Текст книги "Комплекс прошлого"

12

Каждую среду на два часа Божественных группами отправляли в гости к пожилым людям. Наша директриса хотела таким образом снискать расположение горожан, но это был полный провал. Мы вели себя высокомерно и грубо, крали сигареты и мелочь из их сумок, ели их еду. Теперь, когда я делила комнату с Джерри Лейк, к нашему обоюдному отвращению мы были вынуждены совершать эти мучительные визиты вместе. Вероятно, это был единственный раз за всю неделю, когда мы хоть что-то делали в паре.

Миссис Миртл, или Черепаха, как я ее называла, жила в жарком бунгало с йоркширским терьером. Поскольку Черепаха не относилась к категории недееспособных или одиноких пенсионеров, она не понимала, что мы с Джерри Лейк у нее делаем. Когда мы позвонили в дверь, то увидели, как она, приоткрыв шторы гостиной, нахмурилась и откинула голову назад. В коридоре начала неистово тявкать собака, и женщина приоткрыла дверь, не снимая цепочку.

– Здравствуйте, миссис Миртл, – сказала я громко и вежливо. – Рада вас видеть.

Джерри Лейк закатила глаза. Я помню, что в тот день она была в особенно плохом настроении. Накануне вечером она поздно вернулась с тренировки с торчащими прядями волос, вылезшими из пучка, и размазанным макияжем. Теперь она стояла, скрестив руки, в ярости от того, что ей приходится ждать.

Раздался грохот и бормотание. Черепаха открыла дверь.

– Что случилось с другой девочкой? – спросила она, оглядываясь в поисках Скиппер. – Что ж, я полагаю, вам лучше войти.

Мы проследовали за ней в гостиную, где по телевизору показывали Countdown[26]26
  Countdown – британское телешоу, в котором участники разгадывают зашифрованные разными способами числа и слова.


[Закрыть].

– Вы прервали мою программу, – сказала миссис Миртл, выключив телевизор и оглядывая нас с головы до ног, и ее губы вытянулись, будто она рассасывала леденец.

– Полагаю, вы хотите чаю?

Миссис Миртл исчезла на кухне и вернулась с кухонным ковшиком, замотанным в шерстяное одеяло. Она налила молока в две цветочные чашки и подождала, пока чай настоится. Тем временем пес, пучеглазый йорк, вскочил на стул у окна, прижался носом к стеклу и начал тявкать на какого-то ученика Короля Эдмунда, идущего домой из школы. Электрический обогреватель был включен на полную мощность, раскаленные спирали стали адски-оранжевого цвета. Окна медленно запотевали, в комнате было невыносимо жарко. Я села на табурет, а Джерри устроилась на краю дивана с прямой спинкой и не утруждала себя участием в разговоре. Даже ее поза выдавала враждебный настрой. Я вечно сутулилась, за что мать (которая, будучи Божественной, годами страдала на обязательных уроках по поведению) часто упрекала меня и тыкала пальцем между лопаток, когда я была дома на каникулах. У Джерри Лейк была осанка русской гимнастки.

– Если хотите печенье, вам придется взять его самим, – проинструктировала нас Черепаха и налила третью чашку чая собаке, поставив блюдце себе на колени. Она снова увеличила громкость телевизора.

В ее жестяной банке для печенья остались только несколько несвежих розовых вафель и крошки. Розовая вафля растворилась у меня на языке, превратившись в пасту. Собака лакомилась чаем. Я показала пустую банку для печенья миссис Миртл.

– Я могу сходить для вас за покупками, если хотите, – предложила я, хотя это было против правил, рисковать и выходить в одиночку в город. Но это было все, что я смогла придумать, чтобы сбежать от Черепахи и Джерри.

Джерри в ярости повернула ко мне голову.

Точно так же, как и Джерри, миссис Миртл недоверчиво посмотрела на меня и высморкалась в носовой платок. Она бы предпочла умереть с голоду, чем отдать свою пенсию Божественной. Во время нашего визита она держала сумочку под мышкой, как дробовик.

– Я сама хожу по магазинам, большое спасибо.

Собака миссис Миртл уставилась на нас, тяжело дыша, а ее выпученные глаза смотрели на меня. Я находила маленьких собачек теми еще отвратительными крысами. В целом родители Божественных предпочитали охотничьи породы: немецких пойнтеров, лабрадоров, спаниелей – крупных, хорошо обученных породистых собак с именами вроде Плюшка и Крошка.

– Как насчет того, чтобы я прогулялась с ним, миссис Миртл? – спросила я, отчаянно пытаясь выбраться из дома.

Спина Джерри Лейк выпрямилась еще больше, а ее челюсти сжались в ярости от того, что я собиралась оставить их двоих наедине.

Черепаха сжала губы, взвешивая мое предложение. Так мы могли хотя бы не мешаться ей под ногами. Затем произошла какая-то суматоха: она одела собаку в клетчатую куртку и, намеренно не обращая на меня внимания, протянула поводок Джерри.

– Последи, чтобы он сделал свои дела, – приказала она.

Джерри Лейк взяла поводок, как пару грязных трусиков, зажала его указательным и большим пальцем, а затем в ярости протолкнулась мимо меня и потащила собаку в направлении утиного пруда.

– Молодец, – прошипела она.

Я побрела за ней по улице, молясь, чтобы никто из моих друзей не увидел нас вместе. Походка Джерри Лейк показалась мне нелепой: ее короткие руки были вытянуты по бокам, ладони жестко сжаты в кулаки, подбородок высоко задран, а маленький торс наклонен вперед. Возможно, из-за катания на коньках в таком юном возрасте ее суставы были склонны к перерастяжению, особенно локти, поэтому Джерри выглядела как дешевая пластиковая кукла, подумала я. Разобранная и неправильно собранная снова. Возможно, единственным местом, где она могла чувствовать себя комфортно, был лед.

Собака зигзагообразно обвивалась вокруг лодыжек Джерри, принюхиваясь, поднимая лапу, цеплялась за поводок, давясь и задыхаясь. Каждый раз, когда терьер приближался к ней, Джерри резко пинала его ногой. Ее лицо было красным, глаза опухшими от недосыпания или, возможно, как я позже предположила, она плакала. Кто бы посмел спросить? Ее губы скривились, так что я могла видеть один из ее клыков. Она выглядела напряженной, близкой к срыву. Мысль о том, что у Джерри случится одна из ее публичных истерик, если кто-нибудь – Лорен, Скиппер, близнецы – увидит нас вместе, была слишком ужасной, чтобы это представлять.

– Да черт тебя побери, маленький засранец, – крикнула Джерри, когда терьер попытался наброситься на нее, так что мне даже стало его жалко.

У утиного пруда, как по заказу, собака нагадила посреди дорожки. Джерри посмотрела сначала на собаку, а затем на меня, как будто ожидала, что кто-то из нас что-нибудь предпримет для решения проблемы. Она пробормотала что-то себе под нос, и мы оставили кучу там. Может, кто-нибудь другой уберет ее. В крайнем случае просто переступит.

Мы почти вышли из парка, когда на нас напала другая собака – устрашающего вида питбуль, принадлежащий кому-то из горожан. Джерри Лейк закричала и уронила поводок. Я попыталась позвать собаку Черепахи и побежать за ней, но оба животных – мускулистый бандит и крошечный малыш – проигнорировали меня и побежали через парк, обнюхивая задницы друг друга, вращаясь кругами, громко тявкая и виляя хвостами.

Пара курящих горожан ухмыльнулась и обменялась друг с другом взглядами. Один из них повторил громкий визг, изданный Джерри, поднял руки вверх и стал ими размахивать, а другой пронзительно и драматично показал, как я выкрикивала кличку собаки. Я съежилась от смущения; это что, действительно звучало так? Какая мне разница, пыталась я сказать себе, они были просто пьяницами, которые торчали в парке весь день, глотая White Lightning прямо из бутылок. Джерри в этот момент тряслась от ярости, ее глаза сузились, а челюсти пульсировали. Больше всего она [27]27
  White Lightning – марка английского белого сидра.


[Закрыть]ненавидела, когда над ней смеялись; она никогда не понимала шуток. Джерри сердито посмотрела на мужчин, а затем на меня, возмущенная, будто мы с горожанами сговорились против нее. Я пожала плечами; это не моя вина, что она уронила поводок.

– Отвали сейчас же, – сказала она и зашагала по траве к собакам. Горожане притихли, с любопытством наблюдая за Джерри.

– К ноге, – приказала она.

Йорк дрожал, поджав хвост, его маленькие черные глазки выпучивались от страха. Когда Джерри потянулась, чтобы схватить поводок, собака отпрыгнула назад. В ярости она дернулась, чтобы схватить его, но ее резкие, гневные движения еще больше встревожили собаку. Каждый раз, когда она приближалась, йорк просто уклонялся от нее. В конце концов он убежал под скамейку в парке. Хулиганы громко кричали, подбадривая собаку.

– Так держать, приятель, – сказали они.

– Покажи ей.

Какое-то время Джерри просто стояла, ее лицо было искажено от ярости, а ее маленькие ладошки сжались в два тугих узла.

Затем она ударила ногой по скамейке и издала внезапный пронзительный визг.

Пьяницы засмеялись еще громче, дав друг другу пять.

– Что, эти дни, дорогая?

В ужасе я стояла посреди парка и смотрела, как Джерри взрывается, и моя челюсть отвисла, а рот был открыт. Это было то самое зомби-лицо, которого я так старалась избегать.

Я хотела умереть.

– Что с ней не так? – стонала я Скиппер и близнецам позже той ночью, когда мы вместе чистили зубы. – Почему она не может быть нормальной? – По средам они посещали местный дом престарелых, а я застряла с Джерри. Это было невероятно несправедливо.

Дэйв и Генри обменялись взглядами со Скиппер в зеркале. Я почувствовала, как у меня сжался живот. Я их утомляла? Неужели я слишком много говорила о Джерри, продолжая жаловаться на нее? Я понятия не имела, что они говорили обо мне в спальне после отбоя. Я все больше и больше подозревала, что меня держат на расстоянии вытянутой руки, в карантине в качестве моего наказания за дружбу с горожанкой. В последнее время, когда они ходили покурить, меня никто не предупреждал. За завтраком они убирали свои подносы и уходили из-за стола прежде, чем я подходила к ним. Они скользили по скамейкам во время утренней службы, сбиваясь в кучу, чтобы посплетничать за своими псалтырями.

– О боже, да кому какое дело до этого чертова Ядовитого гнома. Просто не обращай на нее внимания, – отрезала Скиппер.

Я стояла перед раковиной, униженная, и старалась не заплакать. Моя голова склонилась набок, волосы закрывали глаза, и я смеялась над шуткой, которую Скиппер сказала после, словно мне было смешно. Я чистила зубы до тех пор, пока мои десны не пересохли. Я улыбалась и улыбалась.

13

Я завешиваю квартиру в Чикаго, которую мы снимаем, фотографиями гимнасток, полицейскими отчетами и крупными планами лиц, прикрепляя их к стенам, как фотографии голливудских звезд. Подготовка к интервью. По мере того как все больше и больше женщин высказываются о том, как пострадали от тренера, – сначала три, затем семь, затем десять – почти немыслимое число, я добавляю их в коллаж, так что он разрастается во всех направлениях, как надвигающаяся буря.

– Боже мой, – говорит Юрген, возвращаясь из студии, топая ногами, покрытыми снегом. – Это невероятно.

Он стоит в комбинезоне, качая головой.

– Да, – говорю я.

Я наливаю ему пиво, и он ходит от картинки к картинке, глядя на розовые щеки и модельные улыбки. Одна из девушек настолько юна, что у нее все еще есть молочные зубы – этот факт Юрген находит настолько тревожным, что он поднимает руку вверх, чтобы прервать меня на середине предложения.

– Да как это вообще? – спрашивает он.

Часы тренировок, поздние возвращения с далеких соревнований, разговоры за закрытыми дверьми, массаж ног и корректировка костюмов. Товарищи по команде боролись друг против друга, пытаясь привлечь к себе внимание. Мы стоим бок о бок и смотрим на девушек, сидящих на бревне, – на их откровенные купальники, вишневые губы, медали на шее.

«Он тайком передавал мне конфеты, – говорится в одном из заявлений. – Он водил мою маму в церковь. Она его очень любила. Однажды он научил меня водить машину на стоянке. Я сидела у него на коленях и управляла, пока он нажимал на педали».

Четыре фута ростом, девять лет, вес – пятьдесят семь фунтов. В своих дневниковых записях она неоднократно ошибалась в слове «влагалище».

«Он любил рычать как лев, когда проходил мимо, – говорит другая гимнастка, женщина, с которой я готовлюсь встретиться. – Он швырял нас на мат, чтобы пощекотать животик, поправлял форму, чтобы разгладить складки. Никто из нас не носил нижнее белье на тренировках. Это было правилом».

Юрген вздрагивает, когда читает это, и отпивает пиво.

– Verdammt[28]28
  Черт возьми (нем.).


[Закрыть], – бормочет он.

Он смотрит на фотографию тренера, о котором идет речь. Бульдог с лысеющей головой и морщинистым лбом. Юрген медленно качает головой, морщась.

– Я вот что никак не могу понять, – говорит мой муж тем же вечером, раздеваясь перед сном. – Эти девушки столько времени проводили вместе, почему они не могли поговорить друг с другом? Ради бога, где были их родители? Их сестры, друзья?

Я пожимаю плечами.

– Они не знали, что он делал что-то не то. Думали, что это просто часть работы, как растяжка, например, или депиляция бикини. Никто из них не хотел, чтобы у него были проблемы. Он был мошенником. Они его обожали. Он был их лучшим другом.

Юрген морщится.

– Господи, – встревоженно говорит он и ложится рядом со мной.

Я смотрю на потолок над нашей кроватью, на слой пыли, покрывающий неподвижный потолочный вентилятор.

На фото, что стояло на столе Джерри Лейк, она была в голубом, сидела боком на коленях у тренера и обнимала трофей. Я думаю о том, как однажды ночью она вернулась после отбоя, сбросила свой спортивный костюм, разделась и, застывшая словно статуя – Галатея, молочно-белая, сверкающая, – стояла в темноте так долго, будто у нее остановилось дыхание.

– Девочки хранят секреты, – говорю я, прежде чем перевернуться. – Это то, в чем мы хороши.

Юрген натягивает на нас пуховое одеяло, прижимая меня к себе.

– Oh Gott [29]29
  О боже (нем.).


[Закрыть], – говорит он, целуя меня в плечо. – Давай молиться, чтобы у нас были мальчики.

14

Она могла появиться из ниоткуда. После занятий в бассейне, например, под мостом, когда я переходила на другую сторону. Ее школьная сумка была перекинута через плечо, она ковыряла лак для ногтей и рассматривала секущиеся концы. Когда я увидела Лорен под мостом – ее бледную кожу, ее длинные, почти серебристые волосы, мерцающие как голограмма, – мои плечи вздрогнули от удивления. Я остановилась как вкопанная, и другие девушки обходили меня, будто камень в реке. Лорен подняла голову и поднесла пальцы к губам так, будто курит невидимую сигарету, а затем жестом указала на кладбище.

Мы залезли в кусты и сели на могилу. Я наблюдала, как она между пальцами держала Menthol Light[30]30
  Menthol Light – вид ментоловых сигарет американской марки Marlboro.


[Закрыть]. Сигарета была будто продолжением ее руки. Она выпускала дым из уголка рта и барабанила по заднице большим пальцем руки. Это было ее постоянной привычкой

– Ты в порядке? – спросила она.

Я кивнула. Капли с моих мокрых после купания волос капали мне на грудь, просачиваясь сквозь полосатое летнее платье, поэтому я боялась, что мой бюстгальтер может быть виден – маленький укороченный детский топ, который мне едва ли нужно было надевать, – и я села, сжав вместе локти, чтобы прикрыть мое несуществующее декольте. Я понятия не имела, что она увидела во мне. Как правило, я была немногословна и не имела ни малейшего понятия, о чем говорить. Мы сгорбились над сигаретами, обнимая колени. Втиснувшись в небольшую ямку в кустах, Лорен казалась больше, чем раньше. Ее школьная рубашка, слишком тесная для ее груди, расходилась между пуговицами и передавливала ее под мышками. Дешевая юбка из черного полиэстера с пряжкой обтягивала ее ноги, кожа на внутренней стороне бедра была белой и пятнистой. Заметив, что я смотрю на ее трусики, она высунула язык. Мое лицо вспыхнуло. Я выпалила первое, что пришло в голову.

– Одна из учениц-шестикурсниц проткнула себе пупок, – сказала я. – Она подцепила инфекцию, поэтому ее увезли в больницу.

Лорен с интересом наклонилась вперед. Похоже, это был тот тип историй, которые ей нравилось слушать.

– Чем?

– Не знаю, швейной иглой?

Воодушевленная, я рассказала Лорен о том, как волосы Джорджа загорелись на химии и как Дикки протащила своего парня в церковь Святой Гертруды в школьном плаще. Когда у меня кончились истории, я снова замолчала, продолжая сидеть на кладбище, дрожа в мокром летнем платье. Я резко попыталась что-то спросить у нее. Она что-то затеяла? В ту же минуту, когда я сказала это, я поняла, насколько абсурдно я звучала – игриво, снисходительно, так, как могли бы прозвучать эти слова из уст моей матери.

Лорен фыркнула.

– Что-то затеяла? – передразнила она меня.

Я съежилась от своего бестолкового выбора слов, от того, как мое лицо двигалось, от жесткой ухмылки, что была вырезана на моем лице, как у тотема.

– К черту всех, – наконец ответила Лорен.

Она ввинтила сигарету в имя на надгробии, на котором она сидела, встала и пошла прочь. Я долго ждала в кустах, в окружении мертвых тел, пивных банок и окурков, прежде чем поняла, что она не вернется. Потом я встала и тоже ушла.

Визиты Лорен были похожи на нее саму: непредсказуемые, непостоянные и сбивающие с толку. Однажды я услышала стук в окно кабинета. Я читала учебник, какой-то скучный отрывок из истории Первой мировой, прижавшись щекой к столу. Вокруг меня другие девушки спали или писали письма вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, до которых оставалось всего несколько недель. Я ахнула. Рот Лорен был прижат к окну, ее щеки надулись, как у рыбы, а ноздри раздуты в стороны. Хохоча, она отстранила лицо. На стекле остался поцелуй и жирное пятно на месте ее носа. Она показала мне средний палец и ушла. Однажды я обнаружила, что она ждала меня у ворот, держала зажигалку в углу школьной вывески и наблюдала за тем, как пузырится и чернеет краска.

Теперь, когда она считала меня своим другом, Лорен входила прямо в общежитие, чтобы найти меня, несмотря на очевидные уничижительные взгляды моих однокурсников и, в частности, неодобрительное бормотание со стороны Скиппер. Брат Лорен недавно устроился на полную ставку в качестве специалиста по обслуживанию в школе, и поэтому было что-то особенное в том, как она приходила и уходила от этих неуравновешенных людей. Как будто она думала, что она Божественная. Наблюдая, как она бродит среди нас, мне казалось, будто я выпустила дикое животное из клетки. Она как кошка бродила по коридорам церкви Святой Гертруды, пока не останавливалась у двери нашей комнаты отдыха. Там, не имея возможности выходить из общежития, мы сидели и ничего не делали, растянувшись на неудобных виниловых стульях и мешках, упираясь головами в колени друг друга, как золотистые ретриверы. Несмотря на грабительские сборы, которые мы должны были выплачивать, наше общежитие напоминало зал ожидания больницы. Оно было невзрачным и почти пустым. Повсюду был мусор из наших шкафчиков, остатки печенья, которым мы перекусывали, а из складок сидений торчали обертки и пакетики от лапши быстрого приготовления. Еще до того, как Божественные начали шептаться и хмуриться, я знала, что Лорен была там и пристально смотрела на меня, чтобы привлечь мое внимание. Я почувствовала покалывание на своей шее. Она засунула пальцы в рот и присвистнула.

– Йоу, Жозефина.

– Ради бога, – сказала Скиппер, возмущенная тем, что горожанка имела наглость войти в нашу комнату отдыха, не говоря уже о том, чтобы насвистывать, как будто мы собаки.

Не обращая на нее внимания, я послушно вскочила на ноги и последовала за Лорен.

Время от времени Лорен казалась угрюмой и скучной и, скрестив руки на груди, задерживалась всего на несколько минут, как будто ей вообще не нравилось здесь находиться. Иногда она шутила в нашей курилке, пока ее брат не заканчивал работу или не звенел звонок к ужину. Как друг она была на удивление щедрой. Часто она приносила мне подарки – пакет чипсов, кусок торта с дня рождения ее соседки, который мы ели вместе, сидя за котельной и дымя сигаретами. Однажды она сделала мне бусы из букв и шнурков. В другой раз она принесла мне плакат с 3D‐стенограммой для моей спальни. Он выглядел как бессмысленное скопление разноцветных точек, в которых нужно было разглядеть изображение. Углы плаката были оторваны, потому что Лорен сняла его со стены брата.

– Разве Стюарт не рассердится? – спросила я.

Лорен прищелкнула языком. Она развернула плакат, растягивая его между руками.

– Ну, давай, видишь?

Я попыталась расслабиться, чтобы мое зрение затуманилось, но я была слишком застенчива, чтобы косить глаза перед кем-либо, не говоря уже о Лорен.

Несколько дней в неделю она работала после школы, какая-то однообразная фабричная работа, и в эти вечера, как она сказала мне, я могла позвонить ей, когда ее смена заканчивалась.

– Позвонить тебе? – уточнила я. – Домой?

– Нет, в гребаный зоопарк, тупица. – Она закатила глаза.

Она достала ручку «Биро» и вытатуировала свой номер на внутренней стороне моей руки.

В вестибюле нашего общежития стояла телефонная будка – хлипкая фанерная коробка размером с гроб с просверленными дырками в боках. Днем дверь запиралась на замок, чтобы никто не отвлекался, а вечером, как тюремный надзиратель, появлялась наша хозяйка с ключами, звенящими у ее бедра, и открывала ее на нескольких часов. Вокруг будки стояла толпа девушек, ожидая своей очереди позвонить. Иногда телефон звонил, когда дверь все еще была заперта. Мы пытались туда проникнуть, прижимались носом к стеклу, стучали по двери, стонали о любви, хотя это вполне мог быть звонок от кого-то из родителей. Позже, во время скандала, этот телефон-автомат стал предметом расследования. В газетах писали о том, что именно из-за отсутствия возможности свободно пользоваться телефоном в течение дня девочки не смогли сообщить службе экстренной помощи о произошедшем с Джерри (это правда, в пьяном хаосе ученики изо всех сил пытались найти незапертую будку).

Когда дело доходило до использования телефона, приоритет отдавался горстке Божественных, таких как Генри Пек, у которых на самом деле были парни. Эти девушки были полубогами. Сквозь стеклянную полоску на двери мы могли видеть, как Генри сидит, аккуратно поджав колени к подбородку, обматывает кабель вокруг пальца, и хихикает Лосю. Она все еще звонила ему, пока он был далеко. Неразборчиво бормоча в трубку что-то вроде «да», «нет» и «м-м-м», Генри иногда поднимала на нас голову и пожимала плечами, так что мы могли только догадываться о непристойностях, которые шептал ей тренер по теннису – эротическая поэзия, клятвы, признания в любви, тяжелое дыхание. Будучи абсолютно неопытной, я понятия не имела, что подразумевают грязные разговоры. В конце концов, возможно, они обсуждали только ее замах.

Следующими в иерархии были девочки, у которых были братья, учившиеся в ближайших интернатах: Рэдли, Пэнгборн, Харроу, Чартерхаус, Итон, Стоув; это не имело значения, подходила любая школа для мальчиков. Братья неохотно звали к телефону своих друзей и одноклассников, которых мы встречали мимоходом на матче по регби, скажем, или на регате в Хенли, или с которыми обменивались слюнявыми поцелуями на зимнем балу. Они односложно отвечали на наши вопросы, мы хихикали и пытались флиртовать, толпой втискиваясь в эту деревянную коробку и передавая друг другу трубку, как эстафетную палочку, пока наши карточки не заканчивались.

Потом, когда мы возвращались в свои спальни, телефон был открыт для остальных: тоскующих по дому интернационалов вроде русских – двух задумчивых девочек, дочерей олигархов, которые красили губы вишневой помадой на уроках, изо всех сил стараясь быть исключенными. Однако Джерри Лейк, насколько я могла судить, было наплевать на разговоры с мальчиками. Она звонила только из-за того, что редко разговаривала со своей мачехой, Дафной Лейк, которая поднимала такой шум, когда не слышала ничего от Джерри более двух недель, что наша домовладелица самостоятельно провожала ее из нашей спальни в будку. Джерри разговаривала, положив руку на бедро, поставив ступню на носок, будто в коньках, и даже не потрудившись закрыть дверь.

– Хорошо, – говорила она мачехе. – Нет. Да. Перестань спрашивать об этом. Я должна идти. Ты уже говорила это, Дафна. Пока.

Я подождала, пока одна из русских девушек в домашних тапочках вылезет из будки, и, пока все оставшиеся чистили зубы и бегали по комнатам, я проскользнула к телефону. Сидя на разорванном стуле, я прислонилась головой к перфорированной деревянной стене и смотрела, как резкие лучи света проникали сквозь отверстия, будто в исповедальне. Странно, но я нервничала, трубка скользила в ладони. Что, если Лорен просто пошутила, когда сказала мне, что я могу ей позвонить? Что, если нам будет не о чем поговорить? Мне ответил мужчина, и я повесила трубку. В следующий раз, когда я позвонила, трубку взяла женщина.

– Лоз! – крикнула ее мать. – Телефон.

Я услышала топот ног внизу.

– Да?

– Это я, – сказала я.

– О, ну да.

На заднем плане был слышен шум телевизора, а прямо у трубки – шуршание ожерелья Лорен, которая вечно передвигала бусинки с буквами по кожаному шнурку и трясла ими, как игральными костями. Она ждала, что я заговорю. Я почувствовала, как кровь пульсирует у меня в шее, а горло сжимается. У меня была подготовлена история для Лорен, какой-то унизительный анекдот о Божественной, который, как я думала, она может найти смешным. Больше всего Лорен теперь любила слушать о бессмысленных ритуалах, составляющих жизнь Божественных: о приключениях в конце года, которые мы уже запланировали, о школьном девизе, именах мальчиков, о взмахе волос, о том, как мы превращали нашу воскресную службу в показ мод, расхаживая по проходу, будто по подиуму, чтобы принять Причастие. Она слушала эти истории, как сплетни о знаменитостях, цокала языком и саркастически фыркала. Теперь, когда Лорен меня уже слушала, я совершенно забыла подготовленный анекдот.

– Как работа? – выпалила я вместо этого.

– Дерьмово.

Я ничего не знала о заводских цехах, сборочных линиях или упаковке; у меня никогда в жизни не было оплачиваемой работы. Молча я смотрела на каракули на стене, сердечки и имена мальчиков, карикатуру на Толстую Фрэн с отвисшей грудью и Библию. Одна из нас что-то написала о Джерри Лейк, а затем перечеркнула.

– Я видела тебя и твою подругу сегодня, – сказала Лорен. – Ту маленькую.

– Что? Джерри? Когда? – Я села.

– У пруда с утками.

Это была среда, мой день с Черепахой и Джерри. Мысль о том, что Лорен видела нас, а я об этом не знала, была ужасной. В том возрасте меня больше всего беспокоило то, что меня могли поймать, когда я делала что-то отвратительное: давила прыщи, нюхала подмышку или дышала на ладонь, чтобы проверить, нет ли неприятного запаха изо рта. Другими словами, все, что приоткрывало завесу тайн подросткового возраста и обнажало уродства человека, которых, как мне казалось, у меня было огромное количество.

– Твоя подруга выглядела так, как будто у нее был горб, – сказала Лорен.

– Она мне не подруга, – поправила я. Меньше всего мне хотелось, чтобы Лорен думала, что я дружу с кем-то вроде Джерри. – Мы просто живем в одной комнате. Мы даже не разговариваем друг с другом.

– Да? – голос Лорен повысился от интереса.

Я начинала понимать, что ее ничего не интересовало так, как наши мелкие разногласия, громкие ссоры, наплевательское отношение друг к другу и борьба за популярность. Я же почти ничего не знала о ее друзьях в Короле Эдмунде. Когда я спрашивала Лорен, о чем говорили девочки в школе, чем они занимались после занятий, что ели на обед, она никогда отвечала мне, не замечая вопрос или меняя тему. Когда я спросила, кто из мальчиков ей нравится больше всех, она цыкнула.

– Эти парни – дурни, – сказала она и, как обычно, сменила тему: – Почему тогда ты живешь в одной комнате с этой Джерри?

Я ковыряла синтетическую обивку стула через дырку, выдавливая маленькие шарики из желтой пены, скатывая их между пальцами и бросая на пол. Я не ответила. Я представила Джерри наверху, сидящей на своей двухъярусной кровати, с напыщенным лицом, массирующей мазью сухие лодыжки, и испытала отвращение от мысли о ее мутировавших ступнях, искалеченных пальцах ног, искривленных за годы катания на коньках. Или, что еще хуже, взгляды моих сверстников друг на друга, проходящих мимо нашей комнаты в общежитии – или мне все это казалось? – их шепот и хихиканье.

– Ну, как по мне, она выглядела как угрюмая корова, – повторила попытку Лорен. – Ей в задницу засунули палку, что ли?

– Да, – выпалила я. – Я ненавижу ее.

Я действительно имела это в виду. Я никогда в жизни не ненавидела кого-то так сильно, как Джерри Лейк.

На другом конце телефонной линии воцарилась тишина. Я слышала, как Лорен трясла ожерельем. Ее голос понизился до шепота:

– Я могу разобраться с этой сукой, если хочешь.

По спине пробежал холодок. Я неподвижно сидела в будке, глядя на граффити на стене. Имя Джерри Лейк было написано черным фломастером.

На конце линии раздался внезапный резкий щелчок. Мужской голос:

– Лорен, слезь с чертова телефона.

Я удивленно вскрикнула.

Лорен громко выругалась на брата, затем начала хихикать.

– Боже мой, Жозефина, ты такая наивная.

– Ох, – выдохнула я.

– Вы двое, перестаньте трепаться, – приказал ее брат, все еще стоя где-то рядом.

Как долго он нас слушал?

– Спокойной ночи, Жозефина, – сказала Лорен, все еще смеясь.

Телефон отключился.