Текст книги "Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний"

– Расскажите мне о Говарде Хаупте, – попросила я, – какой он?

Патти глубоко вздохнула и медленно выдохнула.

– Когда я увидела Говарда впервые, я, признаться, не знала, что и думать. Он был такой холодный и безэмоциональный, такой замкнутый. Он все держал внутри себя и не давал никому из нас возможности понять его чувства. Однажды вечером, когда мы старались подготовить его к перекрестному допросу, он просто перестал сдерживаться. Растворилась внешняя оболочка, и он как будто распался на части. Словно открылась плотина, и все чувства потоком вышли наружу.

Она улыбнулась мне, как бы извиняясь:

– Простите за пафосные слова, но я так расстраиваюсь при мысли о том, что происходит с Говардом. Кто из нас сможет описать, что творится в душе этого несчастного человека? Лучшее, что я могу, – это рассказать, что я сама чувствую. Я верю в его невиновность. Не могу объяснить, почему так. Как-то по совокупности. До того как я встретилась с ним, мне было известно из стенограмм и предварительных свидетельских показаний, что доказательства неубедительны и неоднозначны и что показания свидетелей выглядят слабо. Я чувствовала, что это расчетливое преследование, потому что полиция работала так бездарно, что тридцать три дня не могла найти тело ребенка, а оно же было прямо рядом, на территории отеля. Я подумала, что Хаупт, возможно, невиновен. Потом мы встретились. И тогда мне сразу стало понятно, что он этого не делал. Вот такой холодный, замкнутый, неэмоциональный и весь в себе – я прямо почувствовала, что этот человек не убивал маленького мальчика.

Патти была юна и простодушна, недавно окончила юридический факультет и не обладала той многолетней убежденностью опытных адвокатов, отлично знающих, что большинство их подзащитных виновны. Но из-за отсутствия опыта ее уверенность в невиновности Говарда Хаупта не становилась менее убедительной. Слушая слова Патти, я поймала себя на мысли: а что, если он и вправду невиновен? И меня потряс страх возможности роковой ошибки в этом деле, того, что осужден и отправлен в тюрьму, возможно, невиновный человек.

Патти взглянула на часы и допила вино. Была почти полночь.

– Но присяжные убеждены? – произнесла она, продолжая свою мысль. – Кто же знает? В ходе отбора присяжных судья задал вопрос: считает ли кто-то из них, что не сможет быть объективным по отношению к обвиняемому? Все они решительно замотали головами. Но какова вероятность того, что предубежденный присяжный правильно оценит свою необъективность? Все присяжные заявляют, что они будут принимать решение исходя, в первую очередь, из презумпции невиновности. А что они думают на самом деле? «Если государство проявляет такое беспокойство, то он, наверное, виновен». Я уверена, это будет трудная борьба. Убит маленький мальчик. Пять человек дали показания в суде и указали на Говарда Хаупта. Присяжные, совершенно очевидно, будут думать, что не могут же все эти пятеро свидетелей ошибаться. Это было бы противно здравому смыслу. И вот вы приходите сюда и втолковываете им, что то, что им представляется доказанным, не обязательно является правдой. Правдой, – повторила Патти. – Перед этим процессом я бы поспорила о том, что такое правда и что такое справедливость. Теперь, когда я вижу, как Говард Хаупт в зале суда борется за свою жизнь, которую он может потерять, и испытывает страх смерти, я чувствую, что не уверена ни в чем.

* * *

В январе 1989 года, в пятницу утром, в 9:15 я заняла место на свидетельской трибуне. Более двух часов Стив Стайн задавал мне вопросы о тех факторах, которые могут оказывать влияние на приобретение, сохранение и извлечение воспоминаний. Я представила основные результаты научных исследований, ссылаясь на десятки работ и комментируя их с привлечением примеров, аналогичных ситуации, сложившейся в деле Говарда Хаупта в отношении показаний очевидцев.

После того как Стайн закончил свой первоначальный опрос, судья объявил перерыв на ланч, и Стайн предложил мне присоединиться к компании стороны защиты и перекусить в маленьком сэндвич-баре через дорогу. «Это единственное место, где Говард чувствует себя комфортно, – пояснила мне Патти, пока мы спускались из зала суда, протискиваясь между телевизионными и газетными репортерами, – единственное место, где люди не таращатся на него, как в зоопарке на диковинное животное».

Официант принял наш заказ. Хаупт заказал сэндвич с копченой говядиной и сложил на столе руки. У него были длинные изящные пальцы, прожилки под почти белой кожей казались бледными и тонкими. Глаза его тоже были светлыми, бледно-голубыми, с белками, пронизанными сеточкой лопнувших капилляров.

– Как вы держитесь? – спросила я у него, когда мы закончили обед. На другом краю стола, голова к голове, беседовали Патти и Стайн.

Он приподнял брови, открыл рот и снова закрыл его. Я поняла, что задала недопустимый вопрос.

– Это какой-то кошмар, – сказал он наконец. – Моя жизнь превратилась в кошмар. Каждое утро я просыпаюсь с надеждой, что все закончилось, но оно продолжается. Этот кошмар все время со мной. Он никогда не кончится.

Я смотрела, как он вставал из-за стола (его движения были напряженными и как бы заторможенными), и представила себе тот момент, ровно год назад, когда он, открыв почтовый ящик, нашел письмо с просьбой позвонить в офис шерифа в связи с похищением и убийством семилетнего мальчика в Лас-Вегасе, штат Невада. Все начиналось совсем безобидно – через почту, письмом с уведомлением о вручении – именно так начался для Говарда Хаупта весь этот ужас. И теперь уже ничто и никогда не будет как прежде.

* * *

В 13 часов мы вернулись в зал суда, и я в течение трех часов давала свидетельские показания в ходе перекрестного допроса, проводимого стороной обвинения. При первоначальном допросе свидетеля выставившей стороной, когда вопросы мне задает сторона защиты, я обычно точно знаю, чего ждать, и ощущаю контроль над ситуацией. Но при перекрестном допросе, лицом к лицу с прокурором, старающимся опровергнуть каждое мое слово и задающим изощренные вопросы в попытках запутать меня и утопить в противоречиях, в порядке мелкой подлости возвращающего мне исковерканные статистические данные и результаты исследований, – вот тут могут происходить непредсказуемые вещи.

Этот прокурор начал с обычных в таких случаях вопросов, принижающих значение моих исследований и выставляющих меня в роли наемника.

– Сколько раз вы давали показания в суде относительно воспоминаний свидетелей?

– Я давала такие показания сотни раз, – ответила я.

– И вам оплачивали ваши показания?

– Мне оплачивали мое время – предварительную подготовку, время в дороге, сами показания и так далее.

– Каков размер вашего гонорара в данном случае?

– За все мои приготовления, поездки и показания я ожидаю получить порядка трех с половиной тысяч долларов, – ответила я.

Он помедлил минутку, обернувшись к присяжным и подняв брови. Это огромная сумма, как бы говорили поднятые брови. Вы зарабатываете таким способом, то есть предлагая высказать свое мнение?

После основательной паузы он продолжил:

– Вы в состоянии дать определение памяти?

– Память – это поток информации в человеческий разум, хранение информации там и извлечение этой информации для использования ее в высших психических процессах вспоминания, мышления, вынесения суждений и принятия решений.

– Правда ли, что в сфере вашей деятельности психологи не сходятся во мнениях насчет того, что такое память?

– Да, по поводу памяти среди ученых существует много разногласий.

– И в этой сфере существуют разногласия насчет того, как она работает?

– Да, существуют некоторые разногласия.

– Нет ли среди психологов каких-либо заметных фигур, полагающих экспертные показания в этой сфере неуместными?

– Да, есть и такие.

Похоже, что он имел в виду Майкла Макклоски и Говарда Эгета – двух весьма уважаемых психологов-экспериментаторов, упорно выступающих против присутствия в зале суда психологов-исследователей, в том числе и моего присутствия. Они считают, что не существует никаких оснований утверждать, что присяжные чрезмерно доверяют показаниям свидетелей, что факторы, которые потенциально могут повлиять на достоверность свидетельских показаний, – стресс, концентрация внимания на оружии, межрасовая идентификация, постсобытийная информация, наводящие вопросы – или недостаточно хорошо описаны в работах исследователей, или же достаточно очевидны присяжным и что свидетельства экспертов тоже могут быть заведомо ложными и имеющими преюдициальное значение.

Наша полемика, временами горячая и враждебная, отражает существенную разницу мировоззрений. Макклоски и Говард Эгет, по-видимому, полагают, что те данные, которые получают психологи, должны быть практически окончательными и абсолютно точными, и тогда мы сможем спокойно выносить эти результаты на публичное обсуждение. Я же полагаю, что ожидание получения абсолютных данных равносильно бесконечному ожиданию, ибо достичь этого невозможно. Я не считаю также, что психологи должны замалчивать результаты научной работы просто ввиду их несовершенства. Говард Хаупт, сидевший за столом стороны защиты в зале суда Лас-Вегаса 20 января 1989 года, не может годами ожидать «совершенных» результатов исследований.

Прокурор продолжал спорить со мной и наносить удары – вы что же, используете студентов колледжа в качестве предмета своих исследований? И эти студенты получают за это деньги, не правда ли? И вы в самом деле полагаете, что у студента колледжа в исследовательской лаборатории такие же переживания, как и у очевидца насильственного преступления?

Я спокойно ответила, что да, это вполне обычное дело – использовать студентов в экспериментах, но что мы используем далеко не только студентов. Я привела в пример недавнее исследование памяти у детей и людей пожилого возраста с использованием в качестве субъектов посетителей Эксплораториума – интерактивного научного музея Сан-Франциско. Некоторые экспериментаторы в качестве субъектов использовали обслуживающий персонал магазинов. У других в качестве субъектов исследования фигурировали матери и их новорожденные дети.

Да, ответила я, мы либо засчитываем студентам, участвующим в исследованиях, какие-то учебные часы, либо платим им за участие в экспериментах, но это не влияет на те ответы, которые они дают, так как оплату они получают вне зависимости от своих ответов. Нет, ответила я также, субъекты экспериментальных психологических исследований, конечно, не испытывают таких ощущений, как очевидцы реальных преступлений, хотя стресс от реального события, по всей вероятности, оказывает негативное воздействие на память.

Прокурор сделал еще несколько выпадов, но потом снизил градус нападок, так ничего и не добившись. В 16:45 объявили перерыв на день, и Стив Стайн отвез меня в аэропорт к моему обратному вечернему рейсу в Сиэтл.

– Я внимательно наблюдал за присяжными по ходу ваших показаний, – сказал он, когда мы подъехали к аэропорту, – и уверен, что вы добились положительного сдвига. Единственная причина, по которой Говард Хаупт находится в суде и борется за жизнь, – это показания свидетелей, и вот вы ставите под сомнение достоверность этих показаний. Вы знаете, – продолжал он, и голос его звучал проникновенно, – такой случай адвокату по уголовным делам выпадает раз в жизни. Это все, на что я когда-либо мог рассчитывать, такой сказочный случай за все время после окончания юридической школы – иметь клиента, в невиновности которого ты твердо уверен, до мозга костей. И вот сейчас я имею дело с такой ситуацией. У меня есть робкое подозрение, что вплоть до завершения своей карьеры я буду испытывать некоторое разочарование, то есть, возможно, предстоящие лет тридцать я буду жить в затаенном ожидании какого-то дела, подобного этому.

Стайн припарковался около нужного терминала и извинился, что не сможет проводить меня внутрь.

– Мне еще работать всю ночь, – сказал он. – Я позвоню вам, как только присяжные вынесут вердикт.

– Что вам подсказывает интуиция, – спросила я, – выиграете вы это дело?

– Мы не можем проиграть, – сказал Стайн, но я понимала, что он постарался произнести эти слова уверенно именно потому, что не совсем уверен в победе.

В самолете я расположилась у окна и некоторое время смотрела на первую страницу бестселлера, купленного в сувенирном магазине аэропорта. Но мне не удавалось отвлечь мысли от зала суда, который я только что покинула, от человека, вопрос о жизни которого там решался, и от двенадцати присяжных, решавших его судьбу. Я прикрыла глаза, и мне то четко, то как в тумане представлялось лицо Говарда Хаупта. Я сфокусировала внимание, и постепенно это видение стало достаточно отчетливым – образ человека с тонкими светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, в прозрачных очках с металлической оправой. Мне представлялось, что он сидит за столом стороны защиты, слегка ссутулившись, опираясь подбородком на пальцы, напряженно слушая и наблюдая происходящее.

Был ли он невиновен? Я верила, что да, но мое мнение в этом деле ничего не значило. Я сказала то, что и пришла сказать, теперь же все зависело от тщательно отобранных присяжных, которым надлежало спросить свои души и сердца, а затем своим коллективным разумом определить судьбу человека.

Я отпустила от себя образ Говарда Хаупта и опять обратилась к своей книжке в надежде отвлечься.

* * *

16 февраля 1989 года, после примерно двадцати часов совещаний присяжных в течение трех дней, Говард Хаупт был оправдан. Радостный Стив Стайн позвонил мне, чтобы в подробностях рассказать о волнующей сцене, имевшей место в зале суда.

– В зале были только стоячие места, – сказал он, медлительно растягивая слова, – и сам я, по правде сказать, очень волновался. Как позже выяснилось, в первом голосовании девять присяжных проголосовали за невиновность, двое за виновность и один воздержался. Потом расклад изменился: десять за невиновность, двое за виновность, при этом присяжные заседали еще почти шесть часов. В результате, после двадцати часов дебатов в течение трех дней, они вышли строем и вручили судье свой вердикт. По обвинению в похищении – невиновен. Мы все затаили дыхание. По обвинению в убийстве – невиновен. О, что тут началось, публика вопила и визжала, люди валились друг на друга! Говард Хаупт обнял меня и заплакал. Патти Эриксон изводила по пять салфеточек в минуту. Мать и отец Хаупта утирали лившиеся по щекам слезы. Плакали все.

Стайн на минутку замялся в нерешительности и вздохнул.

– Родители Билли сидели в первом ряду. Когда огласили вердикт, они опустили головы на руки и заплакали навзрыд. Несчастная семья.

Я спросила, возобновит ли полиция расследование.

– Надеюсь, что да, – тяжело вздохнул Стайн. – Убийца все еще на свободе, и, если полицейские сведения о нем верны, он нападает на маленьких мальчиков. Я думаю, тут копы правы. Убийца захватил Билли и повел наверх с намерением воспользоваться им как сексуальным объектом, но, встретившись в коридоре с постояльцем отеля Чарлзом Кроутером, запаниковал. Не думаю, что он изначально собирался убить Билли, но, как только узнал, что начались поиски, понял, что выбора нет. После убийства Билли прошло больше года, но ни одной подходящей версии так и нет. У меня такое ощущение, что это дело никогда не будет раскрыто. Оно так и зависнет в досье судебных документов с пометкой «незаконченный процесс» и каждый год будет отодвигаться все дальше назад. А через несколько лет вряд ли кто-то вообще вспомнит, что в Лас-Вегасе был убит мальчик по имени Билли Чемберс.

У меня есть несколько комментариев от присяжных, они могут быть вам интересны, – голос Стайна зазвучал уже по-другому. – Трое из них сказали нам, что они изначально считали, что Хаупт виновен, и именно ваши показания убедили их в обратном. «Мы серьезно отнеслись к показаниям Лофтус», – сказали они нам. Как вам это?

– Здорово! – сказала я. – Потрясающе, просто грандиозно!

Итак, Говард Хаупт снова свободный человек и чист в глазах закона, и Стив Стайн только что сообщил мне, что решающую роль при вынесении присяжными окончательного решения сыграли именно мои показания. Если бы я не выступила с показаниями, Говард Хаупт мог бы быть признан виновным и приговорен к смерти.

Что я при этом должна была чувствовать? Я веду образ жизни, отличный от жизни большинства академических психологов, и часто сталкиваюсь с попытками заставить меня отказаться от этой работы, выглядящей необычно и многим совершенно непонятной. Но Стив Стайн только что сказал мне, что мое выступление в суде изменило ситуацию. Говард Хаупт оправдан, и его адвокат считает, что это стало возможным благодаря показаниям эксперта относительно ошибок в воспоминаниях и во временны́х представлениях очевидцев. Теперь, возможно, полиция Лас-Вегаса и ФБР возобновят поиски настоящего убийцы. Возможно, они найдут его и тем предотвратят новые убийства.

Я размышляла о других делах, в которых мне не разрешили дать показания. Всего за несколько месяцев до того, как я выступила свидетелем в деле Говарда Хаупта, я летала в Пенсильванию давать показания в связи с делом человека, обвиняемого в убийстве престарелой пары. Адвокат был уверен в невиновности своего подзащитного, и я тоже убедилась в его невиновности, проведя с подсудимым шесть часов.

Но в последнюю минуту судья решил не заслушивать мои показания. В итоге обвиняемый был признан виновным. Был ли он тоже невиновен? Он был приговорен к двум пожизненным срокам без возможности досрочного освобождения. Его адвокат назвал это дело «наиболее трагическим делом за всю его двадцатилетнюю практику» и собирался подать апелляцию.

Я размышляла о тех случаях, когда обвиняемый беден и не может позволить себе высококлассную защиту. Защита Говарда Хаупта обошлась ему более чем в 250 000 долларов, и половину этой суммы внес он сам, другая половина – из сбережений его родителей. А что, если у Хаупта не было бы солидного счета, что, если бы у него не было состоятельных родителей, если бы он был темнокожим и нищим, то есть если бы это было одно из множества типичных дел, заполняющих рабочий график общественного защитника?

А потом я вспомнила о маленьком Билли Чемберсе. Я вспомнила его фотографии, а также описание патологоанатома, согласно которому полностью одетое тело Билли лежало лицом вниз под прицепом всего в двухстах метрах от входа в отель. Ладонями вверх, ноги скрещены, левая рука наискось.

Мне вспомнилось также описание, данное матерью похищенного мальчика в день его исчезновения. «Рубашечка у Билли навыпуск, – сказала она полицейским, – а на расстегнутой красной флисовой курточке рисунок – белая снежинка. Ах да, чуть не забыла, шнурки на ботинках завязаны на два узелка».

Все это мелкие подробности, не относящиеся прямо к моей работе, но их я потом вспоминаю, и они не дают мне заснуть. Это и есть те фактические данные, напечатанные на чистой белой бумаге, собранные в отчеты о судебных решениях, уложенные в папки с надписью «незаконченный процесс», и это разрывает мне сердце.

8
«Ужас, настоящий ужас!» Кларенс фон Уильямс

Часть воспринимаемой нами информации поступает от находящегося перед нами предмета, другая часть (и возможно, большая) всегда приходит из нашего разума.

Уильям Джеймс

Я сидела на кровати поистине королевских размеров в скучном безликом номере отеля в городе Ориндж, штат Техас. Было жарко, я тосковала по дому и чувствовала себя очень несчастной. Я только что отужинала с Луисом Дугасом, молодым, энергичным адвокатом, представляющим интересы Кларенса фон Уильямса, обвиняемого в изнасиловании девочки-подростка и ее матери. Когда мы с Дугасом обсуждали вопросы, которые он задаст мне в суде на следующий день, к нашему столу подошла блондинка в облегающем платье и с обильным макияжем и протянула руку с длинными алыми ногтями. «Мистер Дугас? – сказала она, роняя слова с техасской медлительностью. – Я видела вашу фотографию в газете. Уверена, что вы снимете Уильямса с крючка, потому что я через две недели уезжаю в отпуск и хотела бы взять этого парня с собой!»

Неторопливой походкой она вышла из ресторана, а сильно смущенный Дугас рассыпался в извинениях. «В связи с этим делом эмоции просто бушуют, – сказал он. – Люди либо неудачно шутят о невероятной выносливости насильника, либо пишут письма в газеты с призывом к самосуду». Я ответила, чтобы он не переживал, такие вещи случаются, и мы быстро сменили тему. Но позже, сидя на кровати, упершись спиной в изголовье, в очках, с головной болью, нарастающей где-то за левым глазом, – а на будильнике 23:15, а на ночном столике стопка бумаг высотой чуть не полметра, – я не испытывала добрых чувств к этой блондинке.

Как можно подшучивать над изнасилованием, любым изнасилованием, а особенно таким жестоким и бесчеловечным, как это, когда мужчина в маске приставил пистолет к голове потерпевшей и попеременно насиловал, в том числе анально, то женщину, то ее дочь? Ведь именно это послужило поводом для непристойной шутки блондинки: как же, такой мужик, более часа курсировал между мамой и дочкой!

Я поправила очки, взяла с ночного столика верхний в стопке документ и начала читать. «Устные показания. Опознание преступника свидетельницей Салли Блэквелл». Девяносто восемь листов тонкой гладкой бумаги в папке из дешевого пластика. Первая страница выглядела весьма официально: в центре вверху напечатано «№ D-10, 102», а в верхнем левом углу – «Штат Техас против Кларенса фон Уильямса».

СЛЕДУЕТ ИМЕТЬ В ВИДУ, что в 14-й день февраля 1980 года вышеозначенные и пронумерованные основания для иска поступили на рассмотрение к достопочтенному Дону Берджессу, судье, в 260-й окружной суд округа Ориндж, штат Техас, где состоялось следующее судебное разбирательство…

Изнасилование произошло ранним утром 30 апреля 1979 года. Салли Блэквелл, сорока лет, разведенная, живущая с двумя детьми-подростками, была разбужена злоумышленником примерно в 2:30 ночи. Она растерялась и прямо с постели попыталась определить, кто стоит перед ней. В первое мгновение она подумала, что это ее сын Нейт, но потом все-таки разглядела в темноте мужчину, на лицо которого была натянута лыжная маска.

Прокурор. Что произошло после того, как вы были разбужены этим человеком?

Салли Блэквелл. Я подняла голову, пытаясь заговорить с ним, но он схватил меня за волосы на затылке и оттолкнул мое лицо от своего. Он приставил пистолет к моей голове и сказал, что, если я буду шуметь, он убьет моих детей, и спросил, поняла ли я это.

Прокурор. Вы сказали, что увидели мужчину. Какое освещение было в комнате в это время?

Салли Блэквелл. Свет от телефона и свет от цифровых часов.

Я подчеркнула этот ответ: при свете только цифровых часов и подсветке наборной панели телефона очень трудно различить черты лица (даже если на нем нет маски).

Мужчина велел ей не поднимать шум, потому что, если она разбудит детей, он заставит их смотреть на то, что он будет с ней делать. Он сбросил простыню и электрическое одеяло с кровати, задрал ей ночную рубашку и стал водить рукой по ее спине. Она попыталась убежать, завязалась борьба, и с тумбочки вдруг упал стакан.

Шум, видимо, разбудил сына женщины, и он позвал ее из коридора. Злодей направил пистолет на дверь, и мать, встав перед ним, умоляла его позволить ей успокоить сына. «У мужчины был пистолет, и я боялась за жизнь Натана», – рассказывала она. Незваный гость разрешил ей поговорить с сыном, который потом вернулся в свою комнату. После того как женщина закрыла дверь своей спальни, мужчина схватил ее, бросил на кровать и забрался на нее сверху. В этот момент ее позвала дочь.

Прокурор. Как отреагировал преступник на крик Джанет?

Салли Блэквелл. Он очень сильно занервничал. Он был рядом со мной, и я почувствовала, что он начал тяжело дышать. Его речь стала менее внятной, и он сказал: «Что ж, просто придется собрать здесь вас всех вместе».

Они пошли по коридору в комнату сына. Мужчина в маске включил свет, навел пистолет на мальчика, а затем приставил его к голове женщины. «Не делай глупостей, – сказал он, – иначе я ей мозги вышибу». Они пошли в комнату девушки, мужчина приказал ей встать с постели, и потом они все вчетвером вернулись в спальню, причем мужчина все еще держал пистолет у головы женщины. Он приказал матери и ее детям лечь поперек кровати, связал им руки за спиной, завязал глаза, а затем начал попеременно насиловать мать и дочь.

Я уже третий раз читала эту стенограмму с подробным описанием изнасилования, но по-прежнему содрогалась от ужаса, скрытого в этих черных буквах на страницах из тонкой белой бумаги. Я открыла страницу 18, там, где потерпевшую спрашивали о завязанных глазах. Она сказала, что преступник завязал им глаза узкими полосками ткани, которые постоянно соскальзывали. Поэтому насильник несколько раз останавливался, чтобы снова завязать глаза жертвам. Был момент, когда она сказала, что видела этого мужчину без маски, когда он насиловал ее дочь. Прокурор спросил, действительно ли она видела в это время его лицо.

Салли Блэквелл. Да. Я видела белого мужчину, смуглого, с темно-каштановыми вьющимися волосами, усами и довольно густыми темными бровями. Я видела его совершенно ясно и концентрировалась на том, что вижу, и, когда смотрела на него, я поняла, что знаю, кто этот мужчина.

Прокурор. Этот человек сегодня присутствует в зале суда?

Салли Блэквелл. Да, конечно, присутствует.

Прокурор. Не могли бы вы указать на него, пожалуйста, под протокол?

Салли Блэквелл. Да, он сидит в первом ряду, в коричневом костюме и очках.

Я взглянула на часы. Скоро полночь, а мне еще нужно поработать. Я вновь надела очки, сделала глубокий вдох и посмотрела на свои заметки.

Согласно показаниям Салли Блэквелл, она находилась в одной комнате с насильником почти два часа. Почти столько же времени в комнате вместе с ним находились ее дети. Все они под присягой заявили, что насильником был Кларенс фон Уильямс. И все же, все же, все же…

Я открыла страницу 55 стенограммы – перекрестный допрос Салли Блэквелл адвокатом Луисом Дугасом, который разговаривал с ней мягко и бережно (агрессивное поведение по отношению к потерпевшим не добавляет вам сторонников в зале суда).

Дугас. Итак, вашей первой эмоцией, когда вы проснулись и поняли, что это не член вашей семьи, был ужас?

Салли Блэквелл. Ужас, настоящий ужас!

Дугас. А какова была вторая эмоция?

Салли Блэквелл. Наверное, еще более сильный ужас, страх и ужас… я должна сказать, что моими эмоциями тогда были страх и еще раз страх и ужас.

«Ужас, настоящий ужас… страх и еще раз страх и ужас». Многие ошибочно считают, что в условиях сильного стресса подробности события намертво «штампуются» в памяти человека. Верно то, что человек часто вспоминает экстраординарные события; однако стресс пагубно сказывается на умственной деятельности, и способность воспринимать и запоминать информацию ухудшается. И хотя человек то и дело вспоминает данное событие, при этом также вспоминаются ошибочные и неточные детали, которые тоже «впечатываются» в память человека. Чем чаще событие воспроизводится по памяти, тем больше человек убеждается в своей правоте, в том, что его воспоминания являются абсолютной и однозначной истиной.

Иными словами, в моменты, когда человека пронзает молния ужаса, его мозг просто не способен хорошо функционировать, работа нейромедиаторов нарушается, электрические сигналы заглушаются, ячейки памяти дают сбой. Защите следует делать акцент на том, что Салли Блэквелл была настолько напугана, а ее мозг настолько оцепенел от ужаса, что она просто не могла вспомнить детали того, что с ней случилось.

В протоколе судебного заседания было также указано, что Салли Блэквелл сказала Дугасу, что она точно знает, кто ее изнасиловал. Она пришла к этому выводу в понедельник утром, всего через несколько часов после изнасилования. В 8 утра она позвонила Лоис Уильямс, своей коллеге, чтобы сказать, что она сегодня не придет на работу. Но Лоис тоже была не на работе, поэтому Салли позвонила ей домой. Женщины разговаривали несколько минут. Примерно через два часа друг Салли настоял на том, чтобы она вспомнила имя изнасиловавшего ее мужчины. Он повторял ей это снова и снова, полагая, что это действительно был человек, которого она знала, раз насильник так внимательно следил за тем, чтобы она не увидела его лицо.

Салли Блэквелл. Боб настаивал: «Это должен быть кто-то, кого ты знаешь. Ты видела его где-то по соседству, ты его видела раньше. Подумай, где ты его видела. Может быть, в продуктовом магазине, или в церкви, или еще где-нибудь. Может быть, на какой-нибудь вечеринке…» Когда он произнес слово «вечеринка», вместе с лицом насильника у меня вдруг мелькнуло имя. Я поняла, какое имя связано с этим лицом.

Кларенс фон Уильямс – вот какое имя возникло у нее в мозгу, когда ее друг произнес слово «вечеринка». Несколько недель назад Салли и ее друг подхватили Лоис и Кларенса фон Уильямса и все вместе поехали на званый обед, где обе пары провели вместе несколько часов. Женщины были подругами, но мужа Лоис, которого ей представили просто «фон», Салли увидела впервые.

Я закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь представить себе ход мыслей Салли Блэквелл. Насильник, утверждала Салли, очень беспокоился о том, чтобы она не увидела его лицо. Она решила, что он боялся этого потому, что если она увидит его лицо, то опознает его, поскольку видела его раньше. Чем больше она думала об этом, тем больше утверждалась в своем мнении. Она вообразила, что должна знать его. Но это не был человек, которого она знала хорошо; это должен быть просто знакомый, с кем она встречалась только один или два раза.

Через несколько часов после изнасилования она разговаривала с Лоис Уильямс. Наверное, это был эмоциональный разговор. Может быть, Лоис Уильямс упомянула о том, что ее муж пил до трех или до четырех утра, и именно по этой причине она в тот день не вышла на работу. Может быть, это случайное замечание и внедрило роковую мысль в голову Салли Блэквелл?

Через час к делу подключился друг потерпевшей. «Это должен быть кто-то, кого ты знаешь, – сказал он. – Просто подумай… ты видела его где-то, например на вечеринке…»

Разрозненные факты хаотично кружились в голове Салли, кружились все быстрее, набирая скорость и энергию и превращаясь в некую завихренную массу. Насильник – я должна его знать. Лоис Уильямс – знакомая. Подумай – ты с ним где-то встречалась. Подумай – вечеринка. Лоис Уильямс. Вечеринка. Муж Лоис Уильямс. И вдруг в ее мозгу всплывает лицо фон Уильямса, подобно тому как при проявлении фотографии на ней из ровного серого фона постепенно возникает изображение. Его лицо вроде бы соответствует чертам лица насильника, которые она помнит. Это он, думает Салли, видя лицо фон Уильямса внутренним зрением и накладывая его на сохранившийся в памяти образ человека, который ее изнасиловал. А черты лица постепенно становятся все яснее и отчетливее. Вот человек, который изнасиловал меня.