Текст книги "Братья Лэнгстром. Пробуждение Оливии"

Глава 7

Оливия

Следующие две недели похожи на повторение первой: я надрываюсь на тренировках, а Уилл ведет себя как полный засранец.

Тренировки два раза в день настолько выматывают, что сны вообще перестали мне сниться. Я выкладываюсь по полной ради этого ублюдка, и то, что я до сих пор его не послала, заслуживает уважения. На самом деле за такое достижение я заслуживаю чего-то покруче – например, новенькую тачку или поездку в Диснейленд.

Эрин теперь не только ест вместе со мной: из данных о нашей команде она выписала номер моего телефона и начала слать эсэмэс. Это невероятно раздражает. На первые сообщения я еще отвечала.

Я:

Разумеется, она ответила еще одним эмодзи. Не знаю, почему я вообще до сих пор ее не заблокировала.

Вскоре она стала не единственной, кто пристает ко мне за обедом. Сначала к нам присоединилась Николь, за ней – Меган: девушка с таким объемом темных кудрей, что ее голова заслоняет мне половину кафетерия. Затем за нашим столиком появилась светловолосая девушка по имени Ханна: она тише, чем остальные, но все равно недостаточно тихая.

Бетси со своей небольшой компанией сидит за отдельным столом. Такое ощущение, что мы две соперничающие группировки, и наверняка Эрин и эти девчонки со мной милы только потому, что я бегаю быстрее Бетси и таким образом смещаю баланс сил в их пользу. Понятное дело, их привлекает не моя обаятельная личность: каждый день я лишь слушаю их болтовню в угрюмом молчании.

Десять процентов разговоров идет о беге. Все остальное – о парнях.

– Завтра на тренировке ты увидишь бегунов из мужской команды, – говорит мне Николь за неделю до начала учебы.

Мне абсолютно плевать на парней из мужской команды – бегуны слишком тощие, на мой вкус. Я скорее предпочитаю телосложение Уилла (однако стоит мне осознать эту мысль, как у меня возникает острое желание промыть мозги хлоркой).

– Ммм, и Эрин сможет увидеть Брофтона, – поддразнивает Меган.

– Дэн Брофтон, бесспорно, самый сексуальный парень в команде, – сообщает мне Эрин. – Не считая Уилла, конечно.

Раздается множество озорных смешков.

– Уилл и так не в счет, он не в команде, – возражает Николь.

– Но вот если бы был… – многозначительно говорит Ханна, что снова вызывает море хихиканья.

Тренеры не могут встречаться со студентами, но даже если бы могли – не представляю, что может привлечь девушку в таком мерзавце, как Уилл… Ладно, на самом деле я вполне могу себе это представить. Однако я отказываюсь себе это позволять.

– Вы видели, как на вчерашней тренировке футболка прилипала к его телу? – спрашивает Меган.

– Жалко, что шорты не прилипали, – сквозь хохот отмечает Николь.

Мне вроде как тоже жалко, но я решительно закатываю глаза.

– Я как будто в компании перевозбужденных мальчишек.

– Добро пожаловать в команду, – ухмыляется Эрин.

На следующее утро после тренировки нас уже поджидает команда парней. Нетрудно понять, кто из них Брофтон, потому что я сразу вижу одного из тех красавцев, которые нравятся абсолютно всем. Темные волосы, загадочный взгляд, легкая ухмылка, как будто он представляет тебя обнаженной. Тем не менее я сохраняю невозмутимый вид, когда он неторопливо подходит ко мне.

– Ты, должно быть, та девчонка из первого дивизиона.

– Вау, да ты экстрасенс, – равнодушно комментирую я.

– Ну хорошо. – Он ухмыляется, ничуть не смущенный моим холодным приемом, что раздражает. – На самом деле мы много о тебе слышали.

– И что именно вы слышали? – спрашиваю я, упираясь руками в бока.

Он проводит рукой по волосам:

– Что из-за тебя Марк Белл угодил в больницу.

Я беру бутылку с водой и направляюсь в сторону раздевалки.

– Надеюсь, теперь вы все меня боитесь.

– Ты не выглядишь такой уж страшной, – улыбается он. – К тому же я знаком с Марком. Он был в моей команде по бегу в старших классах, и я отлично знаю, что он подонок мирового уровня. Так что, скорее всего, он получил по заслугам.

Он определенно получил по заслугам. Но это касается только меня и Марка.

Глава 8

Уилл

Я на южном склоне Денали. Пусть это и не самый трудный подъем, все же склон адски крутой. Парни, взбирающиеся вслед за нами, уже устали, что не предвещает ничего хорошего, поскольку у нас еще как минимум три часа до привала.

– Ты в норме? – спрашиваю одного из них. Его зовут Боб, он из Бофорта – города в Южной Каролине, расположенного ниже уровня моря, и потому для Боба это первое серьезное восхождение. Не уверен, что Денали вообще подходит для первого серьезного восхождения, но наших клиентов выбираю не я.

Боб плотно сжимает губы и кивает.

Что ж, я спросил. Это все, что я могу сделать.

Я обращаю взор на вершину горы, и солнечные лучи слегка согревают мое лицо. На такой высоте безумно холодно, поэтому я отбрасываю все ненужные чувства: сейчас не время для неуверенности. Или злости…

Мой отец был не прав. Он говорил, что альпинизм – всего лишь хобби, а не профессия, и что однажды я вновь трусливо покажусь у него на пороге. Он был не прав, и, стоя здесь, на горе, я твердо это знаю. Я знаю, что в мире нет ничего более подходящего для меня. Знаю, что, даже если это восхождение будет моим последним – а ни один серьезный альпинист не идет в гору без понимания, что такая вероятность существует, – оно все равно этого стоит. Я скорее проведу два года вот так, карабкаясь на вершину, чувствуя, как лицо согревает солнце, чем буду всю жизнь горбатиться на ферме. Подобные подъемы – единственные моменты на моей памяти, когда чувство, что чего-то не хватает, наконец покидает меня.

И тут я просыпаюсь. Разумеется, я не в альпинистском лагере. Меня теперь ждут в лучшем случае подъемы, которые я смогу втиснуть в будни или в свои короткие выходные, но они и так слишком загружены. Вероятно, я никогда не покорю Эверест, Аннапурну или другие вершины, о которых мечтал. Я буду всю жизнь корпеть на ферме и на ней же умру точно так же, как и мой отец.

Единственное отличие между нами в том, что у него был выбор.

На самом деле в занятии альпинизмом были и минусы, которые со временем начали бы меня беспокоить. Сложно поддерживать отношения, когда ты уходишь на целые месяцы. К тому же в какой-то момент я бы захотел иметь детей, и мне стало бы тяжело уезжать от семьи. Но тогда мне было всего двадцать четыре: от отношений я хотел лишь удобства, а не обязательств. И у меня все это было… Порой мне кажется, не будь моя жизнь настолько идеальной до смерти отца, сейчас мне было бы не так плохо.

Не проходит ни дня, чтобы после окончания тренировок тихий голосок у меня в голове не предлагал пойти в горы. Я слышу его и сегодня, но игнорирую, как и всегда. Завтра на ферме будут в последний раз обрабатывать поля гербицидами, и перед этим я должен убедиться, что поля готовы. В противном случае мне придется самому избавляться от сорняков еще чертов месяц.

Однако искушающий голос все не уходит даже по дороге из кампуса до фермы. «У тебя есть еще четыре часа до темноты, – уговаривает он. – Многого ты, конечно, не успеешь, но ведь снаряжение уже в машине… Ты заслуживаешь хотя бы один подъем».

Иногда я себя чувствую, как наркоман во время ломки, вот только мои восхождения не причиняли вреда никому, кроме отца. И теперь настало время гребаной расплаты.

Глава 9

Оливия

Начинается учеба.

Благодаря ей и изматывающим тренировкам по ночам я не просто засыпаю, а буквально проваливаюсь в кому, что идеально подходит в моей ситуации – как правило, переутомление отгоняет кошмары.

К началу каждой тренировки мои ноги отдохнувшие, и все же Уилл не становится от этого менее недовольным. Я бегаю хорошо, но он находит, к чему придраться. Несмотря на то что я намного быстрее остальных девчонок в команде, на каждом занятии он ищет поводы для критики: то ему не нравится длина шага и моя скорость на поворотах, то он заставляет меня бегать с чертовым метрономом после тренировки. Я выполняю каждое его гребаное требование, а он продолжает обращаться со мной так, словно я обуза, словно он тренирует меня исключительно из милосердия, к которому его к тому же обязали.

– Хорошая работа, – хвалит он Эрин и Бетси после занятия. Когда подхожу я, его улыбка исчезает. – Финальный рывок у тебя не вышел.

Черт, честное слово… Это уже ни в какие ворота.

– Ну, я все же пришла к финишу раньше других, – огрызаюсь я, – так что, наверное, у остальных он тоже не вышел.

Сбоку на его челюсти есть небольшая мышца, которая напрягается всякий раз, когда он взбешен. Я так хорошо с ней знакома, что она мне почти как родная.

– Если тебя не интересует улучшение своих показателей – освободи место для того, кто хочет учиться, – говорит он.

Я сглатываю ком в горле. Что бы я ни делала, я никогда не смогу угодить ему, потому что он просто хочет, чтобы меня здесь не было. С самого начала мое присутствие в команде его бесило, и ничто этого не изменит.

– Да ты был бы в восторге, если бы я ушла, верно? – отвечаю я. – По-видимому, я единственная в этой команде, кого вечно нужно исправлять.

Он раздраженно проводит рукой по волосам. Даже сейчас, в приступе гнева, я не перестаю подмечать в нем все новые черты… Его глаза ярко-голубые, как Карибы с открытки. Особенно когда он так злится.

– Тебе когда-нибудь приходило в голову, что я требую от тебя большего, потому что считаю тебя способной на большее? – резко спрашивает Уилл. – Все остальные здесь выкладываются по полной, но только не ты. Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое и ты могла до самого выпуска просто плыть по течению, так ни разу и не заняв первое место, хотя ты знаешь, что это в твоих силах?

Сейчас он не нападает и не читает нотаций, а говорит со мной честно и открыто, и у меня возникает необъяснимое желание заплакать. Это мне не нравится, уж лучше гнев. Я понятия не имею, что делать с другими чувствами.

– Я иду в душ, – говорю я немного хрипло.

Он кивает с выражением недовольства и замешательства на лице. Возможно, даже беспокойства за меня.

Мне не нужно его беспокойство.

Господь свидетель: долго оно не продержится.

В четверг Ханна приносит огромную посылку от мамы, полную домашнего печенья, грильяжа и даже стопок четвертаков для прачечной.

– Фу, это сахарное. – Ханна бросает пакет печенья в центр стола. – Меня уже от него тошнит, а учеба только началась.

– По крайней мере, твоя мама присылает тебе то, что испекла своими руками, – замечает Николь. – Моя мама только что отправила мне упаковку Oreo. Как будто я не могу пойти в магазин и купить его сама.

Ханна протягивает мне пакет с печеньем, предлагая угоститься, но я сразу же передаю его Эрин, как будто могу отравиться, просто держа его в руках. От всего этого у меня пересыхает в горле, и я чувствую дурноту.

– Да боже мой, Финн, расслабься хоть немного, – ворчит Эрин. Она достает одно печенье и подносит к моему рту, но я уворачиваюсь.

– Не люблю сахарное печенье, – оправдываюсь я.

На самом деле это ложь. Что я действительно не люблю, так это тошнотворное чувство, которое вызвала у меня эта дискуссия, потому что это живое напоминание о том, что у других есть семья, которой они нужны.

– Прямо перед уходом я видела, как подружка Уилла шла в его кабинет, – говорит Николь с многозначительной улыбкой. Я раньше никогда не представляла Уилла с девушкой и… даже не знаю. Наверное, уж лучше она, чем я. – Похоже, у кого-то сегодня будет жаркое утро.

– Необязательно, – возражает Эрин. – Она ведь работает в университете: может, они просто встречаются за завтраком. Она привлекательная?

– Она же встречается с Уиллом. – Николь закатывает глаза. – Сама-то как думаешь?

Что я думаю – у девушки, которая станет с ним встречаться, должен быть заварной крем вместо мозгов. Плевать, насколько он горяч: никакая внешность не стоит того, чтобы терпеть его сволочизм.

Глава 10

Уилл

В среду наступает невыносимая жара, несмотря на то что лето было удивительно мягким для Колорадо. На утренней тренировке девчонки еле ползут, а когда дело доходит до дневного занятия, я даже не уверен, что это можно назвать «работой на скорость».

Я почти готов отпустить их пораньше. Видит бог, у меня полно других дел. Как только я освобожусь здесь, мне нужно скосить траву по периметру полей и опрыскать территорию между нашей фермой и соседней, которую не обработали на прошлой неделе. Затем я должен начать подготовку зернохранилищ: зерна в них осталось слишком мало, и силы тяжести уже не хватает, чтобы оно высыпалось самостоятельно, поэтому мне придется опорожнять их от прошлогоднего урожая вручную.

Так что я переживаю из-за фермы, из-за девчонок – из-за всего, и в этот момент на стадионе появляется мужская команда. Даже при наилучших обстоятельствах они действуют мне на нервы. Прошла всего неделя с тех пор, как мы с ними стали делить стадион, а меня уже достало, что они вечно пялятся на Оливию во время ее бега. Футбольная команда вообще сочинила целую гребаную песню, которую они заводят всякий раз, как Финнеган проходит мимо. Это просто безумие…

Честно говоря, будь я объективнее, я бы их не винил. Оливия не просто красива. Что-то в ней приковывает взгляд, даже когда вы этого не хотите. Она словно горгона Медуза. Но я, в отличие от этих болванов, хотя бы осознаю, что, очень может быть, Оливия и впрямь способна обращать в камень своим испепеляющим взглядом.

– Классно выглядишь, Финн, – говорит Брофтон.

Она закатывает глаза и продолжает идти, однако в этот момент другой парень, Пирсал, наконец отрывает взгляд от ее груди и замечает что-то на спине Оливии, где ее не прикрывает спортивный топ.

– Боже, – произносит он. – Что произошло?

Он проводит пальцем по ее коже, и Оливия подпрыгивает, будто он ее обжег.

– Ничего, – резко бросает она.

Любому, кто хоть немного знаком с Финнеган, прекрасно известно, что когда в ее голосе появляются такие нотки, то подразумевается «Отвали от меня по-хорошему». Однако Пирсал либо не в курсе, либо просто жаждет смерти.

– Не похоже на ничего, – упорствует тот. – Как это произошло?

Когда все оборачиваются, чтобы тоже взглянуть, на лице Оливии отражаются ярость и паника. Меня это беспокоит, и я понимаю, что уже направляюсь к ней с другого конца стадиона.

– Я не знаю, – отвечает она сквозь зубы. Затем, рявкнув на первокурсника, чтобы тот убрался с дороги, она поворачивается к раздевалкам.

– Что значит «не знаешь»? – смеется Пирсал. – Выглядит так, словно тебя пырнули ножом! Ты должна знать.

Прежде чем я успеваю понять, какого черта происходит, она разворачивается и бросается к нему, хватая его сзади за ворот футболки, как будто планирует пинком отправить парня через весь стадион, хотя он на голову выше ее.

– Я же сказала, что не знаю, – рычит Оливия, крепче натягивая его футболку, так что Пирсал начинает задыхаться. – Задашь мне еще один вопрос – и я затолкаю твои яйца тебе же в глотку.

Тут я наконец прихожу в себя и отрываю ее от Пирсала, а затем велю всем продолжать тренировку. Как только зрители расходятся, я резко поворачиваюсь к Финнеган:

– Что, черт побери, это было?

– Он цеплялся ко мне. – Она стоит раскрасневшаяся, частично от гнева, частично от смущения, и избегает моего взгляда.

– Он всего лишь задал вопрос. – Я удивленно смотрю на девушку, не понимая, почему она так завелась из-за чего-то столь незначительного.

– Он надо мной смеялся, – шипит Оливия. Голос звучит сдавленно, словно горе и гнев сжимают ее горло. – Ты разве не расслышал? Кто-то калечит ребенка ножом, а для вас это все гребаная шутка, да?

Я застываю на месте, мучительно медленно скрывая изумление. Она всерьез утверждает, что в детстве кто-то ударил ее ножом? Я даже не знаю, как на это реагировать. Кто вообще мог такое сделать?

– Он наверняка и понятия не имел, что речь о чем-то настолько серьезном, – наконец произношу я.

– Ну конечно, не имел, – закатывает она глаза. – Ни с кем из вас не происходит такое дерьмо. Вы все только сбегаетесь со своей сраной «заботой», пуская слюни в надежде выведать пару кровавых подробностей. Но почему-то при этом осуждают меня, хотя я всего лишь не хочу выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение.

Я запускаю обе руки в волосы. Я мог бы перечислить великое множество плохих событий, которые случались с другими людьми, но, честно говоря… Похоже, ее история все бы переплюнула.

– Знаешь, если бы ты просто ответила на вопрос, на этом бы все и закончилось.

– Я и ответила на него, – шипит она, отворачиваясь. – Ты сам-то много помнишь из своего детства?.. И в любом случае, даже если бы я знала, это не его собачье дело.

С ума сойти: кто-то ударил ее ножом.

Я никак не могу это переварить… На самом деле я вообще хочу стереть эту информацию из памяти, потому что она пробуждает во мне сочувствие, а Оливия из тех девушек, которым опасно сочувствовать. Сначала вы их жалеете, но вскоре начинаете им многое прощать и делать ради них исключения. Дело в том, что ее шансы прожить еще одну неделю и не подраться с Бетси отнюдь не велики. Какова вероятность, что она проживет без драк целый сезон? Просто нулевая. Поэтому привязываться к ней в лучшем случае бессмысленно, и я хочу выбросить все это из головы – выбросить ее из головы. Должно быть, я впервые по-настоящему благодарен, что могу отправиться на ферму и целиком погрузиться в работу.

– Что-то случилось на работе? – спрашивает мама, когда я приезжаю домой. Иногда она видит меня насквозь с такой легкостью, что это даже немного пугает.

– Ничего такого уж неожиданного.

– Но что-то не так?..

– Все так, – качаю головой я.

Разумеется, это ложь, но правда в том, что я и сам не знаю, что не так. Я не понимаю почему, но, похоже, в моей голове появилось отдельное место специально для Оливии Финнеган: если я не думаю о чем-то еще, мое внимание автоматически возвращается к ней.

Когда я пробыл в поле по меньшей мере часа два, ко мне подъехала мама на гольф-каре.

– Ты оставил в доме свой телефон, – сообщила она, протягивая мне его. – Он все звонил и звонил.

Только тогда я понимаю, что солнце уже садится.

Вот дерьмо…

Как только я беру его в руки, телефон снова начинает звонить.

– Привет, Джесс, – говорю я, уже заготавливая извинения. Я и впрямь самый паршивый парень на свете. Ей столько всего приходится терпеть…

– Ты весь день не звонил. Во сколько ты приедешь? Мы ведь к семи должны быть у Кэт.

Черт. Уже начало седьмого, я весь в поту, а от мамы до Джессики ехать минимум двадцать минут.

– Я немного опоздаю. Прости. Я помогал маме и…

– Все в порядке, – тут же говорит она. – Я знаю, что твоя мама сейчас на первом месте.

За все время, что мы встречаемся, Джессика ни разу не заставляла меня чувствовать вину за то, что я столько времени посвящаю ферме. Однако сейчас она наверняка расстроенно накручивает на палец локон своих рыжевато-каштановых волос, а ее полные губы надуты от обиды. Эта мысленная картина заставляет меня устыдиться. Она заслуживает лучшего, чем парень, который за весь день о ней ни разу не вспомнил.

И я клянусь себе, что буду больше стараться.

Глава 11

Оливия

Шрам на моей спине – единственная крошечная подсказка о прошлом, которое я едва помню.

Когда-то у меня были и брат, и родители, но они покинули меня один за другим. Теперь мне остались лишь воспоминания о семье. Нечеткие и совершенно ненадежные. Тем не менее я продолжаю думать о них, как бы ни хотела перестать. И в некоторые дни мысли об утерянной семье особенно настойчивы.

Это воскресенье – один из таких дней. Где-то там мой брат празднует свой двадцать четвертый день рождения. Он сбежал, когда ему было восемь. Мэттью всего на три года старше меня, хотя в то время разница казалась просто колоссальной. Год спустя родители тоже меня бросили и уехали. Помню, как я беспокоилась, что однажды брат захочет вернуться, объявится у нашего старого дома, словно заблудившийся пес, но обнаружит, что нас там нет.

Интересно, он так же одинок, как и я? Может быть, уход из дома в таком юном возрасте дал ему фору; возможно, кто-то его приютил. Сейчас он, наверное, уже окончил какой-нибудь университет. Ему всегда нравилось строить: он сооружал замысловатые башни из банок и палочек, такие шаткие конструкции, которые разрушало первое дуновение ветерка. Так что, возможно, теперь он инженер или архитектор. Может быть, он уже женат или подумывает об этом…

На ужин я беру кекс, но не съедаю его сразу, а закрываю глаза и загадываю желание, как будто на нем горит свеча и как будто право загадывать желание сегодня за мной: я желаю, чтобы жизнь моего брата оказалась счастливее, чем моя.

Я просыпаюсь незадолго до рассвета на незнакомой дороге, вся в поту. Сердце в груди все еще колотится как сумасшедшее.

День рождения Мэттью всегда навевает кошмары, так что, пожалуй, мне следовало этого ожидать. Я делаю шаг и вздрагиваю от боли. Подняв ногу, замечаю большой кусок стекла, застрявший в пятке.

– Ну почему, почему ты всегда скидываешь гребаную обувь? – обреченно жалуюсь я и, морщась, вытаскиваю стекло из ноги.

Это происходит далеко не в первый раз, но порез глубокий, и мне чертовски больно, когда я ковыляю обратно домой босиком. Полагаю, я должна радоваться, что это меня хотя бы разбудило. Иногда рана и боль становятся частью сновидения, и все, что попадается под мои босые ноги, только заставляет бежать еще отчаяннее, чтобы спастись от того, что преследует меня.

Когда я возвращаюсь к себе, мне едва хватает времени по-быстрому перебинтовать ногу в надежде, что так я смогу протянуть до конца тренировки.

Но куда уж там…

– Ты бежишь как шестилетка на Дне спорта, – говорит Уилл пару часов спустя.

Я тяжело вздыхаю, чувствуя сегодня утомление сильнее, чем обычно.

– Вот он – тот голос поддержки, которого мне не хватало все выходные, – ехидно отвечаю я. – И к слову: я по-прежнему быстрее всех остальных.

Уилл сурово смотрит на меня ярко-голубыми глазами.

– В данный момент я не тренирую «всех остальных». Я тренирую тебя и хочу знать, почему ты прихрамываешь.

Его глаза прищурены, а взгляд непреклонен. Он уже уверен, что я бегала без его разрешения, и я не собираюсь сообщать ему, что он прав.

– Утром я разбила банку и порезала ногу.

Он смотрит на упомянутую ногу так, словно у него рентгеновское зрение.

– Дай мне взглянуть.

Я закатываю глаза, направляясь к скамейке, и задаюсь вопросом, что им движет: беспокойство или недоверие. Затем я снимаю кроссовку и носок и представляю ему на обозрение свою пятку, нетерпеливо подергивая стопой. Повязка на ней пропиталась кровью.

– Счастлив?

Он бросает на меня хмурый взгляд, а затем подходит ближе, хватает меня за лодыжку, приподнимая стопу, и сдвигает бинт в сторону.

– Оливия, ты должна сходить в медпункт. Здесь нужен шов.

– Все будет в порядке. – Я пожимаю плечами. – Мне просто нужен денек, и все заживет.

Уилл внимательнее осматривает мою стопу.

– Почему твоя нога вся изрезана?

– Она не изрезана. – Я выдергиваю ногу из его хватки, и он издает измученный стон.

– Тебе обязательно все время спорить? У меня есть глаза, и я знаю, как выглядят шрамы. Ты что, каждый день ходишь по битому стеклу?

Этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Мне придется выдать либо серию причудливой лжи, либо – что еще хуже – правду.

– Ты в самом деле рассчитываешь на ответ?

– Нет, – он скрещивает руки на груди, как делает всякий раз, когда собирается прочитать мне нотацию, – но я в самом деле рассчитываю, что ты сходишь в медпункт.

Я качаю головой. Я ни за что не смогу ответить на кучу закономерных вопросов врача, которые обязательно возникнут. В лучшем случае меня отправят на какую-нибудь программу для тех, у кого склонность к самоповреждению.

– Хотя у тебя за плечами, несомненно, годы медицинской подготовки, пожалуй, я пас.

Всего на мгновение по его лицу пробегает печаль. Понятия не имею почему, но теперь я жалею, что вообще ему ответила.

– Иди прими душ и подожди в моем кабинете, – вздыхает Уилл.

Я застываю на месте. Неужели я зашла слишком далеко в своем упрямстве? Он сделает мне выговор за то, что я не следовала его указаниям, или, может, меня вообще вот-вот выгонят из команды? Оба варианта возможны. Я отказалась выполнить то, о чем он просил. Я бегала тогда, когда он велел мне этого не делать. Меня предупреждали, что не потерпят моего агрессивного поведения, а я чуть не сломала трахею товарищу по команде. Я, конечно, предполагала, что в конце концов потеряю стипендию, но все-таки рассчитывала, что мое исключение будет более фееричным.

Когда я захожу к нему в кабинет, во взгляде Уилла в равной степени читаются смирение и отвращение, как будто он собирается с духом, чтобы взяться за что-то очень неприятное.

– Снимай обувь.

С очередным вздохом Уилл направляется к шкафу. Он достает небольшую аптечку, а затем придвигает свой стул поближе ко мне и берется за мою лодыжку.

– Что ты делаешь?

– А на что это похоже? – Он бросает на меня раздраженный взгляд. – Очевидно, ты не собираешься идти в медпункт, поскольку следовать даже малейшим указаниям – выше твоих сил, поэтому я сам подлатаю твою ногу.

Я сглатываю. После пробежки пятка покраснела и пульсирует болью. Я бы сказала, сейчас втыкать в нее иглу и накладывать шов – плохая идея.

– Это необязательно, она не особо болит.

Уилл качает головой, осматривая рану.

– Я, конечно, восхищен твоей устойчивостью к боли, Оливия, – и не рассказывай мне, что такая рана не очень болит, – однако это сказывается на твоих результатах, так что хоть раз перестань со мной спорить.

Он обрабатывает порез спиртом (что вызывает адскую боль, хотя я отказываюсь это демонстрировать), а затем протыкает иглой край раны. Я резко втягиваю воздух и полностью замираю, стараясь думать о чем-нибудь другом, пока он накладывает шов столь же ловко и уверенно, как любой хирург.

– Где ты этому научился? – интересуюсь я. Уилл останавливается, и его плечи немного опускаются.

– У меня была небольшая медицинская подготовка на последней работе.

Его тон не располагает к дальнейшим расспросам, но я все равно продолжаю допытываться:

– Ты не всегда был тренером?

Он качает головой, по-прежнему сосредоточенный на моей ноге.

– Я был гидом, – наконец отвечает он. – По альпинизму.

После секундного удивления я понимаю, что это многое объясняет. Теперь ясно, откуда у него подобное телосложение, а его татуировки намекают на то, что он не всегда был таким паинькой с фермы. Но дело не только в этом. В его характере есть что-то напряженное, что-то, требующее от него полной самоотдачи. Он не из тех, кто рожден лишь стоять в стороне и наблюдать за достижениями других людей.

– Ты покорял большие горы?

– Денали и Чогори, – отвечает Уилл, не поднимая головы. Он произносит это ровным голосом, без намека на гордость, будто в этом нет ничего особенного – как по-настоящему крутой парень.

– На черта ты это бросил и стал тренером?

Его челюсть сжимается:

– У меня умер отец, поэтому я вернулся и стал работать на его ферме.

Я вспоминаю тот день, когда во всю глотку кричала, что у всех вокруг идеальная жизнь. Похоже, его жизнь не так уж идеальна.

– Ты вообще хотел быть тренером по кроссу?

– Это хорошая работа. Мне повезло, что я ее получил, – отвечает он, завязывая узел и отрезая нитку.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Разве? – Он с громким щелчком закрывает аптечку.

Ладно, возможно, и так.

Мне непривычно чувствовать вину, но теперь она прочно поселилась у меня в груди, совершенно непрошенная, отчего я испытываю смущение и неловкость. По сути, с тех пор как я здесь появилась, я все время была занозой в заднице и вдобавок делала о нем немало поспешных выводов, которые оказались неверны. Похоже, даже зашивание моей раны лишний раз напоминает ему, от чего он отказался.

– Если бы ты когда-нибудь оставил столь прибыльную профессию тренера, наверное, из тебя бы получился хороший врач, – говорю я. – Но заметь, я имею в виду не такого врача, который должен быть приятным, вроде педиатра, а одного из тех, кому можно быть засранцем.

– Вот как? – протягивает он, стараясь не улыбнуться.

Не уверена, что раньше вызывала у него желание улыбаться. Мне вроде как нравится, что сейчас у меня это почти получилось.

– Да. Только представь, какой из тебя был бы, скажем, онколог! Вряд ли слова вроде «выздоровление у вас идет так себе» или «вы должны поправляться быстрее» были бы восприняты пациентами так же хорошо, как и мной.

– Точно, ведь ты их так хорошо воспринимаешь, – смеется Уилл.

Я широко улыбаюсь, чувствуя необъяснимое удовлетворение от нашей беседы. В такие моменты я почти жалею, что я не хороший человек, который способен делать других счастливее.

Или, по крайней мере, не делать их несчастнее.