Текст книги "Братья Лэнгстром. Пробуждение Оливии"

Глава 21

Уилл

Я с облегчением выдыхаю, когда она наконец ложится спать.

Весь последний час мне пришлось притворяться, что я вовсе не напуган случившимся на кухне. Когда она обернулась и оказалась едва ли не прижатой ко мне, со своими огромными глазами и с этими губами, которые способны навевать нежелательные мысли в любое время дня и ночи – и успешно навевают, – я не просто подумал о том, чтобы поцеловать ее. Я собирался это сделать. Какая-то низменная часть меня взяла верх и требовала совершить сотню разных вещей, пока я не пришел в себя.

Я был совершенно не в своем уме.

Вот как она воздействует на меня. Она так воздействует на всех вокруг, насколько я могу судить, но я беспокоюсь конкретно за себя. Дело ведь не только в том, что меня уволят. Дело в том, что это неправильно. Оливия доверяет мне. Она рассчитывает, что я помогу ей справиться с этой проблемой, помогу реализовать ее потенциал, – и в это же самое время я не просто представлял, как целую ее, но и действительно намеревался это сделать.

Она не может больше здесь оставаться. Утром я объясню ситуацию Питеру – как мне и следовало поступить с самого начала, когда я только узнал об этом. Если университет будет поставлен в известность о наличии этих проблем, он станет нести ответственность, случись с ней что-нибудь, – так что, вполне вероятно, ее выгонят из команды… Вот почему я до сих пор не говорил об этом Питеру. И все же, возможно, он сможет придумать иное решение. Может быть, если она согласится на психотерапию, он сможет найти ей компаньонку для ночей перед соревнованиями. Единственное, в чем я уверен, – мне эту роль больше никогда нельзя выполнять.

Заснуть на диване мне удается не сразу. И посреди ночи я резко просыпаюсь, с запозданием понимая, что меня разбудила Оливия, а за то время, пока до меня это доходит, она успевает покинуть дом. Я перелетаю через диван, выбегаю за дверь и спрыгиваю с крыльца, минуя все ступеньки. К тому моменту, как я оказываюсь снаружи, Оливия уже на полпути к конюшне: она буквально летит. С огромным усилием мне удается догнать девушку, однако попытка ее остановить выходит не слишком изящной – это скорее напоминает захват из регби, чем доблестное спасение, – и в результате мы оба падаем лицом на землю. Я перекатываюсь с нее, и Оливия порывается подняться, однако я обхватываю ее поперек туловища, так что ей не сбежать. Она кричит, умоляет и борется со мной. Ее невразумительные попытки освободиться выглядят поистине душераздирающе. Что бы сейчас ни происходило в ее сне, Оливия умоляет так, словно от этого зависит ее жизнь, – и делает она это голосом маленькой девочки.

Я притягиваю ее к себе, не обращая внимания на грязь и траву, которыми мы перепачкались, и крепко обхватываю руками, чтобы она не вырывалась.

– Все хорошо, Оливия! – отчаянно взываю я. – Все в порядке, поверь мне. Никто тебя не обидит. Это всего лишь сон.

Я повторяю это снова и снова, пока в конце концов она не перестает бороться. Глаза девушки закрываются, и мы лежим вдвоем посреди поля, поздней ночью, пока один из нас погружен в глубокий сон. Я осторожно беру Оливию на руки. Ее спокойное лицо, пожалуй, самое прекрасное, что я когда-либо видел. Какой бы красивой она ни была днем, то, что передо мной сейчас, в тысячу раз привлекательнее: в кои-то веки Оливия такая уязвимая и доверчивая. Из всех людей она положилась именно на меня, поверила, что я не причиню ей вреда, помогу ей пройти через это. Я смотрю в ее лицо и понимаю, что завтра ничего не расскажу Питеру. Я как-нибудь справлюсь со своими демонами.

В эту минуту меня заботит лишь одно: чтобы мы смогли справиться с ее демонами.

Глава 22

Оливия

Ранним утром раздается стук в дверь, и ко мне снова заглядывает мама Уилла.

– Проснись и пой! – звонко произносит она. Дороти просто чертовски жизнерадостна для этого времени суток, что в равной степени раздражает и умиляет. – Сегодня твой важный день!

И тут до меня доходит, что я по-прежнему в постели. Я резко сажусь, удивленно глядя на нее.

– Я не бегала ночью?

Нахмурившись, Дороти подходит ближе и вытаскивает из моих волос листик.

– Что это у тебя на футболке? – спрашивает она.

Я откидываю одеяло и оглядываю себя с головы до ног: все мое тело и одежду покрывают следы травы и грязи.

К дверному проему подходит Уилл. Он бросает взгляд на мои колени, которым досталось больше всего, и морщится:

– Прости. Мне, по сути, э-э, пришлось повалить тебя на траву.

Я тяжело опускаю голову на руки. Пару секунд я правда надеялась, что не покидала постель этой ночью. Делать это одной и так плохо, а при свидетелях – еще хуже. Дороти тихо выходит из комнаты, и Уилл занимает ее место рядом с кроватью.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

Я киваю, а затем поясняю со вздохом:

– Просто это так неловко…

Уилл садится на край кровати, зажав ладони между коленями:

– Тебе не из-за чего смущаться.

– Конечно, это совершенно нормально, когда твоему тренеру приходится ловить тебя посреди ночи, чтобы ты не потеряла стипендию. Я тебя не поранила?

– Нет, но я довольно грузно упал на тебя, так что больше беспокоился о тебе.

Я сглатываю. «Пожалуйста, боже, пусть он скажет, что этим все ограничилось…»

– Я сказала или сделала что-нибудь… глупое?

– Не знаю, почему ты так переживаешь, – говорит Уилл, нахмурившись. – Никто не собирается винить тебя за те действия, которых ты даже не осознаешь, – уверяет он, но вообще-то это не отвечает на мой вопрос.

– Просто… Не люблю, когда наружу вырывается та часть меня, о которой я ничего не знаю, – объясняю я. – Я делаю достаточно глупостей, даже когда нахожусь в сознании.

– Ты не делаешь никаких глупостей. – Уилл встает с кровати. – На самом деле, когда спишь, ты куда привлекательнее, чем когда бодрствуешь.

– Так ты думаешь, что я привлекательная? – поддразниваю я, и он потирает затылок.

– Все люди привлекательны. Некоторые больше, некоторые меньше, – ворчливо отвечает он. – Одевайся. Мы выезжаем через десять минут.

Я быстро принимаю душ, переодеваюсь в форму и подхожу к входной двери, где меня уже ждут Уилл и Дороти.

– Спасибо, что пригласили меня, – говорю я Дороти, гадая, нужно ли пожать ей руку или что-то типа того.

Она притягивает меня к себе и обнимает так порывисто, что от удивления я теряю дар речи.

– Мне было очень приятно принимать такую гостью, Оливия, – отвечает она. – Приезжай в любое время.

Кажется, Дороти в самом деле так считает. Она машет нам на прощание, стоя на крыльце до тех пор, пока мы не скрываемся из виду.

– Твоя мама действительно милая женщина, – замечаю я, оглядываясь на ферму. – Как ты умудрился стать таким козлом?

Уилл закатывает глаза, но я чувствую, что он хочет улыбнуться:

– Ты единственная, кто так считает.

– Ты в этом уверен?

– Не совсем, – смеется он.

За время поездки на место соревнований моя безмятежность постепенно улетучивается. Да, я хорошо выспалась этой ночью, но все равно чувствую себя неважно. По прибытии мы обнаруживаем, что сегодняшняя трасса покрыта грязью, поэтому нам предстоит бежать в кроссовых шиповках, что мне совершенно не нравится. Я стискиваю зубы и начинаю нервно расхаживать взад-вперед, прижимая руки к животу и испытывая желание сбежать от всей этой суматохи, которую поднимает моя команда вместе с толпой зрителей.

«Все плохо, все очень плохо… Это новая трасса, и у меня новые шиповки. Вчера вечером я поела. Боже, зачем я только поддалась на уговоры Уилла и поужинала?»

Трасса на этом забеге представляет собой несколько кругов протяженностью в милю каждый. Мы медленно пробегаем круг один раз, чтобы привыкнуть к трассе, и, пока я бегу, конечности кажутся такими тяжелыми, будто на них повесили дополнительный груз. Когда заканчивается знакомство с маршрутом, Питер подходит, чтобы поговорить с нами. Несмотря на мое первоначальное недовольство из-за того, что моим тренером стал Уилл, теперь я начинаю подозревать, что на самом деле он мне подходит больше. Питер дает универсальные советы: не слишком ускоряться, прижиматься к краю трассы на поворотах и не расслабляться, если окажешься впереди. Все это советовал каждый тренер с тех пор, как изобрели кросс.

Когда Питер заканчивает наставления, нас окружают родители, друзья и другие близкие, которые приехали посмотреть на соревнования, и у меня возникает чувство, словно я не могу дышать. Кроме того, их волнение только усиливает дискомфорт в моем животе. Тем временем Николь знакомит меня со своими мамой и папой и спрашивает, путешествуют ли по-прежнему мои родители. При этом Уилл поворачивает голову в нашу сторону.

– Да, – отвечаю я, задаваясь вопросом, почему он слушает наш разговор. – Их не будет весь сезон.

– Должно быть, здорово, – произносит Николь, поворачиваясь к отцу. – Родители Финн путешествуют неделями. Почему бы вам не делать так же?

Ее отец ворчит, что кто-то должен платить за ее частые походы в Macy's, а я ускользаю от своих собеседников, направляясь к полю за нами.

Тут я снова принимаюсь расхаживать из стороны в сторону, крепко обхватывая руками живот. Мне казалось, что, сбежав из компании других людей, я стану волноваться чуть меньше, но это не так. Мне удалось выспаться этой ночью, поэтому сегодня у меня должен был быть невероятный день, идеальный забег – однако этого не случится. Я чувствую это всем своим существом. Теперь у меня есть все преимущества, в которых мне было отказано в предыдущих соревнованиях, – но я все равно облажаюсь. Что тогда будет с моей необоснованной верой в собственный потенциал?..

– Что-то не так, – шепчу я снова и снова, – что-то не так.

В этот момент ко мне подходит Уилл.

– Выглядишь неважно, – говорит он. – Ты в порядке?

– У меня плохое предчувствие. – Я качаю головой. – Тебе не следовало заставлять меня есть. Боже, зачем я тебя послушала? Я провалюсь.

– Лив, у всех бывает дурное предчувствие перед забегом, – посмеивается он. – Это называется «мандраж».

Я опять качаю головой. Он ошибается. Сегодняшний день обещает стать катастрофой. Я это чувствую. Я знаю это.

– Послушай меня. – Он кладет руку мне на плечо, заставляя встретиться с ним взглядом. – Ты. Справишься. Правда справишься. Просто иди – и пробеги собственную гонку. Знаю, Питер сказал тебе не отрываться от остальных бегунов вплоть до самого конца, но я говорю тебе другое. Будь дерзкой. Вырвись вперед, как только почувствуешь, что готова. И выложись на последней миле: после забега у тебя всегда остается что-то в запасе – сегодня же пусти в ход все свои силы.

Я смотрю ему в глаза и чувствую, как в моей тревоге появляется небольшая трещинка, крошечный дефект, допускающий возможность того, что Уилл прав. Признающий малюсенькую вероятность, что на этот раз он знает больше меня.

Мы вместе подходим к старту, и я занимаю позицию. Эрин приятельски пихает меня в плечо:

– У тебя все получится, подруга.

Я бросаю на нее взгляд. Это и ее соревнование тоже, а она беспокоится обо мне… Лучик света в моей груди становится чуть ярче.

– Спасибо, – шепчу я. – Удачи.

Раздается сигнал к старту. Вокруг меня суматошная мешанина, мы все бежим слишком близко, мне в лицо летит грязь из-под ног девушки впереди меня, и в бок прилетает чей-то локоть.

Я пытаюсь сосредоточиться на том, что сказал Уилл, но вместо этого слышу лишь собственные упреки.

«Я чувствую слабость».

«Мне не надо было есть».

«Мне мешают шиповки, это неудобно. Я должна была тренироваться в них чаще».

«На первой миле не должно быть так тяжело».

Однако Уилл – тот самый Уилл, который до сих пор всегда оказывался прав, когда говорил, что у меня что-то получится, или когда критиковал мою длину шага, или короткий финальный рывок, – он верит, что я справлюсь. И я всеми силами цепляюсь за его слова.

«Ты справишься».

Я отгоняю собственные мысли и вместо этого концентрируюсь на том, что мне сказал Уилл. И я лечу!.. Вниз по полю, к лесной опушке. Какое-то время рядом со мной бегут лишь две другие девушки, и когда мы преодолеваем первую милю и я смотрю на часы, то понимаю, что мы втроем просто несемся. Вот почему было так тяжело: мы пробежали первый круг очень быстро, и как бы я в себе ни сомневалась, мой результат говорит о том, что я молодец.

Все правда в порядке. Сегодня у меня есть все, что мне нужно. И, осознав это, я тут же вырываюсь вперед и забываю обо всех, кто остался позади. Я не соревнуюсь с ними. Я соревнуюсь с собой. Я борюсь с желанием замедлиться, с жжением в мышцах, с болью в груди. Когда остается одна миля, я выпускаю всю энергию, что у меня осталась. Я выжимаю максимальную скорость, и со мной по-прежнему все хорошо, когда вдали показывается линия финиша, когда я выхожу из-за поворота и слышу приветственный звон колокольчиков и крики толпы. Вот тогда я понимаю, что у меня действительно получится. Я достигаю финиша и в первую очередь ищу взглядом Уилла. Он уже бежит мне навстречу, ликуя, и что-то в моей груди тоже тянется к нему, как будто мы связаны. Он быстро ко мне подбегает, но затем резко останавливается и просто хлопает меня по плечу.

– Ты это сделала, – говорит он, и я еще никогда не видела у него такой широкой улыбки. – Ты побила рекорд трассы.

Я улыбаюсь ему в ответ, страстно желая сказать или сделать что-то такое, на что я не способна. Я хочу сказать ему спасибо за то, что он верил в меня. Хочу обвить его шею руками и обнять его так, как меня сегодня обнимала его мама.

Вместо этого я просто стою, потеряв дар речи, не в силах озвучить слова благодарности, застрявшие у меня в горле.

Глава 23

Уилл

Я обещал Джессике, что поеду к ней после соревнований, но вместо этого, сам того не осознавая, направляюсь на ферму.

Как и всегда, мама широко улыбается, стоит мне появиться. Меня просто убивает то, как ей должно быть здесь одиноко: она много лет жила в полном доме, и всего за три года он совсем опустел.

– Не ожидала увидеть тебя сегодня снова, – говорит она.

– Просто решил заскочить на минутку, проверить, как там лошади.

Мама хорошо меня знает. И ей известно, что я всегда проверяю лошадей, если мне нужно что-то обдумать. Когда-то для этого у меня было скалолазание, но теперь это кажется эгоистичным, словно я потакаю своим желаниям, тогда как на ферме уйма работы.

– Как пробежала Оливия? – интересуется мама.

Я не могу удержаться: на моем лице расцветает широкая улыбка. Мне приходилось противиться этому почти всю обратную дорогу от соревнований до кампуса.

– Она побила рекорд трассы!

– Я очень рада. Она мне правда понравилась.

Это я и сам понял. Оливия вновь пробудила в ней материнское начало, как какой-то очаровательный малыш. Мама была в шаге от того, чтобы усадить ее на детский стульчик и начать кормить с ложечки.

– На вкус и цвет… – отвечаю я.

– Ну что ты такое говоришь? – Она цокает. – Оливия была очень милой.

По какой-то причине соглашаться с ней в чем-либо насчет Оливии кажется… опасным.

– Она действует мне на нервы. – В ответ на это мама бросает мне настолько свирепый взгляд, какого я давно уже не видел.

– Каким это образом она может действовать тебе на нервы?

– Просто действует, и все.

Вот только… это неправда. Конечно, она по-прежнему ни черта меня не слушает – ни насчет лошадей, ни насчет посуды, ни даже насчет еды. (Хоть сегодня Оливия и не прекращала жаловаться по этому поводу, вчера она съела от силы полпорции.) И все же мне было странно… легко рядом с ней, чего я никак не ожидал. Комфортно. Возможно, именно это так усыпило мою бдительность, что я позволил случиться тому моменту на кухне. Я вспоминаю, как чувствовал ее тело, прижатое к моему, как при этом выглядели ее губы, спелые, словно бы приглашающие, – и я вздрагиваю.

Испытывать к Оливии неприязнь намного, намного безопаснее, чем иные чувства.

Мама склоняет голову набок, изучая меня излишне внимательно.

– Как у вас дела с Джессикой?

Я вздыхаю. Да, Джессика – моя девушка, о существовании которой я то и дело забывал прошлым вечером.

– Нормально. У нас все хорошо.

– Вы уже довольно долго встречаетесь, – замечает она. – Тебе не кажется, что в таком случае должно быть немного лучше, чем «нормально»?

– К чему ты клонишь? – коротко спрашиваю я.

– Просто я думаю, что Джессика относится ко всему этому несколько серьезнее, чем ты, – пожимает плечами мама.

У меня нет никакого желания обсуждать это с кем бы то ни было, особенно с ней.

– Мы встречались совсем не так долго, и мы оба еще совсем молоды. Я уже говорил ей, что еще очень не скоро женюсь.

– Только потому, что ты это сказал, не значит, что она в это поверила, – предупреждает меня мать.

Я направляюсь к конюшне, внезапно осознавая, что в последнее время у меня слишком много вещей, о которых я стараюсь не думать. И все они связаны с женщинами.

Поэтому я с головой погружаюсь в уборку. К тому моменту, как меня покидает беспокойство и я снова начинаю чувствовать себя уверенно, солнце уже садится.

А это значит, что я страшно опаздываю.

Джессика приготовила нам ужин, и он остыл.

Я извиняюсь перед ней, объясняя свое опоздание тем, что мне нужно было поехать к маме; строго говоря, это неправда, однако я ведь не могу ей сказать, что времяпровождение на ферме мне приносит покой и умиротворение, а у нее дома – нет.

– Все в порядке, – отвечает она. – Я его просто разогрею.

Я чувствую себя виноватым и раздражаюсь из-за этого чувства – отчего мне становится еще хуже. Джессика заслуживает кого-то гораздо более внимательного к ней, чем я.

– Тебе необязательно было все это делать… Я думал, мы поужинаем в ресторане.

– Мы не можем все время питаться в ресторанах, – цокает она. – Ты должен чаще принимать мою заботу.

Я чувствую в груди укол беспокойства. В последнее время в стремлении Джессики наводить домашний уют появилось что-то слегка настораживающее. Пару недель назад она даже предложила стирать мои вещи, от чего я отказался. Я миллион раз говорил ей, что не хочу остепеняться. Более того, я даже намекал, что не уверен, захочу ли вообще.

Сейчас у меня впервые возникает тревожное чувство, что моя мама, возможно, была права.

Глава 24

Оливия

Когда в понедельник я прихожу на стадион, то сразу чувствую, как что-то изменилось.

Это первая победа девушек более чем за пять лет, и мы все испытываем воодушевление, обновленную преданность делу. На этой тренировке все выкладываются по полной, задействуют резервы, о существовании которых и не подозревали. Только по окончании занятия, когда мы собираемся вокруг Уилла, это чудесное настроение рассеивается – по крайней мере у меня.

– Финн, если ты снова придешь первой на следующей неделе, мы точно сможем занять как минимум призовое место! – восторженно восклицает Николь.

Это мгновенно вызывает неприятное чувство у меня в животе. Скорее всего, все присутствующие об этом уже думали, но теперь это озвучили вслух, и надежда стала официальной. Им всем нужно, чтобы я пришла первой, и, если я этого не сделаю, они будут разочарованы. Все целиком зависит от меня, а я этого не хочу. Разумеется, Николь права; вероятно, именно поэтому ее слова меня так беспокоят.

– С пятидесятипроцентной вероятностью она просто грохнется в обморок посреди трассы, – фыркает Бетси.

Я тут же срываюсь, мое волнение как всегда сменяется яростью.

– Но если вдруг такое случится, ты ведь подхватишь эстафету, да, Бетси? – едко спрашиваю я. – Ох… Нет, постой: ты же никогда не занимала приличного места, не так ли?

– Хватит, вы, двое, – останавливает нас Уилл. – Оливия, я бы хотел поговорить с тобой минутку. Сейчас же.

Будь Бетси умнее, она бы стерла эту самодовольную улыбку со своего лица, прежде чем я сделаю это за нее.

Пока остальные девчонки расходятся, у меня от злости сжимаются кулаки, и, чтобы не взорваться, я впиваюсь ногтями себе в ладони. Когда команда наконец оказывается вне пределов слышимости, я набрасываюсь на Уилла:

– Ты всегда винишь меня. Но сейчас она начала это, ты же слышал!

Уилл спокойно встречает мой взгляд, ничуть не смутившись такой вспышкой гнева:

– Да, слышал.

– Так почему ты проводишь беседу именно со мной?

– Потому что именно ты вылетишь из команды в случае очередного инцидента, помнишь? Если ты собираешься вести свою команду к победе, тебе придется прикладывать больше усилий. И, может быть, для начала осознать, что Бетси тебе завидует, и не обращать на это внимания.

Я обхватываю голову руками, чувствуя новую волну разочарования:

– Я не хочу вести никакую команду! Я вообще хочу, чтобы все перестали от меня зависеть.

– Я знаю, что ты этого хочешь, – вздыхает Уилл, – но лишь потому, что ты не уверена, стоит ли им на тебя полагаться. А я уверен, Оливия. Я уверен, что стоит. Если я чего-нибудь и добьюсь в этом сезоне – так это заставлю тебя саму в это поверить.

Мои плечи опускаются. Сложно продолжать на него злиться, когда он говорит мне такое.

– Ты мог бы, по крайней мере, время от времени предлагать ей заткнуться.

Уилл одаривает меня легкой улыбкой.

– Иди в душ. И постарайся по дороге никого не избить.

В следующую пятницу он снова встречает меня на машине, чтобы отвезти к своей маме.

– Я точно вас не обременяю? – спрашиваю я, когда Уилл забирает у меня сумку с вещами.

Он придерживает для меня дверцу машины – как будто на мгновение забыл, что я для него всего лишь бремя, и вместо этого воспринимает меня как девушку.

– С чего ты взяла, что можешь нас обременять?

Я отвечаю не сразу:

– Вы столько делаете для меня… Твоя мама вряд ли в восторге от того, что я снова приеду так скоро.

– Садись в машину, – говорит Уилл. – Моей маме ты нравишься. И она очень рада, что ты к ней приедешь.

Я удивленно поднимаю на него взгляд. Сейчас Уилл не врет, я уверена, но в это все равно трудно поверить. Он пожимает плечами:

– Для меня это такая же загадка, как и для тебя.

Когда мы подъезжаем к Дороти, у дома обнаруживается побитая Honda Civic, которую я не узнаю. Я вопросительно смотрю на Уилла.

– Брендан, – произносит он сквозь зубы. – Мой брат.

Из того немногого, что мне известно, сложилось впечатление, что Брендан более непредсказуем, чем Уилл, но с другой стороны – где еще найти кого-то, настолько же предсказуемого? Я видела детские фотографии Брендана: он был милым мальчишкой с озорной улыбкой. У меня такое чувство, что его озорство никуда не делось и что Дороти это нравится, тогда как Уилла изрядно раздражает.

Прямо как и я сама. Так что, вполне возможно, мы с Бренданом поладим.

Мне не приходится долго ждать знакомства с ним. Предмет нашего обсуждения выбегает из дома и набрасывается на своего ничего не подозревающего брата, опрокидывая того на землю. Брендан – более вытянутая версия Уилла. У него такие же льдисто-голубые глаза, такой же легкий загар, такой же широкий рот, но в нем есть что-то мальчишеское, что уже исчезло у Уилла. Брендан вскакивает с радостным воплем и начинает бегать кругами, крича: «По-бе-да! По-бе-да!»

– Брендан, – вздыхает Уилл, поднимаясь на ноги, – перестань валять дурака и поздоровайся с Оливией.

Моргнув, Брендан, судя по всему, впервые обращает на меня внимание.

– Ох, ни фига себе. В смысле, привет! – говорит он, посмеиваясь над самим собой. – Извини, не ожидал тебя увидеть. То есть я знал, что Уилл приведет домой студентку. Я просто не знал, что это будет… Вау… Прости, я сейчас замолчу.

– Прекрасная идея, кретин. – Уилл берет мою сумку и с силой бьет ею Брендана, заставив того пошатнуться.

– Эй! Не смей использовать мою сумку как оружие! – восклицаю я. – Что, если бы в ней была куча бесценных стеклянных предметов?

– Точно, – ухмыляется Уилл, – ты очень похожа на девушку, которая коллекционирует бесценные стеклянные предметы.

– А вот я легко могу представить, что ты коллекционируешь бесценные стеклянные предметы, Оливия, – говорит Брендан с улыбкой.

Уверена, благодаря этой улыбке девушки ему всегда дают. Как и его брат, Брендан безумно сексуален. Как и его брат, он, похоже, прекрасно это осознает.

– Она скорее из тех, кто бьет бесценные стеклянные предметы, – бормочет Уилл. – Отнеси сумку Оливии в мою комнату.

– Вау. – Брендан приподнимает бровь. – Быть тренером совсем не так уныло, как мне казалось.

– Не выдумывай ерунды, тупица, – говорит Уилл, заталкивая меня в дом.

Брендан забрасывает мою сумку в спальню и неторопливо выходит к нам.

– Я иду в Jimmy’s, это бар в городе, – сообщает он мне, полностью игнорируя Уилла. – Ты уже там была?

– Она не станет пить вечером накануне соревнования, – рычит Уилл.

Я ощущаю вспышку раздражения: как будто я планировала согласиться! Когда он наконец перестанет меня недооценивать?

Брендан снова бросает на меня взгляд, награждая еще одной лукавой полуулыбкой.

– Мне необязательно уходить прямо сейчас, – говорит он маме. – Может быть, этим вечером я побуду с вами. По крайней мере, останусь на ужин.

– Я собиралась отложить ужин, чтобы Оливия могла сначала покататься верхом, – отвечает Дороти.

– Круто, я отправлюсь с ней, – говорит Брендан.

В ходе этого разговора выражение лица Уилла сменилось с обычного сурового на нечто куда более мрачное. Сейчас он прожигает своего брата таким свирепым взглядом, который, как я думала, у него был припасен специально для меня.

– Ты же ненавидишь верховую езду, – произносит он, и Брендан ухмыляется:

– При определенных обстоятельствах – отнюдь.