Текст книги "Битва колдуньи. Сага о мечах"

Глава 9

За стеной сарая послышался скрип шагов по гальке, потом в дверь постучали.

– Эй, ведьма? Ты там еще жива? – спросил Стейн Бровастый, один из работников Прибрежного Дома. – Не вспомнила еще?

– Я никогда ничего не забываю! – отрезала Хёрдис, отвечая разом на все вопросы. – А на твоем месте я бы села и постаралась вспомнить, как на прошлом Празднике Дис Ульв из Совиного Гнезда бросил тебя носом в грязь. А ты, как видно, забыл, если не думаешь рассчитаться с ним. Ты уже достаточно долго ждал, чтобы твою месть не сочли рабской![21]21
  Имеется в виду известная пословица: «Только раб мстит сразу, а трус – никогда». Месть, свершенная не сразу, в запале чувства, а погодя, при более удобном случае, считалась более почетной.


[Закрыть]

За дверью послышалось пыхтенье: Стейн переваривал обиду.

– А больше-то тебе нечего сказать? – спросил он чуть погодя, вспомнив о поручении хозяина.

– Отчего же? – с готовностью отозвалась Хёрдис через дверь. – Еще я могу сказать, кому твоя жена шьет рубашки[22]22
  Имеется в виду примета: шитье рубашки женщиной мужчине считалось показателем любовной связи между ними.


[Закрыть], когда ты отвернешься. Сказать?

Но работник махнул рукой и пошел назад в усадьбу: доложить хёвдингу, что ведьма все еще упрямится. Уже десятый день упрямится. А огниво так и лежит там, куда она его спрятала и где его никто не может найти. Огниво пытались искать с Чутким, и Хар, упрямый, как и его отец, до сих пор бродил с собакой по всем окрестным пригоркам. Но в эту затею Фрейвид не верил: Хёрдис уходила в своих одиноких прогулках на день пути от усадьбы, а может, и дальше. И хотя во время исчезновения огнива она не отлучалась из дома надолго, обшарить все ее потайные местечки не смог бы даже сам пес Гарм.

Убедившись, что противник и на этот раз с позором отступил, Хёрдис села на землю, прислонясь спиной к стене. В этом месте она успела просидеть ямку. Тихо шипя от злости, Хёрдис колотила кулаком по земле. Фрейвид избрал для нее подходящее наказание: неволя досаждала ей хуже всего на свете. Десять дней она сидела в лодочном сарае, видя солнечный свет только сквозь щели в стенах. Все существо ее рвалось на волю, к морю и ветру, к сосновому склону и прибрежным камням, к блестящей мокрой гальке и солоновато-душистому запаху высохших водорослей. Море было совсем близко, в двух десятках шагов; невидимое, но хорошо слышное, оно день и ночь дразнило Хёрдис своим гулом, ропотом, шелестом – голосом силы и свободы, всего того, чего Хёрдис была лишена. Взаперти Хёрдис Колдунье нечем было дышать и нередко хотелось выть по-волчьи от бессильной томительной ярости. Нет, она сойдет с ума, если не выберется отсюда! Но упрямство было в ней пока еще сильнее, чем даже жажда свободы. Она решила ни за что не отдавать отцу огниво, из-за которого ее сюда посадили, и вот уже десять дней держалась.

Сквозь узкие щели в стене Хёрдис видела, что начало темнеть. Вскоре в углу что-то завозилось. Хёрдис вскочила и подбежала к стене. С той стороны раздавалось знакомое поскуливание.

– Серый! – радостно прошептала Хёрдис, встав на колени. – Ты принес чего-нибудь?

Она просунула руку в маленькую ямку, которую Серый раскопал за две первые ночи. Лодочный сарай стоял на камне, поэтому подрыть глубже псу не удалось, но рука Хёрдис проходила. В яме по ту сторону стены ее пальцы наткнулись сначала на мокрый нос и горячий язык Серого, потом коснулись шершавого, сухого куска хлеба. Хёрдис вытащила его из дыры, вытерла подолом платья и жадно впилась зубами в добычу. Фрейвид велел ее не кормить, пока она не «вспомнит», куда запрятала огниво. Но Серый неизменно каждую ночь приносил хозяйке то кусок хлеба, то сыр, то селедку с горохом или овсянкой в брюшке, то даже мясо. Должно быть, ему стоило немалых усилий не съесть добычу самому, но он оказался настоящим другом.

– Посмотрим, кто кого переупрямит! – бормотала Хёрдис, с трудом пережевывая сухой хлеб.

В ее распоряжении была целая бочка с водой, но вода застоялась, и пить ее можно было, только зажав пальцами нос. Но даже это не могло заставить Хёрдис сдаться. Упрямства в ней хватило бы на настоящую великаншу.

Неизвестно, стала бы она есть то, что приносил ей Серый, если бы знала, что хлеб и сыр ему в зубы вкладывают руки Ингвиль. Но Серый не рассказывал ей, где берет свою добычу, и Хёрдис полна была решимости держаться до конца.

– Опять ничего? – спросил Фрейвид, по лицу Стейна поняв, с чем тот пришел. А именно – ни с чем.

Работник уныло кивнул. Подробности ответа Хёрдис, касавшиеся его самого, он предпочел оставить при себе. Подобная неприятность случилась не с ним одним. Зловредная ведьма, как оказалось, обо всех в усадьбе знала какую-нибудь гадость, и каждый пришедший к ней слышал о себе и своих близких кое-что любопытное, но малоприятное. Уже не в одной голове зародилась мысль о «случайном» пожаре лодочного сарая, но обиженных ведьмой обитателей Прибрежного Дома удерживал страх перед хозяином. Ведь он так и не получил назад свое огниво, а значит, ведьме еще не пора умирать.

На одиннадцатый день к лодочному сараю явился сам хёвдинг.

– Эй, Хёрдис! – крикнул он. – Скажи мне что-нибудь учтивое, чтобы я знал, что ты еще жива.

– Ничего я тебе не скажу! – злобно огрызнулась из сарая ведьма. – Мучайся!

Фрейвид удовлетворенно кивнул. Асольв подтолкнул Ингвиль локтем. Они пришли вместе с отцом, но Фрейвид оставил их поодаль, на сосновом склоне, чтобы они не слышали его беседы с Хёрдис.

– Если я хоть немного знаю тебя, сидеть взаперти тебе не нравится, – продолжал Фрейвид.

– Очень даже нравится! – тут же отозвалась непочтительная дочь. – Никогда раньше меня так часто не спрашивали, здорова ли я и не скучаю ли. Когда еще дождешься такого внимания?

– Но все же мне думается, что ты предпочла бы бегать со своим псом по холмам и лесам, – сказал Фрейвид. – Кстати, тут заезжал Торгнюр Сова и предлагал купить Серого. Сказал, что ему нужен хороший пес – сторожить ночью, а то рядом в лесу завелся какой-то беглый раб и пытается залезть во двор поживиться чем-нибудь. Как ты думаешь, дорого ли стоит запросить за твоего бездельника?

Хёрдис не ответила, и Фрейвид еще раз кивнул сам себе.

– Я бы на твоем месте тоже помалкивал, – продолжал он. – Если бы знал, что буду жить ровно столько, сколько буду молчать. Но ведь можно повернуть все иначе. Ты отдаешь мне огниво, а я забуду о том, что мои гости-фьялли просили тебя утопить. Как тебе это нравится?

– Я подумаю, – важно ответила Хёрдис.

На самом деле она не поверила ни одному слову, ибо хорошо знала своего отца. Если он собирается нарушить слово, данное фьяллям, то обещание, данное ей, будет стоить не дороже морской пены.

– Подумай, подумай, – добродушно согласился Фрейвид. – Торгнюр обещал завтра-послезавтра на обратном пути заглянуть еще раз, вот тогда я опять зайду к тебе.

И Фрейвид, вполне довольный состоявшейся беседой, зашагал от моря вверх по Сосновой горе. Он был достаточно умен, чтобы связать упрямство Хёрдис с многочисленными следами Серого вокруг сарая. Иной приказал бы немедленно засыпать ямку, отлично видную под стеной, и привалить камнем, но Фрейвид был для этого слишком умен. Он не хотел, чтобы ведьма умерла от голода раньше, чем отдаст огниво. А она охотнее умрет, чем отдаст. Сам Фрейвид поступил бы точно так же, а негодная дочь, как ни обидно, уродилась нравом в него.

Ингвиль и Асольв ждали отца, сидя на замшелых камнях у тропы.

– Она думает! – ответил Фрейвид на их вопросительные взгляды.

– А мы думаем вот что, – сказал Асольв и, желая приободриться, оглянулся на сестру. – Может быть, мне все же съездить в Тюрсхейм? Хёрдис наверняка будет упрямиться очень долго. А огниво нам нужно. Мало ли что случится, пока она…

Ингвиль кивнула. Зная о замысле отца продать Серого, она сильно подозревала, что тогда носить хлеб Хёрдис придется ей самой. И тявкать по-собачьи за стеной сарая – а не то Колдунья еще откажется брать еду.

– А еще можно спросить у Большого Тюленя, – предложила Ингвиль. – Он-то знает, куда Хёрдис спрятала огниво.

– Большой Тюлень? – Фрейвид был озадачен и даже остановился посередине узкой тропы. – Но как с ним разговаривать? Кто-нибудь когда-нибудь видел его в человеческом обличье?

– Нет, но бабушка… Помнишь, однажды она спрашивала у него, стоит ли тебе идти с конунгом в поход на вандров? В тот самый, из которого вернулся один корабль из десяти? Она тогда принесла жертвы Тюленьему камню, потом вынула руну, и это оказалась Хагалаз. Не попробовать ли и нам?

– Может быть, и стоит, – задумчиво поглаживая бороду, отозвался Фрейвид.

Эта мысль неожиданно понравилась ему. С духом побережья Фрейвид жил в ладу и не так опасался его, как колдуна Сиггейра из святилища Тюрсхейм.

– Но кто будет говорить с ним? – спросил он. – Если уж ты это придумала, то ты и сделаешь.

– Ой, нет! – Ингвиль испугалась. – Я думала, ты сам…

– А я думаю, что это дело как раз для тебя! Теперь тебе это по силам.

– Ты справишься! – бодро заверил ее Асольв и дружески пожал плечо сестры. Сыну рабыни казалось, что благородная кровь сама по себе одолеет все преграды. – Вспомни, ведь ты же справилась с «гнилой смертью»!

Ингвиль растерянно улыбнулась в ответ и подавила печальный вздох. Теперь даже самые страшные дни разгула «гнилой смерти» представлялись ей прекрасными, потому что тогда здесь был Хродмар. Ингвиль жалела, что в то время не умела оценить своего счастья, как оценила его теперь, когда от Хродмара ей остались только воспоминания и золотой перстень, который он подарил ей возле Смотрельного камня и который ей приходилось прятать от отца. Мать утешала ее, говорила, что скоро она успокоится и заживет, как прежде, как до встречи с фьяллями, мирно и счастливо. Ингвиль была благодарна ей за сочувствие, но знала, что возврата к прежней жизни не будет. Теперь она могла быть счастлива совсем новым счастьем. Раньше она была сама по себе, а теперь стала половинкой разорванного целого. Покой и счастье вернутся к ней только с Хродмаром сыном Кари из Фьялленланда.

Однако время для нее совсем не двигалось и возвращение Хродмара оставалось где-то далеко-далеко. Мир потускнел и погас, как будто лето разом кончилось и пришла зима, все прежние занятия казались скучными и постылыми. Стараясь побороть тоску, Ингвиль лихорадочно хваталась за любую работу, лишь бы отвлечься. Но занятыми оказывались только руки, а сердце и мысли были далеко – в земле фьяллей, в Аскефьорде, который она никогда не видела. Ингвиль представляла его себе только по рассказам Хродмара, но ей приятно было воображать Аскефьорд, усадьбу конунга, Бьёрндален – и тогда сам Хродмар казался ей ближе. Все, что так или иначе было связано с племенем фьяллей, стало вызывать в ней особенное любопытство; амулет в виде «молота Тора» стал как-то по-особому близким, и даже сам Рыжебородый Ас, покровитель Фьялленланда, теперь выглядел в ее глазах гораздо привлекательнее, чем прежде.

Далеко-далеко внизу, у подножия Тюленьего камня, шумно плескалось море. Ингвиль воображала, что она стоит на самом краю земли и под ногами у нее начинаются темные и страшные Нижние Миры. Должно быть, так оно и есть – Тюлений камень принадлежит уже не людям, а духу побережья, служит границей между человеческим и незримым.

– Все готово! – услышала Ингвиль голос отца.

Фрейвид стоял позади нее с жертвенным ножом в руках, возле него на скале лежала черная коза со связанными ногами, одна из лучших в усадьбе. Провожавшие их рабы отошли подальше, даже Асольв попятился. Его дело маленькое – какой заклинатель духов из сына рабыни!

Ингвиль же было некуда отступать. Собравшись с духом, она сделала робкий шаг ближе к краю каменистого обрыва. Море зашумело сильнее, она ясно слышала, как бешеные волны, не спящие даже в самую тихую погоду, беснуются и бьются под скалой, рвутся влезть на Тюлений камень, но бессильно скатываются назад. Ингвиль чувствовала на коже легкие соленые брызги, видела блики на огромной глади моря, и казалось, что кто-то невидимый следит оттуда за ней, но поймать неуловимый взгляд морского великана не удавалось. То ощущение близости иных миров, которое наполняло Хёрдис силой, Ингвиль пугало. Перед ней лежало море, а в его глубине обитало некое огромное существо. Она его не видела, но ощущала присутствие, и это было еще страшнее.

Фрейвид требовательно взмахнул рукой, приказывая ей начинать. Ингвиль набрала в грудь побольше воздуха, протянула руки к шумящей пучине и громко запела. Невольно она старалась подражать пронзительному голосу Хёрдис, но сама слышала, что получается плохо.

 
К тебе мы взываем,
житель пучины,
Тюленя зовет
Фрейвид Огниво!
Слышишь ли нас,
дух побережья?
 

Весь вчерашний вечер Ингвиль ломала голову, сочиняя эти строки. Заклинание вышло не слишком складным, но все же это были стихи, и дух побережья должен будет к ним прислушаться. Чем лучше сложено заклинание, чем более умело пропето, тем больше его сила и крепче власть человека над духами. Именно за это вожди Морского Пути ценят хороших скальдов не меньше, чем хороших воинов. Но у Фрейвида не было своего скальда, а сам он сочинять стихи не умел. Как говорил Властелин Ратей, бедный не совсем обездолен судьбой, а богатый не всем одарен.

Пропев первую, вызывающую, строфу, Ингвиль замолчала и с трепетом прислушалась к голосу моря. Волны под Тюленьим камнем взметнулись выше, упругий прохладный поток воздуха взлетел и ударил в лицо Ингвиль. Она полной грудью вдохнула солоноватую свежесть, и вдруг ей стало легко: хозяин побережья услышал ее. И она запела дальше – теперь следовало рассказать духу о своем деле.

 
Беда приключилась
в Доме Прибрежном,
огниво чудесное
исчезло из рода.
Помощи просит
Фрейвид у моря.
Где нам искать
сокровище предков?
 

Фрейвид кивнул Асольву и склонился над козой. Вдвоем отец и сын подтащили животное к самому краю обрыва. Фрейвид одним ударом перерезал жертве горло, поток горячей крови заструился вниз по камню, навстречу жадным волнам. Казалось, они дерутся за добычу, как стая голодных собак.

 
Жертву прими
и вести подай нам:
будет ли найден
огнеподатель?
 

Море забурлило, волны перед Тюленьим камнем расходились все сильнее и шире. Это был добрый знак. Фрейвид и Асольв поспешно подняли тушу козы и сбросили ее в волны. А Ингвиль запела снова:

 
Беда и другая
в доме открылась:
вырастил род
злобную ведьму;
умеет злодейка
болезни наслать.
Подай нам совет,
сельди властитель,
правду открой
молящим у камня:
должно ли ведьму
смерти предать?
 

Опустив окровавленные руки, Фрейвид и Асольв смотрели в море. А волны кипели все сильнее; на всем пространстве, видном глазу с Тюленьего камня, поднялась настоящая буря, но небо над пляшущими волнами оставалось спокойным – вóды привела в движение не сила ветра с небес, а иная мощь, скрытая в самой обители Эгира.

И вдруг прямо перед скалой в волнах проступило что-то темное. Ингвиль вскрикнула: из воды показалась огромная, размером с быка, голова серо-черного тюленя. Даже Фрейвид охнул и отступил дальше от края обрыва: впервые он воочию видел духа побережья. А Большой Тюлень лишь несколько мгновений смотрел на людей огромными желтыми глазами, а потом медленно скрылся. От головы его пошла широкая волна, с яростью устремилась на берег, лизнула скалу, так что стоящих на вершине людей осыпало холодными брызгами. Вода налетела на песчаные отмели по бокам Тюленьего камня, зашипела, как сама Мировая Змея.

– Бросай! – пересиливая священный ужас, хрипло закричал Фрейвид дочери. – Скорее бросай!

Ингвиль поспешно шагнула к белому платку, заранее расстеленному на гладком камне, и, зажмурившись, бросила на него пучок рябиновых веточек, который все это время держала в руке. Веточек было двадцать четыре, и на каждой она своими руками вырезала маленький рунический знак. Прутья рассыпались; Ингвиль встала на колени и торопливо, наугад взяла три из них и отложила в сторону в строгом порядке: первый, второй, третий.

– Смотри, что там! – подталкивал ее Фрейвид.

Ингвиль еще немного подождала, закрыв лицо руками и стараясь успокоиться. Она знала значение рун, но впервые в жизни ей самой приходилось гадать, и никто не должен был помогать ей в истолковании. От волнения мысли разбегались, стройное знание рассыпалось в бесполезные осколки. Стараясь сосредоточиться, Ингвиль мысленно рисовала перед собой три Хуг-руны, которые проясняют разум и облегчают правильное понимание: Вуньо, Суль, Дагаз. На темном поле закрытых глаз три руны Мысли горели ярким огненным цветом, но Ингвиль так волновалась, что никак не могла решиться взглянуть на свои три прутика. Что сказали ей боги? И поймет ли она их предсказание? А вдруг все окажется противоречиво, запутано?

Но отец ждал, и ей пришлось пересилить дрожь. Ингвиль посмотрела на прут, который вынула первым. Науд. Не слишком хорошо для начала. И не самый обнадеживающий ответ на заданные вопросы.

– Что это значит? – несмело спросил Асольв, которого не учили рунам.

– Это значит… – Ингвиль колебалась, словно отец мог ее саму счесть виноватой в таком нерадостном предсказании. – Это Науд. Боги говорят, что для нас сейчас не самое удачное время. Нас ждут неудачи. И многое может измениться, выйти совсем не так, как мы задумали.

– Значит, мы не найдем…

– Посмотри, что обещает вторая руна! – потребовал Фрейвид. Он нахмурился, но не терял надежды.

– Хагалаз! – Ингвиль взяла второй прут, глянула на него и испуганно вскинула глаза на отца. Именно эту руну когда-то вынула Сигнехильда Мудрая перед неудачным походом. – События сильнее нас! Нас ждут грозы и бури!

Фрейвид промолчал, и Ингвиль сама скорее схватила третий прут, ожидая от богов хоть какого-нибудь совета. На нее глянула одинокая прямая черта руны Иса. Она могла нести только один совет: не упрямься и жди, проявляй терпение. Любые старания сейчас бесполезны, ты все равно ничего не добьешься.

– Не такого я ждал от богов! – Фрейвид с досадой встряхнул руками, на которых сохла жертвенная кровь.

Ему казалось, что боги обманули его, в обмен на такую хорошую жертву всучив дурные знамения.

– Боги предупреждают нас! – ответила Ингвиль. Ее страх перед гневом богов был сильнее робости перед отцом. – Если мы не поймем, что сейчас судьба сильнее нас, и сами полезем грудью на копье, выйдет еще хуже, чем могло бы. Мы должны быть благодарны и за такое пророчество.

– От моей матери я получал предсказания получше! – так же досадливо отозвался хёвдинг и пошел прочь.

Асольв посмотрел на Ингвиль и развел руками. Ее нельзя было винить в обещанных богами неудачах, но ей самой было неуютно. Казалось, бабушка Сигнехильда на ее месте сумела бы увидеть более приятное будущее. Но что тут можно поделать? Бабушкины руны, как и следовало, отправились с нею на погребальный костер, а у ее внучки свой дар и своя удача.

– Раз уж мы просили совета у Тюленя, так придется его принять! – сказал Асольв, глядя в спину уходящего отца. – А не то он разгневается.

Фрейвид не обернулся. Он уже заподозрил, в чем причина неудачных предсказаний. Всем известно, что Хёрдис хорошо ладила с духом побережья. Должно быть, тот взял ее под свою защиту. Попробуй теперь обидеть ее – и море смоет Прибрежный Дом. Ведь именно этим она грозила в тот вечер, когда ее схватили!

Пламя взвилось высоко, с гулом и треском, словно захлопнулись огромные ворота. Искры разлетались за десять шагов от высокого кострища, огонь бушевал, свирепый и жадный, и его яростные отблески дрожали в глазах Торбранда конунга. Изредка под порывами морского ветра в бушующем кусте пламени проступали черные очертания погребальной ладьи со светящимися пламенем щелями и отверстиями для весел, но это уже были останки того, что более не существовало. Давно сгорел шатер из цветной шерсти, воздвигнутый на корме, исчезли весла, предназначенные плыть по огненному морю, и само пламя развернулось широким парусом на мачте.

– Хорошо горит, – почти неслышно обронил кто-то позади конунга.

Похоже, это был Кари ярл.

Торбранд конунг не обернулся. Губы его были плотно сжаты, взгляд светлых глаз застыл, и даже пламя погребального костра, отражаясь в его зрачках, не могло растопить этого льда. Лицо конунга было неподвижно, и только эта неестественная неподвижность позволяла понять, как много он потерял. Огненные ворота иного мира закрылись за королевой Бломменатт и обоими сыновьями, Тормундом и Торгейром. Всего несколько дней назад Торбранд конунг имел семью и верил, что род его прочно держит кремневый молот, знак власти конунгов Фьялленланда. И вот он остался один. «Гнилая смерть» за несколько дней сделала его единственным и последним в своем роду.

На поминальном пиру в гриднице Ясеневого Двора было малолюдно – «гнилая смерть» заставляла всех держаться подальше, жечь можжевельник, приносить жертвы богам и дисам. Возле конунга остались только те, кто уже перенес «гнилую смерть» или мог пересилить страх перед ней. В Аскефьорде было немало больных; пожалуй, ни одного дома не миновала болезнь, не щадя даже самых знатных. У Хравна хёльда в Пологом Холме болел младший сын, в Висячей Скале слегла фру Адальтруд, жена Кольбейна ярла, а свою дочь Эренгерду, первую красавицу Аскефьорда, они отослали прочь, к дальней родне. Даже неутомимая фру Стейнвёр, до последних мгновений не отходившая от королевы, приболела немного, но страшные серые пузырьки, при виде которых Хродмар похолодел от ужаса, неожиданно быстро исчезли, и через несколько дней хозяйка снова хлопотала по дому. На этот раз «гнилая смерть» удовольствовалась малыми жертвами – во всем фьорде умерли только шесть человек, а большинство заболевших вскоре стали поправляться.

Но Хель взяла самое ценное. По дворам шептали, что сыновья конунга стали жертвой за всех. В Аскефьорде поселилось смятение: Торбранд лишился жены и прямых наследников. К Хравну хёльду, который был родичем конунга по женской линии, очень часто приходили, чтобы с преувеличенным вниманием осведомиться о здоровье сына; отцы взрослых дочерей задумывались. Но по лицу самого Торбранда конунга никак нельзя было прочитать, что он думает о будущем своего рода.

Ярлы и хирдманы поднимали кубки в память о королеве и ее сыновьях, а Торбранд конунг молчал. Он почти не слушал говоривших. Только когда с места встал Хродмар, конунг чуть повернул голову в его сторону.

Со дня появления в Аскефьорде «гнилой смерти» Хродмар был угрюм и неразговорчив. Он считал виноватым в несчастье себя самого – если бы он сумел тогда, в Прибрежном Доме, настоять на немедленной смерти ведьмы, то сейчас она уже никому не причиняла бы вреда.

– Я знаю ведьму, которая повинна в нашем несчастье, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать ее, – объявил Хродмар, поднимая кубок. В голосе его звучала мрачная решимость, но в душе появились проблески облегчения: представляя свою месть уже свершившейся, он мог вздохнуть свободнее. – Пусть Один и Тор будут свидетелями моего обета.

Торбранд конунг не сказал ни слова, но едва заметно кивнул. Ему понравился обет, в котором он слышал не пустое бахвальство. Квиттингская ведьма доказала свою силу, а злое колдовство может одолеть не всякий меч.

Хродмар поймал взгляд конунга, спокойный даже в этих печальных обстоятельствах. Свою потерю Торбранд осознавал, а необходимость мести была безусловна, и ее даже не стоило обсуждать. Он был бы оскорблен, если бы кто-то усомнился в его намерениях.

Когда Хродмар выходил из ворот Ясеневого Двора, его догнал Асвальд, сын Кольбейна ярла из Висячей Скалы.

– Что ты такой мрачный, Хродмар ярл? – насмешливо спросил Асвальд. – Я и не знал, что ты так любил свою тетку Бломменатт.

Хродмар оглянулся на Асвальда и резко высвободил плечо из-под его ладони. Асвальд насмешливо улыбался, его большие зеленоватые глаза поблескивали при свете полной луны, как у кошки. Хродмар и Асвальд были ровесниками и оба принадлежали к родам «стражей причалов». Соперничество отцов передалось и сыновьям. После того как Хродмар заполучил «Кленового Дракона», Кольбейн ярл и все его родичи почти не разговаривали с хозяевами Бьёрндалена, считая себя обиженными, но Асвальд составлял исключение. Новое лицо Хродмара его чрезвычайно радовало, и в последнее время он выказывал бывшему Щеголю всяческое расположение. Однако Хродмар прекрасно понимал, откуда эта внезапно вспыхнувшая дружба.

– Всякий крепок своим родом, – только и ответил он. – И кто не жалеет о ранней смерти родичей, не дождется и сожалений по себе. Я слышал от торговцев пословицу: «Кто плачет на чужом погребении, тот дает слезы в долг».

– О, каким мудрецом ты стал! – с показным уважением и скрытой издевкой протянул Асвальд. – Если ты однажды исчезнешь, я первым скажу, что ты отправился к богам испытать в беседе мудрость самого Властителя.

Хродмар не ответил и пошел своей дорогой. Возможно, побеседовать с Властителем и было бы полезно, но от беседы с Асвальдом никакой пользы ждать не приходилось.

– Впрочем, на твоем месте всякий жалел бы о потере! – крикнул вслед ему Асвальд, у которого еще что-то лежало на душе. – Ведь отныне ты не родич конунгу. Твоей тетки королевы Бломменатт больше нет, нет и троюродных братцев-наследников. Я бы на твоем месте покрепче держался за рога «Кленового Дракона». Как бы он не взбрыкнул теперь под тобой! Сдается мне, что скоро сыновья Хравна хёльда его у тебя отберут!

Хродмар медленно обернулся, положил руки на пояс. Асвальд смотрел на него с насмешкой, но плечи и руки его незаметно готовились встретить удар. Хродмар на миг растерялся: в нем кипела ярость от столь открыто высказанных насмешек, но не драться же над неостывшим пеплом королевы и ее сыновей!

– Чем рассуждать, что бы ты делал на моем месте, сначала окажись на нем! – сказал он, изо всех сил стараясь быть спокойным и радуясь, что Асвальд еще не научился угадывать его чувства по новому, изменившемуся лицу. – А с сыновьями Хравна хёльда я разберусь сам. Оставь догадки и сплетни женщинам. В походе станет ясно, кто из нас чего стоит.

Асвальд уже не смеялся, его глаза сердито сузились. Не дождавшись ответа, Хродмар пошел прочь. Асвальд, глядя ему вслед, остался стоять возле ворот.

– Асвальд, где же ты? – окликнул его со двора усадьбы голос сестры Эренгерды.

Когда болезнь отступила, отец поспешно вернул ее домой. Теперь именно ввиду новых обстоятельств она нужна была здесь. Медленно повернувшись, Асвальд двинулся на зов. Эренгерда ждала его, стоя возле дверей и кутаясь в плащ от свежего ночного ветра. Золотистые волосы, переливаясь в ярком свете луны, окружали ее голову легким сиянием, будто волшебный шлем. Асвальд окинул девушку оценивающим взглядом, словно видел впервые, потом вдруг усмехнулся чему-то, оглянулся вслед ушедшему Хродмару, обхватил сестру длинной рукой за плечи и увлек в дом.

А Хродмар быстро шагал вверх по Аскефьорду к Медвежьей долине, догоняя ушедших вперед родичей, и думал о своей невесте. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о ней. При мысли об Ингвиль на душе у Хродмара светлело, даже шаг делался легким, упругим, как будто на башмаках вырастали невидимые маленькие крылышки. Изумленные, порою жалостливые взгляды, бросаемые на его лицо, смущали Хродмара меньше, чем он раньше ожидал. Пусть ни одна из женщин больше не назовет его самым красивым парнем в Аскефьорде – что ему до них? Ведь Ингвиль любила его таким, каким он был теперь, и ее любовь давала ему право не бояться насмешек. «Разве тебе нужна любовь глупых женщин?» – вспоминал Хродмар, и на память ему приходили глаза Ингвиль, серьезные и светлые, как чистейший источник. Хродмар и сам не замечал, как эти прозрачные струи смывали с его души горечь последних дней, печаль по умершим, досаду на многозначительные, не обещающие ничего доброго насмешки Асвальда. Ингвиль была сейчас далеко, но сознание, что она есть на свете, делало его сильнее. Скоро они увидятся. Пройдет еще какое-то время, сменится луна, и Ингвиль будет с ним, здесь, навсегда. И что ему Асвальд с Кольбейном, что ему следы болезни? Даже горечь от смерти королевы Бломменатт бледнела, отступала. Любую потерю можно перенести, если знаешь, ради чего жить дальше. А Хродмар знал.

Море глухо шумело возле самой дороги, волны с перерывами накатывались на берег, как будто отвечая тяжелому, медленному дыханию морского великана Эгира. Драконьи головы на высоко поднятых носах кораблей резко чернели на фоне голубовато-серого неба. Обращенные к горловине фьорда, они, казалось, высматривали в морской дали дорогу к будущим битвам.