Текст книги "Арфа серафима"

Купель

Русский язык

 
В молитвах твоих растворились века!
О Русь! Ты, как прежде, купель языка!
В тебя мы роняем младенческий крик,
К твоей неразумности – разум привык.
 
 
Бредешь, спотыкаясь, о прожитый день,
О наледи слез, о пеньки деревень.
Подрублено слово – и всем невдомек,
Откуда из корня явился росток.
 
 
И вот ручеёк к нему тайно бежит,
И вот оно бревнышком в храме лежит,
И вот уже рвется душой в облака…
Бездонная Русь, ты – купель языка!
 

Часовня св. воина адмирала Ф. Ушакова (Волго-Дон канал)

 
От Воронежа к Новохоперску,
А потом – от села до села
Кораблей невеликая горстка
Вниз по Дону к Азову плыла.
 
 
Налегке, без пудовости пушек,
Чтоб не сесть на ползучую мель,
Тишину берегов не нарушить,
Не спугнуть соловьиную трель.
 
 
Зимовали в казачьих станицах
И Великого ждали Поста,
Со стоянок снимаясь, как птицы,
Проводив гулевой ледостав.
 
 
Корабли плоскодонные – прамы,
Обучали в пути моряков,
И готовил их в деле упрямый
Молодой лейтенант Ушаков.
 
 
…Видно с кручи вечернего Дона,
Как поплывут, огибая века,
Серебрясь силуэтом знакомо
Сквозь лампадный дымок костерка…
 
 
Как в рабочей фуфайке и кепке
В небожительство вечной реки
Смотрит Шолохов, памятью крепкой
Лихолетья дробя угольки.
 
 
Как Задонья закатную горечь
Со слезой убирая в платок,
Видит с берега Серафимович
Разрушенья железный поток.
 
 
И Шукшин на пустынном утесе
Все сидит и сидит дотемна,
Не найдя откровенья в вопросе:
Чья и в чем проступила вина?
 
 
Это Дон, прямотою суровой
Заставляя душой не кривить,
Полноводное русское слово
На живую нанизывал нить.
 
 
Наша слава с молитвой ковалась
И Державе была по плечу,
Так что каждому нынче досталось
По ее золотому лучу!
 
 
Поражений глубоких не знала
И со всех укреплялась сторон,
И стальною булавкой канала
Зацепилась за Волгу и Дон.
 
 
Мы стоим возле Первого шлюза
На разломе двадцатых веков
На седом пепелище Союза,
У часовни твоей, Ушаков!
 
 
Ей служить на небесном постое
Часовым, получившим приказ!
Значит, воинство наше святое
Охранять возвращается нас.
 
 
Букву каждую русского слова,
Душу тех, в ком живет благодать,
Ту Россию, что снова и снова
Нам придется ещё собирать!
 

Переделкино

Памяти Патриарха Алексия II

 
Свой метельный распев начинает зима,
Переделкино снежная кутает мгла,
Электричка умчалась в безбожные дни,
И барачные в ночь обронила огни.
 
 
Поглядишь на казенных вагонов разбег,
И всхрапнет под ногой в сонной немощи снег…
По дороге идешь, где небесно приволье,
Вдоль стены, где молчит Патриаршье подворье.
 
 
От кладбищенских сосен с гнездовьями страха
Защищает бессонность молитв Патриарха.
Где-то там, за оградой, окошко не спит,
Пред иконой покойно лампада горит.
 
 
Может статься, что в светлое это мгновенье
Пишет нам Патриарх не спеша поздравленье,
Над простым белоснежным склоняясь листом –
С тем последним, земным для него Рождеством.
 
 
А в самом Переделкино так же, как прежде,
Сорный дух по писательским бродит коттеджам.
Видно, равно предстать перед Богом готово
И святое и грешное русское слово?!
 

Санаксарский дуб

 
Дуб словно овеян задумчивым небом,
Под ним монастырским питаются хлебом
Паломники, голуби, кошек семья,
Вся живность кипучая – до муравья.
И слыша знакомой молитвы шептанье,
Уходим под лиственный свод послушанья.
 
 
На длинной столешнице режем ножами
Кто – лук, кто – впитавшие синь баклажаны,
До ночи, до едкой звезды в небесах,
В молитвы вплетая свои голоса.
Изящных стихов затемненную суть
Под дубом, увидевшим вечность, – забудь!
 
 
Поэт – ты безумец с гордыней в крови,
Когда воспеваешь восторги любви,
О мелочных чувствах твердишь без конца,
Поскольку не знаешь сиянья венца.
Служенье Отечеству слишком сурово,
Чтоб в виршах погасло сверкнувшее слово.
 
 
Молитвенный дух отступившего века
Таит монастырская библиотека,
Хранят его воина мощи святые,
Мелеющей Мокшей луга залитые,
И вышитый звездами дуб санаксарский,
Надевший на праздник мундир адмиральский.
 
 
Веками готовый к любой непогоде,
Он носит все то, что сегодня не в моде,
Потертую горечь о жизни былой,
Омытую в битвах морскою водой,
И тёплую святость родимой земли,
Он носит всё то, что отнять не смогли.
 
 
Развеянный гром Ушаковских побед,
На Корфу травой зарастающий след,
Из Крыма в Россию бегущие тропы,
Застывший в величье былом Севастополь.
Есть в августе день, окропленный дождем,
Он стал Прославления памятным днем.
 
 
А дуб тихо шепчет: «Вы глупые, что ли,
Господь наделил вас свободою воли,
Свободою выбора, ищущей свет,
И выше свободы, поверьте мне, нет!
Вам грезить бы только покоем и волей,
Обителью дальней, завидною долей…»
 
 
Так вот он какой, санаксарский подвижник!
Приют для паломников дальних и ближних,
Познавший небесную силу распева,
Слоистую память впитавшее древо.
Так помнят свой крест оскверненные главы,
Так помнят нетленную славу Державы!!!
 

Рахиль

 
К часовне матушки Рахили
Бредем через ночную тьму,
Надеясь здесь набраться силы,
Дать пищу сердцу и уму.
 
 
Сухой лучиной древесина
Так греет робкую ладонь,
Что кажется неугасимым
Небесный ласковый огонь.
 
 
По вере праведной Рахили
Особый свет нисходит к нам:
Почти неслышный плач России
По здесь погибшим сыновьям.
 
 
Смиренной старицы моленья
Услышаны… И каждый год
В день Бородинского сраженья
Пред ней виденье предстает.
 
 
В сияющих, как снег, одеждах,
Всю павшую в сраженье рать
Рахили старческие вежды
Могли с восторгом созерцать.
 
 
Моли в часовенке Рахили,
Душою грешною скорбя,
Здоровье матушке-России
И крепость веры для себя.
 
 
Пребудем с верою живучей!
Она прозрачна, как янтарь,
В ней – сердца жертвенная участь,
И в ней – Отечества алтарь!
 

«Поэзии нужна ступенька…»

 
Поэзии нужна ступенька,
Крыльцо с поющею доской,
Веранда, чай с клубничной пенкой,
С вечерней книгой и тоской.
 
 
Ещё – балкон, раскрытый в полночь.
Летящий над садовой тьмой,
Слова, спешащие на помощь,
Чтоб стать любовью неземной.
 
 
Чтоб растворится в бездне летней,
Где вьется звездный хоровод,
Куда ступенькою последней
Седая лествица ведет…
 

Ночная прогулка

Н. Акс-ко

 
Отказала машина… и брошена,
Выпал жребий – идти через лес,
Небо звездами так запорошено,
Что у тела теряется вес…
 
 
Мы идем под покровом тревоги,
Где вилюче лежат колеи,
Стали чуткими бедные ноги,
Позабывшие тягу земли.
 
 
Всё, что время текучее рушит,
Сохранится в нетленности тьмы,
И любовью согретые души,
И впитавшие холод умы.
 
 
Вот и дом, и фонарь над крылечком,
Пес, залаяв, принес суету,
Присмиревши, отхлынула вечность
И оставила нас на свету.
 
 
Окруженные теплым уютом,
Пьем спасительный чай с коньяком…
Лес маячит в молчании смутном,
Словно не был он с нами знаком.
 

Донник

 
Если донник цветет, то туман его так размывает,
Что не видно душе той таинственной вечности сна,
Только чудо-пчела эту вечность до дна выпивает,
И в меду золотом тонет солнечный луч дотемна.
 
 
Ветхий столб смоляной пошатнется на мягком пригорке,
Крест свой тихо неся для распятых на солнце ветров,
И дыханье задержишь на вдохе счастливом и горьком,
Потому ли, что ты еще вечность принять не готов.
 
 
Как ее принимают цветы, и пчела, и распятье,
Как дыханье любви, пронизало их светом навек,
И безвечно зовут в опаленные страхом объятья
Твою спящую душу, летящий во тьму человек…
 

Медный грош

 
В расстрельный год, страдая за семью,
С котомкою муки, сырой и темной,
Ахматова присела на скамью,
Не справившись с усталостью бездомной.
 
 
Разгульно жизнь текла по Моховой,
От морока налипшего – густая,
Трескучая, как флаг над головой,
И от скорбей немереных – святая.
 
 
И вот тогда под слезную гармонь,
Что вслед за песней пролитой скользила,
Ей чья-то мать в простертую ладонь
Грош сердобольный тихо положила.
 
 
С душою русской справиться нельзя,
Она с надеждой в этом убедилась
И спрятала тот грош за образа,
Как Божию связующую милость.
 

Царицынская улица

 
Когда приходит время оно,
То ясен даже дальний миг.
Увяли красные знамена,
И улицы явился лик.
 
 
Она Царицынской когда-то
Звалась и так явилась нам:
Ведь прежде, чем обжить палаты,
На ней святой воздвигли храм.
 
 
И ныне Иоанн Предтеча
С души снимает хладный сон,
И вдаль летит и снова вечен
Над Волгой колокольный звон.
 
 
Как будто призывает: «Хватит
Нам уповать на бытие,
Нас охраняет Божья матерь
И покровительство ее».
 
 
Отсюда, где светлеют лица,
Где время длится не спеша,
Пусть возрождается Царицын,
Как возрождается душа.
 

Кошка

 
Когда в рассветный час размытый
День заступает на порог,
Она спешит на звук молитвы
И у моих ложится ног.
 
 
И смотрит так, как будто знает
На всё единственный ответ,
И сфинкса мне напоминает
Её застывший силуэт.
 
 
К чему ей истины простые?
Глаза бездонны и узки,
Как щели вечности, в какие
Синай просеивал пески…
 
 
Куда уходит и поныне,
Переступив земной порог,
Страстями выжженной пустыней
Восставший пушкинский пророк.
 
 
Жизнь, будто книжка без обложки,
Мудрит, безликая, не зря,
Одни поэты, словно кошки,
Для всех невидимое зрят.
 
 
В кошачем взоре – пламя спичек
Над едкой бездной бытия…
Что же так ласково мурлычет
У ног провидица моя?
 

Слово прощанья

 
Мамочка спит и, наверно, не слышит,
Как занавеску рассветы колышат,
Дышит в неведомом сне углубленно,
Словно живет среди нас удивленно.
 
 
Мягко во сне проступают босые
Мысли – следы о потерянном сыне.
Часто задумчиво смотрит куда-то
Мимо указанной Господом даты.
 
 
…Все в этом мире доверчиво-просто,
Если тебе уже за девяносто.
 

 
Мама в больнице лежит и страдает,
Сердце болит у нее,
В тумбочку слабой рукой убирает
Фрукты, лекарства, белье.
 
 
– Как ты?
– Да так всё, одна и одна я… –
Скажет, слезою звеня,
– Ты потерпи, мы с тобою, родная, –
…Сердце болит у меня.
 
 
…Руки мои все ещё обнимают
Тихую теплую плоть,
В вечности, верю, с тобой пребывает
Наш терпеливый Господь.
 

 
Твое детство хранит деревенское лоно
Со светящимся ночью названьем Сурёна.
Там – молочный рассвет, земляника в лесу,
В доме валенок нет, а зима на носу…
 
 
Стынет рюмочка водки, накрытая хлебом,
Никого не накормишь вечно ждущим обедом,
Не найдешь меня в кресле, уснувшей устало,
Чтобы стеганным к свадьбе накрыть одеялом.
 
 
Не затеплишь лампадку, родных поминая,
Ставших русской землею от края до края.
Как и ты, как и я… Скоро ль рядышком буду?
Чтоб любить и хранить незаметно оттуда…
 

 
Мама ворох сирени к груди прижимает,
Молодое лицо в пышных ветках купает
И глядит с фотографии, нежно храня,
Все что было когда-то, еще до меня…
 
 
И рассеянный временем ветер угарный,
И бегущий на фронт эшелон санитарный,
И слепящей Победы живую сирень,
И глядящий в лицо мне сегодняшний день.
 
 
В этом взгляде вся жизнь опустевшего дома
Каждой мелочью сердце сжимает знакомо,
И не меркнет в нем слово ее завещанья,
Как и слово прощанья, как и слово прощанья…
 

Дивеевская канавка

 
Идешь тропою Бытия,
И Богородицу читая,
Поймешь, как тщетна жизнь твоя,
С молитвой ищущая рая.
 
 
Его под нашим солнцем нет.
Цветы молчат о том, что знают,
И красота, и Божий свет
Путь по канавке окружают.
 
 
И в покаянном том кольце
Крыжовник свет небесный жалит,
Он, как терновник на венце,
Предвечный час твой приближает.
 
 
Крыжовник – зрелость летних дней,
И в мыслях помнится украдкой:
Уколы дерзкие ветвей
Всегда мучительны и сладки.
 
 
Так повелось с былых времен –
Лишь тот, не каясь, ненавидит,
Кто весь душою очернен,
А на себе пятна не видит.
 
 
И вот приходит Божий страх,
Что нелегка дорога к раю.
«Благословенна ты в женах…» –
Смиренным сердцем повторяю.
 

Посвящение декабрю

М. Г-вой и Е. Ч-вой

 
Однажды на кухне пришлось нам втроем
Прощаться с продрогшим насквозь декабрем.
Его перед тем на пустой остановке
Жег смешанный градус мороза и водки.
В осеннем пальтишке, в разношенных чуньках
На рыбьем меху, на березовых бруньках,
Он следом бежал, торопясь, а потом
К стеклу прижимался застуженным лбом.
 
 
В оконные трещины дуло при этом –
Внутри отстоялся аквариум света,
Там раму оплел, повторяя изгибы,
Кукан из тропических лампочек-рыбок.
Стряхнув с себя изморозь улиц продутых,
Мы пловом согрелись из морепродуктов,
Прозрачную правду открыли в вине
И в чае горячем на сахарном дне.
 
 
Я помню вас, старые календари,
Там вольно гуляют свои декабри,
По рекам и долам, средь пляжей и гор…
Там есть полуостров по кличке Тибор,
И мыс его влажный неведом матросам,
Он чует Россию обветренным носом,
Как чует простор ее круглые сутки
Любая дворняга в заснеженной будке.
 
 
Декабрь уходит в свое новогодье,
Вчера уходил и уходит сегодня,
Преемля болезненный свет белизны,
И тяжесть утраты, и свежесть вины,
Пока ещё вечность в лицо нас не знает,
И только луны хлебный шарик катает,
Пока еще властвуют в славе и силе,
Как Промысел Божий, морозы России.
 

Мост

 
Мимо пристаней – сквозь города
Волга вдаль уносила года.
 
 
Не по воле того, кто сильней,
А по слезной дорожке своей.
 
 
Глубину ненаписанных строк
Штопал лунной иглой катерок.
 
 
Он сшивал черноту с синевой,
Гладь газона с ершистой травой,
 
 
Поселковые сны лебеды
С часовым механизмом беды.
 
 
Мы летим по пролёту моста,
Ещё в чистом пространстве листа.
 
 
Без помарок, в сиянье огней,
В многоточье слепых фонарей.
 
 
Но чему объяснения нет –
Мостовой шевельнулся хребет.
 
 
Прокатилась асфальта волна
И прогнулась стальная спина.
 
 
Мир по Божьему замыслу прост,
В нем для каждого выстроен мост.
 
 
И придет за тобой в нужный срок
На дощатый причал катерок.
 
 
Опирались бы сваи моста
На Россию и веру в Христа!
 

Арзамасским учителям

 
Кто гусей арзамасских не пас,
Кто не мыл в Тёше пыльные ноги,
Тот не знает, как тих Арзамас,
Поглотивший былые тревоги.
 
 
Как он солнцу опальному рад,
По-соседски как вечности верен,
Решетом прицерковных оград
Процедив быстротечное время.
 
 
Заготовленный ивовый прут
Для гусиной гогочущей стаи
Не даёт ей с дороги свернуть
И по спинам гулять не устанет.
 
 
Гуси-гуси, идите домой,
В широко растворенные двери,
Серый волк стережёт за горой,
Серый волк пустоты и безверья.
 
 
Чтобы беды прошли стороной,
Сохраните, как старенький китель,
Чтоб стоять в нем пред всею страной
В рядовом вашем званье «Учитель».
 
 
Мы-то помним – недавней порой
Не хватало ни книжек, ни хлеба,
Но над детской любой головой
Восходило так радостно небо.
 
 
Над макушкою, как куполок,
Возносил вездесущую руку
Твой учитель, ведущий урок,
Преподавший терпенья науку.
 
 
Дни с предельной бегут частотой,
И рифмуется снова «учитель»
Всей сердечной своей чистотой
С вразумляющим душу «Спаситель».
 
 
Значит, годы сгорают не зря
До мизинчиков жарких огарков,
Арзамасская стала земля
Светлой родиной трёх Патриархов!
 

«В день Ангела мы все причастны…»

B. A. Мурылевой

 
В день Ангела мы все причастны
Рожденью в мире и любви,
И счастливы
Или несчастны,
Мы дети, Господи, твои!
 
 
Так многих лет Вам, Валентина!
Немалы годы обретя,
Вы – мудрая,
И все ж доныне
Для Господа – всегда дитя!!!
 

Колодец

 
Ведро в колодец упадет,
И сердце оборвется
В тот жгучий час, когда начнет
Застаиваться солнце.
 
 
И возглас не коснется губ,
И сил не хватит охнуть.
Когда успел певучий сруб,
Как горло, пересохнуть?!
 
 
Всю сердцевину выел зной.
Где зябко тени жили –
Там храм зияет пустотой
И мертвой зыбью пыли.
 
 
Война не выпила до дна.
Вода плескалась тяжко,
И стала памятью она,
Налитою, как фляжка.
 
 
Не утешай: «Земля щедра,
Вода еще найдется…»
Но рухнет колокол ведра
И вера оборвется.
 

Шукшинский утес

 
Степь донская тиха и привольна,
Гасит ветер на небе свечу,
На утес опустилась часовня,
Соскользнула сюда по лучу.
 
 
Вздрогнул Дон, проплывающий мимо,
От безлюдности заматерев,
Где-то мель, как всегда, защемила
Острой болью наполненный нерв.
 
 
Опоясало старой тоскою
И уже не отпустит никак,
И не чуя земли под собою,
Распрямиться не может казак.
 
 
Эх, утесы народные! Разве
Дотянуться до ваших вершин?
Раззудится душа – Стенька Разин!
Ляжет дума – Василий Шукшин!
 
 
И когда на дороге к неверью
Был поставлен смертельный исход,
То утес к своему подреберью
Тот, последний, прижал пароход,
 
 
Где киношного мало уюта,
И, не помня часов холодней,
Серым пеплом покрылась каюта
От сгоревших непрожитых дней.
 
 
Мы сиротскому Дону не ровня,
Раз в году нас зовет тишина,
Но в сиянье небесном часовня
Отмолила за всех Шукшина.
 

Игрушки

 
С Кремлевской звездой на макушке,
В домашней разнежась пыли,
Развесила елка игрушки –
Святыни советской семьи.
 
 
Как цепко за ветви держалось
Заветных шаров бытиё,
И в каждом из них отражалось
Зеркальное детство мое.
 
 
И в них отражалась эпоха,
В которой один бурелом…
А детям-то было неплохо
Сидеть за накрытым столом.
 
 
Нам важно – братишке – рубаху,
Мне – новое платье надеть,
Не видя – истории плаху,
Не слыша – победную медь.
 
 
Нас больно замучили гланды,
Нам горько лекарств питиё:
Мы были цветные гирлянды
На лапах колючих ее.
 
 
Как домик с трубою отбитой,
Как снежный светящийся рой…
…Мы снова надеждой обвиты,
Блестящей ее мишурой.
 
 
Метем из-под елок осколки,
Чтоб справиться с новой бедой.
Уже новогодние елки
Стоят с Вифлеемской звездой!
 

Письмо

 
Ты мне снишься – явиться не смея,
И с годами тревожит сильней
Вкус почтового горького клея
На копеечной марке моей.
 
 
Я все силы потратила, чтобы
Научиться размеренно жить,
И заснеженный ящик почтовый
Невзначай за версту обходить.
 
 
Только в нем, под опущенным веком
Голубиная теплится связь
Меж тобою, и мною, и веком,
Что как поезд ушел, не простясь.
 
 
К летней роще писать бесполезно –
Я давно догадалась о том,
В синем ящике прячется бездна
С обжигающим звездным нутром.
 
 
Как так холодно! Словно в вагоне,
В жестяной окунувшись сквозняк,
Ты несешься от летней погони
В опьяняющей вечности мрак.
 
 
Оглянись! Мы не в силах поверить,
Что для нас уже прошлого нет!
Раздираешь сомкнутые двери
Над грохочущей пропастью лет.
 
 
И, подняв воротник по привычке,
Ни на миг не забыв про меня,
Пьешь горячее зарево спички
Из обветренной пригоршни дня…
 

«Судьба моя белой сорокой стрекочет…»

 
Судьба моя
белой сорокой стрекочет,
Готовит гнездо, где свиваются ночи,
В клубок ли, в воронку,
иль в водоворот?..
Затянет! Закружит! Запросится в рот
Клубникой, смородиной,
поздней малиной,
Малиновки песенкой неповторимой!
Тинь-тинь –
и в тени оставляют следы
В греховном копытце стекляшки воды.
Стрекочет сорока печатной машинкой,
Сентябрь не брезгует дикой малинкой,
Надежд не заводит,
прощенья не просит,
Как в детстве целует: то в ротик,
то в носик…
 

Осенины

 
Какие нынче Осенины!
На Волжской ГЭС, где даль видней,
Асфальт на гребне у плотины
Горяч, как в пору летних дней.
И нет здесь осени привычной,
Листвы опавшей… Как во сне,
Перебегает электричка
Дорогу солнечной волне.
Колес замедленно движенье,
Они стучат, как редкий дождь,
В занывших рельсах на мгновенье
Осеннюю рождая дрожь.
 
 
Как будто на прощанье, где-то
На том заволжском берегу,
Густой, пьянящий запах лета
В заветном выдержан стогу.
Затон забылся сном коротким,
И, весла выпустив, в тиши
Клюет, пригревшись, носом лодка,
И нет в округе ни души.
Здесь даже днем всегда пустынно,
А ночь загадочно темна,
И так глуха и паутинна,
Как ночь чердачного окна.
 
 
Сегодня в электричке снова
Нам долго слушать довелось
Ход механизма часового
Ее отлаженных колес.
И, точно время отмеряя,
Нас перенес тот перестук
От всепрощающего края
В край и сомнений, и разлук.
И можно бы теплу не верить,
И, видя даль, не видеть близь,
Ведь за спиною нашей двери
Автоматически сошлись.
 
 
Сегодня праздник – Осенины!
С живым прощаются теплом
Икринкой каждою – малина,
Слезинкой каждой – окоем.
И осень скоро вспомнит: лужи
Ей наживлять ледком пора,
И лесу кнут хороший нужен –
Жди листобойные ветра!
И как в затишье перед боем –
Прощанье с самым дорогим…
На Осенинах мы с тобою
Так неприкаянно сидим.
 

Август

 
Канет каплей июль,
И на август сломается лето,
Обниму черный руль
И тебя увезу от ответа,
Не спрошу у судьбы,
Почему мы не встретились раньше,
Вдоль дороги столбы
Убегают все дальше и дальше…
Проживем при грозе,
При свече на запущенной даче,
При проточной слезе,
При шальной, словно пуля, удаче,
При надежде на кров,
Где осталось окно на примете,
Где в вопросах – любовь,
А ответы просвистывал ветер.
Август катится вдаль,
В лунных фарах знобящего света,
Ты прижал меня к сердцу,
Как будто была я ничья,
На пороге глухом
Накопившего изморозь лета,
Перед чистой чертой
Потерявшего голос ручья…
 

«Я пойду сегодня за тобой…»

 
Я пойду сегодня за тобой
По тропе заснеженной и зыбкой,
Месяц обострился молодой
Беглой понимающей улыбкой.
 
 
Чтобы убедиться, что права,
Что рассвета раннего не стою,
Из-за тополиного ствола
Подсмотрю за искренним – тобою…
 
 
Искренним – в состарившейся лжи,
Искренним – во правде без причины:
Так искрят и правятся ножи
На извечном жизненном точиле.
 
 
Так до злой извилины беды
Вытопчется тропочка тупая,
Где не только в снежные следы –
В тень твою я бережно ступала.
 
 
Где душа, какою б ни была,
До сих пор подглядывать боится
Из-за тополиного ствола,
Из-за ненаписанной страницы…
 

«Полюбим друг друга за то…»

 
Полюбим друг друга за то,
За что нас другие не любят,
Что прячусь в ершистом пальто,
Какое лишь ветры голубят.
 
 
За сон мой с тоской пополам,
За дух твой – мятежный и сорный,
За то, что к моим сапогам
Вокзальные липнут платформы;
 
 
Что сердце всю жизнь напролет
Озоновой светится болью,
И в левом боку отдает
Твоею осенней любовью.
 
 
Спросить бы, кому вопреки
Друг с другом не можем расстаться:
У мерзнущей летом реки?
У пылью цветущих акаций?
Природы молчит бытиё,
Глядит синевой простоватой,
Прозрачные уши ее
Заложены облачной ватой.
 
 
Из пригоршни счастья отпить,
Прощая и грубость, и милость,
Неужто нельзя полюбить
За высшую несправедливость?
 
 
За всплывшие поутру сны,
За мыслей вечерние тени,
За то, что под сенью вины
От грусти глаза загустели.
 
 
Давно не грозится никто,
Давно не судачат – не судят.
Мы любим друг друга за то,
За что нас другие не любят.