Текст книги "Свенельд. Янтарный след"

Да и сами они с Мьёлль, сойдя на серовато-белый известняковый берег, первым делом пустились бегом к ближайшим зарослям. Мужчинам хорошо: они справляют нужду прямо с борта (в особо важных случаях обвязавшись тросом, который крепят к противоположному борту), а женщинам приходилось пользоваться ведром, которое потом выливалось за левый борт. Движение подбодрило Снефрид, кровь быстрее побежала по жилам, стало теплее, и она разжала онемевшие руки, выпуская полы плаща, в который куталась с вечера.

Когда Снефрид вернулась к кораблям, еще больше приободрившись, люди Асварда и его фелагов уже переносили вещи на берег. Гостевые дома оказались заняты – кроме ходивших через море, здесь хватало и других торговцев, местных. Люди Асварда раскинули стан на берегу, среди множества старых кострищ, по сторонам устраивались люди Хлёдвира и Кетиля. Хлёдвир подошел, обменялся парой слов с Асвардом, по Снефрид скользнул равнодушным взглядом, будто не заметил. Видно, все еще не знал, как обходиться с нею после случая на Гусином острове: не то злился, не то опасался. Неважно – лишь бы держался поодаль. Возможно, он впервые в жизни наткнулся у женщины на отпор, которому не мог ничего противопоставить.

Встало солнце, заиграло блеском на поверхности моря, лес в отдалении запестрел оттенками зелени, и на душе повеселело. Повеяло теплом, сменившим утреннюю прохладу. «Я за морем!» – твердила себе Снефрид, оглядываясь, и сама не верила. Она пересекла Восточное море! И хотя до конца водного пути было еще далеко – предстояло проплыть на восток вдвое больше, чем они уже проплыли от самого причала Бьёрко, а путь через Гарды в Меренланд и вовсе терялся в тумане у границ Утгарда, Снефрид постепенно начинала верить, что все это можно осуществить не в мечтах, а наяву. Если это удалось Ульвару, почему не может удаться ей?

Для Снефрид поставили шатер, Мьёлль устроила ей постель, и она, погревшись у костра, наконец-то легла отдохнуть. Улегшись на овчины в шатре, поворочалась – лежать было жестко, – но расправить усталые члены и расслабить мышцы уже было наслаждением, и она заснула почти мгновенно. В последний миг ей вспомнился ворон в туманном море, но и это показалось добрым знаком. О́дин ничего не делает просто так – может быть, хотел намекнуть, что будет о ней заботиться? Ведь как Эйрик – «человек Одина», так и она, принявшая дух Одина-Бурого, тоже теперь принадлежит Отцу Ратей. Хотя о «женщинах Одина» ей ранее слышать не доводилось…

Где-то в глубоком полусне ее охватило странное ощущение: казалось, что рядом, прижавшись к ней, кто-то лежит и даже обнимает ее. Вероятно, мужчина – ей так показалось. Открыть глаза она не могла: веки были налиты тяжестью, но при этом было чувство, что глаза не помогут – это существо, что лежит с ней под одеялом, нельзя увидеть глазами. Ощущения его близости были странными: тело его было плотным, но при этом казалось проницаемым – вроде устойчивого и мощного порыва ветра. И эти объятия… было похоже, будто теплый, ласковый ветер обвил ее всю, с головы до ног, и так замер. Было не страшно, но очень странно…

«Что это?» – с усилием просила она, но только в мыслях.

«Не бойся, – сказал голос, и она ощутила что-то вроде ласкающего движения по всему телу, как будто мягкое крыло огромной птицы погладило ее сразу всю, от головы до ног. – Я не причиню тебе вреда».

Голос тоже, кажется, был мужским. Звучал он очень дружелюбно, почти ласково, и тем не менее все существо Снефрид пронизала дрожь.

«Кто ты?» – мысленно ответила Снефрид, в ужасе от самой мысли, что пытается вступить в разговор с этой сущностью. Пусть та и кажется – или притворяется – дружелюбной, но все же…

«Мы виделись, – голос усмехнулся, и Снефрид подумала, что эта сущность, кажется, молода. – И еще увидимся. Я буду тебе помогать».

По ее телу снова прошла волна ласки, а вслед за этим он исчез. Пропало ощущение, что рядом с ней под одеялом кто-то лежит, и уже казалось сном то, что он здесь был…

Проснувшись, Снефрид сразу открыла глаза и огляделась. Никого, кроме Мьёлль, в шатре, разумеется, не нашлось. Сама она плотно была укутана в одеяло, и не верилось, что кто-то мог пролезть в этот кокон, не потревожив ее. Кто-то приходил к ней во сне – уж точно, не человек. Вспоминая свои ощущения, Снефрид была уверена: ее посещал мужчина, причем молодой и приятный в обращении. Но кто это мог быть? Легче всего было отнести это посещение к пустым снам, но в это Снефрид совсем не верила. Она совершенно ясно помнила то ощущение: тесные объятия невидимого гостя, каким-то образом охватившие все тело сразу, несли ей тепло и защищенность, обещали полную безопасность. Этот приветливый голос, ощущение близости дышали каким-то родственным чувством, будто они с этим существом были тесно связаны чем-то общим. Все приходившие в голову догадки выглядели несостоятельными, и скоро Снефрид отказалась от них: не стоит копаться в домыслах, когда истина, вероятно, скоро обнаружится. Гость из полусна обещал помогать ей, а значит, они еще встретятся, и она узнает о нем больше.

Когда Снефрид выбралась из шатра, уже миновал полдень, солнце заливало прибрежные луга. Близ кораблей почти все спали, Лейви и пятеро его товарищей легли перед ее шатром, будто сторожевые псы у хозяйского ложа. Сегодняшний день отводился для отдыха после переходов – на Дневном острове всегда устраивалась первая в этом пути дневка. Одни улеглись на кораблях, другие на подстилках прямо на земле у костра – привычных путешественников не смущала жесткая земля, лишь бы с неба не капало. Летом, как сказал Асвард, здесь чаще всего погода солнечная.

Разбудив Мьёлль, Снефрид отыскала поодаль от стана прикрытую кустами заводь, где они обе смогли окунуться в море. Расчесав волосы, она заново заплела косы и вернулась в стан посвежевшая и довольная. Там обнаружилось оживление: часть людей проснулась и плескалась в море, двое свежевали барана, подвесив тушу на стойку из жердей.

Откуда баран взялся, скоро стало ясно. Возле Асвардова шатра обнаружился Хлёдвир и с ним незнакомый мужчина в нарядной рыжевато-красной шерстяной рубахе и коричневом, сложенной вдвое плаще, накинутом на плечи и застегнутом крупной бронзовой застежкой. Кивнув им на ходу, Снефрид ушла в свой шатер привести в порядок вещи, а когда снова вышла посидеть на солнышке, возле шатра ее ждало целое посольство: Асвард – с несколько озадаченным видом, Хлёдвир – с видом тайного торжества, и тот незнакомец – явно растерянный. По сторонам от входа в шатер стояли Лейви и Хамаль, опираясь на копья и всем видом давая понять, что охраняют сокровище. В глубоко посаженных, узких, темных глазах на скуластом лице Лейви Снефрид ясно различила усмешку. Его только забавляло то, что Снефрид стали принимать за Фрейю. А вот Асвард явно не знал, как к этому отнестись.

– Э … Госпожа, – Асвард не решил, каким именем уместнее ее называть, и произносил это слово как имя. – Вот этот человек, – незнакомец поклонился, – Сигфус Барсук, здешний бонд, очень просит… очень хочет с тобой побеседовать…

– Просит Госпожу Ванадис уделить ему часть ее драгоценного времени для небольшой беседы, – с явным удовольствием подхватил Хлёдвир. – Если только она не занята более важными делами. Великая нужда посетила их дом, и никто, кроме госпожи Фрейи, не может ей помочь! Но для богини не составит труда сотворить то, что смертным рукам не под силу!

– Приятно видеть человека, который так глубоко почитает богов! Несомненно, они воздадут тебе, Хлёдвир, за такую преданность. – Снефрид ласково улыбнулась ему, потом посмотрела на Стигфуса. – Не нужно давать мне таких громких имен. Мое имя – Снефрид, я еду к моему мужу, Ульвару, в Гарды. Но если я могу чем-то помочь, то с удовольствием это сделаю. Привет и здоровья тебе, Сигфус. Что привело тебя к нам?

Сигфус выглядел лет на тридцать пять; это был вполне приятный мужчина, среднего роста, плечистый, стройный, с продолговатым, вдавленным у виском лицом, широколобый, темно-русыми волосами и обычной при этом рыжеватой бородкой. Большие серые глаза имели тревожное выражение, лицо было бледным, вид утомленным. Снефрид сразу почувствовала: он не просто так пришел, у него какая-то беда.

– Привет и здоровья тебе, Госпожа… Снефрид.

Сигфус в смятении вглядывался в нее, пытаясь понять, может ли быть правдой то, что он услышал от Хлёдвира. До того он думал, что боги ходят по земле лишь в старинных преданиях, но когда пришла настоящая нужда, потянуло поверить в чудо. А женщина, стоявшая перед ним, со светлыми, как серебро, глазами, с лицом приветливым и величественным, вполне могла оказаться и богиней.

– Я решился… обратиться к тебе… твои спутники сказали… – Сигфус оглянулся на довольного Хлёдвира, – что наши края посетила…

– Я вижу, у тебя какая-то печаль на сердце, – Снефрид помогла ему сразу перейти к делу.

– Да, госпожа, это моя жена… Она, видишь ли, должна родить… но уже сутки, со вчерашнего утра, и женщины говорят… Говорят, что дела ее плохи, а у нас пятеро детей… те, которые выжили. И я услышал, что к нам приехала… сама Фрейя, – Сигфус вновь бросил взгляд на Хлёдвира, – и я подумал: может, она… то есть ты, услышала, как ее… тебя целую ночь призывали…

– Сам Один послал нам навстречу ворона, чтобы мы могли поскорее достичь берега и помочь вам, – Снефрид успокаивающе кивнула ему. – Я постараюсь помочь, чем смогу. Подожди, я возьму кое-какие вещи.

Назад она вышла с котомкой, где лежал пояс с пришитым к нему «дивокамнем». «Тебе пригодится», – сказала Старуха, а она-то знает будущую судьбу всякого не хуже самого Старика… Там же были оба ее жезла – из березовой ветки, который они сделали когда-то вместе с теткой Хравнхильд, и бронзовый, полученный от нее в наследство.

Сигфус приехал верхом и привел еще одну лошадь. Сел на нее Лейви – он отказался отпускать Снефрид одну в незнакомый дом, – а она устроилась позади него. Ехали через веселый лиственный лес, по дороге беловатого известняка, из которого и состоял Дневной остров. Для Снефрид, привыкшей к неровной, гористой местности, странно было видеть землю совершенно плоскую, без гор, холмов и возвышенностей. «Все равно что ехать по огромному блюду, – сказала она Лейви, и тот насмешливо хмыкнул. – Хотелось бы знать, кому нас на этом блюде подают!» Лишь немногие торчавшие из травы серые валуны напоминали ей родину. Лесок сменился лугом, где паслись овцы, промелькнули пашни, засеянные ячменем, потом опять потянулись луга. Сигфус сказал, что на острове много пастбищ, но и леса довольно густые. В них есть даже крупные звери – медведи, рыси, а в море – тюлени.

По пути Лейви обернулся к Снефрид:

– Этот красавчик, Хлёдвир, теперь так и будет бегать по хуторам и всем рассказывать, что ты – Фрейя. И здесь тоже, – он кивнул на едущего поодаль Сигфуса. – Кто его за язык тянул? И здесь, и на Гусином острове. Не пора ли ему как-то язык укоротить? А то он и тебе не даст покоя, и нас всех однажды втравит в неприятности.

– Я не Фрейя, но и правда могу кое-чем помочь. А после моря я уже отдохнула. Если боги дают человеку некие способности, он должен применять их на пользу людям, ведь так?

– Думаешь, богиня должна бегать по хуторам и помогать разродиться жене каждого бонда? Заняться ей больше нечем?

– Если подумать… – Снефрид подумала, – то чем богине еще заняться? Браниться с Локи, доказывать, что она не спала с четырьмя карлами и собственным братом? Вожделеть каких-то новых украшений? Эти занятия скорее для обычной вздорной бабенки, не способной сделать ничего полезного. И кто будет помогать жене каждого бонда, если не богиня? Никто другой в иную глушь не доберется.

– Ну, тебе виднее, – хмыкнул Лейви. – Ты у нас богиня…

Они проехали чуть более роздыха, как показалась усадьба. Дом и несколько строений возле него были сложены из того же известняка, покрыты соломой. Вокруг бродили овцы, перед домом играли трое или четверо детей.

– Это все твои? – спросила Снефрид у Сигфуса, когда Лейви спрыгнул с седла и помог ей сойти.

– Да, это наши… средние. – Сигфус привычно пересчитал детей взглядом. – Имба присматривает за ними. Имба! – закричал он, и из дома показалась девушка лет пятнадцати, в перекошенном переднике и растрепанными волосами, держащая на руках орущего ребенка лет двух. – Это предыдущий… Имба, ну что?

– Не знаю, – большеглазая девушка, похожая на отца, бросила на приезжих настороженный взгляд. – Сигга там с ней, она больше не приходила.

– Пойдем, это в бане.

Лейви остался возле дома и даже, кажется, завел разговор с недоверчивой девушкой, а Снефрид хозяин проводил в маленькую тесную баню на краю усадьбы, возле пруда, где плавали утки и виднелись мостки для стирки. В бане большую часть пола занимал вымощенный камнем очаг, а на двух сдвинутых лавках, устланных грязной соломой, лежала роженица. При ней сидела старуха служанка, Сигга. Она рассказала, что у Катлы это не то седьмые, не то восьмые роды, что в ее годы нелегко – она была ровесницей мужа, а выглядела, изнуренная, даже старше, – и недавно схватки совсем прекратились.

– Ты давала ей крапиву? Или зверобой?

– Давала, госпожа, но только она совсем слаба, бедняжка.

– Завари снова. У меня есть дивокамень, и сейчас у нас дело пойдет на лад, – бодро заверила Снефрид.

– Ох! – Сигга всплеснула руками. – Вот это кстати! У нас на всем острове дивокамня ни одного нет. Был у одной женщины, но она умерла и забрала его с собой. А ведь ей говорили – мол, в Хель он тебе не понадобится, там никто не рожает. А она говорила, что ее заберут к себе альвы, и там ей очень даже понадобится. Это правда – раза два или три к ней приходили за помощью для таких женщин, которые не людского рода женщины…

Снефрид едва ее выпроводила. Ей уже случалось помогать при родах, и она видела, что роженица очень измучена, но помня, от кого был получен дивокамень, верила в благополучный исход.

– Откуда ты взялась, госпожа? – Сама Катла слабо моргала, сомневаясь, не мерещится ли ей эта незнакомая женщина – красивая, уверенная, с такими светлыми глазами, то вспоминались рассказы об альвах. – Ты – из рода альвов?

– Да, немного. Сами Один и Фригг прислали меня тебе на помощь! – Снефрид пожала ее вялую руку. – Вижу, что тебе пришлось нелегко, но скоро все кончится.

– Ты – диса? – Катла уже слабо отличала явь от бреда и верила, что видит тех, кого живые не видят.

– Я – Снефрид. Соберись с силами, осталось недолго. Видишь, – Снефрид вынула пояс и развернула его. – Это дивокамень, его прислала для тебя сама Фригг. Он поможет, и скоро дитя уже будет у тебя в руках.

Поясом с дивокамнем Снефрид осторожно обмотала Катлу, и та робко пощупала зашитый в льняной лоскут дивокамень.

– Теперь давай руку.

Угольком Снефрид нанесла на ладони Катлы три повивальные руны: Ансуз, Йера, Манназ, а потом и себе. Сосредоточилась, взяла свой «целебный жезл», подняла его над Катлой и заговорила нараспев:

 
Славьтесь, асы!
И асиньи, славьтесь!
Силы могучие,
Руки целящие
Даруйте нам!
Дисы-праматери,
Помощь подайте нам,
Фрейя, приди!
 

Закрыв глаза, Снефрид целящим жезлом рисовала в воздухе над Катлой эти же три руны, сосредоточивая вокруг нее силу рождения – силу земли, богини Йорд, зеленой травы, что лезет сквозь старую листву, едва лишь сойдет снег, силу ростка, ползущего из-под камня навстречу солнечному свету. Она видела этот росток – сперва маленький и бледный, он все тянулся вверх, наливался зеленью, пускал почки, веточки, листики, пока не превратился в могучий ствол и крона его не зашумела над всем миром…

Откуда-то издалека донесся вскрик усталого женского голоса…

Когда Сигга вернулась с дымящимся горшочком, схватки уже возобновились. Головка то показывалась, то скрывалась, у матери никак не хватало сил вытолкнуть ребенка. Привыкшая принимать козлят и ягнят, Снефрид знала, как надо действовать. Наклонившись над Катлой, Снефрид вдруг увидела напротив себя другую женщину, не Сиггу. Та подняла голову, и Снефрид тихо ахнула – она узнала Хравнхильд. А вернее, это была спе-диса в молодом облике ее покойной тетки. На миг Снефрид застыла в изумлении: она несколько раз видела спе-дису, но никак не ждала ее здесь – та ведь была создана оберегать Эйрика, а это дело его никак не касалось.

Значит, теперь это ее, Снефрид, спе-диса, и будет помогать ей во всякой нужде. Баню, ее бревенчатые стены, даже саму лежанку Снефрид видела как в тумане, зато Хравнхильд – ее продолговатое лицо, большие синие глаза, черные брови дугой, – различала необычайно ясно. Спе-диса подала ей знак – нужно работать. Надавливая кулаками на дно матки, они стали подталкивать дитя к выходу.

Еще несколько усилий – и младенец выскользнул на соломенную подстилку. Катла издала глухой стон – ее покинули последние силы. Снефрид тоже перевела дух – самое трудное позади. Сигга перевязала пуповину и забрала ребенка. Оставалось дождаться последа.

– Кровь больше не идет, – сказала Снефрид, обтирая Катле потное лицо. – Значит, у тебя ничего внутри не повреждено. Разрывов нет, зашивать ничего не надо. Сейчас выйдет послед, и все будет закончено.

Обмыв ребенка, Сигга завернула его в пеленку и держала, готовясь дать матери; новорожденная кричала, и Катла слабо поводила глазами на этот звук, но сил поднять руки у нее не было. Наконец послед вышел. Отдав ребенка Снефрид, Сигга прибрала его и принесла теплой воды, чтобы обмыть роженицу, но охнула:

– Опять кровь! Смотри, так и льется!

Снефрид отдала ей дитя назад и ощупала живот Катлы. Матка была мягкая – «кисель», как говорят повитухи, и Снефрид быстро огляделась, отыскивая Хравнхильд.

Диса все еще была здесь, стояла подле лавки. Встретив взгляд Снефрид, показала руками, будто что-то мнет. Вспомнив, что в таких случаях делают – опыта у нее было меньше, чем у тетки, – Снефрид принялась разминать живот Катлы, чтобы укрепить матку. Иначе кровь не остановится, и женщина умрет.

 
Ранен Бальдр стрелою острой,
Фригг пришла к нему и Фрейя,
Крови чары сотворили,
Резал Рёгнир[7]7
  Рёгнир (Вождь) – одно из имен Одина.


[Закрыть] руны раны,
 

– приговаривала она, сама удивляясь, откуда знает этот заговор.

То и дело Снефрид поглядывала, что происходит, но кровь не унималась. Тревога нарастала. Лицо Катлы делалось все бледнее, черты заострились. Не нужно было искать и щупать бьючие жилки, чтобы понять – вот-вот жизнь ее покинет. Снефрид никак не удавалось оживить матку – видно, восьмые роды для немолодой женщины оказались не по силам. Сигга, тоже видя, к чему идет дело, качала кричащую девочку и загодя жалела, что придется той остаться сиротой.

 
Камень Сурт лежит на море,
Девять змей лежат на камне,
Пусть не будет им покоя,
Им не спать и не проснуться,
Пока кровь у Катлы льется,
Пусть она скорей уймется!
 

Выговаривая слова заклинания в одном ритме с движениями рук, Снефрид остро жалела, что некому помочь ей стуком в бубен. Кого позвать на помощь, не Сиггу же! Но и так до нее доносился равномерный стук, очень похожий на удары в бубен; это она слышала замирающий ток крови в жилах Катлы, удары сердца, все более слабые.

«Помоги мне!» – мысленно воззвала она к Хравнхильд, отчаянно боясь, что каждый следующий удар окажется последним.

Тут же до слуха донеслись знакомые удары – это запел старый бубен Хравнхильд, теперь принадлежащий Снефрид. Он выбивал четкий, сильный ритм, будто подтягивая к себе удары слабеющего сердца, и те, следуя за ним, продолжались, отвечали…

В спину повеяло холодом. Снефрид обернулась и увидела, что в бане появилось еще одно существо…

От неожиданности Снефрид выпрямилась, опустив забрызганные кровью руки. На месте очага появилось маленькое озеро, обложенное белым камнем. Его поверхность кипела, испуская туман, а на этом тумане стояла женская фигура, укутанная в серовато-голубое покрывало. Верхний его конец закрывал и лицо, и тем не менее Снефрид сразу ее узнала.

Она была так уверена, как если бы новая гостья была ее родной сестрой. Снефрид знала ее целую вечность. И знала, зачем она пришла.

В этот миг в ней самой что-то изменилось; Снефрид не осознала это, лишь ощутила. Само ее тело стали каким-то очень легким, прозрачным, но в то же время исполненным мощи – будто ветер. Кровь заискрилась в жилах; теперь она могла изливать огненную силу из ладоней и пальцев. Три повивальные руны на ладонях, уже давно стертые, вспыхнули снова и засияли ослепительным светом.

«Урд… – услышала она свой собственный голос, но губы ее не шевелились, голос звучал в голове, однако она точно знала, что ее слышат. – Урд, уходи! Оставь ее здесь».

Дева Источника покачала головой – мягко, но неумолимо. Кровь медленно вытекала из тела Катлы, будто стремясь влиться в этот самый источник – тот, из которого вытекает и куда возвращается всякая живая кровь во вселенной.

 
Урд, уходи!
Тебя изгоняю!
Чрева росу[8]8
  Роса чрева, брага воронов – кеннинги крови.


[Закрыть]
Я затворяю.
Камень лежит —
Ни раны, ни крови,
Воронов брага
Больше не льется.
 

Голос Снефрид окреп, и она сама каким-то краем мысли удивилась уверенной властности, зазвучавшей в нем, а еще словам, которых раньше не знала. Она опустила руку, и сила, текущая в ладонях, остановила кровавый поток.

Дева Источника пошевелилась и протянула руку в сторону Катлы. И Снефрид ясно увидела, как тело лежащей женщины колеблется, раздваивается: одно продолжало лежать, а второе, прозрачное, стало отделяться от него, приподниматься, как туман над землей.

 
Урд, уходи!
Тебя изгоняю!
Тучную телку
Тебе я отдам,
Если в обмен
Ты Катлу оставишь.
Ливень ресниц[9]9
  Ливень ресниц (Фрейи) – золото.


[Закрыть]
Тебе подарю я,
Если исчезнешь,
Катлу не тронув.
 

Она слышала, как голос ее отдается по бане… по тьме той подземной тропы, где находились три женщины: она, Урд и Катла. Жена Сигфуса уже не лежала на соломенной, залитой кровью подстилке – она стояла, безвольно опустив руки и закрыв глаза. За одну ее руку держалась Снефрид, а к другой тянулась бледная рука Урд. Тянулась, но пока не могла коснуться, хотя их разделяло самое малое расстояние.

 
Урд, уходи!
Тебя изгоняю!
Острым мечом
Тебя зарублю я,
Коль тронешь ты Катлу!
Голову с плеч
Тебе я снесу,
Коль ее не оставишь!
 

В другой руке Снефрид был ее жезл… она помнила, что брала жезл, но вдруг в руке оказался настоящий меч! Этим мечом она преградила путь норне Урд, но та все еще тянула руку, мягко и неумолимо качая головой.

 
Урд, уходи!
Тебя изгоняю!
 

Голос Снефрид загремел как гром, отдаваясь от тьмы со всех сторон множеством волн эха – «болтовни дверга», – будто сотни двергов сидели там, невидимые, наблюдая, чем кончится поединок норны и богини. В ней кипели гнев и решимость, а главное, удивительное ощущение собственной силы – она была вправе приказывать Деве Источника и способна исполнить угрозу.

 
Жезлом укрощенья
Ударю тебя,
Изгоню тебя в Хель,
Коль ты не отступишь.
 
 
Три нужды ты познаешь
И девять несчастий,
Змей тебя будет
Неистовый жалить.
 
 
Волки терзать тебя
Станут отныне,
Вороны кости
Твои раскидают.
 
 
Станешь служанкой ты
Мерзостным троллям,
И турсам ужасным
Ты будешь женою.
 
 
Ты разгневала Фрейю,
Урд неразумная,
Навлекла ты богини
Неистовый гнев!
 

Где-то наверху раздался крик ворона – гневный, угрожающий. Жезл вёльвы засиял в руке Снефрид, из бронзового сделавшись золотым; ее руку окутали золотые, мерцающие нити. От взмаха жезла фигура Урд побледнела, а потом втянулась в источник под ногами. Светлые струи взметнулись еще раз и улеглись.

Снефрид очнулась, стоя посреди бани, с жезлом вёльвы в руке. Чувствовала она себя странно, как никогда в жизни. Ей уже случалось вступать на воздушные тропы и даже выдерживать сражения, но еще никогда ей не казалось после этого тесно в собственном теле. Как будто нечто огромное силой втиснули в очень маленькую, неподходящую для него, хрупкую оболочку.

Раздался тихий звук, в котором Снефрид не сразу узнала детский плач. В ушах у нее шумело, все звуки доходили как через плотное одеяло. Она закрыла глаза, но увидела бушующее море пламени.

– Дай… мне ее… – ответил на этот плач слабый, хриплый голос.

Открыв глаза, Снефрид повернула голову. Катла, еще бледная, силилась привстать. Кровь унялась, и она хотела покормить наконец ребенка.

– Госпожа и в самом деле Фрейя… – пробормотала Сигга, бочком протиснувшись мимо Снефрид. – Она ведь уже совсем умерла… совсем уже похолодела… вот я думала, горе будет бедняге Сигфусу, да с шестью детьми останется один…

– Я не Фрейя, – прошептала Снефрид; говорить в полный голос у нее не было сил. – Но Фрейя была здесь…

Она огляделась. Дисы Хравнхильд больше не было рядом, но Снефрид ощущала на себе ее взгляд откуда-то издалека. В синих глазах был испуг и потрясение, как будто даже спе-диса не ожидала того, что увидела.

Что она увидела? Этого Снефрид не знала, но зато хорошо поняла в этот миг, почему одержимость Одином у берсерков сменяется ощущением полного бессилия. Пока Сигга передавала Катле ребенка и хлопотала, чтобы обмыть ее и переменить солому, Снефрид села прямо на пол возле лавки… и все исчезло.

* * *

Когда Снефрид открыла глаза, взор ее какое-то время блуждал в полутьме, останавливаясь на разных предметах и постепенно узнавая их. Овчины, плащи, одеяла… Мешки и мешочки с разными пожитками… Миски с ложками, чашки, кувшинчик… Эта женщина… Мьёлль… рабыня. В последнюю очередь она узнала себя. Она – Снефрид, дочь Асбранда Эриля и Виглинд, дочери Хравна. Она замужем за Ульваром и едет через Восточное море, чтобы поселиться вместе с ним. Сейчас она где-то на первой трети этого пути, на Дневном острове… А вовсе не… Не та прекрасная Невеста Ванов, которая рассказала ей часть преданий о себе, позволив увидеть часть ее жизни ее собственными глазами…

В тот день у нее были совсем черные глаза. Ее платье было цвета весеннего снега перед тем, как он растает, но и так она казалась прекраснее и желаннее всего на свете тому, с кем так сурово говорила…

А она, Снефрид… Вчера она ездила на хутор и там принимала роды у жены здешнего бонда…

Уложенная в доме на хозяйскую постель на Сигфусовом хуторе, Снефрид проспала почти до вечера, а потом, когда Лейви привез ее обратно в корабельный стан, опять заснула.

Когда утром она выбралась из шатра на воздух, ее встретили мощные порывы холодного ветра и весьма неприятное зрелище серого неба. Хорошая вчерашняя погода исчезла – слизнуло холодным языком бури. Море, что еще вчера прикидывалось мирным, ласковым и безопасным, явило другую свою суть – неудержимой стихии, что гневается без всякого повода, не внемлет никаким уговорам и посулам, может раздавить человека, как мошку, даже не заметив. С морем нельзя договориться, морю нельзя доверять. И, ощутив себя в полной зависимости от этой недоброй стихии, на острове, что казался таким маленьким, таким ненадежным укрытием, Снефрид почувствовала себя очень неуютно. Теперь отсюда и не выбраться, пока гнев морских великанов не утихнет. Двадцать пять лет она благополучно прожила на твердой земле, почти не видя моря, а теперь вот судьба отдала ее в полную его власть.

Стан был тих, никто не спешил вставать.

– Почему все спят? – спросила Снефрид у двоих сонных дозорных возле еле тлеющего костра, прикрытого от ветра щитами.

– На море буря, – один махнул рукой в северную сторону. – Здесь мы от нее прикрыты, а в море творится ётун знает что. Сегодня не уйти.

В бухте вода оставалась довольно спокойной, но приобрела грязно-серый оттенок и оделась белой пеной. Ветром пену рвало и разносило мелкими клочьями, но немедленно из глубины вылетал новый покров, растягивался по поверхности волн и снова рвался – будто бесчисленные пальцы морских великанш неустанно плели сеть, тут же сердито рвали ее, недовольные своей работой, и с той же спешной небрежностью плели снова. Длинные, во всю ширь берега, валы катились на сушу, норовя ее слизнуть и проглотить, влажный ветер доносил облака брызг до шатров, и у Снефрид скоро вымокло лицо и волосы. Возле больших камней столбы брызг взмывали вверх, и каждый раз при виде этого у Снефрид обрывалось сердце – вот-вот перед нею предстанет, выйдя из белого водяного облака, одна из дочерей Эгира, а еще хуже – сама Ран. Небо было сплошь затянуто синевато-серыми тучами.

Снефрид ушла обратно в шатер и снова забралась под овчины, чтобы согреться. Было похоже, что так ей придется пролежать весь день. Хорошо хоть, толстая ткань шатра, из овечьей шерсти, отталкивала воду и внутри было сухо.

У других тоже было мало охоты вылезать из-под своих овчин, и только к полудню, когда проснулся Асвард, стан немного ожил. Сигфус Барсук в благодарность за помощь подарил Снефрид барана, и теперь его зарезали, стали варить мясо и готовить похлебку. Закутанная в плащ с головой, Снефрид сидела у костра. Котлы долго не закипали – несмотря на стену из щитов, жар из-под них выдувало ветром, и тепло ощущалось слабо, но все же тут, на воздухе, было веселее, чем в тесном полумраке шатра.

Устав сидеть, она прошлась вдоль моря, разглядывая полосу песка, что лизали волны. На глаза ей попался продолговатый камешек цвета яичного желтка, покрытый ноздреватой коркой. Снефрид подобрала его, в удивлении разглядывая, а потом сообразила – да это же янтарь!

Ее будто пробило молнией. Она держит на мокрой ладони слезу Фрейи – одну из тех, что богиня уронила в море, пока искала своего Ода. Снефрид подняла глаза к хмурому небу, сердце ее переполняла горячая любовь и сочувствие. Богиня проходила здесь, по этому берегу – а может, высоко в воздухе над ним. Снефрид сжала находку в кулаке, полная острым чувством близости с богиней – не во сне, а наяву.

Бродя по берегу, там, куда не доставали мокрые языки волн, Снефрид высматривала другие слезы богини. Казалось, роды у Катлы она принимала давным-давно. Она вспоминала ту баню и все, что в ней делала, с чувством, будто побывала в далекой волшебной стране, в каком-то другом из девяти миров. Но в каком? Она помнила, как спорила с норной Урд, отгоняя ее от умирающей женщины, и ее остро пробирало холодом. Да как бы она посмела? Откуда бы у нее взялись силы и право грозить самой норне, Деве Источника, в чьей власти все живущие, смертные и бессмертные? Она сама тогда была вовсе не Снефрид. В ней была совсем другая… женщина? Богиня? Та самая, чьими глазами она видела сон? Снефрид вздохнула: принимать в себя эти силы было трудно, она чувствовала утомление… но тут же подумала: а разве Фрейе легко? Она носит в себе эти силы и служит их источником. Ей тоже трудно. Может быть, она хочет… поделиться, чтобы облегчить свою ношу?

Но заклинание от истечения крови, которое эта пришелица произносила ее устами, Снефрид запомнила хорошо и не сомневалась, что оно ей еще когда-нибудь пригодится… «Резал Рёгнир руны раны…»

В шатер Снефрид вернулась, держа в кулаке пять или шесть окаменевших слез Фрейи – разных оттенков желтого, потемнее и посветлее, покрытых твердым песчаным налетом, обкатанных морем до гладкости и более угловатых. Один из них был даже похож на дивокамень, только посветлее и гораздо меньше. Находка эта чрезвычайно ее радовала – Фрейя будто подтвердила, что она идет верным путем. Открыв ларь, Снефрид стала искать лоскут, чтобы их завязать, и вдруг сообразила, что не видит пояса с дивокамнем. Спрятав янтарные слезы, она уже не шутя взялась за поиски, но напрасно.