Текст книги "Читающая по цветам"

Глава тринадцатая

Я решила начать с графа Роутса. На лестнице в замке Крайтон он во всеуслышание заявил, что не желает, чтобы Грэнмьюар перешел в руки Гордонов; так что у него была вполне веская причина убить моего мужа из клана Гордонов. И он, конечно же, ожидает, что я явлюсь к нему с извинениями за свою дерзость.

Я подождала, пока мы не вернемся в Эдинбург, и послала к нему Уота Кэрни со смиренной просьбой об аудиенции. Я ничуть не удивилась, когда Уот вернулся с ответом, что я могу явиться к графу в Лесли-хаус на Хай-стрит после обеда.

Он ждет от меня самоуничижения – что ж, он его получит. Я понаблюдала за королевой и узнала, как женские слезы порой действуют на слишком возомнивших о себе мужчин. Я ничего не добьюсь, если прямо обвиню Роутса в убийстве Александра и потребую, чтобы он показал мне свой кинжал. Но я без труда смогу заполучить его кинжал в свои руки, если красиво зарыдаю и предложу ему показать, что со мною сделал Рэннок Хэмилтон.

Сказать по чести, мне не нравилось очень многое из того, чему я научилась при дворе.

Я сидела в своей крошечной каморке в Холируде, обедая хлебом и молоком. Королева была занята изучением латинских текстов под руководством мастера Бьюкенена, так что на сегодняшний вечер я была свободна. Пообедав, я, в сопровождении Уота, прошла через дворцовые сады и Эбби-стрэнд и очутилась в Кэнонгейте, на Хай-стрит. Было холодно, и в воздухе висел такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно. По пути в Лесли-хаус я повторяла про себя все, что я знала о Роутсе – он был пятым графом в роду, его звали Эндрю Лесли, он был лет на десять меня старше, и его дед и мой прадед были двоюродными братьями.

Я оставила Уота у дверей, со слугами графа, а сама вошла в дом. Сурового вида экономка взяла у меня мой намокший в сыром тумане плащ и проводила меня в личные покои графа.

– Здравствуйте, милорд, – сказала я, сделав учтивый реверанс. Роутс сидел у окна в изящном резном кресле, освещенный бледным светом зимнего солнца. Других кресел или стульев в комнате не было, так что я осталась стоять. В ответ на мое приветствие он ничего не сказал, только неподвижно сидел и глядел на меня, словно чего-то ожидая. Дай ему то, чего он хочет, каким бы горьким это ни было, сказала себе я. И он станет мягкой глиной в твоих руках.

Я сделала глубокий вдох и сказала:

– Милорд, я хочу поговорить с вами о том, что случилось в Крайтоне.

– Разумеется.

– Я покорнейше прошу вас простить меня за то, как я с вами тогда говорила. – Я изо всех сил старалась подражать чарующему голосу королевы. – Вы – глава моего клана, и я должна оказывать вам всяческое уважение и почтение.

Я увидела, как он на глазах смягчается.

– Я понимаю, что вы все еще горюете по вашему молодому Гордону, – промолвил он. – Но если вы хотите жить при королевском дворе, вам придется придержать ваши чувства и выказывать должное уважение к тем, кто стоит выше вас.

Я изо всех сил прикусила язык. Это послужило сразу двум целям – остановило готовые сорваться с него резкие слова и заставило меня заплакать.

– Да полно вам, полно, не плачьте, – поспешно сказал граф. – Давайте все забудем и начнем все сызнова.

– Он пытался взять меня силой, – выдавила из себя я. Я заперла воспоминания о Рэнноке Хэмилтоне, о его пахнущем перегаром дыхании, грубых руках и навалившемся на меня тяжелом теле, крепко заперла всю эту мерзость в потайной комнате моей души со стенами, такими же гладкими и непроницаемыми, как каменный пузырь под часовней святой Маргариты. Когда я позволила им вырваться наружу, пусть даже чуть-чуть, к горлу у меня подступил ком, а сердце застучало, как бешеное.

– Леди Маргарет ошиблась, милорд, – между мною и Рэнноком Хэмилтоном не было никакой игры. Он хотел сделать мне больно по-настоящему.

Я не стану обвинять леди Маргарет – все равно граф Роутс этому не поверит. Я подожду и найду способ по-иному расквитаться с ней за ее вероломство.

– В замке Крайтон вино лилось рекой, и все предавались разгулу, – сказал Роутс. – Вы очень хорошенькая молодая женщина, так что неудивительно, что мастеру Рэнноку, как и любому другому мужчине, захотелось сорвать поцелуй.

– Но поцелуем дело не ограничилось. Посмотрите на это… – Я оттянула вниз ворот корсажа, чтобы показать заживающий порез на моей груди. Увидев, как его глаза потемнели, я поняла, что перетянула его на свою сторону. Я выставила вперед руку, словно пытаясь оттолкнуть воображаемый кинжал.

– Я бы могла показать вам – если бы у меня был в руке кинжал, я бы могла показать вам, что именно он делал.

Не отрывая глаз от моей груди, граф Роутс медленно, словно моряк, зачарованный неодолимой песней сирены, вынул из украшенных вышивкой и позолотой ножен свой кинжал и положил его на стол. Клинок сверкнул на солнце. Так же медленно – ибо я не хотела ни на секунду развеять чары – я протянула руку и взяла его. Его эфес и гарда были украшены узором из пряжек и листьев руты, символов графов Роутсов, вычеканенных на серебряных вставках, окруженных золотом. Чеканный узор был сглажен от долгого употребления – вероятно, это оружие принадлежало еще его отцу, а может быть, и деду. Богато украшенное, что и говорить, но на нем не было гнезда от недостающего рубина – собственно, на нем вообще не было драгоценных камней. Александра убили не этим кинжалом.

Я сделала вид, будто внезапно опомнилась. Взглянув на кинжал, точно не понимая, как он оказался в моей руке, я, шумно втянув в себя воздух, положила его обратно на стол и поправила корсаж.

– О, милорд, простите меня. Просто это было так ужасно – когда мастер Рэннок достал свой кинжал, мне показалось, будто я снова вижу… как моего мужа…

Внезапно я перестала ломать комедию и к своему ужасу и стыду зарыдала по-настоящему.

– Успокойтесь, успокойтесь, – проговорил Роутс. Он тоже опомнился, и я увидела, что от смущения его скулы слегка покраснели. Он встал. – Прошу вас – садитесь. Катриона!

Экономка тотчас просунула голову между дверью и косяком. За ее спиной я увидела веснушчатое лицо Уота Кэрни.

– Да, милорд?

– Принесите еще одно кресло. И вина.

– Что-то случилось? – послышался голос Уота.

– Ничего, просто мистрис Ринетт стало стыдно за свое давешнее неуважение, вот и все. С нею будет все в порядке.

После небольшой суматохи Роутс и я уселись в кресла; между нами, на столе, стоял кувшин вина и два кубка. Уот и экономка графа вышли. Роутс налил мне вина, как будто мы с ним были старые друзья.

– Раз уж мы здесь, – сказал он, – мне бы хотелось с вами кое-что обсудить.

Я глотнула вина и, позволив себе успокоиться, перестала притворяться и снова стала сама собой.

– Обсудить что, милорд?

– А эту историю с серебряным ларцом, принадлежавшим старой королеве-регентше.

Я удивилась, так как ожидала, что он снова заговорит о моем повторном замужестве. Я осторожно спросила:

– И при чем тут этот ларец, милорд?

– Вы играете в опасную игру, пряча его и требуя взамен расследования убийства вашего мужа.

Я ничего не ответила.

– Вам было бы лучше отдать его в надежные руки. Молодого Гордона уже убили из-за него, а в один прекрасный день за него могут перерезать горло и вам.

Я отпила еще один глоток вина, и внезапно перед моим мысленным взором мелькнула страшная картина – мне только что перерезали горло, как Александру, и по моему платью стекает вино, смешанное с кровью.

– Я не… – внезапно мой голос пресекся. Я начала снова: – Я не понимаю, что вы имеете в виду, милорд. Почему вы думаете, будто между ларцом старой королевы и убийством моего мужа есть какая-то связь?

Разумеется, я знала ответ на этот вопрос. Но мне хотелось выяснить, что знает Роутс и откуда он это узнал.

– Потому что он пытался продать его. Я точно знаю, что здесь, в Шотландии, он предлагал его лорду Джеймсу как вождю партии протестантов, и графу Хантли, как предводителю католиков. Еще он предлагал его Елизавете Тюдор в Англии, а также предводительнице французской католической партии Екатерине де Медичи и главе французских гугенотов адмиралу де Колиньи.

Он говорил об этом сухо, словно все это ничуть его не удивляло. Мы с Нико де Клераком догадались, что Александр предлагал ларец лорду Джеймсу, королеве Елизавете и королеве Екатерине, но не додумались, что он предложил продать его также и графу Хантли, или французским гугенотам. Сглотнув подступивший к горлу ком, я спросила:

– Откуда вам все это известно?

– Он сообщил об этом в своем письме лорду Джеймсу, а лорд Джеймс рассказал мне. Чтобы поднять цену, молодой Гордон каждому своему адресату написал об остальных, и любой из них, как я полагаю, был готов убить его, чтобы не дать ему продать ларец кому-либо из прочих.

Так вот оно что. Это уже не толки, не догадки, а самая настоящая правда.

Когда я доставала ларец из моего детского тайника за камнем в Русалочьей башни в Грэнмьюаре, мне и в голову не приходило, что Александр может разгласить мой секрет. Ведь он был моей плотью, моим сердцем. Но он предал меня и был за это убит.

– И какая же из заинтересованных партий, – спросила я как можно более ровным голосом, – действительно совершила убийство? Лорд Джеймс, или граф Хантли, или англичане, или французы?

– Не знаю. Никто не знает. И к тому же в этом деле замешана еще одна партия.

Мы посмотрели друг на друга. Интересно, почему он мне все это говорит? Может быть, он думает, что я сейчас разрыдаюсь и отдам ларец ему, лишь бы спасти свою жизнь? Наверное, так оно и есть – ведь когда я ломала всю эту комедию, чтобы подержать в руках его кинжал, я, несомненно, представила себя в его глазах полной дурой.

– Еще одна партия? И кто же это?

– Ларец принадлежал Марии де Гиз. Так что сильнее всего его хотят заполучить сами Гизы. Нет, не герцог де Гиз и не кардинал, а старая герцогиня Антуанетта, что сейчас живет в Жуанвиле. Она приходится нашей королеве бабкой.

– Я знаю, о ком вы говорите. Собственно говоря, я с нею встречалась.

Я действительно с нею встречалась в том похожем на сон году, когда Мария де Гиз приехала во Францию в гости к дочери, взяв с собою весь свой двор. В том году, когда мне исполнилось восемь. В том году, который разделил мою жизнь на «до» и «после» и все в ней изменил.

Разумеется, тогда Антуанетта де Гиз была уже старухой. Ее муж умер, и титул герцога де Гиза перешел к ее сыну. У него уже была жена, дочь герцога Феррары, так что старую герцогиню называли «вдовствующей». Мария де Гиз была ее старшим ребенком, первым из двенадцати. Двенадцать детей! Я всегда была единственным ребенком, мои отец с матерью, родня и домочадцы безраздельно принадлежали мне одной, и я не могла себе представить, как можно было бы разделить их с одиннадцатью братьями и сестрами. Герцогиня Антуанетта одевалась как монашка, и толковали, что она держит гроб, в котором ее похоронят, в своей опочивальне, в Жуанвиле, прислонив его к стене.

В детстве я испытывала перед нею благоговейный трепет и из-за ее двенадцати детей, и из-за истории про гроб в ее опочивальне, но она всегда была ко мне добра. Да, она наверняка хочет заполучить серебряный ларец своей дочери, хотя бы для того, чтобы тот не достался Екатерине де Медичи. Гизы и вдовствующая королева всегда были заклятыми врагами.

– Ну, если вы ее знаете, – продолжал между тем граф Роутс, – то знаете и то, что при французском дворе у нее везде есть свои шпионы. Так что она вполне могла узнать о предложениях, посланных королеве Екатерине де Медичи и адмиралу де Колиньи, и принять меры, чтобы ларец не попал ни в чьи руки, кроме рук ее внучки. Кстати, у нее, знаете ли, есть агент и здесь, в Шотландии, при нашем дворе.

– Нет, – сказала я, – я этого не знала.

– Это месье де Клерак.

Первой моей реакцией было полнейшее безразличие. «Ну да, конечно, кто же еще?» Затем легкий трепет отрицания. «Нет, он не шпион. Я не хочу, чтобы он был шпионом». Затем все остальные чувства были вытеснены гневом и разочарованием. Я подумала: стало быть, вот почему он вызвался мне помочь! Вот он, тот скрытый мотив, который – я это всегда знала – должен был стоять за его предложением дознаться до правды.

И более того – в ту ночь, когда убили Александра, он был там, как раз рядом! Мне навсегда запомнились блики света факела на гарде и эфесе его меча; позолота, фигурная ковка, инкрустация серебром. Рука в черной кожаной перчатке. Волосы как огонь…

– Он был в придворном штате королевы-регентши. – Голос Роутса рывком вернул меня к действительности – в комнату в Лесли-хаусе, залитую холодным светом зимнего солнца. – Когда она умерла, он сопровождал гроб с ее телом обратно во Францию. И вдруг он, словно по волшебству, появляется в свите новой королевы.

– Возможно, она просто хотела, чтобы он был рядом из-за того, что он знал ее мать.

– А может быть, он шпион, подосланный ее бабушкой.

Я не хотела этому верить. Я чувствовала легкую слабость и дурноту и в то же время раздражение – нет, не раздражение, а ярость – на себя саму, из-за того, что мне не все равно. Что мне до Никола де Клерака или ему до меня, с какой стати я мучаюсь вопросом: является ли он шпионом Гизов или нет? Он случайно оказался рядом, когда убили моего мужа, и в тот страшный час спас меня от топчущей меня толпы.

Или же он сам убил моего мужа кинжалом с усыпанными драгоценными камнями гардой и эфесом, а потом выхватил меч, чтобы защитить меня. После смерти Александра я была нужна ему живая, потому что теперь только я могла привести его к ларцу, который он так желал заполучить.

– Я ненавижу двор! – вскричала я. – Здесь никому нельзя доверять, никому!

– Вы можете доверять мне, – сказал Роутс. – Я глава вашего клана. Отдайте мне ларец, мистрис Ринетт, а я отдам его лорду Джеймсу. Он использует содержащиеся в нем секретные сведения так, как должно, гораздо лучше, чем их могла бы использовать сама королева.

«Интересно, что с этого будешь иметь ты? – подумала я. – Как тебя отблагодарит лорд Джеймс?»

– Тогда вы будете в безопасности, – продолжал он. – Вы вместе со своим ребенком и домочадцами сможете вернуться к себе домой, в Грэнмьюар. Хантли и Гордоны вообще сейчас в опале, так что граф ничего не сможет вам сделать. Сам я не стану заставлять вас снова выйти замуж, это я вам обещаю.

– Хорошее обещание, милорд граф, – сказала я, прилагая все силы, чтобы мой голос не дрожал. – А как насчет наказания убийцы Александра Гордона?

– Со дня его смерти прошло уже пять месяцев, мистрис Ринетт, и теперь уже никто никогда не узнает правду. Не тревожьте его память, пусть молодой Гордон покоится с миром. Оставьте свои розыски, отдайте мне ларец и скиньте, наконец, это бремя со своих плеч.

Стыдно ли признаться, что на какую-то секунду я заколебалась? Я так сильно скучала по Грэнмьюару, моему дому, моему саду у моря! Я скучала по Майри – мне было тошно оттого, что пришлось отдать ее кормилице и что теперь она знает тетушку Мар и Дженет лучше, чем меня. Мне было тошно оттого, что я вижу при дворе, и оттого, как это влияет на меня. Но я твердо знала: довериться сейчас Роутсу было бы так же глупо, как довериться лорду Джеймсу, Никола де Клераку или самой королеве.

Я встала с кресла. Колени мои дрожали. Я сделала глубокий вдох и заставила себя успокоиться.

– Я благодарна вам за ваше предложение, милорд граф, – сказала я, – но пока убийцу Александра Гордона не найдут, не предадут суду и не повесят на площади перед городской тюрьмой, я не отдам серебряный ларец никому.

Глава четырнадцатая

Эдинбург,8 февраля 1562 года

Когда же закончатся все эти свадьбы?

В воскресенье, в восьмой день февраля, лорд Джеймс, единокровный брат и ближайший советник королевы, лорд Джеймс, сочетался браком с леди Эгнес Кит в эдинбургской церкви святого Джайлса со всей возможной пышностью, которую только дозволял мастер Нокс. В этом году Пасха должна была наступить рано, поэтому Великий пост должен был тоже начаться рано – уже в среду, так что на празднества у двора оставалось лишь три дня. И чтобы напраздноваться всласть, мы начали веселиться уже вечером в воскресенье и сели пировать, расставив столы в длинной галерее замка Холируд.

Лорд Джеймс, только что получивший титул графа Мара – титул, который со времен Иакова II носили только члены королевской фамилии – сидел во главе стоявшего на возвышении стола; королева сидела по его правую руку, а его молодая жена – по левую. За этим же столом сидела мать лорда Джеймса, леди Маргарет Эрскин; сегодня она вся светилась от гордости, и теперь было нетрудно понять, чем она околдовала отца лорда Джеймса, покойного короля. Рядом с нею, к моему немалому удивлению, сидели граф и графиня Хантли. Хантли навлек на себя немилость королевы тем, что вел агитацию в интересах католиков Северного нагорья, однако его жена, Элизабет Кит, была любимой тетушкой молодой супруги лорда Джеймса – все в Шотландии состояли в каком-нибудь родстве: либо кровном, либо со стороны мужа или жены, либо и так и эдак – так что чета Хантли сидела за верхним столом вместе с людьми из ближнего круга королевы, угощаясь заливным мясом павлинов, пирогом с начинкой из вымоченного в вине инжира, кедровыми орешками и семгой, приправленной корицей, перцем и имбирем.

Я попросила королеву разрешить мне не присутствовать на пиршестве и остаться в моих собственных маленьких покоях с Майри и моими близкими. Лучше бы я попросила ее о месте на пиру, потому что тогда она бы наверняка мне отказала – после того, что случилось в Крайтоне, я была в еще большей немилости, чем прежде. Вот и вышло, что сейчас я стояла за креслом королевы в своем зашитом зеленом платье, подавая ей тазик с теплой, благоухающей благовониями водой и чистое полотенце всякий раз, когда она властно поднимала свою красивую белую руку.

Не привлекая ничьего внимания, я оставалась невидимой, такой же невидимой, как и слуги, и это давало мне отличную возможность наблюдать за графом Хантли. Сам он не мог быть убийцей – он был слишком стар и неповоротлив и оброс жиром, как медведь перед зимней спячкой. Но его сын, молодой сэр Джон – сэр Джон, унаследовавший от отца примесь королевской крови, – был необуздан и дерзок и метил высоко – поговаривали, что он хочет жениться на королеве и таким образом заполучить корону. Если Роутс был прав и Александр в самом деле предложил продать ларец графу Хантли, то есть главе своего собственного клана – неужели он мог пойти на такую наглость? – то сэр Джон наверняка бы об этом узнал. И как французы и англичане, лорды Протестантской Конгрегации и гугеноты, он мог пожелать, чтобы ларец не попал в руки врагов почти так же сильно, как чтобы он оказался в его собственных руках. Возможно, он желал этого даже больше, чем кто-либо из остальных – ибо если он помышлял жениться на королеве, ему, безусловно, не хотелось, чтобы она прочла пророчества месье де Нострадама о ее четырех мужьях.

Разве что в пророчествах говорилось, что он станет одним из них.

Наконец, подали десерт: фрукты, запеченные в миндальном молочке, маленькие, пахнущие розами свадебные пирожные и золоченые имбирные коврижки. Королева сполоснула и вытерла руки в последний раз и встала – за пиршеством должны были последовать танцы, а она всегда любила танцевать. Меж тем сэр Джон Гордон наклонился к своему отцу и шептал ему что-то на ухо – но пока он шептал, его взгляд неотступно следовал за королевой; а она отлично это видела и охорашивалась, точно чистящая свои перья лебедь. Я шагнула в сторону, чтобы видеть сэра Джона во всех деталях. Он был богато одет, на нем был позолоченный пояс, с которого свисал кинжал в расписных ножнах. Я могла разглядеть сверкающие на его эфесе и гарде драгоценные камни. Если бы я только могла подойти к нему поближе…

– Мистрис Ринетт.

Я вздрогнула и едва не расплескала воду из тазика. Само собой, я узнала этот голос. Мужская рука с длинными, унизанными перстнями пальцами поддержала меня и не дала мне пошатнуться.

– Месье де Клерак, – произнесла я, испытывая противоречивые чувства: неприязнь, страх, радость, гнев, настороженность.

Он взял из моих рук тазик с водой, осторожно поставил его на стол, потом подошел ко мне совсем близко.

– Королеве не следовало бы давать вам такие лакейские поручения, – сказал он. – Что вас так заинтересовало в сэре Джоне Гордоне? Если я заметил, что вы на него глазеете, то заметят и другие.

– Дело в том, что… – я осеклась. Если Нико де Клерак и в самом деле агент Гизов, то мне ни в коем случае не следует делиться с ним добытыми сведениями. Что еще могла я сказать о сэре Джоне? Как ни в чем не бывало я продолжила, как будто это меня ничуть не касалось, – …о сэре Джоне ходят самые возмутительные слухи: будто он женился на вдове Александра Огилви, и тем не менее он совершенно открыто ухаживает за королевой.

– Верно, ухаживает. – У Нико была удивительная способность – он мог разглядывать одного-единственного человека, хотя со стороны казалось, будто он обозревает всех присутствующих. На нем был вишневый бархатный камзол такого темного оттенка, что он мог бы показаться черным, если бы при движении не отливал темно-красным; рукава же были из алого, шитого золотом шелка, с модными разрезами и шнуровкой из лент. Его короткие штаны были сшиты из дорогого муарового шелка и бархата более темного оттенка алого цвета. Все эти темно-красные и алые тона должны были бы ужасно сочетаться с его золотисто-рыжими волосами, но, как ни странно, на нем они выглядели хорошо.

Его глаза были подведены сурьмой. На нем было куда больше косметики, чем на мне, много больше драгоценных украшений, от него намного сильнее пахло духами, как будто он нарочно старался выглядеть изнеженным и женоподобным.

Но во всяком случае, мне он таким не казался. Я помнила, как он стоял надо мною, размахивая шпагой.

– Думаю, все дело в его кинжале, – сказал он. – Вы хотите посмотреть, нет ли на его эфесе и гарде пустого гнезда от выпавшего рубина.

– Возможно.

Тем временем столы вынесли вон, и музыканты заиграли первый танец – гальярду. Королева пошла танцевать с лордом Джеймсом, а леди Эгнес – со своим отцом, графом Маршалом. Королева танцевала прекрасно, ее высокий рост и стройность придавали необычайное изящество всем ее па; рядом с нею лорд Джеймс казался скованным и неуклюжим. На мгновение наши с Нико взгляды задержались на сэре Джоне Гордоне: он стоял рядом с танцующими, ожидая случая пригласить королеву на следующий танец.

– Он вожделеет ее, – сказал, наконец, Нико. – И не только потому, что она королева.

– Его ждет разочарование.

– Надеюсь. Брак с католиком стал бы для нее катастрофой. Кстати, мистрис Ринетт, вы танцуете?

– Нет, – коротко ответила я. Сказать по правде, я любила танцевать, но мне никогда не давались сложные па придворных танцев: гальярду и павану – мои руки и ноги, казалось, были слишком длинны, к тому же я никак не могла управиться со своими пышными юбками. Я предпочитала сельские танцы, которым Дженет и Уот научили меня в деревеньке Грэнмьюар, и уж конечно не могла представить, как я в своем чиненом платье танцую с Никола де Клераком, одетым в роскошный наряд. Я, выросший на морском берегу анемон, и он, вьющийся паслен сладко-горький, темный и красивый, со сладкими и ядовитыми ягодами.

– Ну же, один-единственный танец! В честь новобрачных, чтобы показать, что мы желаем им счастья.

Гальярда закончилась, и музыканты наигрывали интерлюдию перед следующим танцем, пока дамы и кавалеры сговаривались. Лорд Джеймс и леди Эгнес, само собой, выбрали друг друга; сэр Джон Гордон и французский поэт Пьер де Шастеляр, похоже, спорили из-за того, кто будет сейчас танцевать с королевой. Сама она пила вино, поднесенное ей Мэри Ситон, и смеялась над своими двумя кавалерами.

Никола де Клерак взял меня за локоть.

– Потанцуйте со мной, – настойчиво сказал он. – Слышите музыку? – следующим танцем будет павана. Нет лучшего способа поговорить, не привлекая ничьего внимания и не опасаясь, что тебя подслушают через замочную скважину, чем такой вот медленный танец.

– Почему вы думаете, что мне захочется с вами поговорить?

Он пристально посмотрел на меня.

– Стало быть, мы больше не союзники в поисках убийцы вашего мужа?

Я уже жалела, что заговорила с ним так резко. Если он агент Гизов и у него есть какой-то скрытый мотив, чтобы притворяться, будто он хочет мне помочь, мне следует всячески улещать его и одновременно стараться выведать как можно больше, не раскрывая собственных тайн.

– Простите меня, – сказала я. – Тяжело быть в немилости у королевы. Конечно же, я с вами потанцую.

Он взял меня за руку. Его кожа коснулась моей, и я испытала потрясение – рука у него была теплой, а я почему-то ожидала, что она будет холодной. Конечно, он дотрагивался до меня и раньше – ведь именно он донес меня с Хай-стрит до Холируда в ту страшную ночь, когда убили Александра. Но то было совершенно другое дело. Сама я была другой. Сейчас он впервые коснулся меня такой, какой я была теперь, ладонь в ладонь, вьющийся паслен сладко-горький и анемон, и я ясно поняла – цветы не лгут, – что он сыграет в моей жизни какую-то важную роль.

Но какую?

Роль друга? Любовника? Предателя? Убийцы?

Мы заняли свои места в веренице пар. Группа музыкантов на мгновение замолкла, затем флейты и щипковые струнные инструменты, виолы и тамбурины заиграли мелодию паваны. Королева выбрала себе в партнеры сэра Джона Гордона, и они возглавили процессию танцующих пар.

Мы оба сделали шаг вперед. Как учили нас книги и учителя танцев, павану следовало танцевать чинно и со сдержанным достоинством. Я танцевала ее много раз под взыскательным взором Марии де Гиз, и видела, что Никола де Клерак так же, как и я, исполняет все па в такт музыке и с величавым благолепием.

– Мне пока нечего рассказать вам, – проговорила я под звуки виол и тамбуринов. – Я говорила с графом Роутсом и хитростью заставила его дать мне осмотреть его кинжал, но он не сообщил мне ничего, что могло бы нам помочь.

Ничего, кроме того, что Александр послал письма также графу Хантли и предводителю французских гугенотов адмиралу де Колиньи. Ничего, кроме подозрения, что ты, Никола де Клерак, являешься агентом Гизов.

Шажок. Шажок. Два шага.

– Понятно, – сказал он. – Стало быть, сам Роутс не убийца.

Его теплые пальцы крепко держали мою ладонь. Остальные танцоры, и впереди нас и сзади, не обращали на нас ни малейшего внимания.

– Он мог нанять убийцу, – сказала я, – или послать одного из своих вассалов. Это мог быть, например, Рэннок Хэмилтон, который явно готов совершить любое злодеяние.

– У простого наемного убийцы не могло быть кинжала, украшенного драгоценными камнями.

Это было верно, и я ничего не сказала.

Секунду помолчав, он спросил:

– А мастер Уэдерел к вам больше не заходил? Или месье Лорентен?

– Нет.

– Вы подозреваете сэра Джона Гордона – вы, точно гусыня, выгибали шею, чтобы посмотреть на рукоять его кинжала.

Шажок. Шажок. Два шага.

– Я подозреваю всех, – сказала я. – Даже вас.

Он долго молчал. Интересно, о чем он сейчас думает? Танцуя, мы добрались до конца галереи, перестроились и повернули обратно.

– Я был там, – проговорил он наконец, – потому что до меня дошли слухи, что серебряный ларец Марии де Гиз находится у некоего Александра Гордона и что он предлагает его на продажу, и мне захотелось увидеть этого безрассудного глупца собственными глазами. Когда во второй половине дня вы вышли из Холируда, я потерял вас из вида в толпе, поэтому я отправился к дому Хантли и стал ждать снаружи. Я был почти уверен, что вы туда, в конце концов, придете, и я не ошибся.

– А вы были в числе потенциальных покупателей?

– Не был. Мне просто было любопытно, только и всего.

Танец между тем подошел к концу, и в последней его фигуре, после того как музыка замолкала, кавалер должен был отвесить даме низкий поклон, а она – ответить ему столь же низким реверансом. Я попыталась сделать реверанс, но была так взволнована, что потеряла равновесие. Никола де Клерак не дал мне упасть и одновременно поклонился мне так низко, словно я была сама королева. По счастью, королева была слишком занята тем, что старалась очаровать сэра Джона Гордона и ничего не заметила.

Ладонь в ладонь, паслен сладко-горький и анемон.

Но ведь цветы иногда ошибались – или же я порой неверно истолковывала смысл того, что они хотели мне сказать. Возможно, я неправильно поняла их и сейчас.

– Есть еще кое-что, – сказал Никола де Клерак. – Это вас…

– Сьёр Нико! – Это был голос королевы. Сэр Джон и месье де Шастеляр следовали за нею по пятам, точно утята за уткой, но она смотрела только на Никола де Клерака. – Я желаю, чтобы вы были моим партнером в следующем танце. Это опять будет гальярда, и я хочу, чтобы вы исполнили со мною la volte[54]54
  Вольт, поворот, оборот (фр.).


[Закрыть].

Все дамы ахнули в притворном удивлении и негодовании. La volte считалась непристойной фигурой, так как при ее исполнении кавалер держал даму слишком близко, поднимал ее и даже на мгновение касался бедром ее бедер. Правда, праздновали свадьбу, и скоро начнется церемония укладывания новобрачных в постель – быть может, именно поэтому королеве пришла мысль включить в танец la volte.

– Я с удовольствием исполню ваше желание, мадам, – сказал Никола де Клерак. Что бы он ни намеревался сообщить мне, этому придется подождать. – Мистрис Ринетт, вы, разумеется, позволите мне…

– Разумеется.

Они отошли и вместе с остальными выстроились для танца. Я отступила в тень, отбрасываемую стеной, и медленно пробралась к западному концу галереи, откуда я могла незаметно выйти за дверь и возвратиться в мои собственные покои, где сейчас спит моя ненаглядная Майри, теплая и нежная, пахнущая молоком и мылом. Когда молодых будут укладывать в постель, королева обо мне и не вспомнит, не понадоблюсь я ей, и когда она сама решит отойти ко сну. И Никола де Клерак не станет больше приглашать меня на танец после того, как королева так мило попросила его станцевать с нею la volte.

Наконец я добралась до двери. Снова заиграла музыка. Никто меня не заметил.

Подобрав юбки, я бросилась бежать по лабиринту коридоров. Их темнота и холод были мне приятны после ярких огней и жары в галерее, после наполняющих ее запахов пота, духов и похоти. Узкие окна отбрасывали на каменный пол удлиненные пятна бледного лунного света. На полпути к моим покоям я наткнулась на какого-то пьяного, разлегшегося прямо поперек коридора. Я споткнулась и, едва не упав, схватилась за стену; на ней, над лежащим на полу мужчиной, было мокрое, липкое пятно.

Я посмотрела на свою руку – она была вымазана чем-то темным и блестящим. В тусклом серебряном свете луны она показалась мне черной, но я узнала запах – запах соли и ржавчины, который мне вовек не забыть.