Текст книги "Свенельд. Янтарный след"

Снефрид отшатнулась. Хлёдвир сел и увидел перед собой Асварда и Кетиля, изумленных не менее, чем когда пришли.

– А вы чего… – Хлёдвир оглядел шатер, не понимая, зачем возле него такое собрание.

Потом он оглядел себя, и на его лице отразилось такое же изумление. Он живо одернул сорочку, приводя себя в приличный вид, и уставился на Снефрид.

– Ты чего сюда пришла?

Она молчала, испытывая разом облегчение и смятение.

– А вы чего явились? – Хлёдвир перевел взгляд на двоих фелагов. – Что такое?

– Д-да вот… – Асвард дернул ртом, пытаясь ухмыльнуться. – Пришли…

– Пришли посмотреть, как ты рожаешь, – тоже ухмыляясь, подхватил Кетиль. – Чтобы такое с мужчиной случилось, не каждый день ведь увидишь.

– Я – чего? – Хлёдвир встал на колени.

– Как ты рожаешь, – повторил Асвард. – Ты с рассвета вопил и стонал на весь остров. Кричал, что умираешь от схваток. И не мог угомониться, пока не велел надеть на тебя эту штуку, – он показал на пояс, – и воззвать к дисам!

– Повивальные руны не успели… – добавил Кетиль и зашелся хохотом.

Хлёдвир взглянул на пояс, еще обвивавший его стан, сорвал и отшвырнул его, будто змею.

Снефрид торопливо схватила пояс и вылетела из шатра. Она мчалась, изнемогая от смеха, обрадованная тем, что дикий морок отпустил Хлёдвира, и напуганная той силой, что его навела.

Ворвавшись к себе в шатер, она упала на колени, закрыла лицо руками, продолжая дико хохотать от потрясения. Ни Старуха, ни мертвая «повитуха альвов» оказались ни при чем. Слава Фрейе, что к самой Снефрид украденный «пояс рожениц» вернулся не такой дорогой ценой. Что от нее не потребовали поссорить Асварда с Кетилем и свести их в смертельной схватке!

Остаток этого дня Хлёдвир из шатра не показывался. Весь корабельный стан негромко бурлил, обсуждая это происшествие. Люди Асварда и Кетиля ходили в Хлёдвиров стан, надеясь выяснить подробности.

– Я ему говорю: покажите Слейпнира! – давясь от смеха, рассказывал у костра Вегейр Щепка, один из людей Лейви. – А он мне: сейчас дам в глаз, сам увидишь!

Вегейр хохотал, явно не огорченный этим недружественным предложением.

– Какого Слейпнира? – спросила Снефрид, не понимая, при чем здесь восьминогий жеребец Одина.

– Да парни говорят, тамошний стюриман вчера Слейпнира родил!

– Но почему Слейпнира? – Снефрид еще шире раскрыла глаза, невольно вообразив новорожденного жеребеночка-паучка.

– Да парни не знают другого такого случая, чтобы мужчина кого-то родил, кроме Локи, когда он родил Слейпнира, – пояснил ей ухмыляющийся Лейви.

– Но он же тогда был в облике кобылы…

Лейви развел руками: другого объяснения все равно не было, но разговоры про «Спейпнира родил», перемежаемые хохотом, не унимались, изрядно веселя дружины, скучающие в непогоду от бездействия. Даже случилось несколько драк: люди Хлёдвира принимали эти насмешки и на свой счет, позор стюримана, оказавшегося «мужем женовидным», падал на всех.

* * *

Асгард

…Старость медленно сползала с меня – как зима неохотно уходит в позднюю, затяжную весну. Каждое утро моя кожа делалась светлее и мягче, морщины разглаживались, спина распрямлялась. Асы часто приходили посмотреть на меня, но не приближались и разговоров не затевали – моя участь уж слишком ужасала их, бессмертных и вечно молодых. Состариться для них было хуже, чем даже умереть – недаром они так дрожат за свои золотые яблоки. Фулла, добрая девушка, жалела меня и давала мне работу полегче. Она рассказала: в Асгарде считают, что это Один наложил на меня чары старости. За что – мнения расходились. Мужчины говорили – за то, что не поддалась ему. Женщины – за то, что пыталась его соблазнить. А Локи, конечно, утверждал, что это и есть мой подлинный облик, а молодость и красота была мороком, который чары Одина совлекли с меня. Но мне было все равно, что они болтают. Я знала, зачем я здесь, и ждала своего часа.

И вот этот час настал. Тревожно прозвучал у ворот рог Хеймдалля – войско ванов шло на приступ! Мой отец и брат возглавляли его, чтобы вернуть мне свободу.

Все население Асгарда устремилось к воротам – сами асы и те эйнхерии, кого Один успел заманить к себе. Я побежала вместе со всеми, но не к воротам, а взобралась на вал с внутренней стороны. Отсюда мне все было видно. О, войско ванов напоминало море! Бесчисленные воины, ваны и альвы, наши родичи и верные союзники. Многие приняли звериный облик, в котором удобнее сражаться, все были вооружены. Оружием асы не уступают моему племени, даже, пожалуй, превосходят – это ведь они придумали оружием добиваться славы. Мечи, копья, стрелы асов были вызолочены, изукрашены узорами, кольцами, драгоценными камнями, рунами, многие имели волшебные свойства. Но я не сомневалась: против ванов им это не поможет. Мои сородичи обладают силой, заключенной в них самих – самым сильным из нас вовсе не нужно никакого оружия.

Первым к воротам мчался мой отец, а скакуном ему служило… море. Имея облик громадного моржа, он восседал на исполинской волне, а под ним кипел шторм – яростные серые волны, одетые белой пеной, бурлили и неслись с неистовой скоростью. Против мощи гневного моря не устоит ничто – и едва мой отец ударил в ворота, как они треснули и распахнулись. Море устремились внутрь, а за ним хлынули все прочие ваны и альвы. Тюлени, лебеди, киты и морские единороги следовали сразу за моим отцом, далее шли те, кто имел человеческий или звериный облик. Всякий, кто сталкивался с этой волной, переставал существовать как боец – волны сбивали его с ног, поглощали, крутили и несли, легкого и беспомощного, будто щепку, вода врывалась в рты и заглушала крики. Они пытались бороться – но кому же под силу побороть волны?

Сражение закипело по всему Асгарду. На Поле Света бушевало море, а морж-великан крушил своими клыками каждого, кто осмеливался к нему приблизиться. Асы очень ловко обращаются с оружием, но мои сородичи отвечали им то ударами ветра, то бросками водяных потоков. Иной раз под асами расступалась земля и поглощала их – так улетел за пределы Асгарда Тор с его молотом, пытавшийся одолеть моего брата. А то перед кем-то из них вдруг вырастало дерево, цепляло ветками и уносило на вершину, так что даже вопли оттуда не были слышны.

Мои сородичи теснили асов, и уже все Поле Света близ Чертога Радости было в наших руках. О́дин с эйнхериями еще сражался у ворот Башни Врат. На него наступал Вёлунд – конунг альвов, и рядом бились четверо его сыновей.

Настало мое время. Обо мне никто даже не думал, но теперь, когда сам воздух был напоен силой ванов и мощью наших чар, я стала почти прежней. Сохраняя старушечий облик, чтобы не привлекать взгляды друзей и врагов, я почти вернула прежние силы. Мой золотой жезл-веретено сам появился в моей руке. Я простерла его к Башне Врат и запела.

Мой голос летел к Одинову войску, как ветер, оплетал невидимой сетью – золотой и неразрывной. Один за другим эйнхерии падали, скованные чарами. Руки и ноги их наливались тяжестью, веки сами собой опускались. Они падали и оставались лежать, неведомой им силой пригвожденные к земле. А я все пела, все громче, все сильнее, и сама сила ветров и морей изливалась из моей груди, наполняя голос ослепительным сиянием. Сияние это заливало весь Асгард, придавая сил утомленным ванам и отнимая у асов последние крохи мощи.

И вот наконец Один увидел меня. Сквозь шум битвы, сквозь кровавую пелену в глазах он услышал меня. Умереть он не может – даже от руки вана или альва, – но сыновья Вёлунда почти зажали его щитами, притиснув к стене башни; он отступал, спотыкаясь о бесчувственные тела эйнхериев. С головы до ног он был забрызган их кровью, словно в тот день, когда пронзил себя копьем ради обретения силы. Огромный шрам в середине груди напоминал о том дне, как несмываемая печать, его сила и его проклятье, знак вечного пребывания между жизнью и смертью. Он пытался призвать свои силы – шрам на его груди принимал очертания то одной руны, то другой, наливался то цветом крови, то цветом огня, то чернотой бездны.

Меня он видел, как пятно яркого света, и этот свет сам притягивал его взор. Он понял, что я – причина его поражения, и удар его ненависти был для меня слаще, чем самая пылкая любовь.

Он извернулся, отскочил, чтобы получить простор, замахнулся – и метнул свое копье. Не в Вёлунда – в меня. Но его сила была на исходе, а моя – на высшей точке расцвета. Копье ударилось о невидимую стену и упало наземь, не долетев до меня трех шагов.

Тут же миг сыновья Вёлунда налетели на него, опрокинули, навалились, щитами прижимая к земле. Ему ничего не оставалось, кроме как сдаться.

Не видя его больше, я сделала три шага вперед и наступила на копье. Оно содрогнулось, как живое, как змея, что пытается ужалить из-под ноги, и по моей крови пробежала молния его огненной силы. Но, слишком слабая, чтобы причинить вред, она лишь сожгла остатки собственных его чар. Старушечий облик наконец треснул и рассыпался легким прахом. Я стояла на валу Асгарда, видная всем, белая и сверкающая, как звезда. Мои волосы цвета золота от избытка силы простирались во все стороны, как лучи от солнца, а глаза сверкали бирюзовой голубизной моря, такой чистой и яркой, какой она бывает только в самых сладких снах…

* * *

После битвы асов и ванов, что завершилась победой моих родичей, несколько лет во всех светлых мирах царило благоденствие. Везде появлялись святилища в честь моего отца и матери, да и нас с братом. Весной светило солнце, летом в нужные сроки шли дожди, зимы были мягкие и снежные. Урожаи выдавались отличные, ни один охотник или рыбак не возвращались с пустыми руками, мед сам вытекал из пчелиных гнезд в дуплах деревьев. Скот плодился, у людей рождалось много детей, и даже альвы изрядно умножили свой род, не похищая младенцев и женщин у смертных.

Для асов это время было не таким радостным. В Мидгарде царил мир, никто не жаждал воинской славы, боевое оружие ржавело, заброшенное. Эйнхерии угрюмо пили, почти не пополняясь в числе, Одиновы валькирии заскучали, и иные даже пришли проситься ко мне назад. Зато дисы и норны трудились не покладая рук. Асам стали приносить мало жертв, и они приуныли. Асгард выглядел так, как и положено селению, захваченному и разбитому морскими волнами – кругом одни обломки, иные здания, подмытые, рухнули, везде песок, камни, ракушки и сохнущие водоросли. Пованивало тухлой рыбой.

Иные из моих сородичей говорили, что нужно забрать всех богинь к себе, а уцелевшие чертоги Асгарда разрушить до основания – пусть асы собирают свои затупленные топоры и ржавые мечи и убираются, откуда пришли! Но мой отец слишком мудр для столь простого решения. Он знал, что такое асы – они хоть и ближе к небу, чем к воде, но пробьют себе дорогу, как река, заваленная песком. Рано или поздно они вернутся – и кто знает, когда, в каком обличии, каких союзников приведут с собою? Нет, он решил, что нам нужно заключить с ними справедливый мир и установить договор, по которому каждый будет владеть своей частью мира и не вмешиваться в чужие дела.

Все мы не раз собирались в Чертоге Радости – кое-как вычищенном. Старые престолы пока вынесли – они нуждались в починке, – и справа на длинных скамьях сидели асы, а слева – ваны. Каждый народ возглавлял его вождь: с их стороны Хёнир, с нашей – мой отец.

Первым делом я потребовала разрешения того спора, который меня сюда привел.

– О́дин незаконно присвоил себе титул Отца Павших! – говорила я, и от негодования мои глаза были черными, а платье – цвета багряных лепестков сон-травы. – Он нарушил равновесие и неизменный ход возрождения, он начал делить умерших на достойных и недостойных. Лучших – кого признает достойным – он забирает себе. А худшие, запятнавшие себя злодейством, бесчестьем и предательством, они куда деваются? Их забирает его темный побратим, – я повернулась и указала на Локи. – И поселяет в Хель, отдает под власть своей дочери. Для чего? Скажите мне, асы, для чего собирается это войско мертвецов?

– Скажи ей, брат, – обратился к Одину Хёнир.

О́дин на этих собраниях сидел в самом дальнем углу, прячась в тень – как и полагается тому, кто есть тень разума, грань между светом и тьмой. Стыдясь поражения, он обзавелся серой шляпой и надвигал ее на лицо и кутался в серый плащ, так что порой, сидя неподвижно, совсем сливался с тенью. Силы его еще не восстановились, и он имел вид седого старца с морщинистым лицом.

– Я говорил с моей матерью, – неохотно ответил Один. – Она давно мертва и теперь она – пророчица в мире мертвых. Она сказала, что когда-нибудь мир погибнет, что дети Локи погубят его. Чтобы выдержать этот бой и сохранить надежду на возрождение, я собираю мое войско Валгаллы. Для этого мне нужны отважные герои, лучшие из лучших. Для этого я учу людей желать славы и стремиться к подвигам. Необходимо отобрать из всех смертных мужчин тех, то воин по духу, тех, кто не пожалеет себя ради высшей цели.

– Но внеся в мир разделение на лучших и худших, ты тем самым снабдил воинами и его, – я снова указала на Локи. – А его войско для чего? Чтобы биться с твоим?

– Битва все равно грядет. Этого не отменить. К ней нужно готовиться.

– Вы принесли в мир эту войну!

– Нет. Война существовала всегда, ты сама это знаешь. Но очень глупо думать, будто нелюбовью к войне можно отвратить ее от себя. Ты считаешь, – Один глянул на меня, и в его прищуренных глазах мелькнула усмешка, – будто война – такая же женщина, как ты сама, стремится к тому, кто ее любит и ждет, избегая тех, кто ей не рад. Наоборот. В точности наоборот. Наиболее жадно и легко война пожирает тех, кто чуждался самих мыслей о ней и был не готов. Тех же, кто думает о ней, смело идет ей навстречу и готовится, она предпочитает избегать. Чем больше войска я соберу в Валгалле, чем сильнее будут мои воины, тем дальше нам удастся оттянуть приход всеобщей погибели.

– Но твой брат соберет не менее сильное войско подлецов.

– Он так и так его соберет. Доблесть дается тяжелым душевным трудом, а вот подлость, трусость, себялюбие и слепота свиньи перед корытом даются легче легкого. Возрастание духа в том и состоит, чтобы одолевать этих волков в своей душе.

– Вы вмешались в налаженный ход вещей и подорвали мою власть над мертвыми. И в оправдание ты мне приводишь… сны давно умершей старой великанши?

Я не сказала «бредни», хотя мне очень хотелось. Но пророчица, находящаяся в царстве смерти, на изнанке мира, и правда может видеть то, чем мир закончится.

Мимир наклонился к уху Хёнира и что-то прошептал.

– Я знаю, что здесь можно предложить, – сказал Хёнир. – Вы можете поделить мертвых и предоставить им право самим выбирать – до того как они станут мертвыми. Те, кто жаждет славы и хочет участвовать в Последней Битве, пусть посвятят себя Одину и уходят в Валгаллу. Те, кто предпочтет скорое возрождение в своих потомках, пусть сохраняет верность Фрейе. Ты тоже сможешь собрать войско, Диса Ванов. И только от тебя зависит, насколько оно будет велико и могуче.

Это предложение поначалу показалось мне странным, но со временем я начала находить в нем смысл. Увы, обратить время вспять не можем даже мы: если пророчество вёльвы был дано, его последствий не отменить. Если уж мне приходится поступиться частью моей власти, то пусть хотя бы все будет закреплено соглашением.

Все понимали, что для закрепления мира придется обменяться заложниками. Не требовалось уметь предсказывать будущее, чтобы догадаться: кому-то из нас, женщин, с той и другой стороны предложат брак. Но едва кто-то эту мысль высказал, мой отец ее отверг.

– Супругам различной природы трудно ужиться в любви, а без любви такие браки ведут лишь к новым раздорам, – сказал он, и в голосе его слышался рокот валов. – Мы должны найти решение, которое лишит недобрые сердца самой возможности ковать вражду.

Сейчас мой отец был в человеческом облике, великолепно воплощавшем мощь летнего моря – огромного роста, с плечами и грудью широкой, как волна у побережья, с продолговатым скуластым лицом цвета золотистого песка. Его белые длинные волосы, усы и борода вились и струились морской пеной, темные брови напоминали грозные тучи, а острые глаза постоянно меняли цвет, переливаясь всеми оттенками серого, зеленого, синего и черного. На коже кое-где задержалось немного чешуи, но даже это подчеркивало его связь с мощнейшей стихией вселенной.

– Я знаю, что нужно делать, – сказал Один. – Нам нужно обменяться с вами не женщинами, – он бросил беглый взгляд на меня, – а вождями.

По Чертогу Радости пролетел гул изумления.

– Самими вождями? – Даже мой отец удивился. – Кто же будет тогда править?

– Кто? – Впервые со дня той битвы Один усмехнулся. – Мы отдадим друг другу лучших. Наш вождь – мой брат Хёнир – будет править у вас в Ванахейме. А ты, Ньёрд, – здесь, в Асгарде. Хёнир заберет с собой Мимира, своего советчика, а тебе будет помогать твой сын Фрейр. Если будет у них желание, каждому заложнику дадут в его новом роду достойную жену… Или ты предпочтешь привести с собой свою?

– Не знаю, пожелает ли Ньярд покинуть свой чертог… – Мой отец, при всей его мудрости, казался ошеломленным.

Он и себя самого едва ли мог вообразить в другом месте, кроме Корабельного Двора.

Да и я не сразу сумела опомниться. Я ждала, что асы будут требовать меня – а оказалось, что мне грозит разлука с отцом и братом!

– Это непростое решение, – поддержал Одина Мимир, – зато оно надежно оградит нас от будущей вражды. За женщин может выйти соперничество, жена может повздорить с мужем и сбежать обратно к родичам. Но даже если кто и захочет пойти войной на соседей, вождь из рода асов не поведет войско на асов, а вождь из рода ванов – на ванов. Каждый будет преданно оберегать безопасность своего народа, и между нашими родами будет царить нерушимый мир.

Никто не возразил.

– А чужих женщин нам вовсе здесь не надо, – добавил Один и снова бросил взгляд на меня, но из-под шляпы я не могла разобрать, что за чувство в этом взгляде. – Мы уже совершили однажды глупость, когда приняли в Асгарде одну из ванов…

– Я не просила принимать меня здесь! – не сдержалась я. – Только твоя вина, что я не смогла уйти!

– Это правда, – он кивнул, его шляпа качнулась. – Я наложил на нее чары, которые не позволили ей уйти. И пострадал за это – я сам и многие другие. Притаившись, будто змея, она прикидывалась слабой и смирной, точно старая лошадь, а сама выбирала время, чтобы нанести удар. Но теперь мы научены опытом и больше не позволим коварным чародейкам жить среди нас.

– Но неужели нам придется расстаться с тобою, сестра? – Фрейр взглянул на меня с болью. – Мы были неразлучны с рождения. Когда ты очутилась в плену, я не знал покоя, пока не смог прийти и вернуть тебе свободу. И вот теперь, когда мы победили, неужели эта победа принесет нам новую разлуку, и теперь уже навсегда?

– Ну, что же делать? – с притворным сочувствием прошипел Локи. – У нас в Асгарде другие, хм, обычаи, не те, что у вас. У нас тут нельзя, хм, жить в любви… с собственной сестрой. У нас тебе подберут другую жену – из тех, кто не состоит с тобой в родстве.

– Что ты там бормочешь, слизняк недобитый? – Фрейр наклонился к нему, передвинул свой меч из-за спины вперед, чтобы было удобнее его вынуть.

– Ничего, ничего! – При виде этого меча – единственного на свете, что может сразить самого Сурта, Локи сжался до размеров червя и заполз в щель стены под скамьей. – Тебе послышалось! – донеслось из щели, и все сидевшие в палате, асы и ваны, дружно засмеялись.

Я тоже посмеялась, но веселья не чувствовала. Мне было горько от грозящей разлуки с братом и досадно из-за пренебрежения – пусть оно и было рождено опасением. Когда переговоры завершатся и мир будет заключен, мне придется уйти отсюда, а мои отец и брат останутся в Асгарде. Может быть, меня больше никогда сюда не впустят, а значит, я никогда их не увижу. И Один… он будет рад от меня избавиться. Убедился, что я ему не по зубам, теперь ему стыдно смотреть на меня. Собственное копье жжет ему руки. Пока я здесь, на глазах, ему не вернуть свою силу.

Эта мысль не давала мне покоя все дни, пока асы и ваны обсуждали условия мира. Если я позволю отцу и брату остаться в Асгарде, а сама уйду, я потеряю самых близких родичей и лишусь возможности присматривать за Одином и его соратниками. Если он обманет меня, нарушит обещания и снова станет переманивать валькирий и завлекать к себе мужчин-воинов, я больше ничего не смогу с этим сделать. Мне придется наблюдать за ним издалека, а уж такой, как он, сумеет запутать следы и отвести глаза.

В один из тех дней я гуляла по березовой роще близ Болотных Палат. Рощу мне было жаль, и я помогла ей оправиться, она опять весело и нежно шелестела своей золотой листвой. Дойдя до самого края, я увидела ту кучу золы, куда во времена своего плена ходила с ведром, а на ней кто-то сидел. Сгорбленный, закутанный в плащ, сидящий сам напоминал кучу золы, и я не сразу узнала Одина. Не поверила бы раньше, но при виде этой фигуры я ощутила жалость. Он казался воплощением зимней тоски, безнадежной старости.

Я остановилась. Не смогла пройти мимо. Что-то не пускало меня. Я и сейчас не знаю, где находилось это что-то – во мне или в нем. Он поначалу не двигался, но потом медленно поднял голову, глядя на мою тень, а не на меня.

– А ты невесела, Фрейя, – проговорил он.

И голос его был слабым, скрипучим – старым.

– Я? Я невесела? – То же самое я думала о нем. – Может, и так. Мне ведь предстоит потерять самое дорогое, что у меня есть, – моего отца и брата. Ты уж постараешься, чтобы я больше никогда с ними не увиделась, да?

Мне хотелось, чтобы он возразил, заверил, что всегда будет рад меня видеть в Асгарде… Не так уж давно он уверял, что жаждет моего общества, а ведь тогда я выглядела куда хуже, чем сейчас.

– Ты увидишься с ними, – проскрипел он. – Вернее, с одним из них. С отцом. Когда все кончится и все мы погибнем, он уцелеет и вернется в Ванахейм.

– Но я… Как знать, – я засмеялась, хоть и не очень искренне, – выживу ли я сама, чтобы встретиться с отцом?

– О тебе Великая Вёльва ничего не сказала.

Он так и не поднимал лица – я разговаривала с его шляпой. А меня тянуло заглянуть ему в глаза – не знаю зачем. Казалось, сейчас, когда он так слаб, я смогу разгадать какую-то тайну… его силы? Его слабости? Его желаний? Я знала, что это невозможно – его душа напрямую выходит в бездну и безгранична, как сама тьма. Но меня тянуло к этой тьме. Почти помимо воли я начала меняться. Волосы засеребрились лунным светом, глаза сделались синими и все темнели, накапливая тьму. В волосах поднялись кустики сон-травы и расцвели – черно-багровыми, как запекшаяся кровь, звездами.

И тогда он поднял лицо. Ничего нельзя было прочитать в его грубых морщинах и угасшем взоре.

– А у нас с тобой немало общего. – Его седая, пожелтевшая борода дрогнула в намеке на улыбку.

– Нет, не думаю.

– Ты ходишь по кругу, а я иду вперед, только вперед. Если так смотреть, то сходства как будто немного. Но оба мы властвуем в смерти. Это могло бы сделать нас…

– Друзьями? – Друзья из нас сейчас были, как из замшелого валуна и молодой зеленой березки.

– Союзниками. Ты так беспечна, потому что живешь сегодняшним днем. Если бы ты, подобно мне, поговорила с Великой Вёльвой, все услышанное навек лишило бы тебя покоя – как меня. Я тогда понял, что мы проиграем ту битву, если не будем заранее наращивать свои силы.

– Растить что-либо – мое дело.

– У тебя есть для этого силы, но ты не понимаешь, для чего это нужно. Понимаю – я. Ты винишь меня в краже… может быть, ты и права. Я – вор. Но я краду этих людей из круга перерождения не ради собственной власти. Твои мертвые улетят, будто тени, будто сухие листья, и будут так же бессильны, когда подуют ветры и воспылают огни Затмения Богов. Сохранят силы и смогут сражаться только те, в ком будет крепок дух, непреходящий дух. А его создает только желание славы, желание не сгинуть, как трава, а остаться в веках самим собой – будто несокрушимый камень. Я знаю – настанет время, когда число эйнхериев не сможет больше пополняться. Мы должны подготовить свое войско заранее, иначе в час последней битвы некому будет сражаться за нас. Человек должен ставить себе великие цели и достигать их, упорно преодолевая себя, стиснув зубы… Преодолевать препятствия и претерпевать невзгоды.

– И жертвуя тебе своим счастьем? Простым счастьем мирной жизни?

– Не мне, а возрождению мира. Ведь ты и твой отец будете жить в том новом мире… где уже, наверное, не будет меня.

Я помолчала. Если верить ему, он сейчас крадет людей, лишает их возможности возродиться, чтобы возродился мир, в котором буду жить я, но не он. Выходит, я, мешая ему в наборе этого войска, сама подгрызаю будущее возрождение, как дракон – корни Ясеня?

– Если наше соглашение состоится, мы могли бы заключить с тобой союз, – снова заговорил он. – Я буду забирать только тех воинов, которые сами предпочтут вечную славу возрождению. Их будет не так уж много, не каждый выдержит такую жизнь. Я возьму только тех, кто сам скажет: «Один владеет мной». Те, кто величайшими своими сокровищами признают честность, верность и храбрость. А ты по-прежнему будешь править остальными. Мы с тобой могли бы обменяться кое-какими знаниями… кое-чему научить друг друга. И тогда окажется, что у нас нет причин враждовать. Мы ведь оба желаем возрождения миру.

– Где виданы такие союзники! Я – и бог посвящений!

Никогда еще разница между нами не казалась так велика.

– Ты сама и есть вечный переход – от смерти к жизни и обратно! – Он смотрел на меня снизу, так и сидя на куче золы. – Не так давно я видел тебя в облике старости. Но вот ты снова молода. А я стар. Но колесо совершит поворот – и мы опять переменимся.

В этом он был прав. Он умел меняться – может быть, единственный из асов, кто умел это делать. Сама суть его была в том, чтобы переходить из мира живых к миру мертвых и обратно. И разве не тем же занималась я? Только я вращала колесо животной жизни, а он водил по темным тропам дух. Я плохо понимала смысл его работы – может, я лишь воображаю, будто хоть что-то понимаю, а на самом деле мне это недоступно в силу моей природы, – но и правда улавливала в нашей работе нечто общее.

И это общее делало нас как противоположными, так и едиными. Меня охватила острая тревога – как будто если я уйду из Асгарда, то навек утрачу нечто ценное… некую целостность и самой себя, и мира жизни, о котором так заботилась.

– Но ты, конечно, не захочешь остаться у нас, – добавил он. – Ведь когда твой отец уйдет из Ванахейма, ты сможешь стать его властительницей.

– Я? Зачем не это? – Я даже его не поняла. – Власть нужна мне, как ласточкам морские глубины. Ты, видно, совсем меня не понимаешь, если говоришь такое.

– Ну а как же мне тебя понять, если ты не желаешь помочь мне в этом?

Вдруг мне показалось, что я стою возле него слишком долго. Пробрала дрожь, и я опомнилась: да ведь он держит меня тут, чтобы потихоньку питаться моей силой и согревать свою остывшую кровь! И хотя меня невозможно выпить до дна, я отшатнулась. За ним – бездна, она способна поглотить хоть весь мир и не наполниться даже на тысячную долю.

– Прощай! – бросила я и торопливо пошла прочь.

А ночью, когда я напрасно пыталась заснуть, все думая о его словах, меня осенила мысль. Он думал, что я хочу захватить власть в Ванахейме, когда оттуда уйдет мой отец. Так может, он сам вынашивает схожий замысел? Когда-то давно в Асгарде правил Тюр – владыка неба. Но Локи породил зверя – с его, Тюра, женой! – а зверь лишил Тюра правой руки, вместе с нею и самого высокого трона. Тот, кто не совершенен, не может править, и Тюр уступил свое место Хёниру. Но Хёнир тоже его покидает, перебираясь в Ванахейм. Мысль обменяться вождями подал Один. Так не нацелился ли он сам на этот трон? Положение моего отца в Асгарде будет не очень устойчивым – хотя бы поначалу. И кто его поддержит здесь? Не брат мой – тот и не слушает, о чем говорят на совете, только пялит глаза на здешних женщин. Если никто не будет присматривать за Одином, он натворит такого… Рано или поздно он восстановит свои силы…

Но кому же можно поручить этот присмотр? Тщетно я перебирала в уме своих сородичей-ванов, выискивая такого, кто мог бы за это взяться. И постепенно утверждалась в мысли: когда он восстановит силы, я должна быть где-то рядом…