Текст книги "Комплекс прошлого"

57

В конце концов, ее оказывается нетрудно найти. Как только я узнаю, что ищу человека, а не призрака, это не занимает много времени. Несколько звонков, разговор с мачехой, которая после некоторых уговоров соглашается передать мои данные. Затем, вскоре после того, как я вернулась в Лос-Анджелес, пришло письмо от самой Джерри.

Мы договариваемся о встрече в аэропорту. Осталось две недели до Рождества, и Джерри летит домой в Англию с конференции на другом конце света. Остановка всего несколько часов. Мне нужно поехать в Нью-Йорк, чтобы взять интервью у молодой поп-звезды – девушки, на которую я никогда не обращала особого внимания, пока мой редактор не дал мне работу после нескольких месяцев моих просьб. «Я возьму все», – сказала я, и он отдал мне взбесившегося подростка. Я бронирую свой рейс, чтобы он совпал с рейсом Джерри.

В электронных письмах я предлагаю посмотреть Джерри несколько мест в моем городе, если она сможет приземлиться на несколько часов раньше. Знак Голливуда, обсерваторию, пляж, даже праздничный каток.

«Боже, нет!» – пишет Джерри в ответ, называя ресторан в аэропорту. У нее есть дела перед долгим рейсом домой. Какую-то уборку нужно закончить до Рождества. Благодаря моим неоднократным просьбам о личной встрече без каких-либо объяснений я чувствую, что меня сублимировали до очередного пункта в списке Джерри. Раздражающая, рутинная задача.

Я регистрируюсь на несколько часов раньше, чем нужно, еду на маршрутке до ее терминала, сажусь в ресторане. Не у высокой стойки бара, что я предпочла бы, путешествуя без Лены, а за одним из столиков ближе к залу. Там достаточно места для доступа инвалидной коляски. Никаких громоздких горшков с растениями или книжных экспозиций. Не во что влететь. Никаких лишних углов.

Пока я жду, я пытаюсь отвлечься на работу, изучая поп-звезду, ее быстрое восхождение к славе, предсказуемое выгорание, возрождение. Я делаю один заказ за другим, чтобы официантка была довольна. Кофе, бутерброд, а потом, наконец, джин с тоником. Мой взгляд скользит между экраном и многолюдным залом. Когда подходит время, я вынимаю из ручной клади маленькую синюю коробку и аккуратно кладу ее рядом с ноутбуком.

Когда женщина в баре снимает очки и осторожно поднимает руку, мне нужно время, чтобы понять, что она подает сигнал мне. Я оглядываюсь через плечо и снова смотрю в экран.

Женщина проворно соскальзывает со стула и подходит к моему столику.

– Привет, – говорит она, как будто знает меня. – Полагаю, у нас обеих была одна и та же идея.

Незнакомка указывает на ее компьютер.

– Мой рейс приземлился рано. Я думала, что займусь электронной почтой.

Волосы у нее короткие – аккуратный боб. Каштановый. Минимум макияжа. Ни инвалидной коляски, ни хромоты, ни даже трости. На ней джинсы, шелковая рубашка, она миниатюрная, но далеко не такая, какой я ее помню. Даже не близко. Эта женщина не может быть Джерри.

Но прежде, чем я обретаю дар речи, она снова уходит.

– Я заберу свои вещи, подожди секундочку, – говорит она.

Она пробирается через оживленный ресторан и возвращается с шикарным кожаным чемоданом в одной руке и бокалом вина в другой. Садится в кресло напротив меня. Несмотря на четырнадцатичасовой перелет, у нее безупречный макияж, кожа бархатистая, ее волосы аккуратно заправлены за уши, она красивая.

– Итак, – говорит она, делая паузу, чтобы сделать глоток вина. – Приятно увидеть тебя снова. Спасибо, что связалась. Какой сюрприз.

Думаю, тут какая-то ошибка.

– Джерри? Джерри Лейк?

– Ну, теперь Клементс. Я жената.

Доктор Джеральдина Клементс. Детский психолог, специалист по расстройствам пищевого поведения и детским травмам. Автор публикаций, пресс-секретарь СМИ по анорексии в препубертатном возрасте, востребованная ведущая и основной докладчик. Все факты я добыла со страницы на сайте конференции. У самой доктора Клементс нет ни страницы в Twitter, ни канала Instagram, ни какой-либо другой страницы в интернете, которую я могла бы найти.

– Боже, разве ты не ненавидишь всю эту чушь в социальных сетях. Я имею в виду, у кого есть время на Facebook? Я действительно понятия не имею. – Джерри смущенно качает головой.

Она не шутит. Это настоящий вопрос.

Ее лицо гладкое, без морщин, поразительно молодое, учитывая, что нам обеим вот-вот будет сорок. Единственный недостаток, который я вижу, – это небольшой шрам, красная полоса, пересекающая линию волос над ухом. Я помню, что мы называли Джерри Лейк «детскими щечками», сосали большие пальцы, высовывая нижнюю губу, пытаясь ее рассердить.

– Так что насчет тебя? – спрашивает она после того, как описала свою конференцию. Название ее основного выступления было таким длинным, что я забываю, с чего оно началось. – Чем ты занималась все эти годы?

Она наклоняет голову к куче нацарапанных заметок и распечаток на столе рядом со мной. На верхнем листе – не лучшая фотография поп-звезды из бульварных газет. Растрепанный на вид подросток, прикрывающий глаза от огней папарацци. Я кладу блокнот в сумку, зная, что сама Джерри когда-то была на первых полосах новостей.

– Немногим, – говорю я и упоминаю несколько журналов, в которых работала раньше.

На самом деле, если Джерри уже погуглила меня – а почему бы и нет, – она уже знает, что в той работе, которую я проделала в последнее время, нет ничего особенно значимого. Обзоры отелей, топ‐10 списков, must have на лето. Скучная реклама в авиационных журналах. Истории, которые вы просматриваете, ожидая начала развлекательной программы в полете. Есть небольшой шанс, что, если она достаточно углубится во все это, то найдет мою фигуру в скандале с гимнастикой.

– Фрилансер. Звучит весело, – дипломатично говорит Джерри. – Как здорово иметь возможность работать из дома. По своему графику. Я завидую.

Она сдержанна, красноречива, до безэмоциональности вежлива. Ее акцент звучит безупречно, почти сахарно. Больше никаких опущенных и уплощенных гласных. Сейчас она звучит более Божественно, чем я.

– Мне кажется, я всегда представляла тебя в костюме в конечном итоге, – говорит Джерри, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди, глядя на меня. – Адвокат. Возможно, банкир. Молодец. У тебя настоящая жизнь. Браво.

Откровенный комплимент. Я поднимаю обе брови, не соглашаясь и не возражая, и подаю знак официантке, чтобы принесли еще джин с тоником.

– Я почти не вижу своих детей, – жалуется Джерри.

– Детей?

Теперь моя очередь удивляться.

– Таких же хороших. Приемных. Двух девочек. Семь и четырнадцать лет. Я могу показать тебе фотографии, если хочешь.

Я киваю.

Джерри показывает мне фотографии своей семьи – ее жену, ее детей, даже ее собак, недвусмысленно ухмыляющихся, как маньяки, в камеру, – она гордится.

– Они от прошлых отношений с Джули, – объясняет она. – Это не так сложно, как может показаться. Я знаю их с детства.

Я возвращаю телефон и спрашиваю ее, думает ли она, что у них могут быть еще дети.

Джерри гримасничает – белая вспышка клыков, – и на мгновение она становится похожа на девушку, которую я помню.

– Подгузники, ночное кормление, боже, нет. Я и так с трудом могу угнаться за жизнью девочек. А теперь у нас в доме подросток, черт возьми, этого достаточно, чтобы отпугнуть кого угодно. – Она закатывает глаза в потолок, как мы это делали во время воскресной проповеди Падре. – Подростки. Да поможет нам Бог.

Я чувствую, как мое лицо напрягается, и большой палец моей руки вдавливается в мясистую часть ладони. Я собираюсь что-то сказать, когда официантка подает мне напиток. Я пробую еще раз, переключая разговор в другое русло.

– Ты все еще катаешься на коньках? – спрашиваю я.

В другом мире Джерри могла бы продолжать соревноваться и, я думаю, стала бы профессионалом, выиграла медали.

Она фыркает.

– Целая жизнь бурситов и вросших ногтей на ногах. Все эти тренировки. Нет, спасибо. Мне не терпелось бросить все это.

Я смотрю вниз, не зная, что сказать дальше.

– Они превратили часовню в стоматологический кабинет, – говорю я.

– Что? – спрашивает Джерри. – Ох, школьная часовня. Стоматология? Как странно.

На мгновение я думаю о часах. Увертюра колоколов, одна за другим, почти мелодичная. Наше неистовое желание карабкаться под скамейками, в хоре, под алтарем, в то время как Джерри впала в кому.

– А церковь Святой Гертруды – это своего рода реабилитационный центр. Для наркоманов. – Я продолжаю изучать лицо Джерри в поисках реакции. Выражение ее лица остается прежним, она вежливо улыбается, одна нога скрещена с другой, ее брови приподняты, словно ее это не беспокоит.

– Это кажется подходящим, – говорит она.

– Там решетки на всех верхних окнах, – говорю я.

Все еще ничего.

Джерри смотрит на свои колени, осторожно поворачивая руку, чтобы увидеть циферблат своих золотых наручных часов. Собирается извиниться.

– Обувное дерево, – говорю я, прежде чем она успевает заговорить, – оно тоже еще стоит. Посреди всех этих новых построек. Это воссоединение стало большим успехом. Все хотели, чтобы их сфотографировали перед ним.

Джерри кивает, все еще улыбаясь.

– Я могу представить, – говорит она, а затем, хотя я не задавала ей вопрос, она говорит: – Я была занята в тот день. Работала, или нет, у дочери был концерт. Что-то я забыла. Ты знаешь, как это бывает. Моя старшая играет на саксофоне, она играет в двух оркестрах, так что эти ее репетиции, конкурсы, мастер-классы абсолютно бесконечны.

Именно так Джерри переводит разговор на безопасную почву – ее дети, незаконченные рождественские покупки, недавний визит ее родственников. Она спрашивает, будем ли мы в Лос-Анджелесе на каникулах, и я отвечаю ей, что мы собираемся провести их в Англии с моей мамой.

– Черт, – внезапно говорит она. – Подарки. Я забыла взять что-нибудь девочкам из Сиднея. Лучше куплю что-нибудь перед вылетом.

Я никогда не видела ее такой напуганной.

Она машет в воздухе в направлении официантки.

– Было приятно снова увидеть тебя, Джо.

Она быстро встает, аккуратно заправляет шелковую рубашку на место и перекидывает сумку через плечо. Она не может уйти так быстро. Я чувствую, как момент ускользает от меня.

– Подожди, – говорю я, раскачивая стол, когда встаю, хватая ее за руку.

– Джерри, мне нужно сначала кое-что сказать. Пожалуйста.

Джерри стоит, засунув руку в карман, ее локоть выставлен наружу, ноги слегка согнуты, как обычно. Она смотрит на мою руку и вздрагивает – возможно, мне это кажется, – и я отпускаю ее рукав. Хмурый взгляд испаряется. У нее такое же безмятежное, неразборчивое выражение лица, что и раньше, она кивает.

– Конечно, извини. Продолжай.

Джерри садится и кладет сумку, положив ее над аккуратно скрещенными лодыжками, как будто у нее есть все время мира, и смотрит на меня, как на одного из своих маленьких пациентов. Мой взгляд устремлен на ее шрам, трещину на линии волос, будто осколок битого фарфора.

– Я хочу извиниться.

Джерри морщит нос, не зная, как реагировать.

– Хорошо, – говорит она.

– За то, как мы относились к тебе. То, что мы сделали. В ту ночь.

Насмешки, снобизм, остракизм в обществе.

Джерри наклоняется вперед, пока она слушает, положив руки на стол, и задумчиво крутит обручальное кольцо, как будто взламывает сейф. Мы сидим молча.

– Ну, для начала, – начинает она, – со мной было не совсем легко ладить. В том году произошло много всего, о чем я ни с кем не говорила. Я не была, – она пытается подобрать нужные слова, – я была не очень счастлива в собственной шкуре.

Кто был? Я хочу у нее спросить. Даже сейчас. Она счастлива?

– Это очень мило с твоей стороны – извиниться.

Мило? Я вздрагиваю.

– Но, по правде говоря, я не думала ни о чем из этого годами. Конечно, мне не особенно нравилась школа, но я не зацикливаюсь на этом. Я не была в крутой компании, в отличие от вас, и давайте посмотрим правде в глаза, большинство девушек могут вести себя ужасно по отношению друг к другу, не так ли? Но не думаю, что меня особо выделяли. Я бы так не сказала. Не больше, чем кого-либо еще. И я даже не могу вспомнить о ночи розыгрышей. Извини, что потратила впустую свое время, но на самом деле это не имеет большого значения в моей жизни. Я двигаюсь дальше.

Ее голос легкий и свежий, как будто она находит все это забавным, она улыбается в конце каждого предложения. Я озадаченно смотрю на нее. Неужели она так вспоминает школьные годы? Как безобидную шутку?

– Боже, ты должна увидеть, с чем приходится бороться моим дочерям, – продолжает Джерри. – Грязные вещи, которые подростки пишут друг о друге в наши дни, комментарии в интернете – этого достаточно, чтобы скрутились пальцы на ногах. – Она качает головой, и прядь волос выскальзывает из-за уха, прикрывая шрам. Она снова поправляет ее. – Полагаю, тебе тоже стоит забыть об этом.

По внутренней связи аэропорта раздается приглушенное объявление. Джерри напрягается, чтобы прислушаться. Она смотрит на табло отправления. Проверяет часы. У нас осталось всего несколько минут. Я передвигаю синюю коробку со своей стороны стола на сторону Джерри.

– Что это? – спрашивает она.

– Это твое.

– Я не понимаю.

Она открывает коробку и смотрит на шпильку, восстановленную, насколько это было возможно, в магазине в ювелирном районе. Недостающие драгоценные камни были заменены, две сломанные половинки каким-то образом сварились вместе. Стоимость ремонта, вероятно, намного превышала стоимость самого украшения. Джерри всматривается.

– Это было моим?

Она кажется сбитой с толку.

– Да.

– Ты уверена?

– Да.

– Боже.

Наконец она достает шпильку и крутит между пальцами. Как будто она видит ее впервые. Ясно, что она не помнит.

Затем она кладет ее обратно в коробку.

– Странно, – говорит она. – Но спасибо.

Большая группа людей у ресторана ждет, чтобы их рассадили. Официантка многозначительно смотрит в нашу сторону. Мы встаем. Джерри идет впереди меня к выходу, желая, чтобы эта встреча закончилась. Когда я кладу свои записи и ноутбук в сумку, я вижу, что она забыла взять со стола коробку. Я несу ее ей.

– Глупая я, – говорит она, хлопая по карманам, как будто ей некуда ее положить. Мне становится неудобно перед ней.

Мы прощаемся посреди терминала, среди сумок на колесиках, распростертых тел и голов, склоненных над телефонами. Ни объятий, ни рукопожатий. Никаких просьб о поддержании связи или ложного обещания встретиться снова, когда я вернусь в Англию. Джерри поднимает ладонь и улыбается, вот и все. Ей больше нечего мне сказать. Она сядет в самолет, закажет «Кровавую Мэри», откроет ноутбук, не вспоминая об этой встрече. Я сомневаюсь, что она потрудится рассказать об этом жене и детям. Это та мелочь, которая забудется, как только она зайдет домой и потеряется в объятиях и восторженных возгласах приветствий. В ее истории мне и Скиппер нет места. Даже в качестве сноски. Нас выписали, закрасили, как послание в моей выпускной книге, изгнали со страниц. В свете моих извинений она отказывается играть роль жертвы, чтобы не показаться хоть немного трагичной. И почему бы нет? В конце концов, кто мы, как не творцы собственных историй?

Тогда это счастливый конец. Я знаю, что могло быть и хуже, но вместо катарсиса я чувствую обратное. Чувствую себя опустошенной. Что бы я предпочла – вечное проклятие? Чтобы Джерри кричала мне в лицо, приковала меня к камню, содрала с меня кожу заживо, засыпала меня обвинениями?

Вместо этого я стою посреди зала, чувствуя себя маленькой и несущественной, как что-то, что можно стряхнуть с пальто, все еще держа булавку в виде незабудки.

– Джерри, – зову я ей вслед.

Сначала она игнорирует меня.

Но затем, на полпути к воротам, я вижу, что она колеблется.

Она оборачивается, неуклюже проходит сквозь толпу в обратную сторону и останавливается передо мной, положив руку на бедро.

– На самом деле у меня есть один вопрос. Мне любопытно. Никаких визитов в больницу или звонков. Никаких пожеланий выздоровления, ни одного письма от кого-либо из вас. Двадцать лет. Почему сейчас?

Нет смысла врать.

– Я думала, ты мертва, – говорю я.

Рот Джерри расширяется.

Она издает визг.

Люди вытягивают шеи, чтобы посмотреть.

– Мертва?

Ее губы сжимаются клювом, плечи отводятся назад, одно колено сгибается.

– Не дождешься, – шипит она.

Она выхватывает шкатулку из моей руки.

Поворачивается на каблуках.

Это последний раз, когда я вижу Джерри или кого-либо из Божественных. Она двигается в сторону мусорного ведра, уворачиваясь от обезумевших путешественников. Ни последнего взгляда, ни двусмысленности ее намерений. Щелчок запястья. Джерри бросает синюю коробку, едва задерживаясь, чтобы увидеть, как она падает в ведро, и навсегда исчезает в толпе.

Благодарности

Спасибо моему блестящему, невозмутимому агенту Джулии Кенни за ее страсть, юмор и осторожный оптимизм; Вероник Бакстер в Великобритании; и каждому в Dunow, Carlson & Lerner.

Спасибо также Лиз Стайн, моему выдающемуся редактору, за ее острые как бритва заметки и внимание, которое она подарила этой книге; Ведика Кханна, Мумтаз Мустафа, Элизе Розенберри и остальным членам невероятной команды Уильяма Морроу за то, что книга вышла в свет; и Бет Хёкель за ее потрясающие работы. В Великобритании спасибо Кейт Ховард и всем сотрудникам Hodder & Stoughton.

Я многим обязана поэтессе Кейт Ллевеллин за то, что она в первую очередь наставила меня на этот путь и научила меня вить веревки; Сэру Эндрю Моушн и моим соратникам из Ройал Холлоуэй, в частности Саре Перри, чья дружба на расстоянии, поддержка по электронной почте и поддержка книги на ранних стадиях помогли мне сохранить трезвый рассудок.

Спасибо Проекту Керуака и Writers in Prison Network, что дали мне возможность написать эту книгу.

За чтение и перечитывание версий этой и более ранних книг спасибо Патрику Хасси, Иво Уоттс-Расселу, Джеффу Кэпшью, Темпани Декерт, Эмме Финн и Александре Каламари. Помимо прочего, спасибо Карин Каспарян за то, что она терпеливо отвечала на все мои вопросы об австрийских и немецких идиомах. Особая благодарность Холли О’Нил за ее безмерные редакторские навыки и остроумие, и не в последнюю очередь за то, что она нечаянно помогла посеять семя, из которого выросли «Божественные».

Наконец, спасибо моей семье. Моим родителям, Дженни и Джулиану, за их непоколебимую поддержку, и моей сестре, Ките, проверявшей факты о 90-х, выжившей в зеленом бархатном мини-платье, добрейшей из всех людей.

И, прежде всего, за все, всегда спасибо Тому и Айрис. Вот так.

Об авторе

Элли Итон родилась и выросла в Англии, живет со своей семьей в Лос-Анджелесе. Бывшая «Писательница в неволе» в мужской тюрьме в Соединенном Королевстве, имеет степень магистра творческого письма Лондонского университета Royal Holloway. «Божественные» – ее первый роман.