Текст книги "Братья Лэнгстром. Пробуждение Оливии"

Глава 12

Уилл

Эта девчонка…

После ее ухода на моих губах еще какое-то время играет легкая улыбка, но стоит мне это заметить, как я начисто стираю ее с лица. Я не могу допустить, чтобы Оливия Финнеган заморочила мне голову. Половина парней в университете и так следит за каждым ее шагом, словно она объект желаний каждого из них. И я отказываюсь присоединяться к этому кружку почитателей.

Сегодня мне было непросто скрыть потрясение, когда она сняла кроссовку. Порез был действительно глубоким. Я встречал немало парней с железной выдержкой, но ни один из них не стал бы бегать с такой раной, если бы только это не был вопрос жизни и смерти.

Но, несмотря на то что ее выдержка впечатляет, я сомневаюсь, что этого будет достаточно, чтобы пережить такие тенденции к саморазрушению. Она продолжает бегать перед тренировками, я уверен, хоть Оливия и не признается. И откуда у нее на ноге столько шрамов?.. Я не шутил, когда спросил ее, не ходит ли она по битому стеклу каждый день.

И все же мне не дает покоя, что она могла бы стать потрясающей бегуньей, если бы только перестала заниматься саморазрушением – в чем бы оно ни заключалось. Эта девушка способна развивать восхитительную, поразительную скорость. Она должна не просто бегать в первом дивизионе – она должна быть его звездой. В другом вузе, с другим тренером Оливия сейчас должна бы готовиться к участию в Олимпийских играх, а не в тихом местном состязании с четырьмя другими вузами третьего дивизиона.

А значит, она способна принести нашей команде победу, которой та не видела более десяти лет. Тем не менее она не показала ничего выдающегося в ТУ, и я подозреваю, что рассчитывать на Оливию Финнеган – заведомо проигрышная затея.

Сразу после ее ухода ко мне в кабинет заходит Питер.

– Ты видел, как Финнеган тут хромала?

– Она порезала ногу, – говорю я, надевая колпачок на ручку. – Поверь мне, это наименьшая из наших проблем.

– Что ты имеешь в виду? – Питер садится напротив, глядя на меня слишком внимательно. Лучше бы я этого не говорил…

– Ничего. Просто от нее одни проблемы.

– Проблемы для тебя или для команды?

– В каком смысле? От нее проблемы у всех, – отвечаю я, откидываясь на спинку стула.

– Похоже, Оливия выкладывается на тренировках по полной. – Он пожимает плечами. – Но она очень-очень привлекательная девушка, Уилл. Вот почему, когда ты говоришь, что от нее одни проблемы, я должен спросить: ты имеешь в виду, что она проблемная ученица или что она стала проблемой лично для тебя?

Я удивленно смотрю на него. Питер знает меня всю жизнь – не могу поверить, что он мог предположить нечто подобное.

– Когда это я вел себя неподобающим образом со студенткой?..

– Никогда, – качает он головой. – И я не имею в виду, что ты мог бы так поступить сейчас. Я абсолютно уверен, что ты бы не стал, но вот поэтому-то тебя может так беспокоить ее присутствие. Ненужное искушение…

– Оливия Финнеган – последний человек на земле, который может стать ненужным искушением.

Питер кивает. Судя по его лицу, он мне верит. Так что я и сам не знаю, почему последние слова мне кажутся ложью.

Глава 13

Оливия

Это начинается за неделю до первого соревнования.

Вся гребаная команда (за исключением Бетси) смотрит на меня так, словно я вестник второго пришествия. И на этой неделе они все – в частности мой тренер – обнаружат, что это не так. Я стараюсь не думать об этом, когда ложусь спать, и стараюсь наполнять свои мысли чем-то приятным. Представляю, будто я на плоту, плыву по спокойному, тихому морю (хотя на самом деле я никогда этого не пробовала). Представляю и молюсь, чтобы это каким-то образом удержало меня в постели сегодня ночью.

На следующее утро я просыпаюсь глубоко в лесу, задыхаясь и обливаясь пóтом, несмотря на прохладу. Бегу к себе домой, снимаю спортивную одежду и отключаюсь. Час спустя звонит будильник. Когда я присоединяюсь к остальной команде на стадионе, пот льет с меня в три ручья.

Это повторяется во вторник, а затем и в среду, и наконец Уилл выходит из себя.

– Что, черт возьми, происходит, Оливия? – требует он. – Ты всю неделю бегаешь вполсилы.

У меня перехватывает горло. Я не могу продолжать лгать, но и правду сказать не могу…

– Просто устала в универе.

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. На его челюсти дергается та самая мышца, которая обычно сигнализирует о том, что он взбешен.

– Это правда? – спрашивает Уилл сквозь зубы. – Или дело в том, что ты бегала перед занятием, хотя я велел этого не делать?

Ну теперь-то я не могу ответить честно, он об этом позаботился.

– Нет, я просто устала.

– Если я узнаю, что ты бегаешь перед тренировками, ты вылетишь из команды, – говорит он, смотря мне в глаза. – Это понятно?

Да пошел ты, пошел ты, пошел ты!

Мне нельзя произнести это вслух, но я об этом громко думаю. Горло сжимается от разочарования и злости. Я так хочу на него закричать! Хочу объяснить, что ничего не могу с этим поделать, что никто на свете не хочет, чтобы это прекратилось, сильнее меня. Но я уже рассказывала об этом раньше, другим людям. Я знаю, к чему все это приведет, и не повторю своих ошибок.

В четверг под конец тренировки Уилл нас всех подзывает к себе и напоминает, чтобы мы не перетрудились в пятницу, пили много воды, ели побольше белка и углеводов, и никакого алкоголя. Затем первокурсницы задают тупые вопросы – на то они и первокурсницы. И наконец Уилл всех отпускает, однако задерживает меня, положив руку на плечо.

– У меня не должно быть нужды это говорить, но все же: завтра никакого бега. Это ясно?

– Я тебя услышала и в первый раз, – рычу я, стряхивая его руку.

– Почему-то у меня такое чувство, что ты не слышишь никого, кроме себя, – бормочет он.

«Конечно, я прислушиваюсь только к себе, идиот, – думаю я. – Из нас только я знаю, что происходит».

И я знаю, что сегодня лишь одна вещь удержит меня ночью в постели: изнурение. Поэтому я бегаю на износ, до темноты, и, когда поздно вечером забираюсь под одеяло, грудь сжимает беспокойство. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста: пусть это сработает». Мне очень нужно, чтобы это сработало.

Точно не знаю, к кому обращены мои мольбы – потому что, насколько я могу судить, за всю мою жизнь Бог меня ни разу не слышал и никогда за мной не присматривал.

Когда я снова открываю глаза, то стою посреди поля, босая, мои стопы изрезаны в кровавое месиво, по зудящей лодыжке стекает струйка крови. Футболка насквозь промокла от пота, а сердце бешено колотится, пока я ртом хватаю воздух. Во время таких пробуждений я всегда тяжело дышу: до сих пор не знаю, потому ли, что бежала изо всех сил, или потому что была так напугана.

Пытаясь отдышаться, я не могу удержать рвущийся наружу поток ругательств. Почему, ну почему это обязательно должно было случиться именно в то утро, когда у нас первое соревнование? Мне крышка. Сегодня я ни за что не смогу пробежать нормально. Просто без шансов.

От утренней прохлады по моей влажной коже пробегают мурашки, напоминая, что я должна двигаться. Но куда? Если бы была ночь, по крайней мере, я бы увидела огни кампуса, однако сейчас не видно абсолютно ничего. Конечно, я могу определить, где восток – там, где небо светлее. Но от этой информации никакого толку, если вы не знаете, в каком направлении бежали изначально.

За неимением лучших идей я разворачиваюсь и пускаюсь трусцой через поле. Рано или поздно я наткнусь на дорогу. Рано или поздно наступит день и кто-нибудь подскажет мне, где я нахожусь. Но когда небо совсем светлеет, я понимаю, что лишь сильнее углубляюсь в лес.

Я возвращаюсь назад и начинаю бежать быстрее. Сейчас, видимо, пять – пять тридцать утра, а я должна быть на стадионе ровно к шести, чтобы успеть на автобус, который отвезет нас на место соревнований. С каждым шагом я все больше осознаю, что вот-вот потеряю очередную стипендию.

К тому времени, как передо мной появляется проезжая часть, я уже в отчаянии. Раздается звук старого глушителя и постепенно становится все громче… Когда-нибудь автостоп меня убьет. Однако сегодня у меня особо нет выбора.

Рядом со мной останавливается грузовик, и утреннюю тишину заполняет оглушительный рев его двигателя.

– Тебя подвезти? – спрашивает водитель, а затем, заметив мой внешний вид, хмурится.

На мне одежда для пробежки, но нет обуви. Я в свою очередь не утруждаюсь оценкой его внешности: даже если у него на переднем сиденье окажется мачете, я все равно сяду в этот грузовик.

– Да, если можно, – произношу я, пытаясь перевести дух. – Мне нужно добраться до кампуса.

– Ты бежала сюда от самого кампуса? – удивляется мужчина. Я молча киваю. – На кой черт тебе это понадобилось?

Мне бы очень хотелось прекратить эту игру в двадцать вопросов и вдавить его ногу в педаль газа, но я должна оставаться дружелюбной.

– Я бегала, потом заблудилась, а пока пыталась найти дорогу, похоже, только удалялась от дома, – отвечаю я. В этом даже есть доля правды.

– С ума сойти! Тебе надо быть настоящей бегуньей – отсюда до кампуса не меньше семи миль.

Вот дерьмо.

Наконец-то мы едем. Водитель о чем-то болтает, но я могу думать лишь о том, что я в полной заднице. Похоже, в сумме этим утром я пробежала около девяти миль. У меня нет ни единого шанса прилично выступить на забеге, ни единого шанса прийти к финишу не самой последней. Как, черт побери, я смогу это объяснить?..

– Парень есть? – спрашивает мужчина.

Я бросаю на него настороженный взгляд. Пока он ждет ответа, его глаза нетерпеливо блестят, что мне совершенно не нравится.

– Есть.

– Вряд ли он тебе такой уж парень, если ранним утром ты выпрыгиваешь из его постели ради пробежки, – посмеивается он.

Затем он рассказывает, что у него есть восьмилетний сын, которого он видит всего раз в месяц, и лодка.

– Любишь плавать на лодке?

Я киваю, хотя ни разу в жизни этого не делала.

– Значит, я тебя как-нибудь прокачу. Запиши свой сотовый. – Он протягивает мне какую-то старую квитанцию.

Я на ходу выдумываю номер и возвращаю листок, указывая ему дорогу к женскому общежитию на другой стороне кампуса. Ни за что на свете этот тип не узнает, где я живу.

Как только он скрывается из виду, я тут же бросаюсь через весь кампус к своему дому, наспех переодеваюсь и бегу еще раз через кампус на стадион – и все равно появляюсь с опозданием. Бетси так широко ухмыляется, что меня поражает, как у нее еще не треснуло лицо.

Пока я забираюсь в автобус, Уилл на меня даже не смотрит. Судя по всему, намеренно. Девчонки активно болтают, и из-за эмоционального возбуждения их голоса раздражают еще сильнее, чем обычно. К некоторым из них на соревнование приедут родители. Наверное, это дополнительный повод для волнения – если у вас есть родители, поддержка которых может вас в самом деле порадовать.

Я залпом опорожняю бутылку с водой, хотя мне все равно не удастся компенсировать потерю жидкости за это утро, что бы я ни делала. Сегодня у меня в мышцах та характерная слабость, которая наступает после долгого интенсивного бега. Та слабость, которую ни за что не преодолеть, как ни старайся. На моей памяти я еще ни разу в жизни не убегала во сне так далеко… Это соревнование я завалю так феерично, как никогда прежде.

– А твои родители приедут, Финн? – спрашивает Николь. Я отрицательно качаю головой.

– Они путешествуют. – Такой ответ проще, чем правда, и к тому же менее неловкий.

– Куда они отправились?

– Твоя догадка будет не хуже моей.

И это даже не преувеличение. Насколько я знаю, они путешествовали последние четырнадцать лет с тех пор, как бросили меня на попечение соседей и уехали.

Уилл прислушивается к нашему разговору, по-прежнему сидя с каменным лицом. Пока я за ним наблюдаю, у меня в животе появляется тошнотворное подозрение, что ему уже известно о моем очередном промахе.

– Какая муха его укусила? – шепчет Эрин, когда мы выходим из автобуса.

Я лишь пожимаю плечами. Что бы это ни было, все станет намного хуже после моего провала на забеге. Я встаю в очередь к туалетам, но как только выхожу из кабинки, то сразу чувствую, что мне нужно обратно.

Уилл советует нам стараться идти впереди команды из Дентона – наших главных соперников, – чтобы блокировать их на последней миле. Но ни слова из этого он не адресует мне, как будто я вообще не буду участвовать в соревновании… Что ж, справедливое предположение.

Мы выстраиваемся на линии старта, и меня переполняет слабость. Я понимаю, что должна взять себя в руки. Должна по меньшей мере не отстать от своей команды. Мне снова нужно в туалет, но уже слишком поздно. Звучит пистолетный выстрел, и с самых первых шагов я уже знаю, как все пройдет. Иногда вы сначала чувствуете слабость, но это оказывается преходящим, таким обманчивым ощущением из-за волнения, или же небольшой вялостью, под которой на самом деле скрывается глубокий резерв сил.

Сегодня не тот случай.

Первую милю я держусь рядом с Эрин, ловя на себе ее любопытные взгляды. Я никогда раньше не оставалась так далеко позади, и она, вероятно, думает, что это стратегическая хитрость.

Но это не хитрость. Я бегу рядом с ней, потому что это все, на что я способна.

На второй миле мне становится действительно трудно. Я тяжело дышу, на спине обильно выступает пот, ползая по моей коже словно что-то живое. У меня скручивает желудок, и я подозреваю, что вся вода, которую я выпила по дороге сюда, может вот-вот отправиться в обратный путь.

На третьей миле я все еще бегу с Эрин, но уже еле держусь. Она – все, что поддерживает меня на плаву. В глазах по краям поля зрения начинает темнеть, как будто мы бежим в темноте, а на Эрин направлен прожектор.

Круг света сужается…

Сужается…

Сужается…

Когда я прихожу в себя, то оказываюсь на заднем сиденье машины «Скорой помощи». Она стоит на месте, так что, полагаю, мы все еще неподалеку от трассы.

Позади парамедиков стоит Уилл. Он выглядит немного обеспокоенным, но в основном – по-настоящему разъяренным, как будто я потеряла сознание нарочно. И даже сейчас, когда он так разозлен, что-то в его лице притягивает меня, вызывает сильное желание провести пальцем по изгибу его губ, скулам…

«Стоп», – приказываю я себе. Это неуместно по целой тонне причин. Главным образом потому, что Уилл – ублюдок.

Тут я замечаю, что мне уже поставили капельницу.

– Мне она не нужна, – бормочу я.

– Должно быть, я упустил момент, когда ты получила медицинское образование, – огрызается Уилл, и его тон вызывает у парамедиков пораженные взгляды, а у меня вдобавок отвисает челюсть.

Уилл – ублюдок, однако даже от него я ожидала немного сочувствия к человеку, который лежит, черт подери, под капельницей. Я в открытую сердито смотрю на него.

– У меня нет обезвоживания, а даже если и есть, сейчас я в порядке. Я могу сама выпить столько жидкости, сколько потребуется, и не хочу всех задерживать.

– О, так теперь ты беспокоишься о своей команде! – усмехается тот. – Похоже, твое беспокойство слегка запоздало, не так ли?

– Эй-эй, приятель… – произносит ошеломленный парамедик справа от меня. – Серьезно? Она же просто упала в обморок.

– Мне очень жаль, если мы не заняли никакого места, – сообщаю я Уиллу сквозь стиснутые зубы, начиная ненавидеть его в абсолютно новом ключе. – Я не знаю, что произошло: наверное, я что-то подхватила.

– Интересно получается, – говорит он, глядя мне прямо в глаза. – Потому что ты выглядела абсолютно здоровой, когда бежала через кампус этим утром.

Обратная поездка в кампус становится самой долгой за всю мою жизнь. Кажется, никто не винит меня в нашем поражении (видимо, Уилл не сказал остальным, насколько же я на самом деле виновата), но и счастливых лиц тоже нет. А сам Уилл…

Он вообще за всю дорогу не проронил ни слова.

– В мой кабинет, – шипит он, когда мы покидаем автобус. – Сейчас же.

Я почти хочу отказаться. Он все равно собирается выгнать меня из команды, так зачем мне выслушивать от него разнос? Тем не менее я следую за ним – и это показатель того, как отчаянно я не хочу уходить. Пока мы поднимаемся по лестнице, его лицо настолько холодное и неподвижное, словно оно высечено из камня. Я захожу в его кабинет, и Уилл захлопывает дверь за моей спиной.

– Объяснись, – требует он.

Мой мозг лихорадочно ищет какое-нибудь оправдание. Я не стану рассказывать правду о том, что произошло, – он мне все равно наверняка не поверит.

– Ты о моей пробежке через кампус? – Я выдавливаю усмешку. – Торопилась домой после свидания, только и всего.

– В спортивной одежде? – допытывается он, сощурившись. – Без обуви? С пóтом в три ручья?

– Ты, возможно, не в курсе, – ухмыляюсь я, – но когда секс длится дольше тридцати секунд, девушка тоже может вспотеть.

Его пронзительные голубые глаза смотрят на меня так пристально, что я не могу шелохнуться.

– Хватит нести эту чушь, Оливия. Я хочу услышать правду, и лучше бы тебе действительно не врать. Сегодня утром ты бегала перед соревнованием?

Наконец на меня накатывает смирение, под его тяжелым грузом мне едва удается сидеть прямо. Теперь уже нечего терять: скорее всего, Уилл выгонит меня из команды, что бы я ни сказала.

– Да.

Он сидит, сцепив руки в замок и склонив голову, как будто ждет приговора.

– И сколько ты пробежала?

– Около девяти миль. – Пока я говорю, мой взгляд прикован к полу, а голос едва громче шепота.

– Да ты не в своем уме! – рычит он. – Ты пробежала девять миль утром перед забегом?.. Зачем?

Я не отвечаю. В смысле, он ведь прав, не так ли? Я определенно не в своем уме. Вряд ли на данный момент в этом еще остаются сомнения.

– Это был не риторический вопрос, – резко добавляет Уилл. – Я жду ответа. Я четко велел тебе не бегать перед соревнованием, но ты все равно ослушалась. Если ты не сможешь привести убедительную причину, почему ты это сделала, ты вылетаешь из команды! Ты для нас просто обуза.

– Но об этом еще рано судить! – возражаю я. – Это был только первый забег в сезоне.

Он вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза:

– Я знаю, насколько быстрой ты можешь быть, Оливия. Сегодня мы должны были стать хотя бы призерами, но почему-то этого не произошло. Так что ты именно обуза. Ты не способна следовать указаниям, и мы все поплатились за это.

Я в отчаянии хватаюсь за голову:

– Я не могу это контролировать!

– Тебя кто-то принуждает под дулом пистолета? – Уилл издает усталый и очень печальный смешок. – Видимо, я его не заметил этим утром.

– Я делаю это во сне, понятно? – рычу я. – Это как лунатизм, только я бегаю, когда сплю.

Не могу сказать, что повергает меня в больший ужас: то, что меня уже хотят выгнать, или то, что я только что сказала ему правду. Не знаю, зачем я это сделала. Я признавалась в этом всего раз за всю свою взрослую жизнь, и ничего хорошего из этого не вышло.

На один миг Уилл замирает, а затем закатывает глаза.

– Это самая бредовая вещь, которую я когда-либо слышал, а я слышал немало бреда.

Мне следовало ожидать такой реакции, но тем не менее это больно.

– Отлично, можешь не верить. Выгоняй меня из команды. – Я вскакиваю на ноги. – Хотя знаешь что? Даже не утруждайся: я, черт возьми, сама ухожу.

Я хлопаю дверью и бегу через весь кампус обратно в свою гребаную квартиру, которая мне была нужна только для того, чтобы учиться в этом университете – куда я вообще не хотела поступать. Мне действительно жаль, что я не могу заплакать. Я бы хотела заплакать прямо сейчас.

Я испортила абсолютно все…

Глава 14

Уилл

За ней захлопывается дверь, и я остаюсь в кабинете один, совершенно ошеломленный.

Ее история выглядела настолько притянутой за уши… Я ни на секунду не задумывался, что она может оказаться правдивой… Пока Оливия не подскочила с широко распахнутыми глазами, в которых плескалась боль.

И все-таки это никак не может быть правдой. Существует снохождение, да, но не снобегание же!

Это просто один из многих ее талантов – умение рассказать откровенный бред так, чтобы вам захотелось в него поверить. Как только эти огромные зеленые глаза демонстрируют хоть каплю уязвимости, ей сразу хочется вручить свои ключи от квартиры и отдать всю зарплату. Да поможет Бог тому бедолаге, который станет ее парнем.

Это даже к лучшему, что она ушла из команды. С самого первого дня от нее были лишь одни неприятности – но больше она не моя проблема. И все-таки по дороге на ферму я чувствую странную опустошенность.

– Как соревнование? – спрашивает мама.

«Отвратительно». Моральный дух команды оказался на самом дне, причем я не могу целиком винить в этом Оливию. Я был чертовски зол по дороге на соревнования – и еще больше зол на обратном пути.

– Не спрашивай, – бурчу я. – Пойду проверю лошадей.

На мамином лице появляется та самая улыбка, которая всегда заставляет меня вновь почувствовать себя маленьким ребенком, делающим что-то не то.

– С лошадьми все в порядке. – Она неодобрительно щелкает языком. – Садись за стол, а я приготовлю что-нибудь перекусить.

– У меня нет времени на перекус. Мне нужно сделать гребаную кучу работы, и к семи меня ждет Джессика.

Мама все равно усаживает меня на стул.

– Всего один бутерброд, и я оставлю тебя в покое, – обещает она.

А поставив передо мной бутерброд и порцию жареной картошки, моя мать начинает постепенно вытягивать из меня рассказ об этом крайне неприятном утре.

– Короче говоря, она меня не послушалась, и поэтому мы проиграли, причем я с самого начала предупреждал Питера, что так и будет.

– Похоже, вы проиграли бы в любом случае, с Оливией или без нее? – мягко замечает мама.

– Но если бы ей не приспичило побегать с утра, то мы бы сегодня стали по крайней мере призерами, – настаиваю я, хотя уже не всерьез. – А потом в качестве оправдания она рассказывает совершенно нелепую историю…

Мама с сомнением склоняет голову набок.

– Ты уверен, что это ложь? – спрашивает она. Понятия не имею, почему мама всегда на стороне Оливии, хотя даже ни разу ее не видела.

– Конечно же, ложь. Ты не знаешь эту девушку: она вся состоит из лжи. Люди ходят во сне, но не бегают.

– И ты в этом абсолютно уверен? Ты бы мог поклясться жизнью, что это неправда?

– Да, – отвечаю я после небольшого колебания. Честно говоря, я, пожалуй, вообще не уверен… Но нет, это снова влияние Оливии, и видит бог: мне очень повезло, что теперь его воздействие закончится. – От нее с самого начала были одни неприятности, так что пусть отныне она создает неприятности кому-то другому.

Я отталкиваю от себя тарелку, внезапно обнаружив, что у меня пропал аппетит.

Когда я отправляюсь в поле, мне никак не удается сосредоточиться на делах. Проблема по имени «Оливия» – словно небольшая, но очень настойчивая рана в моем боку, которая постоянно дает о себе знать, стоит мне пошевелиться. Хоть теперь она больше и не моя проблема, у меня из головы не выходит, каким потерянным выглядело ее лицо, и я чувствую себя так, словно пнул что-то маленькое и беззащитное. Эта картинка меня сопровождает, что бы я ни делал: я вижу ее, когда завожу трактор; вижу ее, когда должен осматривать поля; вижу ее, когда запускаю полив; вижу ее, когда уезжаю с фермы и понимаю, что направляюсь вовсе не к Джессике, а обратно на работу.

– Не могу поверить, что я это делаю, – бормочу я, заходя в интернет в своем кабинете.

Не бывает бега во сне. Я злюсь на себя уже за то, что вообще это проверяю. И злюсь на нее за то, что она так сильно влияет на меня.

Вот только стоит мне ввести слова в строку поиска – и страницу заполняют результаты. Просто нескончаемый поток ссылок, связанных с бегом во сне… Именно в этот момент я понимаю, как сильно хотел, чтобы на мой запрос ничего не нашлось. Как сильно мне хотелось верить, что Оливия сознательно разрушает свою карьеру бегуньи, а вовсе не подвержена чему-то, что никак не может контролировать.

Я не хочу ей сочувствовать – не хочу вообще ничего к ней испытывать. И, думаю, проблема в том, что я уже начал это делать. Я уже пекусь о ее судьбе, и есть у меня смутное ощущение, что добром это не закончится, хотя я понятия не имею, откуда оно взялось.

Я открываю один сайт за другим – и все они посвящены бегу во сне. Кроме того, я обнаруживаю множество форумов для тех, кто также этому подвержен. Это столь многое объясняет… Постоянное изнурение и всю ее академическую историю, которая представляет собой длинную череду разочарований. Я достаю ее личное дело из Техасского университета. Они ведь должны были знать о проблеме, но в таком случае разве могли они просто оставить все как есть? Однако я ничего не нахожу в этих документах. Есть лишь заметки, где обсуждаются ее результаты на соревнованиях и неспособность справляться со стрессом. Подразумевается, что виной всему алкоголь или наркотики, но я не представляю, как они могли всерьез в это верить. Оливия зачастую приходит на тренировки изможденной, однако я ни разу не видел, чтобы у нее проявлялись последствия того или иного опьянения.

Я просматриваю сводки о ее академических успехах, которые оказываются столь же неинформативны: она хорошо учится и в коллективе держится особняком. Но тут мне попадаются три заметки, сделанные вскоре после ее поступления в ТУ.

Первая: «Время 03.42. Студентка бегом пересекла вестибюль и попыталась покинуть общежитие. Охранник уведомил ее о том, что ей нельзя покидать здание, и попытался остановить, но девушка впала в истерику, сумела вырваться и скрылась. Позже ее опознали и проинформировали, что в случае дальнейших инцидентов к ней будут приняты дисциплинарные меры. Студентка утверждала, что ей ничего не известно об инциденте».

Вторая заметка сделана две недели спустя: «В 02.19 студентка бежала через вестибюль и не реагировала на команды остановиться. Была оповещена охрана кампуса, которая впоследствии обнаружила девушку, бегущую босиком в южную часть кампуса. Чтобы ее задержать, потребовалось несколько сотрудников охраны; девушка оказывала сопротивление и, похоже, не ориентировалась ни во времени, ни в пространстве. На место происшествия была вызвана бригада «Скорой помощи», после чего студентку доставили в медпункт университета. Связаться с ближайшим родственником пациента не удалось».

Последняя заметка сделана неделю спустя: «По причине стресса, вызванного тесной средой проживания, студентка запросила и получила стипендию взамен предоставленного ей места в общежитии».

У меня такое чувство, будто мое сердце куда-то провалилось… Оливия годами хранила этот секрет, а когда наконец кому-то открылась, этот человек лишь рассмеялся и сказал, что выгоняет ее из команды… Я опускаю голову, пряча лицо в ладонях. Господи боже. Почему я так сомневался в ней? Почему не предоставил ей хоть каплю доверия? Оливия как проклятая выкладывается на тренировках каждый чертов день. Она в точности выполняла все остальные мои указания, так почему же я был столь одержим желанием избавиться от нее, желанием видеть лишь худшее в ней? Я не уверен, что хочу на самом деле искать ответы на эти вопросы, но точно знаю, что это нужно исправить.

Она живет в худшем районе города из всех возможных. Ее жилой комплекс выглядит так, словно был построен в семидесятых годах и тогда же в последний раз ремонтировался. Как только мы разберемся с ее бегом, я должен вернуть ее в общежитие. Даже мне не по себе в этой части города.

Я стучусь к ней, и Оливия приоткрывает дверь, не снимая с нее цепочку.

– Да? – спрашивает она с пустым взглядом.

– Могу я войти?

Она задумчиво прикусывает губу.

– Я сама выйду, – наконец отвечает девушка.

Она снимает цепочку с двери и, стараясь при этом открыть ее как можно меньше, выходит наружу. У меня создалось отчетливое впечатление, что она не хочет, чтобы я видел, что или кто находится в ее квартире.

– Я чему-то помешал? – спрашиваю я, кивая на дверь.

Она бросает на меня гневный взгляд:

– Да, я паковала свое барахло.

Какая-то часть меня хочет рассмеяться: Оливия не собирается облегчать мне задачу… Думаю, это нисколько не удивительно. Я поворачиваюсь к ней и сжимаю пальцами переносицу.

– Прости за то, что сегодня произошло. Мне не следовало сразу обвинять тебя во лжи.

На ее лице возникает какое-то непонятное выражение – что-то удивленное и мягкое, почти ранимое, – но Оливия быстро его стряхивает. Она опускается на бордюр, и я к ней присоединяюсь.

– С чего такая внезапная перемена? – ядовито спрашивает она. – Осознал, что я твой единственный шанс на победу в забеге через две недели?

– Учитывая, какие отвратительные результаты ты показывала до сих пор, ты действительно думаешь, что я возлагаю на тебя большие надежды? – жестко спрашиваю я.

Это прозвучало грубо, но это правда. И я знаю, что она из тех людей, которые лести предпочитают искренность. Я мог бы сказать ей, что она, вполне возможно, смогла бы выиграть предстоящий забег, что я вижу в ней нераскрытый потенциал, который делает возможным практически все, однако я этого не делаю. Оливия бы все равно в это не поверила.

– Я здесь потому, что… похоже, есть вероятность, что я был не прав.

– Как великодушно с твоей стороны, – бросает она, вскакивая на ноги, – что ты допускаешь вероятность, что я не лгу. Спасибо, что заглянул. Приходи еще, если решишь сообщить, что также считаешь возможным, что я не торгую наркотиками и не травлю детей, а пока – иди к черту.

– Сядь, – рявкаю я, указывая на бордюр. – И перестань все усложнять.

Она продолжает стоять, скрестив руки на груди и сердито глядя на меня, но не уходит.

Я прикусываю губу, даже не зная, с чего начать.

– Как давно это с тобой происходит?

Она стискивает зубы. Этого разговора ей до смерти хочется избежать.

– С детства, – говорит Оливия, слегка пожимая плечами. Будто это что-то незначительное, тогда как, судя по всему, это определяло ее жизнь долгие годы.

– Почему это происходит? – Полагаю, это самый важный вопрос, потому что именно он должен подсказать нам, как это прекратить.

– Откуда мне знать? – спрашивает она в ответ, но наконец опускается рядом со мной на бордюр.

Ее ноги испещрены мелкими царапинами. Врачи «Скорой» сегодня упоминали об этом, однако на тот момент я был слишком зол из-за ее утренней пробежки. При этих мыслях мне становится немного дурно… Теперь, если я когда-нибудь снова увижу, что она в царапинах, или хромает, или обессилена, я не смогу не переживать о том, что с ней произошло накануне.

– Что с твоими ногами?

Ее челюсть снова сжимается.

– Полагаю, я пробежала через кусты, – тихо отвечает она. – Такое уже бывало.

– И ты все равно не просыпаешься?

– Если мне будет достаточно больно, – пожимает она плечами.

Я тяжело вздыхаю. Не знаю, что мне делать с этой девчонкой. Это просто чудо, что она до сих пор не получила серьезных травм.

– Ты к кому-нибудь обращалась? К какому-то специалисту?

– Когда я была маленькой – но от этого становилось только хуже.

Я бросаю на нее озадаченный взгляд, с трудом представляя, как эта ситуация может стать еще хуже.