Текст книги "Седьмая ложь"

Глава тринадцатая

В ближайшую пятницу после возвращения молодоженов из свадебного путешествия я пришла к ним в гости. Мы втроем сидели на диване. Люстра была выключена, и настенные светильники отбрасывали на стены золотистые тени. Повсюду горели свечи, их дрожащие огоньки трепетали на фитильках. Балкон был скрыт за плотными красными шторами, задрапированными красивыми волнами.

То лето оказалось самым дождливым за всю историю наблюдений и – тут единодушно сходились во мнении все: почтальон, ведущий прогноза погоды, мои коллеги – самым беспросветным на памяти всех живущих. В ту неделю не было ни дня, когда не лил бы нескончаемый серый дождь; крупные капли безостановочно барабанили по тротуару и отскакивали от капотов машин.

– Ну и дождина! – сказала Марни. – В Италии за все время ни капельки не выпало. Все говорили, что ехать летом в Италию – это безумие, что мы изжаримся, – и они были правы. Так что мы оказались совершенно не готовы к такому потопу, когда приземлились. Пока мы затаскивали чемоданы из такси в холл, мы умудрились промокнуть до нитки. Скажи же, Чарльз? Правда, мы промокли до нитки?

Он кивал в такт ее словам.

– Чистейшая правда, – произнес он. – Мы вымокли насквозь.

Они сказали, что за два дня после приезда отважились выбраться на улицу всего однажды, добежали до ближайшего супермаркета, чтобы пополнить запасы продуктов, а все остальное время сидели в квартире с задернутыми шторами и закрытыми окнами, отгораживаясь от дождя. Накануне к ним приходили на обед Ребекка с Джеймсом – я помнила эти имена.

– Они взяли совместный отпуск по уходу за ребенком, – добавил Чарльз. – И поэтому оба сейчас не работают. Так непривычно.

– Я говорила тебе, что у них родился ребенок? – спросила Марни. – Девочка. Ей сейчас четыре месяца. В жизни своей не видела более милого младенца, честное слово. Прямо как с картинки. Эти громадные ярко-синие глазищи…

Чарльз кивнул на мой пустой бокал.

– Тебе подлить? – поинтересовался он, и я кивнула в ответ.

– Он так здорово с ней управлялся, – прошептала Марни, когда муж скрылся в кухне. – Клянусь, нет ничего сексуальнее, чем привлекательный мужчина с маленьким ребенком. Я знаю, он вечно напускает на себя этот свой самоуверенный вид, но на самом деле в глубине души сентиментален, как я не знаю кто. Весь вечер не спускал малышку с рук. С трудом уговорила его дать мне ее подержать хоть ненадолго.

Я с улыбкой кивнула, хотя, по правде говоря, не могла себе этого представить.

– А мне ты налил? – спросила Марни у Чарльза, когда тот вернулся с бутылкой.

– Разумеется, – отозвался он. – Там, с краю стоит.

– Спасибо. – Она поднялась и поцеловала его. – Пойду-ка я взгляну, как там поживает наш ужин.

Чарльз наполнил мой бокал, а затем подсоединил свой телефон к роскошному новому телевизору – купленному, пояснил он, на деньги, что были подарены на свадьбу.

– Я покажу тебе фотографии, – сказал он и принялся во всех подробностях описывать технические характеристики этой конкретной модели – диагональ, что-то про пиксели, мощность процессора – и назвал еще несколько аббревиатур, которые не говорили мне ровным счетом ничего. Я улыбалась, кивала и старательно делала вид, что восхищаюсь. Больше всего меня поразил размер: экран был шириной практически во всю стену.

Я потянулась за пультом дистанционного управления – он стоял вертикально в небольшой плетеной корзиночке на приставном столике. Чарльз сидел перед телевизором лицом к нему, загораживая мне обзор, и тем не менее, видимо, каким-то образом уловил мое движение, потому что, не оборачиваясь ко мне, произнес:

– Положи на место.

– Но разве тебе не нужен… – начала было я.

– Пульт? Нет. Если он мне понадобится, я сам его возьму. Если ты не возражаешь, Джейн.

Он извернулся и, оглянувшись через плечо, внимательно посмотрел на меня. Я положила пульт на диван.

Чарльз улыбнулся.

– Поверь мне, – сказал он. – Ты поразишься, на что способна эта штука.

Нажав какие-то кнопки, он стал пролистывать на экране фотографии из свадебного путешествия. К изумлению своему, я обнаружила, что заворожена калейдоскопом незнакомых мест, живописных пейзажей, ощущением чего-то нездешнего. Меня не слишком интересовали бесконечные пояснения Чарльза: «А это то место, где мы с ней… И вот, когда мы пришли на этот пляж… А это ванная во втором отеле», – но сами фотографии были потрясающими. Я отвечала на его вопросы, реагировала на его описания, на его бесконечную болтовню, вставляя время от времени: «Ох, какая же красота» или «Прости, где, ты сказал, это снято?» – но не особенно вслушивалась в его слова.

Вместо этого я представляла в этом путешествии себя: позирующую рядом с Марни на Испанской лестнице, улыбающуюся с велосипеда на вершине холма, окруженную дюжиной винных бокалов на винограднике. На удивление несложно оказалось стереть Чарльза с каждой из этих картин, вымарать его целиком и полностью, как будто его вовсе не существовало. Словно я никогда и не видела на этих фотографиях ни его широких плеч, ни его обтягивающих футболок, ни его белоснежных зубов и безупречной улыбки. Вместе с его волосами, зализанными назад и блестящими от геля, мускулистыми икрами и золотистым загаром.

Я слышала, как хлопочет в кухне Марни, и сосредоточилась на этих звуках, чтобы не слышать его. Она говорила на камеру, снимая на видео весь процесс приготовления ужина, подробно описывая каждый свой шаг, каждый добавляемый ингредиент, все, что нарезала, помешивала и встряхивала.

– Я всегда мою руки после того, как разбиваю яйца, в особенности если отделяю белки от желтков, и опыт в этом деле у меня немалый, однако все равно каждый раз все ими заляпано… Нужно ли бросать спагетти в стену, чтобы проверить, прилипнут они или нет? Решать только вам, но я твердо убеждена, что это самый надежный способ определить, готовы они или нет, и – ай! – судя по всему, готовы!.. Надо ли класть помидоры в зеленый салат? Ни в коем случае!.. Еще две минуты! – крикнула она нам из кухни, затем, уже чуть тише, добавила: – Когда кто-то другой готовит для меня, я всегда благодарна, если меня предупреждают заранее, перед тем как позвать к столу, потому что – возможно, это только моя особенность, пишите в комментариях, если у вас она тоже есть, – мне каждый раз нужно зайти в туалет перед едой. Понятия не имею, отчего это происходит, но у меня всегда так!

Чарльз покосился в сторону кухни и закатил глаза – необидно, с любовью, – и я улыбнулась в ответ.

– Так, ладно, – произнес он. – Давай быстренько досмотрим фотографии, прежде чем идти есть. Тебе еще не надоело, нет?

Я покачала головой, и он принялся в ускоренном режиме пролистывать фотографии: прекрасные оранжево-желто-розово-пурпурные закаты; уходящие вдаль, переливающиеся всеми оттенками зелени холмы; маковые поля, похожие на холсты, испещренные мазками красного цвета, среди которых там и сям пестрели маленькие черные точки. Тарелки с пастой, блюда с копченым мясом и сырами, пиццы размером с крышку от мусорного бака. Чарльз в поезде, дремлющий за столиком с полуразгаданным кроссвордом. (Возможно, тебе небезынтересно будет узнать, что кроссворды были единственным, что мы с Чарльзом могли обсуждать и чем могли заниматься совместно так, чтобы атмосфера рано или поздно не стала напряженной.)

Он продолжал тыкать в телефон, но телевизор завис, и изображение на экране застыло, упорно отказываясь меняться. Это была фотография Марни – она сидела на деревянном лежаке, спустив с него ноги, и с улыбкой размазывала по рукам крем от загара. Ее соломенная шляпа легкомысленно съехала на лоб, а бикини слегка задралось, обнажив полоску еще более светлой кожи под грудью. Она со смехом смотрела в объектив, и я так и видела, как она бранит Чарльза – так мать могла бы бранить сынишку – за то, что сфотографировал ее, застав врасплох, когда она была к этому не готова.

Впрочем, я на его месте тоже не удержалась бы. Потому что, не подозревая о направленной на нее камере, Марни была самой собой и держалась естественно: не напрягалась, не позировала, не делала специальное лицо и куда больше походила на ту женщину, которую мы с ним оба знали и, пожалуй, любили.

– Это снято в самом последнем нашем отеле, – пояснил Чарльз, выключая телевизор, и экран померк. – Там был совершенно фантастический ресторан. С мишленовской звездой. Мы брали дегустационное меню. Обошлось это крайне недешево, но оно того стоило. Было безумно вкусно, честное слово.

Помню, я задалась вопросом: доведется ли мне когда-нибудь еще раз отправиться в свадебное путешествие? Это казалось маловероятным тогда и кажется еще менее вероятным сейчас.

Марни позвала нас к столу.

– Я приготовила карбонару. – Она отодвинула свой стул и посмотрела на меня. – Но не нашу обычную, которую я делала в Воксхолле. – Она обернулась к Чарльзу. – Это своего рода оммаж нашему путешествию, – сказала она. – По рецепту из того ресторанчика на горе. Помнишь его? Ты показал Джейн фотографии оттуда? Еда там была просто… – Она поднесла сложенные пальцы к губам и с чувством чмокнула их. – Мне пришлось выпрашивать у них рецепт – думаю, это их семейная классика, – и это просто что-то с чем-то. Куда лучше той привычной карбонары. Ладно, я умолкаю. Ты должна сама это попробовать.

Она плюхнула щедрую порцию в мою миску и какое-то смехотворное количество на тарелку Чарльза. Он не любил есть из мисок. И не любил мешать друг с другом разную еду. Он ни за что не согласился бы отправить в рот спагетти и салат одновременно.

Я принялась наматывать спагетти на вилку и сразу же увидела, что соус имеет совершенно иную текстуру. Чуть схватившиеся яйца обволакивали каждую спагеттину шелковистым кремовым слоем. Наша карбонара – только не пойми меня неправильно, я любила ее и до сих пор считаю своим любимым блюдом – представляла собой перемешанные со спагетти комковатые кусочки яичной болтуньи.

– Изумительно, – произнес Чарльз. – Честное слово, вкус в точности такой же.

Марни захлопала в ладоши:

– Именно этих слов я от тебя и ждала. А ты, Джейн? Тебе нравится?

– Ну-у, – протянула я, – не стану утверждать, что такой вариант нравится мне больше, чем наша карбонара, потому что это было бы предательством с моей стороны, но это божественно.

Марни улыбнулась:

– Я знала, что тебе понравится. – Она подлила мне вина. – Мы привезли эту бутылку оттуда. Я думала, это безнадежная затея – ты же знаешь, что вкус все равно будет совсем не тот, – но оказалось, что вино перенесло транспортировку гораздо лучше, чем я ожидала. Тебе так не кажется?

Чарльз кивнул.

– Определенно, – отозвался он. – Великолепная паста, превосходное вино. Если бы не дождь, я бы почти поверил, что мы все еще там.

Быть может, это прозвучит странно – и наверное, ты мне не поверишь, – но до того момента я ни разу не чувствовала себя третьей лишней. Да, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что это конкурирующие отношения. Однако почему бы им не сосуществовать параллельно? Но чем дальше, тем яснее становилось, что наша дружба с Марни всего лишь глава в их истории и в ней больше нет места ничему другому, кроме одной-единственной любви.

Самые первые месяцы после гибели Джонатана я жила как в тумане, толком не помню ни что делала, ни куда ходила, ни с кем разговаривала. Но в конце концов я все-таки снова вышла на работу, и в ту неделю Марни пригласила меня на пятничный ужин. Чарльз работал допоздна, зачастую возвращаясь домой после одиннадцати, а то и вовсе под утро, но вечером в пятницу принципиально не задерживался в офисе никогда. Он говорил, что выходные – это святое. Главное в жизни – во всем соблюдать баланс, заявлял он. Но когда он в пятницу приходил домой в восемь-девять, то обыкновенно чувствовал себя настолько вымотанным, что у него не было ни сил, ни желания куда-то идти, встречаться с друзьями или заниматься чем-то еще. Ему просто хотелось спокойно побыть дома. Поэтому мои визиты стали еженедельными и со временем превратились в заведенный порядок, который практически никогда не нарушался.

Однако же их брак грозил естественным образом положить этой рутине конец. Она держалась многие годы, но я, как никто другой, знала, что все рано или поздно заканчивается.

В половине одиннадцатого Марни, как всегда, поднялась и произнесла:

– Так, ладно.

Я осталась сидеть. Она собрала со стола три наши креманки, примостила их на сгибе локтя и, прихватив опустевшую фруктовницу и сливочник, скрылась в кухне. В следующее мгновение там заработало радио, полилась негромкая струнная мелодия, раздалось звяканье керамической посуды. Мы сидели, прислушиваясь к шагам хозяйки, к тому, как она, мягко ступая в своих носках, снует по кухне, открывая и закрывая холодильник, посудомоечную машину, шкафчики.

Мне следовало пойти к Марни, но я этого не сделала.

– Ваша свадьба… – произнесла я, сама не зная зачем, потому что в глубине души понимала, что это плохая идея, и тем не менее, открыв рот, уже не могла остановиться.

– Прекрасный был день, – отозвался Чарльз и, зевнув, потянулся в точности как в тот вечер. Это было абсолютно то же самое движение, и его рубашка так же натянулась на животе. – Самый лучший.

– Если бы не то, что случилось под конец, – возразила я.

– Под конец? – спросил Чарльз. – А что такого случилось под конец? – На его лице было написано неподдельное недоумение.

А теперь, прежде чем продолжить, я сделаю одно кратенькое отступление. И пожалуй, надо было сразу это тебе объяснить. Поскольку ты не привыкла лгать, об этом очень легко забыть. А я в своей жизни только и делала, что говорила неправду. Так что, возможно, мой опыт тебе пригодится.

Во-первых, необходимо помнить, что любая ложь – всего лишь история. Выдумка, фикция. Во-вторых, даже самая безумная выдумка, самая нелепая ложь может выглядеть совершенно правдоподобно, совершенно убедительно. Мы хотим верить в эту историю. В-третьих, из этого следует, что придать лжи видимость правды – дело нехитрое. Но важнее всего – и об этом ни в коем случае нельзя забывать – то, что у нас нет иммунитета к собственной лжи. Мы подправляем наши истории, иначе расставляем акценты, нагнетаем напряжение, раздуваем драму. И в конечном счете, после того как несколько раз пересказали эту видоизмененную историю, с каждым разом все больше и больше усовершенствуя ее, мы сами же начинаем в нее верить. Потому что мы корректируем не только наши истории, но и наши воспоминания. Наши фантазии – мгновения, порожденные нашим воображением и существующие лишь в нашем мозгу, – начинают обретать черты реальности. Ты мысленно проигрываешь в голове развитие ситуации, в том варианте, в каком она могла бы произойти, и перестаешь понимать, где заканчивается правда и начинается ложь.

– Под конец, – подтвердила я, и он пожал плечами и нахмурил брови. – В самом конце вечера. Между тобой и мной.

– Между тобой и мной? – изумился он. – Джейн, да ну брось. О чем ты говоришь?

Понимаешь, было уже слишком поздно. Он успел подправить свои воспоминания, целенаправленно исказить в своей памяти этот миг. Одной-единственной правды больше не существовало. Прокручивал ли он эту историю в своей памяти снова и снова? Действовал ли он каждый раз в своих воспоминаниях несколько по-иному? Поверил ли сам в эту подлакированную реальность, чтобы его сомнения, его замешательство стали казаться неподдельными?

Я чувствовала себя круглой дурой, которая несет чушь, но потом на лице Чарльза тенью мелькнуло неуловимое выражение. Его лоб прорезала морщинка, и в следующую же секунду он снова разгладился. Левая бровь еле заметно дрогнула. По щекам разлилась краска, то ли от смущения, то ли от ярости. Он провел языком по губам, а потом стиснул их с такой силой, что они побелели. У него вырвался негромкий возглас, и он закусил краешек губы.

Я уже больше ни в чем не была уверена.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – произнесла я.

– Не думаю, – отозвался он и, растопырив пальцы, прижал ладони к краю стола.

– Знаешь-знаешь, – настаивала я.

Не то чтобы я была убеждена в этом на все сто, но полагала, что это не исключено.

– Прости, Джейн. – Его каменное лицо не выражало ровным счетом ничего. – Боюсь, я не совсем понимаю, на что ты намекаешь.

– В самом деле? – осведомилась я, все еще надеясь, что он не выдержит и выдаст себя.

– Ну и на что же ты намекаешь? – спросил он, слегка склонив голову набок, как будто ему было любопытно это узнать и мой вопрос привел его в искреннее недоумение.

– Думаю… – По правде говоря, я не знала, что и думать. – Ты трогал меня, – наконец сказала я. – Ты это помнишь? Ты был пьян, но… руки-то распустил.

Он придал своему лицу выражение ужаса. Выглядело оно притворным. Его брови слишком высоко взлетели на лоб, глаза были слишком расширены, челюсть отвисла и губы фальшиво округлились.

– Джейн… – пробормотал он. – В каком смысле – трогал? Ты же не хочешь сказать…

– Все ты прекрасно помнишь, – отчеканила я. – Я же вижу.

Выражение его лица смягчилось, и он изобразил на нем непривычную тревогу.

– Джейн, ты меня прости, конечно, я очень не хочу быть невежливым, но действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Я пытаюсь тебе помочь… И мне очень не хотелось бы, чтобы ты думала… Почему бы тебе не начать с самого начала? – предложил он. – Расскажи мне, что, по-твоему, произошло.

– В самом конце вечера, – произнесла я, – когда мы сидели на скамейке…

Что-то неуловимо переменилось, что-то было не так.

– Продолжай, – сказал он.

– …ты положил руку мне на плечо, – закончила я фразу.

На улице уже стемнело, красные шторы на фоне светлых стен казались черными. Свечи догорали, язычки пламени плавали в металлических подставках.

– Ну то есть, если быть до конца откровенным, – начал он, – должен признаться, что я этого не помню. Но да, пожалуй, для меня это не стало неожиданностью. Думаю, среди гостей едва ли найдется хоть кто-то, кого бы я в тот день не обнял. Ведь это же свадьба, празднество! И я… Это все, Джейн? Я просто положил руку тебе на плечо? Из-за этого весь сыр-бор? Потому что мне и в голову бы никогда не пришло… Но если я все-таки это сделал… У меня и в мыслях не было тебя обидеть.

– Нет, – ответила я. – Нет, это еще не все, далеко не все. Ты не просто положил руку мне на плечо. Я не об этом. Твои пальцы, – сказала я. – Ты трогал меня.

И тут я заметила, что он больше на меня не смотрит. Его взгляд был устремлен поверх моей головы, на что-то – на кого-то – за моей спиной. И до меня вдруг дошло, что радио уже не играет, а из кухни не доносится ни мягких шагов Марни, ни звона посуды, ни чпоканья уплотнителя открывающейся и закрывающейся дверцы холодильника. Лишь негромко гудела работающая посудомоечная машина.

Я представления не имела, долго ли Марни стояла, слушая наш диалог, и что именно она успела услышать. Но я была абсолютно убеждена в том, что Чарльз все это время усиленно разыгрывал недоумение ради жены. Он пытался преподнести ей ситуацию с выгодной для него стороны, ни в коем случае не допуская, чтобы она узнала истинную версию, которая вполне могла бы прозвучать в нашем разговоре без свидетелей.

Он пожал плечами, словно говоря: понятия не имею, о чем она вообще, – и я обернулась.

Марни еще не сняла фартук. Он был серый с белой отделкой и белыми завязками на талии и вокруг шеи. В руке она держала влажное кухонное полотенце, намереваясь протереть сервировочные салфетки на столе. Она склонила голову набок и сузила глаза, пристально глядя на меня.

– Что происходит? – осведомилась она. Взгляд ее буравил меня. Но прежде чем я успела что-либо ответить, она повернулась к Чарльзу. – С тобой все в порядке? – спросила она, и тот снова пожал плечами. – Джейн! – воскликнула она. – Что произошло?

Было уже слишком поздно.

– Он тебя трогал. Ты ведь так сказала, да? Когда именно это случилось?

Я видела, что она рассержена, но у меня не хватило ума понять, что сердится она не из-за меня. Мое сердце безумно колотилось. Наверное, если бы я опустила глаза, то увидела бы прямо через одежду, как оно трепещет под кожей. Руки были холодны и влажны, и я сжала их в кулаки.

Мне очень хотелось сказать: «Ой, да не бери в голову», но Чарльз своими действиями загнал меня в угол, и теперь было уже слишком поздно выкручиваться. Он был человеком умным. И очень искусным лжецом. Возможно, настолько искусным, что и сам верил в свое вранье, а может, просто умел быть невероятно убедительным, но в любом случае он был достаточно хитер, чтобы загнать меня в ловушку моей же собственной правды.

Он хитростью заманил меня на край паутины, и теперь рассчитывать на то, что ложь сойдет мне с рук, было невозможно.

– В чем конкретно ты обвиняешь моего мужа?

Я надеялась, что правда может вызвать у Марни какое-то подобие сочувствия, что она, возможно, решит поверить мне, уладить этот конфликт со мной. Но внезапно я догадалась, на чьей она стороне. Не на моей. И, откровенно говоря, очень глупо было думать иначе. Эмма и та отнеслась к моим словам с недоверием. Чего же было ждать от Марни? Возможно, и ты тоже мне не поверишь.

Ее пальцы дрожали, когда она положила полотенце на столешницу. Бледное лицо пылало. Шея пошла красными пятнами, и они уже подползали к груди.

– Так в чем? – не сдавалась она.

– Он приставал ко мне, – сказала я. – На вашей свадьбе. Мне очень жаль, Марни, но…

– Приставал? – спросила она очень спокойным и очень низким голосом.

Ее взгляд перескакивал с меня на него и обратно.

Я посмотрела на Чарльза. Держался он безупречно, такой умный и гораздо лучше подготовленный, чем я. Его лицо отражало точно выверенную смесь понимания (в глазах явственно читалось: «Она не в себе») и раздражения (напряженный подбородок настаивал: «Ты же не станешь верить в такую чушь, правда? Это же совершенно немыслимо»), в то время как вся его поза кричала: «Я ни малейшего понятия не имею, что за бред тут творится!»

– Да, – подтвердила я и принялась разглядывать свои руки, сложенные в замок на коленях. – Приставал.

– Положил руку тебе на плечо? Да? Это, по-твоему, называется «приставал»?! – Она перешла на крик, и голос у нее сорвался, будто она вот-вот готова была расплакаться. – Честное слово, Джейн… Ты из-за этого все это устроила? Знаешь, если так, то тебе надо лечи…

– Нет, – перебила ее я. – Не только из-за этого. Это еще далеко не все. Он лапал меня, – сказала я. – Он положил руку мне на грудь поверх платья. Тогда я не стала ничего говорить, потому что не хотела портить тебе свадьбу. Но я должна была что-то сказать. Неужели ты этого не понимаешь?

Она склонила голову набок и, вскинув бровь, посмотрела на Чарльза, задавая молчаливый вопрос. Я не смогла его расшифровать и поэтому заговорила снова:

– Думаю, он пошел бы дальше, если бы не появилась ты. По-моему, он… Что было у тебя на уме? – Я обернулась к Чарльзу. – Если бы я поощрила тебя, ты осмелился бы на большее? Или ты сделал это исключительно ради того, чтобы меня унизить? Ты ведь всегда это делаешь, правда? Потому что тебе нравится чувствовать себя выше и лучше всех остальных.

– Джейн… – произнес он. – Я не уверен… Не понимаю, что происходит, но у меня не было никакой задней мысли.

Он поднялся, подошел к Марни, встал рядом, обняв ее за талию, просунул пальцы под завязки фартука и потеребил их. Я немедленно почувствовала себя ребенком, на которого накинулись оба родителя сразу и, нависая над ним, пеняют ему за проделки, а он, съежившись, защищается от их нападок.

А потом его тон изменился, и он взорвался.

– Господи, Джейн! – заорал он так, что Марни вздрогнула. – Это был день моей свадьбы! А ты лучшая подруга моей жены! Не знаю уж, что там тебе примерещилось, но… Хрень какая-то! Боже правый… Нет…

Марни медленно кивнула, и я подумала, что не имеет никакого значения, верит он сам в свою историю или нет, потому что она в нее определенно верила. Ее лицо пылало от ярости, глаза метали молнии.

Он думал, что загнал меня в ловушку, но на каждую ложь всегда найдется другая, более искусная.

Когда-нибудь кто-нибудь непременно скажет тебе, что ложь порождает ложь, и будет прав, но обычно все говорят об этом как о проблеме, а на самом деле это ее решение.

– Он сказал, что хочет меня, что ему всегда нравилось со мной разговаривать, и спросил, взаимно ли это, – произнесла я. – Его рука легла на мою грудь, и он играл тканью платья, перебирал ее, водил пальцами по шву. Пока это была только рука, пока он просто касался меня, я ни в чем не была уверена, понимаешь? Он слишком много выпил и мог трогать меня механически, не замечая, не отдавая себе отчета в своих действиях. Но потом он заговорил, и тогда мне стало ясно, – сказала я, – что это было сделано намеренно.

И она вновь засомневалась.

Но было ли это полной ложью? Если хорошенько подумать? Я искренне считаю, что еще две минуты – и именно это и произошло бы, он сказал бы что-нибудь в этом духе, я совершенно уверена. Потому что Чарльз был из тех людей, кто умело пользуется словами, чтобы манипулировать, чтобы из ничего выстроить целую историю. И слова придавали значение поступку, который сам по себе казался несущественным, неважным, ни в коей мере не заслуживающим внимания.

Хотя да, признаю. Это была неправда. Третья неправда, сказанная мною Марни.

Третья – и, как оказалось, последняя, которую она услышала от меня при жизни Чарльза.