Текст книги "Истории о безумном йогине. Жизнь и безумная мудрость Другпы Кюнле"

Глава 3. Отречение

Деревня Ралунг и монастырские постройки мерцали на горизонте, как мираж. Вокруг них возвышались пики и сияющие плато трёх самых высоких гор – Гьетонг Согсум, Джангсанг Лхамо и Ноджин Гангсанг. Они отражали белое сияние солнца и возвращали его в небо. Всё вокруг трепетало от лучезарной энергии. Кюнле остановился. Его ноги болели от многодневной ходьбы, но он не решался завершить путешествие. Прошло шесть лет с тех пор, как он уехал от матери и сестры. Прошло пять лет с тех пор, как он узнал о браке матери с его дядей – человеком, который сплёл заговор с целью убить его отца. Кюнле знал, что не останется здесь надолго, об этом не могло быть и речи. Однако он чувствовал, что не может отречься от мирской жизни, не повидав в последний раз мать и сестру.

Кюнле продолжил путь. Постепенно расстояние сокращалось, и вот он уже у ворот своего родового поместья. Он успел забыть, как велик этот дом и сколько земли принадлежит его семье. С полей, расположенных за домом, слышалось мычание коров и песни фермеров, засевающих борозды ячменём. Немного побродив по дому, Кюнле увидел сестру. Она сидела за большим ткацким станком. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать её. За шесть лет она сильно изменилась. Её руки с безошибочной точностью продевали веретено в нити из шерсти яка, а густые тёмные волосы были уложены в замысловатые локоны, украшенные кораллами и бирюзой. Однако чуба, в которую она была одета, была простой и почти строгой – цельный кусок бордовой ткани, выкроенной прямым традиционным способом.

Увидев Кюнле, сестра уставилась на него с таким же любопытством, как и он на неё.

– Кюнле! – воскликнула она наконец с восторгом. – Я еле тебя узнала! Надо же, как ты вырос!

Её взгляд уловил не только то, что он стал выше шести футов, но и заострившиеся черты его лица, широкие плечи и длинные волосы, стянутые в пучок на затылке.

Он рассмеялся. Так и есть. За шесть лет, что он служил правителю Кунту Зангпо, его детская фигура изменилась.

– Ты тоже, сестра, – сказал он. – Я с трудом узнал тебя. Теперь ты – взрослая женщина.

Сестра застенчиво улыбнулась. В свои двадцать лет она ещё не вышла замуж. Она жила дома с матерью и дядей и, наблюдая за их браком, замуж не спешила.

– Зачем ты пришёл? – спросила она, а затем, смутившись, добавила: – Не пойми меня неправильно, я очень рада тебя видеть! Но ты уверен, что хочешь быть здесь?

Её невысказанный намёк, связанный с дядей, повис в воздухе.

– Нет, – ответил Кюнле, подавляя печаль и гнев, – нет, не уверен. Но я должен был повидать тебя и маму перед уходом. Я решил отречься от всего этого, – он обвёл рукой комнату. – Я посвящаю себя Дхарме, странствиям, практике, поиску нового образа жизни.

Он встал у окна, посмотрел на широкие равнины, на горизонт – туда, где всё исчезало из вида.

– Где мама? – спросил он, стоя спиной к сестре.

– Вы разминулись, – голос сестры звучал печально. – На прошлой неделе они с дядей уехали в Лхасу. У него там дела, а мама хотела совершить паломничество в Джокханг и помолиться. Их не будет несколько недель.

Кюнле вздохнул. Возможно, это и к лучшему. Возможно, это знак, что отречение означает оставить всё полностью и вверить себя одной лишь Дхарме.

Отбытие в Покья

Когда до благоприятной даты, назначенной для ухода Кюнле, оставался лишь день, пришло сообщение от его двоюродного брата Нгаванга Чогьяла, настоятеля Ралунга. «Если не хочешь оставаться в Друг Ралунге, приезжай в Покья. Если ты практикуешь Дхарму, я обеспечу тебя едой»⁵⁶. Это было приглашение. Кюнле вышел за ворота отчего дома и посмотрел в сторону Покья.

Покья была местом затворничества Друг Ралунга. Расположенная на горном склоне, она имела форму благоприятного символа – наполненной вазы. Практикующие йогины пребывали там в отшельничестве, занимаясь медитационными практиками, известными как ретрит продолжительностью в три года и три месяца. Кюнле ездил туда ещё ребёнком. Тогда, охваченный любопытством, он поднялся к скоплению домиков цвета охры, расположенных высоко над долиной. Там жили йогины. Молитвенные флаги, натянутые на верёвке между домиками, ритмично хлопали на ветру. Барабанный бой сострадания струился по горным склонам, подобно волнам. Кюнле долго сидел, наблюдая за приютом отшельников. Над главным храмом возвышалась горная вершина, она сверкала белизной – как ваза, переполненная нектаром.

Рядом появилась сестра.

– Пойдёшь? – спросила она, указывая на едва различимые вдали домики Покья.

Он кивнул:

– Сегодня.

Он повернул к дому, чтобы собрать вещи.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он сестре.

Она последовала за ним в его комнату. Он открыл свою кожаную сумку и достал чётки из янтаря и бирюзы. Это были прекрасные чётки. Полированный янтарь впитывал свет и, преломляя его, выпускал в пространство миниатюрные золотистые радуги.

– Эти чётки мне подарил Кунту Зангпо, – сказал он, пропуская их сквозь пальцы, – но мне не нужна такая ценность. Лучше возьми их себе. Они тебе пригодятся. Их взгляды, исполненные тепла, встретились.

– Возьми и это, – сказал он, расстёгивая большую серьгу с бирюзой, которую много лет носил в правом ухе. – Отдай маме⁵⁷.

Его сестра приоткрыла рот, как будто хотела возразить, но промолчала. Она сделала шаг, чтобы обнять его.

– Береги себя, – прошептала она. – Приходи навестить нас, если сможешь.

Встреча с Гуру

Слушая мантры своих товарищей по затворничеству, вдыхая ароматы благовоний и горящих масляных лампад, Кюнле чувствовал, что дни в Покья становятся всё длиннее. Пытаясь скоротать время, он тренировал память, повторяя священный текст «Хеваджра-тантры». Он порадовался, что за одно утро смог запомнить пять страниц. Сам того не ожидая, он пробыл в Покья восемь месяцев. Его способность к чтению углубилась, и он чувствовал, что приобрёл некоторый опыт в медитации. Созревание практики, появление навыков учёного и йогина придавали Кюнле уверенность. Когда мастер спросил Кюнле, как продвигается практика, тот ответил: «Когда я изучаю сутры и тантры, мне кажется, что я могу схватить руками безгранично глубокие, обширные учения»⁵⁸. Его жизнь вошла в ритм: утром он заучивал учения, а днём и вечером читал священные тексты.

Однажды во время восьмимесячного пребывания Кюнле в Покья туда прибыл Нгаванг Чогьял. С ним был высокий мужчина, одетый в белый тулуп. Они сидели на открытой террасе с видом на долину Ралунг, попивая густой масляный чай из деревянных чашек и закусывая его воздушным рисом. Кюнле и другие йогины расположились на земле вокруг них. Кюнле старался не смотреть на человека в белом – великого реализованного мастера по имени Лхацунпа Кюнле Чокьи Гьяцо⁵⁹. Всем затворникам сообщили, что Лхацунпа приедет давать учения, но Кюнле не был готов к такому сильному ощущению связи с ним. Казалось, он знает этого человека не несколько часов, а много жизней.

В тот первый вечер, когда Лхацунпа приехал и их представили друг другу, Кюнле постоянно думал о тёплом, проницательном взгляде этого человека – таком, будто он видит самую глубинную суть Кюнле. Как будто на каком-то уровне между ними не было никаких границ, их потоки сознания сливались и текли как одна бесконечная река. Когда все разошлись на ночлег, Кюнле вышел на улицу. Стояла холодная ясная ночь. Казалось, звёзды были так близко, что он видит, как меняется их цвет. Он шёл, пока приют отшельников не скрылся из виду, а потом сел и заплакал от радости. Он чувствовал, что наконец-то нашёл своего учителя.

Когда учения завершились, он попросил о личной аудиенции с Лхацунпой, чтобы поговорить с ним наедине и попросить совета касательно своей практики. Огромные руки ламы перебирали чётки, одну бусину за другой.

– Ты должен медитировать на всех этих учениях, – сказал он Кюнле. – Если будешь только твердить их, не медитируя, твой ум будет становиться всё более и более бесчувственным. Это не принесёт пользы другим. Что бы ты ни переживал, будь то счастье или горе, – просто наблюдай суть переживания. В нём нет неизменной природы.

Это сущностное наставление поразило Кюнле. На несколько мгновений он ощутил все внутренние и внешние явления как радугу, которая появляется и исчезает в небесном просторе его собственного осознавания. И расхохотался. Радость расцвела внутри него, как цветок.

Через несколько недель Лхацунпа уехал. Наблюдая за отъездом своего учителя, Кюнле почувствовал, как внутри него зарождается глубокая печаль. Ему показалось, что, встретившись с учителем, он осуществил цель пребывания в Покья. Так что через несколько дней после отъезда Лхацунпы Кюнле собрал те немногие вещи, что собирался взять с собой в путешествие: чашу, маленькую палатку, мешок цампы, брикет чая, кусок ячьего масла и несколько важных текстов. Попрощавшись с товарищами по практике и с мастером Покья, он отправился в странствия, в которых проведёт всю оставшуюся жизнь.

Глава 4. Демоны и дакини

Кюнле размышлял о наставлении Лхацунпы – наблюдать суть всего, что возникает в уме. Когда он сидел в медитации, его переживания быстро перетекали от зацикленности на мыслях, звуках и зрительных образах к открытости. Наблюдающий ум растворялся, становясь подобием прохладного осеннего бриза или горизонта без центра и края. Слова Лхацунпы преследовали Кюнле, и он решил отправиться в монастырь Самье, что в Центральном Тибете, чтобы практиковать, делать подношения и прежде всего медитировать в Самье Чимпху – горных пещерах и храмах, расположенных за Самье. Там йогины и йогини проводили всю свою жизнь в безмолвном уединении. Самье Чимпху славилось как одно из самых мощных мест Тибета, где можно пережить мудрость осознавания легендарного Гуру Ринпоче и его тибетской супруги Еше Цогьял. Кюнле жаждал посетить пещеру Еше Цогьял, известную как Рингмо Пхуг (Длинная пещера), где дакини провела двенадцать лет в затворничестве и где, по преданию, находилась огромная самопроявившаяся фигура богини мудрости Ваджрайогини.

Дорога на север от Ралунга была долгой, но на этот раз Кюнле чувствовал себя расслабленно и умиротворённо. Путь как будто сам открывался перед ним и увлекал за собой. И всё же, добравшись к вечеру до великой реки Ярлунг Цангпо, он почувствовал себя слишком уставшим, чтобы искать переправу. Кюнле поставил свою маленькую палатку на песке у самого берега. Перед ним простирались бескрайние воды реки. Её ширина поражала – Кюнле никогда не видел так много воды. В предвечернем свете река мерцала, как расплавленное зеркало, под покровом высоких белых облаков. Вода, журча, скользила у песчаных берегов, и этот звук поднимался в небо подобно нитям невидимого тумана. Глядя на противоположный берег, Кюнле едва различал мерцание золота на крышах монастыря Самье. За храмом беззвучно пульсировали пурпурные силуэты гор Самье-Чимпху. Убаюканный журчанием воды, Кюнле погрузился в сон. Ему приснилось, что он лежит в объятиях огромной белой демоницы, а сквозь её полупрозрачное тело мерцают далёкие поющие звезды.

Среди ночи Кюнле внезапно проснулся. Ему показалось, что он слышит детский плач. Он прислушался, но тёмная ночь была тиха. Уснув снова, он увидел яркий сон.

Ему приснилось следующее утро, звуки голосов и всплески воды. Двое мужчин изо всех сил пытались вытащить на берег плоскодонную лодку. Кюнле выскочил из палатки, чтобы помочь им.

– Доброе утро, – кивнул он мужчинам. – Вы – паромщики? С вами можно переправиться в Самье?

– Да, можно, – ответил один из них, одетый в короткие штаны и длинную тунику. Он был босым; его ноги покрылись мозолями от частого соприкосновения с грубым дном лодки. Он подозрительно оглядел Кюнле с ног до головы. И тут Кюнле заметил, что у паромщика только один глаз – красный, налитый кровью, и он расположен в центре лба.

– Ты хочешь переправиться в Самье? Вообще-то это не бесплатно. На это есть своя цена.

– Вот как, – ответил Кюнле, озадаченный словами паромщика. – Я смогу заплатить вам позже, когда буду уходить из Самье. Сейчас мне нечего вам предложить.

Одноглазый паромщик переглянулся со своим товарищем, лица которого Кюнле не разглядел.

– Видишь ли, – сказал тот, и его голос заскользил сквозь воздух, вдруг ставший густым, как дым, – мы не переправляем нищих в священный храм. Похоже, тебе придётся плыть самому.

Их хохот разрезал задымлённый воздух.

Не успел Кюнле ответить, как из-за холма появился конь и галопом спустился к берегу. Это был крупный чёрный жеребец с тёмными, умными глазами и серебристой гривой, украшенной серебром и бирюзой. На коне сидел мужчина – богато одетый, очевидно, благородного происхождения. Всадник обратился к двум паромщикам:

– Где он? Где лама? Он обещал сегодня прийти!

Казалось, паромщики не услышали вопроса. Он посмотрел на Кюнле, и тот ответил:

– Эти люди прибыли сюда утром. С ними никого не было.

Удручённый, всадник застонал, качая головой и опустив руки.

– Как же нам быть? Это повторится снова, и мы ничего не сможем поделать… О нет, только не это! – причитал он. Голубое небо потемнело почти до черноты, а над водой раздались крики ворон.

Всадник пристально посмотрел на Кюнле, и на мгновение тому показалось, что он видит себя глазами незнакомца: одет в белую войлочную чубу и штаны, его палатка стоит на песке, отливая золотом, кожаная сумка с текстами и другими вещицами сверкает так, будто сделана из битого серебра.

– Кто ты? – спросил всадник, широко раскрыв глаза. – Ты йогин? Можешь ли ты помочь мне?

– Да, я йогин, – услышал Кюнле свой ответ, – но не знаю, смогу ли помочь тебе. Что случилось?

Всадник отвечал взволнованно, сложив руки:

– Я был женат три раза. Первые две жены умерли вскоре после свадьбы, а нынешняя родила мне шестерых сыновей. Ни один из них не прожил больше трёх месяцев! В этом году жена снова родила сына, и завтра мальчику исполнится три месяца. Умоляю, даруй ему свои благословения. Пожалуйста, проведи ритуал, который защитит его от злых сил!

– Хорошо, – ответил Кюнле, – как зовут мальчика? Принеси его сюда.

– Его зовут Самье Чочунг, – сказал всадник, – он родился с необычным умом и крепким здоровьем. Пожалуйста, подожди! Я принесу его!

Когда мужчина ускакал, на иссиня-чёрном небе появились звезды, они сверкали угрожающе. Ветер зашелестел в высокой прибрежной траве. Почувствовав его прохладу, Кюнле вдруг осознал, что видит сон. В одно мгновение он понял: все его переживания – не более чем игра его собственного сознания. Вместе с тем он остро чувствовал, что перед ним раскрывается ситуация, вызванная кармической обусловленностью. С интересом ожидая её развития, он расслабился, позволив сну продолжаться.

Через некоторое время, которое для Кюнле и пронеслось стремительно, и вместе с тем тянулось долго, мужчина появился вновь. На этот раз он был без коня, и его сопровождала женщина с тёмными волосами длиной до лодыжек. Она держала на руках ребёнка с красным, опухшим лицом. При виде Кюнле мальчика охватила дрожь, а из его горла начали вырываться странные пронзительные звуки.

Воды реки забурлили и забились о песчаный берег; небо потемнело до кромешной тьмы. «Ага! – подумал Кюнле, глядя, как корчится младенец. – Так я и думал».

Подняв руку, он обратился к мужчине:

– Дай мне свой хлыст. Сейчас же!

В следующее мгновение Кюнле уже держал в руке длинный чёрный хлыст. Он согнул его и завязал в петлю, взял дрожащего младенца из рук матери и накинул петлю ему на шею. Женщина не сделала ни единого движения в попытке остановить Кюнле, на её лице ничего не отразилось. Мужчина исчез из виду. Кюнле закричал:

– Демон! Склонись перед молнией моей мудрости! А не склонишься – так отправляйся в реку!

Кюнле бросил ребёнка на песок и поволок его за шею к воде. Вдруг его мать словно очнулась. Она закричала, и этот крик был подобен рыку разъярённой львицы. Её чёрные волосы взмыли в воздух, превратившись в шёлковую сеть. Хотя она, казалось, не двигалась, Кюнле чувствовал её присутствие за своей спиной. Как только его ноги коснулись воды, Кюнле протянул в её сторону свободную руку, сложенную в мудру подчинения. Другой рукой он поднял хлыст, обёрнутый вокруг шеи младенца, и закричал:

– Если посмеешь вернуться сюда, я поступлю с тобой так же, как сейчас!

С этими словами он подкинул ребёнка вверх и бросил в бурлящие воды реки. Прямо перед тем, как младенца поглотили волны, он превратился в гигантского чёрного пса с огромной кроваво-красной пастью.

– Исследуй своё сострадание, Другпа Кюнле! – прорычал пёс. – Чего-то в нём не хватает!

Кюнле резко проснулся. Его тело было напряжено. Он лежал в своей маленькой палатке, на песке. Образы сна эхом отдавались в его сознании, и он задумался о только что пережитом. «Это связано с моим состраданием, – подумал он, – чего-то в нём не хватает». Слова Лхацунпы вспомнились ему так ярко, будто старый лама снова оказался рядом:

Если сострадание возникает без усилий – это признак духовного роста. Если жажда преданности велика – это признак духовного роста. Если твой ум устойчив в медитативном погружении – это признак духовного роста. Если ты чувствуешь сильное отвращение к мирским заботам – это признак духовного роста. Если твоё усердие непоколебимо – это признак духовного роста. Если чистые проявления усиливаются, это признак духовного роста⁶⁰.

Вдруг стремление отправиться в Самье Чимпху стало непреодолимым. Кюнле быстро собрал вещи и свернул палатку. Немного пройдя по берегу, он увидел небольшой причал и лодку.

Богини Самье Чимпху

Солнце озарило вершины восточных гор. Его лучи разлились по склонам Чимпху, зажигая деревья и кустарники изумрудно-золотистым огнём. Кюнле остановился и поднял взгляд к горной долине. Там, в скрытых от глаз пещерах, медитировали йогины и йогини. Казалось, его ослепила тёплая, сияющая энергия; она струилась по склонам, окутывая его волнами благословенного жара. Ещё несколько изгибов тропы – и он достигнет священного места, где на склоне горы ютится небольшой женский монастырь. Чувство расслабленности разлилось по всей его груди. Кюнле опустил взгляд и продолжил крутой подъём.

Когда он вошёл, в монастыре было тихо. Из большого здания, расположенного в центре двора, едва доносились звуки мантр. В дальнем конце двора на озарённой солнцем скамейке сидела старая монахиня, у её ног стояла корзина. Увидев Кюнле, женщина подняла голову и медленно покрутила ею, как будто почувствовала его запах.

– Ага, – воскликнула она, – наконец-то явился. Я ждала тебя. Иди сюда.

Удивлённый, Кюнле перелез через большие камни. Подойдя, он увидел, что старая монахиня слепа; её большие немигающие глаза отливали тёмным серебром.

– Сядь, – сказала она, похлопав по скамейке рядом с собой.

Кюнле сел. Оглянувшись, он увидел вдалеке монастырь Самье, выложенный на дне долины подобно мандале, с идеально прорисованными формами разных цветов – зелёного, золотого, красного, синего, белого. Ему не верилось, что он вышел оттуда только вчера.

– У тебя мало времени, – сказала монахиня. Её руки были заняты работой: она чистила картошку, которую брала из большой корзины. – Ты должен прийти в её пещеру до полнолуния.

Кюнле посмотрел на неё с любопытством.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил он. – Как ты узнала, что я приду?

Старая монахиня улыбнулась ему своей беззубой улыбкой.

– Она всегда знает, – сказала старуха, покачав головой. Её тонкие седые волосы шевелились от ветра.

– Хорошо, – отозвался Кюнле. – Как мне попасть в пещеру? Сколько времени у меня есть?

Монахиня встала, не заметив, как одна картофелина упала с её коленей и покатилась по камням. Она повернулась к горе, которая возвышалась за монастырём, и, подняв руку, указала вправо.

– Её пещера там, на самой высокой точке, под хребтом. Она похожа на длинную узкую щель. Ты пойдёшь один. Мы всё подготовили. Твоя тропинка начинается за монастырём. Иди по ней и всякий раз сворачивай вправо.

Монахиня снова села и запустила руку в корзину с картофелем. Кюнле посмотрел на крутой восточный хребет. Подъём будет долгим. Словно прочитав его мысли, старая монахиня сказала:

– Иди. Это трудный подъём, а тебе нужно быть на месте до темноты.

Она протянула ему несколько картофелин.

– Вот, возьми. Тебе захочется перекусить.

Кюнле взял подношение и положил в рюкзак. Он уже направился к тропе, но вдруг его осенило. Вернувшись к старой монахине, он поднял укатившуюся картофелину и аккуратно положил её в корзину. Затем, сложив ладони у груди, поклонился старухе. Она не подняла головы и не перестала чистить картошку, но Кюнле заметил, что по её морщинистому лицу пробежала едва заметная улыбка. Мелодичное пение монахинь, казалось, распространилось и наполнило свежий утренний воздух. Кюнле почувствовал лёгкость и бодрость. Он начал подъём к пещере, и его сердце наполнилось вдохновением.

Через несколько часов, когда солнце садилось за западный хребет, обессиленный Кюнле, задыхаясь, добрался до Длинной пещеры Еше Цогьял. Как и говорила старая монахиня, пещера тянулась вдоль крутого склона. Она была глубокой, вела далеко внутрь горы. Настолько глубокой, что, добравшись до её задней стены, Кюнле увидел вход как узкую щель, в которой просвечивало багровое закатное небо. Изнурённый крутым подъёмом, он сел, облокотившись на заднюю стену. Он мало что знал об этой пещере – лишь то, что дакини Еше Цогьял медитировала здесь двенадцать лет после того, как её учитель, Гуру Ринпоче, впервые дал тантрическое учение Тайной мантры своим ученикам. Это было неподалёку, в пещере Красной скалы. Немного передохнув, Кюнле вернулся ко входу в пещеру и посмотрел направо. Там, над пещерой Красной скалы, он разглядел домики цвета охры.

Кюнле решил осмотреть окрестности, пока не стемнело. Он пошёл вдоль хребта и наконец достиг самой высокой точки пещеры. Вход здесь был шире, и пещера простиралась ещё глубже. Кюнле вошёл внутрь. Когда он добрался до конца, свет стал таким тусклым, что двигаться приходилось почти вслепую. Пещера была огромной, потолка он разглядеть не смог. Прямо перед собой он скорее почувствовал, чем увидел, огромную фигуру. Это была танцующая форма дакини Ваджрайогини, выступающая из скалы. Кюнле присмотрелся и увидел, что её волосы вздымаются вверх и вьются по скале длинными завитками. В поднятой правой руке она держит изогнутый нож с ваджрной рукояткой, а в левой – чашу из черепа, наполненную нектаром. Он почувствовал, что камень испускает такой жар, будто его нагрело солнце. Кюнле всеми фибрами ощущал присутствие божества, и его охватило изумление. Распростёршись ниц на тёплом каменном полу, он совершил поклоны, вверив свои мысли, чувства, сомнения и умопостроения кипящему пространству в форме дакини.

Он не знал, как долго совершал простирания, но в какой-то момент осознал, что лежит на полу пещеры будто на коленях Ваджрайогини. Ему было так хорошо и спокойно, что не хотелось даже шевелиться. Пронеслась мысль, что он может остаться здесь навсегда, окутанный сострадательной мудростью богини.

В конце концов Кюнле встал и, ощущая прилив сил, направился к выходу. Когда он вышел наружу, круглая луна медленно выплыла из-за хребта. Лунный свет – почти такой же яркий, как и дневной, – освещал долину, горные склоны Самье Чимпху, позолоченные крыши храмов. Далеко внизу, словно лента ртути, сверкала река Ярлунг Цангпо. Кюнле сел медитировать у входа в пещеру, не испытывая никакого желания разжечь огонь. Он расслабил ум и тело, его осознавание расширилось настолько, что он почувствовал себя единым со всем вокруг. Серебристый свет луны, чёрные тени в изгибах горы, эхо звёздного света, тепло ветерка – всё это окутывало его. Совершенно умиротворённый, он отдыхал без мыслей, без движений, просто присутствуя в том, что есть.

Время шло. В какой-то момент в небе над горой Кюнле заметил движение. Подняв взгляд, он увидел сияющие формы различных женских божеств и будд – они собирались вокруг него подобно облакам. Сверкающие тёмные глаза защитницы Тары смотрели на него с состраданием. Появилась и Еше Цогьял, её чёрные волосы заполнили пространство между звёздами. Ваджрайогини танцевала, как красное пламя. Она тоже была там, её пылающий меч то появлялся, то исчезал из виду, а золотые одежды мерцали, как солнце. Проявилась и гневная одноглазая дакини Экаджати, могущественная защитница самых тайных и драгоценных учений дзогчен, которые Гуру Ринпоче передал Еше Цогьял.

Звуки мантр наполняли воздух; будды, даки и дакини танцевали в небе; а Кюнле неподвижно сидел в потоке яростной сострадательной энергии, которая струилась к нему от божеств, растворяясь во всех порах его тела. Казалось, к нему приближается огненная форма Экаджати. Её налитый кровью глаз, расположенный на лбу, закатился, она ужасающе зарычала, её губы обнажили единственный клык. Резкие крики пронзили воздух вокруг Кюнле, и его разум раскрылся, проясняясь всё больше и больше. Кюнле сидел с прямой спиной и смотрел перед собой – на простор, где кружились божества. Его ум слился со зрелищем, которое разворачивалось перед ним. Покоясь в естественном состоянии ума – пустотного, сияющего, не цепляющегося ни за что, он спонтанно произнёс молитву яростного сострадания трём каям Экаджати: её просветлённому телу истины, неотделимому от дхармакаи; её телу наслаждения, неотделимому от самбхогакаи; её телу формы, неотделимому от нирманакаи.

Бхьо! По ту сторону безграничного пространства, за пределами мысли, во дворце дхармакаи пребывает танцующая Великая мать.

Ты, Богиня, излучаешь сияние, свободное от измышлений. Твоё тело – цвéта бесконечной самбхогакаи, но ты предстаёшь в яростной форме нирманакаи. Ты присутствуешь в каждой форме, но сама не имеешь формы.

Твой дворец расположен на кладбище сансарического ума, на неровных равнинах иллюзии, на зубчатых скалах ненависти, в бурных потоках желания, омрачённых тенями смятения, в пространстве, охваченном бурлением трёх ядов.

Трупы людей и лошадей разбросаны по вершине твоей девятиэтажной башни, построенной из черепов. Твоё лицо иссиня-чёрное, ты скалишься в ярости, сидя на троне из перекрещённых человеческих тел. Грива твоих чёрных волос струится до земли. Твоя шея покрыта кровью и жиром. Ты питаешься плотью нарушителей тантрических обетов.

Ты пьёшь из океана крови сансары, уничтожая демонов привязанности к «я». Ты пьёшь сердечную кровь тех, кто причиняет вред. Ты защищаешь учение Будды.

Убивай тех, кто действует против Дхармы, но защищай тех, кто живёт согласно бодхичитте! Охранительница учений Будды, Славная владычица, ты освобождаешь врагов и демонов, ты защищаешь своих братьев и сестёр. Пьющая кровь, не забывай! Не забывай своих слуг! Съешь плоть тех, кто лишён сострадания! Оборви жизненные силы всех порочных существ! Никакие другие подношения не удовлетворят тебя. Все эти враги и препятствия существуют только в нашем уме. Помоги всем существам освободиться благодаря их собственным усилиям!⁶¹

Подобно солнцу, озаряющему безоблачное небо, обнажилась ясная, сияющая пустота – истинная природа ума. Кюнле покоился в состоянии без центра, без границ – пустом, как пространство, где все звуки и формы присутствовали спонтанно подобно солнцу, луне и звёздам, отражающимся в зеркальном озере. Его ум и все явления полностью слились в единый вкус.