдумывала мои дальнейшие действия, и…

– Без отработки? – уточнила Аби, которой явно очень хотелось найти наименее разрушительное решение и минимизировать собственное смущение.

– Разумеется, – сказала Марни. – Вещи я заберу в понедельник.

– Прекрасно, – отчеканила Аби.

Она повернулась ко мне и, сжав мои локти, рассыпалась в извинениях за поведение ее подчиненных, заверила меня, что немедленно со всем разберется, и, если я не возражаю, хотела бы переговорить со своим коллегой наедине. С этими словами она подошла к Стивену и поволокла его за собой в паб.

Марни подскочила ко мне, с визгом повисла у меня на шее, и мы расхохотались. Вся эта постановка была просто безумной, и в ее успех не верилось, тем не менее все получилось! Мы чувствовали себя всемогущими вершительницами собственных судеб, а не просто двумя обычными молодыми женщинами. Вместе мы сила! Наши сердца переполняло ликование, теперь нас связывал общий секрет, коллективный триумф, ощущение того, что вдвоем мы непобедимы.

По пути домой мы зашли в бар и оккупировали два плюшевых кресла в углу. Ранним вечером посетителей в баре было не слишком много, но музыканты уже разогревались в глубине зала, а бармены зажигали свечи и полировали бокалы. Я заказала бутылку шампанского: пусть моя зарплата была скромной, а Марни своей вообще лишилась, нам было что отпраздновать!

В тот вечер мы возвращались домой под руку, заново переживая все события этого безумного дня. Марни восторженно захлопала в ладоши, когда я напомнила, что ей не нужно больше ходить на работу, что она свободна от ежедневной офисной каторги с девяти до пяти. Когда мы сели в лифт, она дохнула на зеркальную стенку и пальцем нарисовала на запотевшем стекле улыбающуюся рожицу. Едва переступив порог нашей квартиры, она принялась прыгать на диване – и меня заставила. Я чувствовала себя глупо. И весело. И легко.