Текст книги "Свенельд. Янтарный след"

С ревом Тор вскочил на ноги и метнул в меня свой знаменитый молот…

Как будто я сказала что-то такое, чего они сами не знали. И не знали, что это правда.

Удар был куда сильнее, чем от Хеймдаллева копья. Пламя разом охватило меня – я даже не успела ощутить боль, как белая вспышка опала.

Я снова стояла среди облака пепла от прежнего облика. Я снова стала собой, но теперь напоминала первую зеленую проталину среди снега. Белая кожа, серебристые волосы, зеленое платье. А глаза – черные, как «глазки» на стволе берез.

По палате пролетел громких вздох – в нем смешались испуг и восхищение. О́дин подался вперед, впиваясь в меня глазами, остальные отшатнулись.

– Так вот кто ты… – медленно выговорил он. – Невеста Ванов…

– Та гнусная ведьма, что родилась от похотливого союза родных сестры и брата! – Из-за его престола высунулся Локи, еще более бледный, чем раньше, а его черные волосы стояли дыбом. Черты его лица, и без того не слишком привлекательные, сейчас были в таком беспорядке, будто он с трудом удерживал на себе человеческий облик. – И сама блудит с собственным братом!

– У меня не наберется столько похоти, ты ведь украл у меня большую часть! – улыбнулась я ему. – Я и раньше ее столько не имела, чтобы вожделеть ётунов, а ты в этом не знаешь себе равных!

– Оставь его! – О́дин махнул рукой на своего побратима, и тот снова спрятался. – Зачем ты пришла?

– Ты прекрасно знаешь зачем. – Я приблизилась к нему, сделав несколько шагов по тающему пеплу. – Ты нарушаешь мои права и бесстыдно вмешиваешься в круговорот жизни и смерти. Ты похищаешь людей, запираешь их здесь, у себя, чем мешаешь им возродиться, и нагло обкрадываешь будущее человеческих родов – тех, что сотворили мы с Хеймдаллем, пока о вас, асах, никто в Среднем Мире еще и не слышал. Тебе, Хёнир, как верховному владыке Асгарда и вождю асов, я приношу жалобу на твоего брата.

– Я похищаю людей! – Оди́н привстал, опираясь на подлокотники. – Я запираю их? Я впервые научил их тому, что такое слава! Я даровал им бессмертие, в то время как ты умеешь давать столько смерть! Спроси у любого из моих людей, что они предпочтут: смерть или бессмертие, вечный пир, вечную битву, вечную славу?

– Дарю я не только смерть, но и жизнь! – Я положила руку на свой золотой пояс, в который были вставлены буро-красные «камни жизни». – Две стороны кольца неразделимы, и всякий двигался от начала к концу, а оттуда, не сбавляя хода, к новому началу. Я принимала новорожденных и провожала умерших, чтобы они не сбились с пути и вскоре снова вышли на свет. Ты – тот, кто прервал это вечное движение. У тех, кого ты забрал к себе, никогда не будет возрождения. Они проведут у тебя всю вечность, отпущенную роду людскому. У каждого из них будет только одна жизнь, хоть и бесконечно длинная. В то время как их сородичи, идущие моим путем, проживут сотни жизней.

– Зачем им сотни безвестных жизней, не отмеченных ничем, кроме рождения, свадьбы и смерти? Жизни, в которых небольшая разница между мужем и женой, трусом и храбрецом? Жизни, где для возрождения нужно пройти через Туманные Поля и все ужасы Хель? Спроси любого, здесь или на земле, – какую участь они предпочтут? Вечная слава бессмертна! Я научил их задумываться, зачем они живут! Я научил из искать смысл в их жизни.

– В их жизни и без тебя есть смысл!

– Конечно – нарожать себе подобных, и побольше. Чем они были лучше овец, зайцев, червей и букашек? Я научил их познавать самих себя и стремиться к высшей славе.

– Если каждый из мужчин будет думать только о собственной вечной славе – о том, что ранняя славная смерть намного лучше долгой жизни на пользу своему роду, – род человеческий прервется! Я требую, чтобы ты не вмешивался в мои дела и оставил людей в покое!

– Ты не смеешь ничего у меня требовать! Мы, асы, намного выше вас! Вы – всего лишь трава в поле и деревья в лесу, а мы – разящие удары грома и огненные мечи молний! Мы научили людей отваге, доблести, чести! Я научил их стремиться стать лучше, подняться над собой, несведущим, бессмысленным. Совершать подвиги во имя славы и слагать песни о великих деяниях. Не будь меня – они только и умели бы, что ковыряться в земле да бездумно плодить себе подобных, будто животные. Я первый во вселенной сумел сойти с колеса жизни и смерти, мне это дорого обошлось, но я узнал тайны, которые тебе и не снились. И я открыл людям тайны пути к богам.

– Так наслаждайся ими сам, зачем ты отнимаешь мою власть?

– Вы, ваны, боитесь, что если люди найдут способ к нам приблизиться, то увидят, что вас особо и не за что почитать. Вы – лишь мелкие духи, родовые и племенные, духи источников, рощ и разных урочищ, и никто из вас не в силах высунуть носа из своей лужи.

– Но мы сберегаем души людей, помогаем им возрождаться и умножать свой род, а вы похищаешь их из рода и из всего человеческого племени, делая своими вечными рабами! Ты крадешь у меня даже моих валькирий – избирающих на смерть, принудил их предать меня и потворствовать твоим кражам… Благодаря тебе люди стремятся стать лучше – но ты с твоим побратимом начал делить умерших на достойных и недостойных, и эти недостойные со временем…

Я даже не успела увидеть, как он схватил свое копье и метнул в меня. Вспышка была ослепительна, но я успела ощутить, как все мое существо обращается в сияющий прах и разлетается по сторонам, до самых краев вселенной…

* * *

…Медленно-медленно я приходила в себя. Удар Одинова копья был слишком силен. О́дин соединяет в себе слишком много разных сил и заметно превосходит возможности, что отпущены на долю изначальной его природы. Будь я той же породы, что и он, мне пришел бы конец. Но моя сила вплетена в сами основы существования вселенной, и убить меня, пока существует она, не под силу никому.

Очнувшись, я была очень слаба. Крошечная лужица талой воды среди снега поверх глубоко промерзшей земли. Я лежала где-то в темноте, а рядом со мной раздавался тихий шепот.

– Фрейя! Очнись! Ты не можешь умереть совсем. Уже год во всех девяти мирах никто и ничто не родится и не умирает. Те, чьи силы иссякли, не могут уйти и ведут существование немертвых – люди, животные и даже растения.

Это была Эйр – врачевательница из числа служанок Фригг, приставленная ухаживать за мной. Она помогла мне встать, и постепенно ко мне стали возвращаться силы.

Но увы – далеко не полные. Пока я была без чувств, Один наложил на меня свои чары, и я не могла больше покинуть Асгард без его позволения, сделалась почти беспомощной. Эйр отвела меня в дом Фригг, и здесь я стала жить среди ее служанок. Тогда я напоминала всего лишь тень себя прежней.

Болотные Палаты изобилуют женщинами, и все заняты делом. Многие века Фригг собирала своих служанок – это те, кого приносили в жертву, топя в болотах, от девочек лет двенадцати до молодых женщин. По большей части они ходят в мешковатых платьях из клетчатой шерсти, сколотых парными застежками на плечах, а волосы их убраны в прически из сложно уложенных кос. Попадаются и мужчины, и даже старухи – колдуньи и ворожеи, чем-то не угодившие своему конунгу или селению, действительные или мнимые виновницы неурожаев и болезней. Здесь бесчисленное множество очагов, мельниц, ступок, прялок, ткацких станов, котлов для пищи и для окрашивания тканей, и все это постоянно вращается, стучит, кипит и булькает. Фригг – богиня женских посвящений (на этом она и сошлась с Одином), и потому хранит мудрость и тайны всех женских искусств и умений. Только Фулла, младшая сестра Фригг, ничего другого не делает, только охраняет ларец с драгоценностями – которые Фригг тоже получила в разное время как жертвы, брошенные в болото, – и носит этот ларец за ней, если Фригг покидает дом.

Я затерялась среди прочих женщин и выполняла любую работу, какую мне дадут. Фригг делала вид, что меня не замечает, но, конечно, пристально за мной следила.

Не знаю, сколько прошло времени, и шло ли оно вообще. Однажды, когда я доила коров, ко мне явился Локи. Охота сеять раздор и рушить порядок текла в его жилах вместо крови, и он не мог не воровать даже у того, кто был его другом и союзником. Для этой встречи он принял вид вполне благообразный – приятное лицо с золотистым загаром, только глаза слегка косили внутрь и были такого жидкого голубого цвета, что, казалось, сейчас вытекут на нос.

– Что я вижу? – заявил он, прислонившись к двери хлева и скрестив руки на груди. На одной руке у него было шесть пальцев, чего он сам не замечал – сказывалась великанская природа, от которой ему не избавиться, как ни старайся. – Сияющая Невеста Ванов исполняет должность скотницы? Иной была ты, впервые явившись в Асгард – платье твое было из золота, волосы из золота, и даже в гневном взоре сверкало расплавленное золото…

– Дай пройти, – с ведром в руке я хотела выйти, но он загораживал мне дорогу.

– Постой! – Он схватил меня за вторую руку. – Неужели ты смирилась? Не хочешь отомстить?

– Моя месть тебя не касается. Пока не осуществится. – Теперь я взглянула на него. – Тогда и узнаешь, хочу ли я отомстить. Кому и как.

Видно было, что он испугался – даже не грядущей мести, а моего спокойствия.

– Но при чем здесь я? – Он снова загородил мне дорогу, не давая его обойти. – Это не я нанес тебе удар! Это все он! Он боится тебя, вот и хочет уничтожить. Но я не такой. Ты мне даже нравишься. Правда, ты же такая красивая женщина! – Он заискивающе заглянул мне в лицо, ловя мою руку.

– Да уж! – Я едва не засмеялась. – Ты умеешь это оценить.

– Я-то умею…

– Не надо быть красивой, чтобы тебе понравиться. Можно даже быть великаншей – кровь тянется к своей крови, да?

– Ты это знаешь по себе! – Поняв, что я над ним смеюсь, он злобно прищурился. – Это ведь правда, что в Ванахейме ты живешь с твоим братом, будто жена с мужем? О, ничего дурного, я знаю, у вас ведь так принято!

– Это все же лучше, чем принято у вас… у великанов, где один, помнится, заключил брачный союз между собственными ногами! – Я мило улыбнулась прямо ему в лицо. – Дай мне пройти. А то госпожа будет меня бранить!

– Нет, погоди! – Он опять загородил мне дорогу, расставив руки, будто хотел обнять. – Не будем ссориться. У нас ведь общий враг…

– Кто это? – безмерно удивилась я.

– Ты знаешь кто. У кого тысяча имен, но нет охоты называть хоть одно. У кого тысяча ликов, но ни в одном он не может быть тебе приятен.

– Разве он тебе враг? А я думала, вы побратались.

– Мы-то побратались. Но разве он умеет быть кому-нибудь братом? Не считая того случая, когда он ушел странствовать и оставил свою женушку в наследство двум своим родным братьям – вот они весело проводили время втроем, пока он где-то бродил в своей дурацкой шляпе…

– Я ничего не хочу знать про эти игры.

– Он умеет ценить и уважать только самого себя. Вся власть и почет – только ему, а если хочешь и себе немного уважения, то приходится виться ужом…

– От твоих пакостных речей молоко в ведре скиснет.

– Да постой же ты! Я не просто так все это говорю. Хочешь, – он придвинулся ко мне вплотную и зашептал, дыша жаром мне в ухо, – хочешь, я помогу тебе бежать отсюда?

От удивления я не нашла ответа, и он, обрадованный, продолжал:

– Я сумею! Сумею это устроить! Я могу принять любой облик и просочиться в любую щель. Я превращу тебя в перо, а себя – в птицу и унесу тебя отсюда, куда ты пожелаешь. В любой из миров. И там мы с тобой сможем быть счастливы, вдали от этого подлеца…

– Мы с тобой несомненно будем счастливы, – начала я так серьезно, что он даже было поверил, – при условии, что между нами будет располагаться не менее двух-трех миров.

Он взглянул мне в глаза и отшатнулся. Не думаю, что он увидел там презрение – он увидел мое спокойствие и твердую уверенность, что я обойдусь без него.

– Ну и оставайся жалкой скотницей! – Вот теперь он отошел от двери и освободил дорогу, презрительно кривя свои тонкие губы. – Посмотрим, найдешь ли ты хоть кого, хоть одного великана, кто не побрезгует тобой, когда от тебя пахнет навозом!

– Одного-то уж точно найду! – Я выразительно взглянула на него и прошла со своим ведром наружу.

Я-то знала, почему мне следует оставаться здесь.

Этот приступ я отбила легко, но с другим пришлось труднее. Я не сомневалась, что второй тоже будет. Они ведь не просто так побратались: они оба – великаньего рода, и стремления у них одни.

Было совсем ранее утро, Суль еще зевала, пока сонные кони вяло тащили ее колесницу на небосклон. Я вычистила большой очаг в палате и вынесла золу наружу, на кучу, на краю березовой рощи вокруг Болотных Палат. В этой роще вечно царила осень в расцвете ее красоты, листья берез круглый год были золотыми, и это было самое дальнее место, куда мне можно было уйти – дальше не пускали чары. Высыпав золу из ведра, я обернулась и увидела того, кто эти чары наложил.

Сегодня он выглядел гораздо моложе обычного. Я даже было подумала, что это Бальдр, тем более что выражение лица у него было на редкость приветливое. Продолговатое скуластое лицо с прямоугольным лбом, прямые русые брови, а глаза под ними – цвета темного янтаря и в них переливается жидкий огонь. Волосы светлые, золотистые; пряди от лба зачесаны на стороны и заплетены в две косы, прочие спущены на спину. Золотистая, опрятная бородка. Одежда его была вся зеленых оттенков, будто ко мне явилась целая роща, а в руке он держал пучок полевых цветов. Он ведь знал, как я скучаю по зеленым лесам Мидгарда и Ванахейма – не смогу пройти мимо. Сам Бальдр не мог бы быть прекраснее, если бы не слишком острый взор – обжечься можно. Лишь глянув ему в глаза, я уже знала – это вовсе не Бальдр.

Остановившись передо мной, он медленным, выразительным взглядом окинул меня с головы до ног и обратно. Выглядела я, как самая неряшливая пора весны – когда снег уже сошел, открыв всю прошлогоднюю гниль, вся грязь оттаяла, но трава еще не выросла и не скрыла эти останки. Волосы мои напоминали ворох прелой листвы и бурой палой хвои, в них с трудом пробились лишь три-четыре скрюченных побега сон-травы, окутанных серебристым пухом, но не имели сил расправить лепестки.

– Сожалею, что встречаю тебя в столь неприглядном виде, – с искренним сочувствием сказал он.

Если не знать, что он-то всему виной, можно было бы и поверить.

– Сожалею, что встречаю тебя, – в тон ему ответила я.

– Не скучаешь по дому?

– Нет, отчего же? Всякий знает, что Асгард – прекраснейший из миров, а Болотные Палаты – наилучший из домов. Мне повезло, что теперь я могу жить здесь.

– Это занятие не очень тебе подходит, – он кивнул на ведро, из которого я высыпала золу.

– Не хуже всякого другого.

– От тебя самой зависит сменить это положение на другое, получше.

– Да что ты говоришь, господин! Я всего лишь бедная служанка, благодарная за кусок хлеба.

– Ты одна из самых прекрасных и могущественных женщин в мире. Когда ты в полной силе, ни одна из богинь Асгарда, а тем более великанш, не может сравниться с тобой. Сейчас ты не владеешь своей силой полностью, и это ощущают на себе все семь наделенных разумом миров. Везде неурожаи, скот приносит мало приплода, у людей родится мало детей, а у альвов – и вовсе никаких. Чтобы род их не прервался, они вынуждены искать себе жен среди смертных, а там их не очень-то привечают. Приходится им тайком пробираться к женщинам, пока мужья не видят, и накладывать чары, чтобы жены приняли их за мужей…

– Вижу, тебе это хорошо знакомо! Печально будет, если род альвов прервется, а людской – оскудеет, – грустно кивнула я. – Но что же тут можно сделать?

– Я знаю хороший выход. – Он слегка придвинулся ко мне, и я ощутила жар его янтарных глаз, как будто к моей щеке поднесли горящий уголь. – Я не могу снять чары и вернуть тебе твою полную силу, пока ты враг мне.

– Но если природа наша столь различна, едва ли между нами возможен мир.

– Отчего же нет? Существа с различной природой недурно уживаются вместе… да и различия меж нами не так уж велики. Все мы желаем процветания человеческим родам – и альвам, и двергам… Да, что касается двергов…

Он посмотрел на мой пояс, но тот сейчас выглядел очень тускло, «камни жизни» погасли.

– Рассказывают, этот пояс тебе сделали четверо братьев Брисингов. А в уплату пожелали провести с тобой ночь – все четверо. И раз этот пояс на тебе, что каждый может видеть, стало быть, ты приняла это условие.

– Я даже знаю, кто это рассказывает. Тот, кто сам хотел бы повести со мной ночь, а лучше четыре, и не может об этом не думать. А раз не может не думать – не может не говорить, ибо он не из тех, кто умеет держать свой язык на привязи. Так что обличает он этим не меня, а свои похотливы помыслы.

– Хорошо, что ты так думаешь, но трудно будет убедить людей… Дыма без огня не бывает, скажут они. Всякому так забавно воображать светлую богиню в постели с маленькими черными карлами, что об этом так и тянет поговорить!

– Рада, что у вас есть столь важный и увлекательный предмет для беседы, – устало ответила я. – Но если мне придется выслушивать полный пересказ непристойных бесед, что ведутся у тебя в доме, то участь моя и впрямь станет тяжкой!

– Ты можешь ничего этого не выслушивать. Только пожелай – и положение твое переменится. Из служанки ты станешь госпожой.

– Чего ты хочешь? – Держа в опущенных руках грязное ведро, я посмотрела прямо в его пылающие глаза.

– Будь моей женой. Я построю тебе отдельный дом, верну валькирий, чтобы прислуживали. И возвращу тебе твои силы, чтобы твое лицо вновь засияло, как солнце, а волосы стали золотыми.

– А как же госпожа Возлюбленная?

– Она будет жить в своем чертоге, а ты – в своем. Вы станете равными и будете почитаемы одинаково людьми, асами и альвами.

– Нет, – надменно ответила я, будто собиралась торговаться. – Только полный обмен. Я стану госпожой в Чертоге Радости и сяду на ее престол среди жен асов, а она перейдет в служанки и будет выносить золу с очагов.

– Это невозможно! – резко ответил он. – Ее родня ничего такого не допустит.

Как будто я не знаю, что Фригг с ним самим состоит в отдаленном родстве и против их общей родни он ни в коем случае не пойдет.

– Тогда каждая из нас останется там, где сейчас, – так же резко ответила я и толкнула его ведром. – Дай мне пройти, иначе хозяйка будет бранить меня за лень! Скажет, я целыми днями ничего не делаю, а только болтаю с мужчинами!

Он было посторонился, я хотела пройти, но он схватил меня за руку, не побоялся испачкаться о ведро. Притянул к себе, склонился к моему лицу и зашептал:

 
Длань твоя в моей ладони,
Взор моим окован взором,
Я твоей владею волей
Сердце сетью уловляю.
 
 
Нет тебе покоя ночью,
Девы дни тоскою полны,
Коль меня любить не будешь
Доброй волей и навечно.
 
 
Как кора в костре сгорает,
Как солому ломит сила,
Сгинешь ты, погибель примешь,
В жажде жаркого желанья.
 
 
Струи рек в моря стремятся,
К Хрёду[6]6
  Хрёд, Твегги – имена Одина.


[Закрыть] мчатся Фрейи мысли.
Не найдешь ни в чем удачи,
Не ответив Твегги воле.
 
 
Воспылает лоб от жара,
Холод льда скует колени
На заре иль на закате,
Коль мою нарушишь волю…
 

Он и правда был гораздо сильнее, чем все они вместе взятые. Вся сила вселенной, которой он когда-то отдал себя, теперь пришла ему на помощь. При первых же словах его заклятья на меня будто упали ледяные оковы; не только члены, но и мысли мои оказались скованы. Меня кружило вихрем, а я была легковесна и бессильна, будто сухая травинка. Могучий огонь одевал меня и сжигал волю, голова пылала, ноги стыли, а моя кровь устремилась куда-то в черноту, унося последние искры сознания.

От меня ничего не осталось – ведь я и есть воля к свободному росту, а его он пытался подавить своими чарами. Я сгорела, будто пучок сухой сломы, упала к его ногам кучкой черного пепла…

А когда я медленно поднялась и встала на колени, он отшатнулся и не сдержал крика.

Лицо мое стало бурым, как сгнившие листья, волосы – спутанными и пегими, а лицо покрыли морщины, глубокие, будто борозды, оставленные плугом на важной земле. Я сделалась старой, как сама Фьёргюн в последние дни осени. Больше он не хотел моей любви…

Часть вторая

Средний Мир, Восточное море

Наутро погода испортилась: поднялся ветер, натянул дождевые тучи, на море шло волнение. Снефрид знала причину: Сэмунд Коготь гневался на чужаков, которые потревожили его и высмеяли. Она лишь надеялась, сидя на корме Асвардова корабля и кутаясь с головой в толстый плащ, что дух успокоится, когда дерзкие чужаки уберутся с глаз. Хлёдвира она утром видела только мельком, пока завтракали, возвращались на Гостиный остров и готовились к отплытию; он ее вовсе не замечал, и она надеялась, что надолго отбила у него охоту к ней вязаться.

Волнение на море продолжалось весь день. Как и вчера, корабли двигались по проливам, то на веслах, то под парусом, между множеством довольно крупных населенных островов, где виднелись дерновые крыши домов, пасущиеся козы и овцы, рыбачьи лодки, сушилки и развешанные сети. Часть островов была необитаема, и только сосны сбегали к воде по гладкой бурой скале. Но вот миновали большой остров Мёя – невысокий, неровный, поросший деревьями и кустами поверх серовато-бурой каменной шкуры. На нем уже не было жилья, паслись только козы и овцы, привезенные туда с большой земли. За ним в восточном направлении показалось открытое море. Снефрид смотрела туда с волнением. Впереди, как сказал ей Асвард, лежала еще одна кучка «внешних» скал, где они проведут нынешнюю ночь, а после этого им предстоит настоящий суточный переход через открытое море.

Остались позади островки восточнее Мёи. Волнение было не сильным, однако у Снефрид захватывало дух от самой мысли, что они находятся так далеко от берега, в полной власти прихотливой Ран. В своих более ранних путешествиях по морю ей не случалось терять берег из вида, и теперь она осознавала, что просто плавать на корабле – это одно, а плавать, не имея перед глазами земли даже в отдалении – это совсем другое.

Но вот наконец, еще до вечера, показались рассеянные по сероватому волнистому полотну плоские скалистые островки. Среди серовато-бурого гладкого камня тускло зеленели клочки нанесенной ветрами земли, покрытые мхом и скудной травой, далее виднелись стайки сосен. Здесь не жил никто, кроме чаек. Тем не менее на одном из островов имелся довольно большой дом для проезжающих – без хозяев, совершенно пустой и порядком обветшавший под вечными ветрами. Был и причал, заметно покосившийся, так что мужчины снимали Снефрид и Мьёлль с корабля на руках.

Но вот они на каменном берегу. Ветер трепал волосы и одежду, и Снефрид была рада поскорее укрыться в доме, какой бы он ни был. Закрепив корабли у причала, люди Асварда принялись таскать в дом нужную для ночлега поклажу – спальные места, котлы, припасы, привезенную с Гусиного острова бочку воды. Здесь уже приходилось полагаться только на себя, на здешних островах можно было найти лишь топляк для костра да немного половить рыбы.

Внутри дом оказался еще более запущенным и неуютным. Здесь явно давно никто не бывал, отовсюду тянуло плесенью, крыша протекала в нескольких местах, прямо на земляном полу валялся всяческий мусор. Для Снефрид отыскали самое сухое место, Мьёлль принялась устраивать для нее постель из привезенных с собой шкур и одеял. Стали разводить огонь, и в затхлом воздухе поплыл дым. Туда-сюда ходили люди Асварда, наступая друг на друга: одни хлопотали по хозяйству, другие устраивали себе места для сна.

Снова закутавшись в плащ, Снефрид вышла. Вокруг дома тоже кипела суета: вся сотня человек с трех кораблей в доме поместиться не могла, половине предстояло ночевать снаружи, и теперь они раскладывали костер позади здания, где стены прикрывали от ветра, ставили шатры. Кто-то бродил вдоль берега, собирая топляк, и сносил к дому влажные, обгрызенные волнами обломки дерева. Здесь были по большей части коряги и стволы, смытые Норрстёмом с других островов и берегов Озера, но попадались и доски – надо думать, от разбитых кораблей. Глянув на них, Снефрид содрогнулась. Она знала, что Асвард и его спутники уже не раз пересекали Восточное море, но с непривычки ей было страшно ему довериться.

Чтобы размяться после долгого сидения, она пошла вдоль берега. Остров был невелик, но увидеть его весь не получалось из-за возвышенной скалистой части. Снефрид хотелось получше осмотреться, взглянуть на море с высоты. Она пошла вокруг скал, отыскивая тропку на вершину и стараясь не наступить в лужи. Наверняка такая тропка есть, и на самом высоком месте островка всю ночь будут нести дозор. В такой дали от обитаемых мест существовала опасность встретиться с викингами, и торговым людям, даже идущим с большой дружиной, приходилось остерегаться.

Совсем недавно самым опасным из этих викингов был Эйрик. Любопытно, как все пойдет теперь, когда из угрозы он превратился в защиту отданных под его власть островов, берегов Озера, восточного побережья Свеаланда? Уменьшится опасность для торговцев или увеличится, когда на освободившееся место ринутся другие «морские конунги», помельче?

Ветер усиливался, серые волны сердито накатывали на берег, будто норовя облизать его весь своим широким холодным языком. Одним, другим, третьим, четвертым – бесконечно, пока скалы, сосны и песок не окажутся в ненасытной пасти морских великанш. Небо тоже посерело, затянутое тучами. Не случилось бы бури, с тревогой подумала Снефрид; ладно бы вчера, пока они были на Гусином острове, но застрять на несколько дней на этом голом камне совсем не хотелось.

Она шла вокруг скалы, поглядывая под ноги – на ракушки, камни, разные щепки, рыбьи головы и кости, сухие и свежие водоросли, – сама не зная, что хочет здесь найти. Дома Снефрид жила на немалом удалении от моря и не видела его, пока Эйрик не увез ее к Бычьему заливу, и теперь море завораживало ее. В лицо летели капли воды – не то от волн, не то из серых туч. Снефрид засунула под чепчик выбитые ветром пряди. Стоило бы вернуться, но ей не хотелось в дымную и душную суету неуютного дома, набитого людьми – и так придется провести там всю ночь.

Пройдя еще немного, Снефрид обогнула скалу и с удивлением увидела впереди дом. Даже не сразу поняла, что это такое: невысокая бревенчатая хижина из стволов кривых здешних сосен, с замшелой дощатой крышей, с черной щелью оконца казалась не построенной, а выросшей здесь. Значит, остров все же обитаем? Ветер трепал сети, развешанные на просушку. Выходит, кто-то живет здесь, перебиваясь рыбной ловлей да, может, птичьими яйцами. Неудивительно, если от такой жизни в таком месте у здешних обитателей чешуя вырастает по всему телу. Отсюда и берутся россказни о людях-тюленях…

Новый вихревой порыв ударил в лицо, и Снефрид покачнулась. А потом на голову обрушился ливень. Ахнув, Снефрид вспомнила, как далеко зашла – пока вернется в дом, промокнет до костей. Огляделась – нельзя ли укрыться поблизости под скалой? Может, этот дождь будет коротким.

И тут же ей бросилась в глаза человеческая фигура в дверях той хижины. Снефрид вздрогнула от неожиданности – несмотря на сети, хижина выглядела пустой, как будто ее обитатели ушли в море и вернутся не скоро. Однако на пороге стоял старик с длинной седой бородой и взмахами руки звал ее к себе. Показывал на небо – дождь, ты промокнешь! Наверное, ему лучше знать, как долго длятся такие дожди. Подхватив полы плаща, Снефрид бросилась бежать по важному песку. Старик отодвинулся от дверного проема, позволяя ей войти, и Снефрид впрыгнула в темноту хижины.

Потоки холодной воды, порывы ветра и шум непогоды остались позади. Старик закрыл дверь, воцарилась тишина. В обложенном камнем очаге на земляном полу горел яркий огонь, возле него сидела старуха с пряжей. Над огнем висел небольшой черный котелок, в нем что-то варилось – конечно, рыба, о чем говорил и запах, что еще здесь может быть?

– Я с тех кораблей… – задыхаясь после бега, начала Снефрид, хотя кроме как с кораблей, которые жители наверняка видели, ей было неоткуда взяться. – Привет и здоровья вам, добрые люди…

– Садись, обогрейся, – старуха показала ей место напротив. – Дождь кончится до темноты, ты успеешь вернуться, не намокнув.

– Спасибо вам, – Снефрид села и расправила полы плаща, чтобы просохли.

– Скоро будет готова похлебка, – старик заглянул в котелок. – Ты, известное дело, привыкла к каше и козьему сыру, но коз тут нечем кормить.

– Вы, должно быть, иногда вымениваете у проезжающих рыбу на хлеб?

– Бывает и так. Но вот видеть женщину, которая так свободно разгуливает по острову одна, нам еще не доводилось.

Старик сел напротив Снефрид и пристально взглянул на нее. Был он высок, плотен; темное, выдубленное ветрами лицо покрывали крупные глубокие морщины; на лбу и переносице они напоминали таинственные, никому на свете неведомые руны. Густые волосы и длинная борода походили на пепел догоревшего костра с остатками углей – в них смешались и белый, и все оттенки серого, и черный.

– Ты не похожа на невольницу, которую везут в Серкланд продавать. Откуда же ты здесь взялась?

– Я разыскиваю моего мужа. – Снефрид сложила руки на коленях и подумала, что ей, вероятно, еще сорок раз придется рассказать свою сагу; к концу путешествия она будет как знаменитые сказители, которых на праздники приглашают в богатые усадьбы и они способны повторять излюбленные сказания даже во сне. – Он отправился в странствия, и несколько лет у меня не было о нем никаких вестей…

Она стала говорить медленно, оценивая каждое слово. Ни к чему, пожалуй, и здесь спрашивать про Ода – едва ли он мог попасть на этот обломок скалы, оброненный великанами в море.

– Но потом я узнала, что он решил поселиться в далекой стране на Восточном Пути, и отправилась к нему.

– Так значит, ты встала на путь Фрейи?

Ну вот. Видно, избежать этого невозможно: услышав, что одинокая женщина ищет по свету мужа, всякий сразу думает о Фрейе.

– Я не хотела этого! – вырвалось у Снефрид; она вовсе не желала, чтобы ей и здесь стали воздавать почести, как богине. – У меня не было иного выбора – в родном краю я лишилась всего, меня преследовали недруги и еще более опасные люди, и мне пришлось бежать оттуда… Я едва не погибла…

– Отчего же не было? Ты могла всего этого не делать. За твоим мужем остался большой долг, но пока он жив, никто не мог спрашивать этих денег с тебя. Ты могла объявить о разводе с ним, выйти за другого, и никто не посмел бы больше тебя беспокоить. Ты была бы состоятельной хозяйкой, муж любил бы тебя, соседи уважали, и на всю жизнь уделом твоим стали бы покой и достаток. Что тебе помешало?

Старик наклонился вперед, через полутьму хижины вглядываясь в лицо Снефрид ясными, как серебро, проницательными глазами. А Снефрид сидела застыв, будто скованная чарами. Да, она изрядно прославилась в округе Лебяжий Камень, но как вести о ее делах могли дойти сюда, за множество переходов?