Текст книги "Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний"

У меня в голове возник образ Стива Стайна: молодой безрассудный тип в ковбойской шляпе и кожаных штанах пришпоривает и так скачущую сумасшедшим галопом взмыленную лошадь, чтобы спасти невинного человека от кровожадной толпы. Я подавила возникшее было желание воскликнуть «Вау!» и вместо этого просто прервала его монолог.

– Мистер Стайн… – сказала я.

– Да?

Казалось, он был даже рад этому: можно будет перевести дух.

– Расскажите мне об опознании подозреваемого свидетелями. Главный свидетель – сам мальчик – мертв. А кто остальные?

Стайн коротко описал мне пятерых свидетелей.

– Говард Хаупт был единственным постояльцем отеля, который хотя бы отдаленно соответствовал описанию, – продолжил он. – Причем само описание постоянно меняется со временем, и не сказать чтобы почти незаметно. Через несколько дней после исчезновения Билли Чемберса двое свидетелей утверждали, что у мужчины-похитителя были каштановые волосы и весил он от 75 до 80 кг. Между тем Хаупт блондин и весит 67 кг. Девочка, находившаяся в зале аркадных автоматов и видевшая, как мужчина схватил мальчика за руку, описала его как человека «коренастого» и «мускулистого» с двумя темными пятнами на лбу, или язвами, или шрамами. Хаупт – мужчина стройный, и ни шрамов, ни родимых пятен у него на лице нет. Один из взрослых свидетелей утверждал, что у похитителя была полноценная шевелюра, а у Хаупта – очевидная лысина. У Хаупта есть алиби, подтвержденное свидетелями (он был на слете любителей буерного спорта), но никто не обращает на это никакого внимания. У него нет судимостей, но полицейские при обыске его квартиры нашли экземпляр «Плейбоя», и теперь хранят его в качестве доказательства того, что он растлитель малолетних. Ну вы поняли. Они нашли подозреваемого, который казался похожим, и мало-помалу искажали те минимальные свидетельства, которые у них были, так, чтобы сделать образ преступника более похожим на Хаупта.

Стайн продолжал:

– Я проверил Хаупта на трех самых строгих полиграфах, какие смог найти, причем сеансы проводили прекрасные специалисты с большим опытом, про которых было известно, что они с подозрением относятся к обвиняемым. Ни один из полиграфов не показал, что он лжет. Именно тогда я впервые подумал: э, да этот парень и вправду невиновен. Тогда я начал копать и находить маленькие «подсказки», с помощью которых полиция наводила свидетелей на своего единственного подозреваемого. Каждый свидетель сначала выбирал кого-то другого, а потом, в ходе дальнейших допросов, полицейские «за ручку» подводили их к образу Хаупта.

Между тем Хаупт сидит словно бессловесный чурбан. Он должен возмущаться, кричать, рычать, взрываться гневом и негодованием, а он просто сидит, с виду спокойный как удав и говорит: «Я не делал этого, я не знаю, о чем вы говорите». Я не мог понять, что с ним происходит. Он сдерживал все свои эмоции; вокруг него как будто была сплошная стена. Но однажды ночью у себя в офисе мне удалось расколоть его. Нам предстоял прямой допрос, и я показал ему фотографии трупа маленького мальчика. Он просмотрел фотографии одну за другой, и вдруг плечи у него затряслись, и он заплакал. «Я не делал этого, – сказал он, – я не мог сделать такое с ребенком. Уберите фотографии». Тогда я понял и теперь говорю вам, что виновный, увидев эти фотографии, не отреагирует таким образом. Говард Хаупт не убивал этого мальчика.

Я ощутила хорошо знакомый трепет возбуждения.

– Мистер Стайн, – сказала я, – если вы пришлете мне все, что у вас есть по этому делу: полицейские отчеты, стенограммы допросов свидетелей, стенограммы предварительных слушаний, – я немедленно просмотрю все это и сообщу вам мое решение относительно дачи показаний.

– Считайте, что все это уже у вас, – сказал Стайн, и менее чем через сутки улыбающийся сотрудник Federal Express, напевавший колыбельную Twinkle, Twinkle Little Star,[11]11
  «Сияй, сияй, маленькая звездочка» (англ.).


[Закрыть] действительно доставил мне все это, в чем я и расписалась.

* * *

Сначала я бегло просмотрела все документы и разделила их на стопки: здесь полезные, здесь серединка на половинку, а здесь не очень полезные. Эта работа отнюдь не напрасна: при этом я просеиваю факты, ищу едва заметные «подсказки», искусные наводящие формулировки, косвенные намеки, предположения, подразумеваемые утверждения. На моем столе были сложены добровольные заявления очевидцев, рукописные заметки из департамента полиции Лас-Вегаса, газетные статьи, черно-белые репродукции фотографий, предъявлявшихся для опознания, ксерокопии школьной фотографии Билли Чемберса размером во всю страницу и так далее, до бесконечности. По моим прикидкам, Стайн прислал мне больше пятисот страниц разной информации.

В последней пачке документов был, в частности, распечатанный отчет о патологоанатомическом исследовании. Я определила его в стопку «не очень полезных», но мрачное чувство долга побудило меня снова взять его в руки. На первой странице была кратко представлена история исчезновения Билли, обнаружения тела, опознания его родственниками и подтверждения отпечатков пальцев. На следующих четырех страницах, напечатанных через один интервал, приводились подробные описания внешнего и внутреннего состояния трупа мальчика. Я прочитала весь отчет, а потом аккуратно положила его обратно в папку.

Отчет о вскрытии оказал на меня мощное воздействие: он напомнил мне, что теперь этот человек мертв, этот здоровый маленький мальчик, у которого была семья, были друзья, одноклассники, и весь этот мир был уничтожен незнакомцем со смертоносной хваткой. Иногда в зале суда, когда главным пунктом для сторон обвинения и защиты становится вопрос о виновности или невиновности подсудимого, мы забываем о жертве, и чаще всего это имеет место тогда, когда речь идет об убийстве и жертва уже не может напомнить нам о своей боли и агонии. Я задвинула подробности смерти Билли в дальний угол своего мозга, но поклялась сама себе, что не забуду его.

Надвинув очки на нос повыше, я начала читать добровольные показания свидетелей. Через три часа у меня было уже двадцать страниц рукописных заметок, которые я перечитывала, делая пометки на полях. Я повернулась к компьютеру и, постоянно обращаясь к своим заметкам и добровольным заявлениям свидетелей, набрала короткий хронологический список для каждого свидетеля.

Сьюзен Пича (горничная отеля)

29 ноября. По фото в качестве подозреваемого опознан другой человек.

4 декабря. По фото в качестве наиболее вероятного подозреваемого опознан другой человек (не тот, который был опознан ранее, но и не Хаупт).

15 января. При просмотре подборки фотографий, в которой под номером 3 была фотография Хаупта, в качестве наиболее вероятного подозреваемого был опознан не Хаупт, а другой, неизвестный субъект.

11 февраля. Визит в Центр обработки данных и просмотр подборки фотографий: опознан Говард Хаупт.

Джон Пича (безработный)

29 ноября. По фото в качестве возможного подозреваемого опознан другой человек.

4 декабря. По фото опознан другой человек «с уверенностью 90 %».

15 января. По фото – как больше всего похожий на подозреваемого – опознан Говард Хаупт. Признание следователям: «Я видел так много [фотографий], они начинают у меня путаться».

11 февраля. Визит в Центр обработки данных (место работы Хаупта) и просмотр подборки фотографий: идентифицирован Хаупт с уверенностью «9 баллов» по 10-балльной шкале. Сказал следователям: «Это он был на снимке, который я видел».

Чарлз Кроутер (постоялец отеля)

27 ноября. Указал, что рост преступника 170–175 см.

24 декабря. Описал подозреваемого как человека со светло-каштановыми волосами, зачесанными вперед, граница волос без залысин.

8 января. Описал подозреваемого как человека с полноценной шевелюрой, без пролысин, ростом примерно 173 см.

22 января. Визит на место работы Хаупта: опознал его как «человека, соответствующего описанию». Опознание по очкам и желтовато-коричневой куртке, которая была на Хаупте, уверенность «7–8 баллов» по 10-балльной шкале.

Гвен Марголис (продавщица)

3 декабря. Опознала мужчину с мальчиком как Тома Спендлава, приятеля, который работает на кухне отеля. По ее оценке, она видела мужчину с мальчиком в течение 3–4 минут.

18 января. Описала подозреваемого как человека со светло-каштановыми волосами, ростом 170–173 см, стройного. При просмотре подборки фотографий опознала Хаупта (№ 3): «Номер 3 похож больше всего, но я не уверена». Уверенность в опознании оценила в «8 баллов» по 10-балльной шкале.

5 февраля. Визит на место работы Хаупта: опознала Хаупта. «Я опознаю его по его фотографии и по моим исходным воспоминаниям». Оценка уверенности «9 баллов».

Элисон Мартинек (11 лет, находилась в зале аркадных автоматов)

3 декабря. Описывает мужчину в зале аркадных автоматов как высокого, «вроде мускулистого», возраст – к сорока годам, в солнцезащитных очках, с темными волосами. «Я почти уверена, что у него были темные волосы. Темно-каштановые».

9 января. Вспоминает про два темно-красных, почти черных пятна на лбу у мужчины, как «язвы или родимые пятна».

13 января. Показали подборку фотографий. Хаупта (№ 3) не опознала.

10 февраля. Опознает Хаупта лично в предъявленной линейке. Оценка уверенности «9 баллов» по 10-балльной шкале.

Я снова и снова перечитывала эти записи, и с каждым новым прочтением крепла моя уверенность в том, что… Я не могла с полной уверенностью утверждать, что Говард Хаупт невиновен (в конце концов, это вообще не моя работа), но в этом деле было множество проблем с опознанием подозреваемого свидетелями. Я завела на своем компьютере файл «Стайн/Хаупт/Лас-Вегас/1989» и набрала слова постсобытийная информация.

Преступление было совершено 27 ноября 1987 года. Все положительные опознания Говарда Хаупта имели место между серединой января и серединой февраля, то есть через семь-двенадцать недель после того, как свидетели видели мужчину с мальчиком. Это достаточно длительное время, в течение которого память на лица может терять четкость, но еще важнее то, что все свидетели в это время подвергались воздействию многих источников постсобытийной информации, которая могла повлиять на их первоначальные воспоминания о мужчине и мальчике. Они изучали эскизы, сделанные художниками, им показывали и многочисленные фотографии отдельных лиц, и подборки фото для опознания, они видели множество телепередач и газетных публикаций, освещавших похищение и убийство Билли Чемберса. Первоначальное воспоминание, и так тускнеющее со временем, становилось все более уязвимым для воздействия источников постсобытийной информации.

Люди в большинстве своем не подозревают, что новая информация может влиять на их первоначальное воспоминание о событии. Люди не знают, что, когда мы получаем новую информацию, она постепенно встраивается в наши первоначальные воспоминания. Полагая, что это измененное воспоминание и есть и всегда было именно таким, что именно оно и есть настоящее, истинное, цельное и неизменное воспоминание о событии, происшедшем несколько месяцев или даже несколько лет назад, мы яростно держимся за него.

Вот для примера стенограмма разговора от 27 ноября между Чарлзом Кроутером и следователем департамента полиции Лас-Вегаса:

Следователь. Вы не помните, волосы [у него] сверху были редкими?

Кроутер. Нет, сэр.

Следователь. Не припомните, лысины, проплешины не было?

Кроутер. Я не помню никаких проплешин у этого джентльмена.

Следователь. То есть, по вашим воспоминаниям, [у него] была полноценная шевелюра?

Кроутер. Полноценная шевелюра.

Этот допрос проходил в тот день, когда исчез Билли, всего через несколько часов после того, как Чарлз Кроутер видел в коридоре отеля мужчину и мальчика. Однако 22 января, спустя почти два месяца, Кроутер описал Говарда Хаупта как человека, который имел вполне заметную лысину. Что такое случилось за эти два месяца, что побудило Кроутера изменить свое мнение? Он видел фотографии Хаупта, читал описания подозреваемого и знал, что ищут человека с хорошо выраженной лысиной. Его первоначальное воспоминание о полноценной шевелюре было подавлено, стерто этой новой информацией, на месте шевелюры в его памяти комфортно расположилась лысина, и именно это воспоминание в его мозгу стало числиться реальным и первоначальным.

Элисон Мартинек, девочка, находившаяся тогда в зале аркадных автоматов, 27 ноября рассказала полиции, что мужчина, которого она видела с мальчиком, был коренастым, мускулистым, темноволосым и что на нем была обувь Reebok. На предварительных слушаниях, состоявшихся шесть месяцев спустя, Стив Стайн задал Элисон следующие вопросы:

Стайн. Помнишь, ты рассказывала сотрудникам полиции, что он был в кроссовках Reebok?

Элисон. Нет.

Стайн. Помнишь, ты говорила им, что у него темно-каштановые волосы?

Элисон. Нет.

Стайн. Помнишь, ты говорила полиции, что этот человек был мускулистым и коренастым?

Элисон. Нет.

Что, спросил Стайн, помнит Элисон теперь? (Слово «теперь» в этом вопросе подразумевало, что в течение шести месяцев она подвергалась воздействиям в ходе допросов, при просмотре различных фотографий, фотороботов, при опознаниях и др.)

Элисон. Он был высокого роста, светлые волосы, худой, и у него был костистый подбородок.

Понятно, что это точно, даже с некоторыми деталями, соответствовало внешности ответчика, Говарда Хаупта.

Я трижды нажала клавишу ввода на своем компьютере и набрала слова ошибочное опознание под влиянием фотографий. Перед личным опознанием каждому из очевидцев показывали фотографию Говарда Хаупта. Весьма вероятно, и даже вполне правдоподобно, что Хаупт был опознан именно потому, что свидетели уже видели его лицо при просмотре подборки фотографий, а затем лично опознали его как человека, чье лицо им знакомо, а не потому, что он был тем человеком, которого они видели с мальчиком. Почему Сьюзен Пича 15 января не обратила внимания на фотографию Хаупта, а позже, 11 февраля, опознала его? Почему 13 января Элисон Мартинек не отметила фото Хаупта, а 10 февраля опознала его? Когда Джон Пича уверенно опознал Хаупта на его рабочем месте 11 февраля, почему он сказал полиции: «Он был на фотографиях, которые я видел»? Поэтому никак нельзя было исключить вероятность того, что свидетели опознали Говарда Хаупта как человека, которого они видели только на показанных им фотографиях.

Третьим пунктом в моем списке был бессознательный перенос. В день исчезновения Билли Чемберса Говард Хаупт был постояльцем отеля. Все пятеро очевидцев в это время являлись либо зарегистрированными постояльцами, либо служащими отеля, и у них было множество возможностей видеть Хаупта внутри и вне здания отеля. Это обстоятельство могло способствовать тому, что у свидетелей возникло ощущение знакомого образа, когда они по прошествии нескольких месяцев идентифицировали Хаупта.

Далее в моем списке шли оценки длительности. Присяжные понимают, что чем дольше мы что-то наблюдаем, тем лучше память сохраняет увиденное, но они часто не знают, что впоследствии, когда свидетель пытается оценить длительность происходившего события, он/она чаще всего существенно переоценивает его продолжительность. В моих собственных экспериментах люди, наблюдавшие тридцатисекундную имитацию ограбления банка, позже указывали гораздо большие значения длительности этого события; несколько человек оценили его длительность даже в интервале от восьми до десяти минут.

Продавщица Гвен Марголис, 21 года, сообщила полиции, что она наблюдала за мужчиной с мальчиком «три или четыре минуты». Если бы она засвидетельствовала это в суде, любой присяжный понял бы ее показания в буквальном смысле, не подозревая об определенной склонности людей переоценивать продолжительность подобных событий. Присяжные так и поняли бы, что она действительно видела шедших вместе мужчину и мальчика в течение нескольких минут, то есть достаточно продолжительное время, чтобы рассмотреть их и потом точно идентифицировать мужчину, и определенно будут склонны доверять ее показаниям относительно Говарда Хаупта.

Уверенность. Как и большинство других людей, присяжные склонны полагать, что существует прочная связь между уверенностью свидетеля в своих показаниях и их достоверностью. Свидетель, который говорит: «Да, это безусловно, несомненно тот человек, которого я видел», наверняка будет для них более убедителен, чем тот, кто говорит: «Ну да, я думаю, что это тот парень». Сьюзен Пичу допросили еще раз в середине февраля после того, как она опознала Говарда Хаупта у него на работе. Когда ее попросили оценить степень ее уверенности в интервале от 1 до 10, где 1 означает «точно не тот, кого она видела», а 10 – «точно он», она ответила «10».

Гвен Марголис опознала Говарда Хаупта 18 января, оценив степень своей уверенности в 8 баллов. А 5 февраля, увидев Хаупта лично, она оценила степень своей уверенности уже в 9 баллов.

4 декабря Джон Пича опознал другого человека, сказав при этом, что он «уверен на 90 %». А 15 января он идентифицировал Хаупта как «наиболее подходящего», добавив: «Я видел так много лиц, что уже теряю уверенность». 11 февраля он снова опознал Хаупта и оценил свою степень уверенности в 9 баллов.

Чарлз Кроутер опознал Хаупта 22 января, оценив степень своей уверенности в «7–8 баллов», указав в качестве примет очки и желто-коричневый пиджак, которые были на Хаупте.

Итак, первоначально в нашем случае каждый свидетель идентифицировал не Говарда Хаупта, а кого-то другого. Шло время, свидетелям демонстрировали все больше фотографий Говарда Хаупта, так что в конце концов они и опознали его как человека, которого они тогда видели с мальчиком. С каждым последующим опознанием они становились все более уверенными, постепенно дойдя до степени уверенности от 7,5 до 10. В ходе судебного разбирательства прокурор специально акцентировал бы внимание присяжных на этих цифрах, тем самым заставляя присяжных полагать, что свидетели были столь же уверены в правильности опознания с самого начала, и таким образом придавая больший вес результатам последних опознаний.

Мне оставалось сформулировать заключительную часть. Я набрала в компьютере слова «наводящие вопросы» и несколько секунд смотрела на мигающий курсор, за которым желтело на экране пустое пространство. Наводящие вопросы формулируются таким образом, что они предполагают конкретный ответ или подводят свидетеля к определенному выводу. Иначе говоря, наводящие вопросы могут оказывать влияние на ответы. Но из всех разнообразных способов искажения воспоминаний этот способ наиболее субъективный и поэтому хуже всех других поддается проверке. Если вы располагаете видео– или аудиозаписью допроса, то по ним обнаружить наводящие вопросы довольно просто, но при краткой записи допроса в письменной форме сотрудник полиции часто не фиксирует вопросы, а просто передает существо ответов.

В этом случае мне повезло, так как добровольные показания свидетелей записывались на магнитофон и затем расшифровывались. Я обнаружила один просто поразительный пример наводящего вопроса. 15 января 1988 года полиция показала Джону и Сьюзен Пича подборку фотографий шести разных людей, среди которых Говард Хаупт числился под номером 3. Между тем Сьюзен пришла к заключению, что наиболее подходящим является номер 6.

– Но вы не выделяете никого из них определенно? – спросил следователь.

– Да, именно так, – ответила она.

Тогда проводивший опрос офицер обратился к Джону Пиче и попросил просмотреть фотографии, начиная с номера 1. Насчет номеров 1 и 2 Пича ответил «определенно нет», а про номер 3, поколебавшись, сказал: «Мне показалось вроде… да нет, он слишком старый, тот не выглядел таким старым».

– Ну а кто-нибудь кроме этого? – спросил следователь. – Я имею в виду, есть кто похожий?

– Ну да.

Пича посмотрел на номера 4 и 5. Оба были «определенно нет». Про номер 6 он сказал: «Похожи, мне кажется, лицо и очки, но волосы не такие».

– Таким образом, из всех только эти двое – номер 6 и номер 3 – останавливают ваше внимание? – спросил следователь.

– Ну, на самом деле, если к этой прическе, – сказал Пича про номер 3, – приставить такое лицо, – указал он на номер 6, – я думаю, тогда у вас бы и получилось то, что нужно.

– Вы выбираете волосы номера 3?

– Да, мне кажется, что это…

– А что насчет очков на номере 3?

– Это были очки скорее такого типа, – и Пича указал на номер 6.

– И что, желательно очки номера 6 надеть на номер 3?

– Ну да.

– Хорошо. И еще вам кажется, что номер 3 староват. Как вам кажется, сколько лет номеру 3?

– За сорок лет.

– А каким вам представляется возраст номера 6?

– Старше тридцати.

– Хорошо. Итак, номер 3 не подходит, потому что он выглядит старовато?

– И еще баки. Я их не помню, потому что этот парень был гладко выбрит.

– Но форма прически у него такая же?

– Прическа да, и цвет волос тоже.

– Цвет волос – это другой вопрос. Что вы скажете о цвете волос номера 3? – спросил полицейский.

– Что я скажу… по этой фотографии я ничего не могу сказать.

– Я понимаю, это трудно.

– Такие нечеткие фотографии.

– Но вы не видите среди них ни одного, который бы точно совпадал?

– Нет. Номер 1, я уверен, нет. Номер 2, я знаю, тоже. Номер 5, номер 6… Я так много их насмотрелся, я уже перестал различать. Прямо теперь как в тумане, так много я всего видел и так много людей.

– Хорошо.

– Но я бы сказал, что ближе всех номер 3.

– Хорошо, благодарю вас.

Большинство людей не увидели бы в этом разговоре ничего особенного. Пича неторопливо просматривал различные фотографии, а дознаватель задавал вспомогательные вопросы и постоянно наблюдал за свидетелем, подсказывая некоторые подробности, которые тот мог бы и упустить. И в конечном счете Пича остановил свой выбор на номере 3.

Но когда я дочитала до конца этот разговор, повсюду уже, как вешки, были расставлены красные галочки. У полицейских был один явный подозреваемый – номер 3. Свидетель колебался насчет номера 3, но затем отклонил его как слишком старого. Насчет номера 6 он утверждал, что находит сходство в лице и очках, но волосы не похожи.

Если бы подозреваемым был номер 6, то о номере 3 они бы забыли и дальше говорили бы о номере 6. Но вместо этого дознаватель опять обратился к фотографиям, непроизвольно дав понять свидетелю, что номер 6 ему не особенно интересен. Он сказал: «Итак, ваше внимание привлекли номер 3 и номер 6». А также: «Вы выбираете волосы номера 3». Потом: «Вам кажется, что для сходства на номере 3 должны быть такие очки, как у номера 6», а потом: «Вам кажется, что номер 3 староват. А сколько ему лет, как вам кажется?»

Все эти вопросы подводили внимание свидетеля к номеру 3. Обратите внимание, сколько раз дознавателю пришлось повторить слова «номер 3», пока свидетель не уловил, что «ага, копам вроде интересен парень под номером 3, похоже, от меня ждут, что я выберу номер 3. Может, если я выберу номер 3, они порадуются, и мы покончим с этим допросом?».

Мне не было доподлинно известно, что происходило в голове Джона Пичи в ходе этого допроса, но я точно знала, что не так уж сложно заронить в сознание человека некую мысль, а затем получить от него эту мысль как его собственную, размыть первоначальное воспоминание и медленно, но верно сделать эту мысль доминирующей. Мне вдруг захотелось научиться внедряться в человеческую память так, как если бы она была неким плотным веществом с хорошо различимыми нормальным и трансформированным состояниями. После чего, возможно, мне удалось бы зафиксировать, где, когда и как именно возникают в памяти эти искажения.

Я опять обратила взгляд на экран компьютера и еще раз пересмотрела свой список: постсобытийная информация; ошибочное опознание под влиянием фотографий; бессознательный перенос; оценки длительности; уверенность; наводящие вопросы.

Я собрала все факты по этому делу и распределила их по своим тематическим группам, так чтобы я смогла составить общую картину, которая позволила бы мне увидеть наиболее слабые места в свидетельских показаниях – главной составляющей материалов обвинения против Говарда Хаупта. Конечно, это была лично моя картина. Прокурор из тех же фактов составил бы совсем другую картину. Адвокат тоже будет тщательно подбирать свои факты, привлекая максимум внимания к отсутствию судимости у подзащитного, к отсутствию каких-либо вещественных доказательств, к доказанному алиби. Всегда бывает чрезвычайно любопытно наблюдать, как разворачиваются в зале суда эти столь разные картины, и слушать, чью же версию присяжные сочтут истинной.

Я напечатала свой пятистраничный обзор по делу Говарда Хаупта, вложила его в конверт вместе со своими личными данными и послужным списком и отправила все это экспресс-почтой Стиву Стайну.

* * *

Судебные слушания по делу Говарда Хаупта были запланированы на октябрь 1988 года, но судья отказался от моих показаний, заявив, что это было «вторжением в сферу компетенции присяжных». По сути, судья утверждал, что оценивать, были ли свидетели в состоянии видеть и слышать то, что, согласно их утверждениям, они видели и слышали, должны присяжные. А эксперт будет только запутывать дело – так, похоже, казалось этому судье.

Стайн попросил отложить рассмотрение на три месяца, чтобы попытаться убедить судью изменить принятое им решение. В начале октября я получила копию юридического документа, который Стайн подал в окружной суд. В этом документе под названием «Ходатайство о разрешении на дачу показаний экспертом» (Order Permitting Expert Testimony) на четырнадцати страницах в общих чертах были представлены мои полномочия, основные аспекты моих показаний, а также соответствующие юридические аргументы, устанавливающие правомерность и необходимость таких показаний. Заканчивалось ходатайство Стайна едва скрытой угрозой:

В заключение ответчик заявляет, что отказ от рассмотрения показаний доктора Лофтус явится основанием для отмены решения суда и злоупотреблением правом на действия по усмотрению со стороны уважаемого суда. Как ранее было отмечено Апелляционным судом в деле «Штат против Муна»:

«Исключение свидетельских показаний, аналогичных тем, которые приведены здесь, представляет собой злоупотребление правом действия по усмотрению для весьма ограниченного перечня случаев: 1) когда опознание подсудимого является основным вопросом в ходе судебного разбирательства; 2) когда ответчик представляет алиби и 3) когда существует мало или вообще нет других доказательств, связывающих обвиняемого с данным преступлением».

Суды в этой стране с осторожностью и скептицизмом воспринимают свидетельства экспертов относительно достоверности показаний свидетелей. Многие судьи старались избегать выдачи разрешений на такие показания, потому что опасались, что таким образом будут открыты шлюзы для битвы экспертов. Некоторые судьи отказывались давать разрешения на заслушивание показаний экспертов-психологов на основании того, что данные о воспоминаниях и восприятии относятся к «общеизвестной информации», известной, таким образом, и присяжным – так стоит ли тратить время и средства на выслушивание показаний экспертов по тем вопросам, которые и так уже понятны присяжным? Другие судьи считают, что показания экспертов-психологов незаконно ограничивают основную функцию присяжных. Как высказался об этом один из судей: «Я сильно сомневаюсь в том, что следует позволять научным работникам выполнять функции присяжных в части расследования».

Дело Муна, которое Стайн упомянул в своем кратком документе, было прецедентообразующим делом, рассматривавшимся в Апелляционном суде Вашингтона. Марк Мун и еще один человек были обвинены в похищении женщины, выходившей из гастронома в Сиэтле. После своего освобождения женщина представила полиции подробное описание обоих похитителей. Спустя несколько недель она ориентировочно идентифицировала предполагаемого сообщника Муна в линейке опознания и в ходе судебного разбирательства уверенно опознала его в суде. Но ее первоначальное описание сорокалетнего мужчины, шатена, ростом около 175 см, с широким ртом и щербатыми зубами, заметно отличалось от внешности двадцатидевятилетнего черноволосого, усатого и тонкогубого обвиняемого, рост которого составлял 190 см. Выслушать эксперта не сочли нужным, и обвиняемый был осужден. В 1986 году Апелляционный суд отменил обвинительный приговор Джонса, постановив провести новое судебное разбирательство, в ходе которого эксперту должны быть разрешить дать показания.

Угроза Стайна сотворила чудо. Судья сдался и постановил, что мне будет позволено выступить с показаниями.

* * *

19 января 1989 года я прилетела в Лас-Вегас, и в аэропорту меня встретила Патти Эриксон, жизнерадостная молоденькая помощница Стайна. Мы поехали в отель, в котором мне предстояло остановиться, и уже вскоре погрузились в мягкие бархатные кресла в освещенной многочисленными люстрами гостиной. Разбирательство дела должно было начаться недели через две. Все свидетели уже дали показания (в том числе и мать Билли Чемберса), а Говарда Хаупта должны были допросить через два дня. Все вроде шло нормально, сказала Патти, но некоторые присяжные все же ее беспокоили.

– Их трудно понять, – сказала она, – большинство из них, я думаю, симпатизируют нам, но один или два могут создать нам проблемы. В ходе отбора присяжных прокурор отсеивал всех молодых – ему требовались основательные граждане авторитарного склада, почтительно относящиеся к полиции, уважающие статус-кво и трудовую этику протестантов, те, которые считают, что послушание и уважение к закону – это главные моральные принципы, которые следует прививать детям.

Мы, наоборот, старались отсеять таких людей из-за их враждебного отношения к обвиняемым, – продолжала Патти, – и мы использовали наше право отвода без указания причины по отношению к тем, кто имел ярко выраженные религиозные убеждения, милитаристские воззрения и т. п. У нас оставалась проблема еще с одной кандидатурой, и мы не могли решить, кого оставить, а кого отсеять. Выбор был между пожилым мужчиной, профессиональным военным, вышедшим в отставку в пятьдесят лет и затем пятнадцать лет работавшим в почтовой службе, и женщиной за пятьдесят, также состоявшей на военной службе. Мы оставили решение за подзащитным, и он выбрал женщину. Думаю, он счел, что если выбирать между мужчиной и женщиной со сходными обстоятельствами жизни, то женщина скорее оказалась бы справедливой и сочувствующей.

Патти отпила глоток белого вина.

– Я продолжаю думать об этом решении, – сказала она, – и задаюсь вопросом: а что, если он выбрал не того человека? Конечно, она женщина и, возможно, настроена более сочувственно. Но она также мать, и будет сопереживать семье мальчика. При этом она армейский сержант, прямая и твердая как гвоздь, – Патти прямо съежилась, – и странное дело – выбирать, кто будет решать твою судьбу: мужчина или женщина.