Текст книги "Малуша. Книга 2. Пламя северных вод"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Мальфрид еще немного подремала, но, вновь открыв глаза, обнаружила, что щель полога уже совсем светла. Откинув овчину, она встала, провела рукой по коже, будто проверяя, ее ли это привычное тело. Улыбнулась, ощутив, как влажно и липко между бедер. Волосы еще не высохли.
Было прохладно, и Мальфрид оглянулась, отыскивая свою одежду. Вспомнила, что сорочку и пояс Зари оставила на берегу. Однако, высунувшись из шатра, обнаружила их возле самого полога.
Над Волховом лежал туман, словно сама река укуталась в одеяло, отсыпаясь после ночного безумства. Сверху на нее молча взирало бледное утреннее небо. Было зябко, и Мальфрид хотела поскорее одеться.
Но сначала она снова вышла к воде и умылась, обмыла бедра и вытерлась подолом сорочки. Долго расчесывала спутанные влажные волосы. Странно было заплетать косу – будто налагая оковы на ту силу, что в эту ночь вырвалась на волю и от воли значительно возросла. Вчерашний день и все привычное в мыслях виделись как-то странно – как будто она выросла за эту ночь и смотрит на прежнюю жизнь откуда-то с вершин деревьев. И с каждым новым предметом, который Мальфрид на себя надевала: чулки, черевьи, хенгерок, очелье, накидка, – она будто клала еще один камень в стену между собой и теми стихиями, в которых совершенно растворилась этой ночью.
Из шатра она вышла уже обычной девой – одетой, причесанной, умеющей себя держать. Прошла по тропе к бору, оглянулась. Белый шатер стоял на прежнем месте. А казалось, должен растаять, как видение, едва она его покинет.
По пути к причалу Мальфрид никого не встретила, зато Кальв с отроками уже сидели в лодке. При виде нее все встрепенулись. Мальфрид ступила на причал и пошла к ним; шаги ее по широким плахам отдавались в утренней тишине, как первые звуки вновь сотворенного мира.
Вдалеке за бором заиграл пастуший рожок, словно приветствуя ее.
– Будь жива, госпожа! – Кальв поклонился. – Ты…
Взгляд его упал на громовую стрелку на груди Мальфрид, и отрок запнулся, только поклонился еще раз. Во всем Поозёрье всякий отлично знал эту вещь.
Спрашивать Мальфрид отроки ни о чем, конечно, не могли, но Мальфрид видела в их глазах настороженность. В Хольмгарде никто, кроме Сванхейд, не знал, что именно девушка собирается делать одна ночью близ Волховой могилы, но всем было ясно: она отправилась на встречу с такими силами, о которых лучше не любопытствовать. И встреча состоялась, о чем говорила громовая стрелка в серебре.
Над рекой дул ветерок, понемногу сдергивая со спящего великана туманное одеяло. Когда впереди показался Хольмгард, Мальфрид подняла голову, вдруг сообразив, что на рассвете не шло никакого дождя. Воздух был чист, но полон ощущением воли – подними лицо, и его не усеет холодными каплями. И небо, по мере того как светлело, наливалось все более яркой голубизной.
«Да ведь будет ясный день!» – сообразила Мальфрид, когда лодка подходила к причалу Хольмгарда.
Вдруг она ощутила усталость от бурной и почти бессонной ночи. Глаза слипались. Глубоко втянув свежий воздух, Мальфрид взглянула на небо.
Солнечный луч упал на воду реки и заиграл, перебирая блестящие чешуйки, как будто и сам господин Ящер удовлетворенно потягивался исполинским телом.
Часть вторая
Вторая половина лета выдалась теплой. Разговоры о жертве Волху затихли: в Перыни на вопросы отвечали, что жертва была принесена и господин вод смиловался. Что это правда, всякий видел своими глазами. Вскоре после Перунова дня оратаи начали жать озимую рожь, вскоре затем – сеять. Из хорошо промоченной земли со скрипом полезли грибы, поспела лесная малина, потом брусника. Собирать ягоды – девичье дело, и подруги из Словенска часто звали Мальфрид с собой в лес, но она редко покидала дом. Ей недомогалось, и по утрам она долго оставалась в постели, выходила иной раз лишь к полудню. Словенские знали, что невеста Волха участвовала в обряде изыскания милости Ящера; говорили, что священнодействие утомило ее, оттого и хворает. Многим хотелось ее повидать, но Сванхейд никого к ней не пускала. Старая госпожа твердила Беру, что грядущей осенью непременно заставит его жениться, а до тех пор сама вновь принялась за хозяйство и еще ухаживала за внучкой, как та прежде – за ней.
Косили овес, поспевший заодно с брусникой. Под кровлями изб краснели развешанные гроздья рябины. Журавли собирались на болотах уговор держать, каким путем в Ирий лететь. Однажды днем, когда Мальфрид все же вышла в лес с Бером и челядинками по грибы, она видела удивительное: над болотиной старый журавль учил молодого летать. Две птицы парили над прогалиной, делая в воздухе развороты, снижаясь почти до земли и вновь взмывая ввысь. Молодая следовала за старой, подражая ей. Мальфрид тихо ахала от восхищения: за всю свою жизнь она провела в лесу только две осени и такого ей наблюдать еще не приходилось.
Прошлой осенью она вовсе ничего не видела, кроме пеленок, которые надо было мыть, и дичи, которую надо было потрошить. Если Мальфрид думала о тех днях, ей вспоминались собственные руки – огрубевшие, то в крови, то в золе. Только что миновал год с рождения Колоска, но та Малуша, что жила в избушке медведя, уже казалась ей «одной девкой» из сказки.
Жатва в этих краях заканчивалась чуть ли не на месяц позже, чем в теплой земле Полянской. Но вот все снопы были увезены с полей, в Перыни назначили пир по случаю Дожинок. Все сразу снопы здесь не молотили, хранили урожай в скирдах, обмолачивая понемногу в продолжение зимы, но из обмолоченного было видно, что урожай вышел неплох: где сам-восемь, где сам-двенадцать, а где и сам-пятнадцать. Сванхейд делала запасы: за серебро, скот, хорошие железные изделия покупала рожь и пшеницу у тех хозяев, кто сеял на выжженных делянках и получал до сам-восьмидесяти. Только такие делянки и позволяли запасаться на будущие тощие годы и торговать излишками. Остальным, сеявшим на притеребах, хорошо бы до Карачуна хватило хлеба.
На обряды и угощения в честь Дожинок варяги, не имеющие в волости своих пахотных угодий, не ходили. Зато собрались все старейшины Поозёрья со своими большухами. Осенью не девы, но зрелые жены и самые многочадные матери приносили в дар на Волховой могиле венки из колосьев и величали последний «Велесов» сноп. Сам Волхов идол стоял, обвитый жгутом из колосьев, и до ночи в обчинах звучали голоса, пахло пирогами, блинами из новой муки, жареным мясом, слышалась гудьба гуслей, рожков, сопелок. Жатва – роды земли; те самые бабы, что принимали у земли-матушки ее хлебное дитя, теперь плясали в кругу, пели, ожидая скорых свадеб сыновей:
Он коня седлает, конь под ним играет, Ой ладу-ладу, конь под ним играет. На коня садится, конь под ним бодрится, Ой ладу-ладу, конь под ним бодрится. Плеточкой он машет, конь-то под ним пляшет, Ой ладу-ладу, конь-то под ним пляшет…
Через день после пира к Сванхейд прибежали с причала: приехал из Перыни Дедич и просит допустить его к хозяйкам. Сванхейд велела звать его и послала за Мальфрид. Та только еще встала и была бледна, но все же вышла в гридницу. Она догадывалась, зачем он пришел. С той ночи, проведенной в белом шатре, Мальфрид ни разу не видела Дедича. Да и сейчас ждала с волнением, не зная, как говорить с ним. По человеческому счету меж ними ничего не изменилось, они по-прежнему были друг от друга далеки, как всякая дева из варяжского городца и родовитый жрец из Перыни. Но имелась у нее новость, которую ему пришло время узнать…
Как обычно, Бер сам сошел на внутреннюю пристань и повел Дедича в хозяйский дом. Сванхейд занимала свое почетное сиденье, Мальфрид – кресло пониже возле нее, с рогом, окованным узорным серебром, на коленях. Ита держала кувшин. Когда Бер ввел Дедича, Мальфрид поднялась и протянула рог Ите, чтобы налила вареного меда.
– Будь цел в доме нашем, Дедомил Требогостич, да пошлют тебе боги здоровья и всякого блага! – Встретив его перед очагом, Мальфрид подала ему рог.
Дедич принял его, отпил и наклонился ее поцеловать. Оба они хранили достойную невозмутимость, но все же она ощутила, как губы его слегка дрогнули, легко прикасаясь к ее сомкнутым губам. Обоим казалось: все то, что случилось в воде Волхова, а потом в белом шатре, было вовсе не с ними. Такова суть истинного священнодействия: оно творится на земле и притом на грани иного мира, руками людей, но силой высших существ. Закончив дело, все расходятся: люди – в белый свет, нелюди – к себе. Очень глупо пытаться удержать в душе своей того гостя, что приходит, к счастью для смертных, лишь иногда.
Выпрямившись, Дедич взглянул на кремневую стрелку в серебре, висевшую у Мальфрид на шее. На нее он поглядывал и после того, как Сванхейд усадила его и стала расспрашивать: об урожае, о пире, о том, что говорят люди. Рассказала, что через десять дней сама дает осенний пир, как велось в Хольмгарде по старинному северному обычаю ежегодно, пригласила Дедича и других служителей Перыни. Предупредила, что пир будет особенно многолюдный, приедет много новых гостей. Держалась госпожа просто, по-дружески, всячески давая понять, что желает быть и с Перынью, и с родичами гостя в Словенске в самых лучших отношениях. Дедич отвечал ей охотно и учтиво, но Сванхейд видела по его глазам, что мысли его где-то не здесь. На Мальфрид он смотрел мало, но каким-то образом старая госпожа чувствовала: внимание его сосредоточено именно на ее правнучке. В его взгляде, устремленном на девушку, мелькала тревога – ее бледность, нездоровый вид не прошли мимо его внимания.
Мальфрид в беседе почти не участвовала, а лишь слегка улыбалась, поигрывая Перуновой стрелкой у себя на груди и тем вынуждая Дедича то и дело смотреть на оберег. Улыбка Мальфрид была искренней: ей нравилось видеть горделивый разворот его широких плеч, его яркие голубые глаза, черные брови, изогнутые на верхнем конце, будто крылья хищной птицы, его спокойное лицо, на котором против его воли проступала тайная мысль. Они оба держались так, будто едва знают друг друга. Среди людей их и правда почти ничто не связывало. Две мимолетные встречи на супредках… один краткий разговор в Купальский вечер… Но теперь Мальфрид видела в нем больше, чем прежде, и весь его облик казался ей куда более ярким, значительным и привлекательным.
Но вот наконец, исполнив долг вежливого гостя, Дедич повернулся к девушке.
– Здорова ли ты, Малфредь? – смягчая голос, так что кроме вежливости в нем появилась особая теплота, спросил он. – За все лето ни разу не видел тебя, девки говорят, тебе немоглось. Звали тебя, говорят, и за малиной, и по грибы.
– Это правда, бывало, что и немоглось мне, – без огорчения ответила Мальфрид. – Но это нездоровье скоро пройдет. К осеннему пиру поправлюсь.
– Рад слышать. – Дедич посмотрел на оберег у нее на груди и кивнул: – Мне бы стрелку мою. Дожинки прошли, людям ведомо, что жертва была господину Волху принесена и принята благосклонно. О прежнем деле больше речи не будет. Верни мне оберег мой.
Мальфрид, ожидавшая этой просьбы, улыбнулась и уверенно покачала головой.
– Нет? – Дедич поднял брови, будто спрашивая, не шутит ли она.
Мальфрид еще раз покачала головой, и улыбка ее стала шире. Словно радость рвалась из сердца, бросая лучи на лицо, и золотистые веснушки придавали ее лицу сходство с ликом самого солнца.
– Не верну я тебе стрелку твою, – твердо, как о несомненном деле, ответила она. – Она мне теперь пуще прежнего нужна. До самого Ярилы Молодого. Мне… и еще кое-кому. А как явится на свет Ярила Молодой… тогда и решишь, как быть с твоим оберегом. Может, ведают у вас мудрые, что творить, когда от Ящера дитя родится?
Дедич переменился в лице и подался к ней. Сванхейд, с жадным любопытством за ним наблюдавшая, подавила усмешку; Бер, не такой оживленный, как женщины, молча отвернулся, поджимая губы.
Сванхейд очень гордилась тем, что правнучка унаследовала ее плодовитость; эта гордость своей породой и сейчас отражалась на ее лице. Но Бер в душе считал, что боги напрасно так балуют эту девушку вниманием. Лучше бы они дали ей спокойно выйти замуж за достойного человека, а уж потом посылали одиннадцать детей!
– Даровал господин Волх мне дитя, – внятно пояснила Мальфрид в ответ на изумленный взгляд Дедича. – Понесла я с той ночи… у господина вод. Как начнется весной пахота, так оно и родится.
Дедич откинулся к стене. Ничего невозможного тут не было, но произошедшее требовалось осознать.
– Случалось ли когда раньше, чтобы невеста Волха в свой год дитя приносила? – с любопытством спросила Мальфрид. – От Волха?
Дедич покачал головой:
– Ни при мне… ни при отце, ни при дедах… не слышал я о таком…
– Немудрено, – обронил Бер. – Когда девушку бросают в воду связанной, понести дитя ей будет трудно.
– Это же… – постепенно до Дедича доходила вся полнота случившегося, – Волхово дитя! Божье!
– Да. – Мальфрид гордо выпрямилась. – Отметил меня господин Волх особой милостью своей. Ты первый, кто об этом проведал. Сам и решай, кому, как и когда объявить. А мы пока таить будем, как оно и водится. И оберег твой… – она положила руку на громовую стрелку, – мне сейчас больше нужен, чем тебе.
Никто из ныне живущих не помнил такого случая. Только в сказке про девку, что жила на дне реки с ужакой, у четы рождались дети и выходили играть на бережок, где порой и заставали их земные бабка с дедом. А росли эти сказки из памяти тех дев, что уходили в свадебном венке на дно Волхова, и родичам их оставалось лишь бродить у берега, надеясь, что если не сама дочь, то хоть дети ее выглянут к ним из подводного дома… От той, что спустили в воду последней, четырнадцать лет назад, весточек пока не приходило.
Дедич не находил слов; во взгляде его, который последовал за рукой Мальфрид к ее груди, налившейся еще пышнее за эти два месяца, что он ее не видел, вспыхнул прежний огонь. Получив такое доказательство, что та ночь ему не привиделась, он узнал в этой опрятно одетой и причесанной деве ту безумную русалку, целовавшую его среди волховских волн. Даже Сванхейд, повидавшая всякое, не сводила с него глаз, пристально наблюдая за игрой чувств на его лице. При всем его умении владеть собой не хватало сил. Он узнал сразу слишком много. У Мальфрид будет дитя. У господина Волха будет дитя от живой земной девы! Через семь месяцев, к началу Ярилиных дней, на белый свет родится чадо с божественной кровью в жилах! Это было куда больше того, чем тепло и солнце для созревания хлебов. Даровав людям свое дитя, господин Волх дал знать, что остался поистине доволен жертвой, и обещал племени поозёрскому процветание на многие годы.
И он, Дедич, способствовал появлению на свет божьего дитяти. Такое сразу выдвигало его на особое место среди прочих жрецов. Как мужчина и как служитель богов он не мог не испытывать восторга и гордости. Но осмыслить все это сразу было никак нельзя.
– Ты смотри… – Дедич подался к ней. – Береги его. Нам пока и в толк не взять, что нам боги с тем чадом посылают…
– Поживем – увидим, – улыбнулась Мальфрид с такой спокойной мудростью, будто была в три раза старше своих лет.
Ей уже случалось его удивить: и в лодке в Купальский вечер, и на той луговине, где они заключили свой тайный уговор, и в ту ночь на Волхове. Теперь Дедич уже не удивлялся ей. Лишь отмечал: дева из Хольмгарда – истинная избранница богов, она будет достойна и этого нового урока, что назначила ей судьба.
Он встал, собираясь уходить; поклонился Сванхейд, ответил на прощальный поклон Бера. Потом шагнул к Мальфрид. Она улыбнулась, тоже собираясь скромно поклониться, но эта ее улыбка – ласковая и вместе с тем полная уверенной гордости – перевернула ему душу. Забыв о прочих хозяевах дома и о челяди, что таращила на них глаза со всех сторон, Дедич шагнул к Мальфрид, взял ее лицо в ладони, приподнял и припал к ее губам долгим горячим поцелуем. Боги богами, но он не мог сдержать восторга от того, что его страсть принесла чудесный плод.
Мальфрид, не противясь, ответила ему. Они будто сбросили чары забвения и узнали друг друга. Еще три четверти года, пока она – невеста Волха и теперь вот будущая мять божьего дитяти, она не может принадлежать никому из земных мужчин. Но этим поцелуем они без слов сказали друг другу: та ночь не прошла для них бесследно. Она изменила многое, и для них двоих тоже.
* * *
Не требовалось раскидывать руны, чтобы предсказать: это будет последний день, пока тайной владели только домочадцы госпожи Сванхейд. Из Перыни новость почти мигом перелетела в Словенск, а оттуда пустилась в путь по городцам и весям. Везде она вызывала сперва оторопь, а потом восторг. Поскольку принесли ее жрецы Перыни, никто не смел усомниться, что дитя даровано девушке из Хольмгарда самим Волхом. Вместо того чтобы принять смерть, как ей предрекали, она принесла в белый свет новую жизнь! Все жаждали на Мальфрид поглядеть, по вечерам заново припоминали старые сказки про князя-ужаку и его жену; жены завидовали мужам, которые пойдут к Сванхейд на осенний пир.
Вторая беременность правнучки порадовала Сванхейд, но не могла отвлечь от других забот. Посадник Вестим не раз приезжал в Хольмгард и совещался о чем-то вполголоса с хозяйкой, с ее внуком и с Шигберном. Посадника не столько тревожил грозящий словенам неурожай, как отказ Сигвата собирать с Луги войско для Святослава. А Сигват не намерен был склоняться перед княжеской волей. Сванхейд и сейчас едва не тряслась от злости, вспоминая, как племянник пытался натравить словен на Мальфрид в надежде, что она впихнет ему в руки желанную награду, лишь бы спасти девушке жизнь.
– Напугать и обозлить людей легко, а вот успокоить их потом куда труднее! – говорила она. – Даже пусть бы я согласилась на это обручение, а он не смог защитить нас и сгинул бы с нами вместе? У него не хватило ума о таком подумать, потому что даже свои выгоды он видит только прямо перед носом. А меня ничуть бы не утешило, если бы его занесло в пасть Хель вместе с нами всеми!
– Если дорогой дядя Сигват еще раз сюда пожалует, я его скину с причала в Волхов, – с мрачной уверенностью обещал Бер.
– Что сказал Ингвар ладожский обо всех наших делах? – спросил Вестим, когда приехал к ним в первый раз после возвращения Бера.
– Сказал, что если дело дойдет до вооруженных столкновений, то он сможет дать нам человек сто, если купцы еще будут за морем, и до двухсот, если они уже вернутся.
– Но он согласен выступить на нашей стороне?
– Ингвар сидит на верхнем конце Восточного Пути. Ему выгоднее, если тот весь в одних руках. Его имя внесено в договор о торговле с греками, но будут ли его люди вписаны в очередную грамоту и пойдут ли его товары в Царьград – зависит от Святослава, а не от Сигвата.
– Ох, «в распре кровавой брат губит брата»! – Сванхейд вздохнула. – Слишком долго я живу – того гляди дотяну до конца мира. Хотелось бы мне улечься в мой короб от повозки раньше, чем я увижу, как мой внук бьется со своим же двоюродным дядей!
– Ну, если среди конунгов такого никогда не бывало, то я хотя этим нововведением прославлюсь! – усмехнулся Бер.
Однако все хотели, чтобы княжий приказ исполнялся мирным путем. Посоветовавшись со своей дружиной, Вестим предложил Сванхейд пригласить к себе на осенний пир старейшин тех волостей на Луге, с которых Сигват собирает дань. Это был и более приличный, и более безопасный способ донести до лужан княжескую волю и получить их ответ, чем отправляться туда с дружиной под угрозой столкнуться с Сигватом.
– Это мудро, – сказала Сванхейд, подумав. – До меня не раз уж доходили слухи, что Сигват увеличивает дружину к этой зиме. Набирает и вооружает людей. Поэтому соваться в его владения тебе самому было бы неосторожно.
– И будет лучше, если мы всем лужанам сразу напомним, что у них есть князь и его зовут не Сигват.
– Куда лучше было бы, – Сванхейд едва удержалась, чтобы не похлопать Вестима по красной греческой шапочке, как если бы он тоже был ей внуком, – если бы мы могли показать им их настоящего князя. Если бы они услышали это из его собственных уст!
– Радимичи! – Вестим развел руками. – Они с Олеговых времен, как кость в горле, сидят между северянами, смолянами и полянами, а дани Киеву не платят! Князь, я вам уже рассказывал, было сунулся туда, но узнал, что у князя Огнивита договор с вятичами, а двоих сразу их не возьмешь. В эту зиму он собирается туда снова. И пока он не решит что-то с радимичами, он не пойдет на богов с теми, кто и так уже полтораста лет подчинен его роду.
– Даже скотина разбредется, если за ней не смотреть. Я думала, мой сын Ингвар и его наследники хорошо распорядятся Восточным Путем, когда он весь окажется в их руках. А вышло, что этим самым я заронила в их души жажду бесконечных завоеваний. Святослав думает, будто живет в саге, и соперничает с Иваром Широкие Объятия!
– Но дроттнинг! Ты же знаешь, как хорошо нам будет, если Святослав выйдет на Волжский путь.
– Хорошо. При условии, что этот наш конец веревки не ускользнет у него из рук.
На дядю Сигвата Бер затаил нешуточную злобу.
– Это он виноват во всем, что с тобой случилось! – доказывал он Мальфрид. – Если бы ему не вздумалось пугать словен неурожайным годом и наводить на мысли о жертве, тебе не пришлось бы… решиться на то, на что ты решилась, лишь бы избежать смерти. Расчет был отличный, кто бы спорил! Многие девы согласились бы выйти за Добро́ту, лишь бы их не утопили! Но и ты мудра, как сама Фригг. Ни один мужчина, если он хоть на что-то годится, не отказался бы сам принять невесту от имени Ящера, вместо того чтобы бросать ее в воду со связанными руками.
– И теперь Дедич – наш лучший друг, – лукаво улыбалась Мальфрид.
– Ну еще бы! Он же мужчина, а не бревно дубовое!
– А Сигват оказался посрамлен своим же хитроумием!
– Сигват пусть теперь сам себя за задницу укусит от злости, но что случилось, то случилось. И это его вина!
Мальфрид слушала Бера, но не разделяла его досады из-за того, «что случилось». Напротив, была весела и довольна, насколько ей позволяли почти ежедневные тошнота и слабость. Но Бер при мысли об этом не мог избавиться от глухого раздражения. Второй внебрачный ребенок!
– Да послушай, я же собираюсь родить для словен маленького бога! – утешала его Мальфрид. – И меня здесь будут всю жизнь почитать как живую богиню. Даже и с Сигватом нам теперь окажется справиться куда легче, потому что все словены станут нашу руку держать!
– Ты как будто даже рада!
– А чего мне бояться? Во второй раз рожать легче, да и теперь я не одна в глухом лесу. Со мной будет Сванхейд, а захочу – мне привезут по самой мудрой бабке из всех словенских городков! Как будто я королева!
– Все-таки лучше бы ты сначала вышла замуж!
– Но я не могу выйти замуж, пока остаюсь невестой Волхова. А когда костяная стрелка укажет на кого-нибудь другого… тогда увидим, что будет.
Бер только крутил головой, не загадывая так далеко. Да и Мальфрид тоже: сперва ей придется пройти через темные воды Нави, откуда Суденицы извлекают всякое дитя. Она твердила себе, что Сванхейд благополучно родила одиннадцать детей, а ее собственная мать – семерых (если их не стало больше с тех пор, как она рассталась с Предславой).
Понимая чувства Бера, Мальфрид скрывала от него, что и в самом деле рада своему положению. В первый раз она едва понимала, что с ней происходит и к чему приведет. А теперь была счастлива убедиться, что может плодоносить и дальше. Княгиня Эльга после первого ребенка целых двенадцать лет дожидалась второго, а у нее новое дитя получилось так легко! Одно, другое, третье – они будут выскакивать из нее, словно горошины из стручка. Мальфрид беззвучно смеялась, воображая себя спелым стручком, едва не лопающимся от круглых налитых горошин. Закрывала глаза и пыталась мысленно увидеть этого второго мальчика. Наверное, у него будут такие же голубые глаза и черные брови, как у Дедича…
Однако Бера тревожило и еще кое-что.
– А ты уверена… – однажды все же начал он.
– В чем? – Мальфрид положила руку на живот. – Как день ясен! Нет сомнений!
– Я не о том. Раз это был не Дедич, а сам Волх, как вы говорите…
– Так что?
– А у тебя точно не родится дракон?
Мальфрид лишь сморщила губы, чтобы не улыбнуться.
* * *
На Сигвата госпожа Сванхейд рассердилась не на шутку; обсуждая с посадником приглашение лужских старейшин, она настояла на том, чтобы они были ее гостями, а не Вестима. Прекрасно понимая, как уязвит племянника это приглашение и переговоры с его данниками, она не упустила случая отомстить за события вокруг Мальфрид. К тому же лужские старики знали ее гораздо лучше, чем Вестима: посадник появился тут несколько лет назад, а о госпоже Свандре из Холм-города лужане слышали еще с тех времен, как Олав одолел Синеуса, их прежнего господина.
Лужане прибыли в Хольмгард, когда до пира оставалось два дня. Пустившиеся в путь от низовий своей реки, они постепенно собирали соплеменников со всех ее пятнадцати волостей, чтобы вместе одолеть путь до Волхова. У Новых Дворов их встретил Вестим и, послав гонца госпоже Сванхейд, проводил через мост на правый берег, к Хольмгарду. Приехало с полсотни человек: каждый из старейшин захватил с собой кто брата, кто сына, кто пару челядинов для помощи в пути. Сванхейд разместила гостей в дружинных домах у себя на дворе, которые после отъезда в Смоленск Тородда остались почти пустыми.
Первый день лужане употребили на баню и отдых. На второй в гридницу, где они доедали утреннюю кашу, вошел Вестим.
Вслед за ним появилась госпожа Сванхейд и прошла к своему сиденью. Ее присутствие было важно: хоть лужане сто лет платили дань сперва тем варягам, из которых последним был Синеус, потом Ветурлиди, потом его сыну Фасти, а потом брату последнего Сигвату, они знали, что наиболее влиятельным и могущественным среди волховской руси является род из Хольмгарда. И то, что сейчас этот род возглавляет старая женщина, почти не умаляло его силы в глазах людей. Уже очень давно владыки Хольмгарда воплощали высшую власть в землях от Ильменя до Нево-озера, и сгорбленная фигура Сванхейд с ее пристальным взглядом выцветших голубых глаз вобрала в себя всю память о былой тысячеклинковой мощи. В синем платье с золочеными застежками, на высоком резном сиденье, на подушке, обшитой куницей, Сванхейд выглядела праматерью всех князей русских, былых и грядущих. Глядя на нее, каждый вспомнил ту старуху в лесной избушке, о которой был наслышан с детства, какими бы именами ее ни называли в разных племенах. Только эта старуха подпиралась не костями и черепами, а варяжскими мечами и греческим золотом.
С одной стороны от Сванхейд сидел Бер, с другой – Вестим, с его пушистой рыжеватой бородкой и в красной греческой шапочке, обшитой золотным тканцем. Оба были в цветных кафтанах с шелковой отделкой, с дорогими мечами-корлягами на ременной перевязи. Бер родился здесь же, да и Вестим недалеко – в низовьях Ловати, близ южного берега Ильмень-озера. Но, только увидев их двоих перед толпой лужских старейшин в белых насовах, каждый сразу понял бы: это люди другой породы. В жилах Вестима не нашлось бы ни капли норманнской крови, но по всем своим понятиям он был гораздо более свой для Бера, чем для сидевших перед ним лужан.
Появилась Мальфрид в голубом платье, прошла вдоль столов, разливая пиво по чашам и рогам и тем выказывая уважение хозяев к гостям. Вестим поднялся, чтобы приветствовать ее поцелуем; быстрый пристальный взгляд, украдкой скользнувший по ее стану, открыл ей, что и посадник не остался равнодушен к вести о грядущем «божьем дитяти». Лужане провожали Мальфрид оценивающими взглядами – редко увидишь так богато одетую девушку, – но, видимо, до них великая новость еще не дошла, и все их внимание было сосредоточено на Вестиме и Сванхейд.
– Поднимем, люди добрые, чашу на богов, на дедов и на доброе согласие наше! – начал Вестим, встав на ноги с большой серебряной чашей в руке.
Сейчас еще было не время пить из кругового ковша: это не жертва и не принесение обетов. Сванхейд наблюдала, как лужане пьют. Некоторые лица прояснились, на некоторых осталось настороженное выражение. Двое или трое даже понюхали пиво в своей чаше, прежде чем приложиться. Большинство лиц были довольно молоды: едва ли все это – старейшины своих волостей. Скорее, старшие сыновья и младшие братья, которых снарядили разузнать, чего хотят русы от лужан. И русам не очень-то доверяют, отметила Сванхейд про себя. Уж не дошли ли до них слухи о «кровавой страве», когда над свежей могилой Ингвара на поминальном пиру были перебиты с полсотни древлянских старейшин? Двенадцать лет миновало, слухи могли разойтись. Вот один мужик подтолкнул локтем соседа, который все еще нюхает, и кивнул на Вестима: воевода из того же кувшина пьет.
Ну что ж, подумала Сванхейд. Если бы я захотела без хлопот подчинить себе Лугу, то это был бы умный ход: собрать всех старейшин, напоить на пиру, а потом перебить спящих. Многие хитрецы, как рассказывают, прибегали к этому приему. А потом двинуть вперед дружину, пока на Луге жители остались без вождей и не опомнились от ужаса. Невестка, Эльга киевская, именно так покорила землю древлян. Но Святослав хочет найти в лужанах соратников, а не рабов. Поэтому проливать их кровь он не станет, если только его к тому не вынудят.
– Господин мой, Святослав киевский, приказал мне собрать вас, лужане, и донести слово его княжеское, – начал Вестим, когда все отпили и снова сели.
– Если желает Святослав с нас дань брать, то с варягами нашими пусть сам решает! – тут же выкрикнул один из гостей, средних лет мужчина, с широким продолговатым лицом, с высоким лбом, огражденным залысинами в блекло-русых волосах, с легкой сединой по сторонам русой бороды. Рот он держал скобкой, будто заранее был недоволен. – Мы двоим платить не согласные!
По рядам сидящих за двумя столами прокатился легкий ропот: видимо, именно такая возможность беспокоила лужан по дороге к Волхову и обсуждалась ими меж собой.
– И в мыслях не было насчет дани. – Вестим мотнул головой. – Иное у нас дело. Святослав хоть и молод, но Перуном любим превыше всех людей. В тринадцать лет он уже в боевое стремя встал и войско повел на землю Деревскую, мстить за гибель отца своего, Ингоря. Ходил он и на волынян, на бужан, на дреговичей, на угличей, с греками и с хазарами схватки имел и через все невредим прошел. Отец его славу великую стяжал в царстве Греческом, и по се поры у руси с греками мир и дружба, и товары греческие всевозможные по всей Руси расходятся. Видали вы у себя на Луге паволоки греческие? – Вестим неприметно расправил плечи и выпятил грудь, чтобы ярче заблестели полоски узорного желтого шелка на груди светло-зеленого, как молодая травка, кафтана.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?