Текст книги "Комплекс прошлого"

15

В Чикаго настоящий холодный январь, мой муж стоит в одном банном полотенце. На мне стеганое пальто, капюшон застегнут до ушей, пальцы онемели от пакетов с влажным бельем, которые я все еще держу в руках. Тающий лед струйками медленно движется от моих плеч к локтям, а затем капает на пол. Тихое постукивание капель – единственный звук в тишине нашей квартиры.

– Юрген? Юрген, что случилось?

Я оглядываю кабинет.

Вместо того, чтобы собираться в поездку на художественную ярмарку в Майами, он склоняется над моим столом. Мои книги валяются разбросанные по всему кабинету, страницы развернуты, обложки сняты. Ящики моего стола настежь открыты. Свет тусклый. Он стоит в эпицентре бури, совершенно неподвижный. Моя первая мысль была о том, что нас ограбили.

– Юрген? – повторяю я.

– Да, – говорит он, будто забыл, что я здесь.

– Что, черт возьми, случилось?

Некоторое время он молчит.

Затем отвечает.

– Я искал свой паспорт.

Я ему верю. Юрген не из тех, кто роется в моих ящиках или ищет секреты. Он не такой человек. Снаружи я слышу, как тяжелые ботинки скрипят по соли, рассыпанной по крыльцу нашего дома. Где-то над головой раздается звук хлопающей двери и знакомый топот одного из трех мужчин, занимающих квартиру на верхнем этаже. Их телевизор сразу включается, после чего ненадолго наступает тишина, сигнализирующая о загрузке игровой системы. Я слышу, как открывается и с громким хлопком закрывается холодильник, а затем до нас доносится грохот падающих бомб, взрывы, апокалиптические крики и удары, удары, удары тяжелой артиллерии, которые часто раздаются в ранние часы. Это ужасно тревожит. Мы живем в районе Чикаго, где дети катаются на велосипедах с настоящими пистолетами.

Соседи нас сильно беспокоят. Я уверена, что они достаточно милые ребята, но один из них работает в центре безопасности, и его будильник будит нас в 5 часов утра, а двое других работают в баре. Таким образом, спят они в разное время и всегда кто-то обязательно бодрствует и шумит. Ночью, когда они возвращаются со своих смен, я слышу хлопанье двери их квартиры и сразу же кладу подушку себе на голову, как делала, когда делила комнату с Джерри Лейк. Я слушаю их шаги, топающие над головой, тяжелый лязг, будто они таскают тяжести, а затем повторяющееся механическое жужжание, будто они без всякой причины вдруг решили воспользоваться шредером. Иногда по ночам я стою голая на стуле, бормочу проклятия и пытаюсь понять, что это за звуки. Это стало моей навязчивой идеей. У человек, чья комната прямо над нашей спальней, голова похожа на футбольный мяч; он мускулист и напоминает буйвола своей огромной спиной и невероятно толстой шеей. Я бы упомянула еще его жим лежа по утрам. Но шум измельчения бумаги в шредере остается для меня главной загадкой.

Однажды я постучала в их дверь с упаковкой пива и умоляла снять обувь или выключить телевизор. Как я уже говорила, они хорошие ребята и сразу же пошли искать пульт. Но через пару дней они забыли о моей просьбе, и мы снова накрывали головы подушками, желая им смерти. Из того, что было известно, я сделала вывод, что все трое не женаты. Когда они приводят женщин домой, их каблуки громко врезаются в деревянный пол, кресла скрипят, а от музыки дребезжат стены. Мы многое знаем об их сексуальных техниках. Футбольная голова превращается в отбойный молоток, у которого режим беспорядочных «ударов» сменяется внезапными паузами, и мы с Юргеном каждый раз гадаем, какого черта этот человек ждет. В такие моменты я хочу подняться туда с ломом, угрожая разбить их головы. Затем этот молоток включается снова и снова, пока все не завершается громким удовлетворенным ворчанием. После этого нам удается немного поспать, но примерно через час срабатывает будильник охранника, он идет в душ, включает радио, и все начинается заново.

Постоянная бессонница дает о себе знать. Мы с Юргеном все время уставшие, раздражительные, резкие в общении. Не самые лучшие версии себя. Соседские сексуальные выходки напоминают о том, что сейчас, когда мы безуспешно пытаемся завести ребенка, наша собственная интимная жизнь рискует превратиться во что-то механическое. Раньше это не требовало от нас каких-либо усилий, но теперь мы вынуждены пытаться хоть как-то оживить нашу сексуальную жизнь. Однако сил на это почти не остается. Время от времени я ношу полупрозрачное шифоновое белье, которое Юрген подарил мне в наш медовый месяц два года назад; даже купила в интернете игрушку – вибрирующее золотое кольцо. Оно так и лежит в бархатной коробочке, будто огромное забытое обручальное кольцо.

Каждые несколько недель, когда я чувствую, что больше не могу терпеть шум, я заселяюсь в одноэтажный мотель под предлогом рабочей поездки в какое-нибудь неизвестное место, например в Нэйпервилл или Джолиет. Я трачу свои ваучеры на ужин в соседней закусочной, где меня ждут Салли или Кэтлин в своих фартуках с оборками и каждый раз стучат ручкой по зубам, пока я просматриваю меню. Иногда я плаваю в нижнем белье в бассейне отеля Super 8, затем возвращаюсь в свою комнату, опускаю затемняющие шторы, пролистываю каналы, пока не найду подходящее порно. После этого я сплю как убитая.

Это мой маленький грязный секрет.

Я оглядываю комнату. Ящики выдвинуты, копии старых дневниковых записей, которые я сохранила для потомков, перевернуты и разбросаны по кровати. Воскресный журнал с гимнасткой на обложке брошен на пол.

– Юрген, ты нашел его? – спрашиваю я.

– Нашел его?

– Свой паспорт.

– Да, – отвечает, кивая. – Я нашел его.

Он трет рукой бороду.

– Я много чего нашел.

Я ищу свой ноутбук, но не вижу его. Возможно, он увидел в истории браузера, как я вместо работы часами изучаю страницы моих бывших школьных друзей: Скиппер, Джорджа, близняшек. Мои безрезультатные поиски старых историй о Джерри.

Я подхожу ближе. Затем я вижу их, снимки возбужденных членов. Все они разложены на столе, слегка перекрывая друг друга. Я утащила снимки с чердака моей матери, когда в последний раз была в Англии, опасаясь, что она может наткнуться на них во время одной из своих весенних уборок. Почему, проклинаю я себя, я просто не выбросила их прямо в мусорное ведро? Еще есть проблема с квитанциями для оплаты мотелей, которые я хранила для возврата налогов. Твердые члены и номера гостиниц. Я представляю, о чем он мог подумать.

– Ох, – говорю я. – Это.

– Да, – говорит Юрген. – это.

– Погоди. Я могу объяснить. Это не то, что ты думаешь.

Он приподнимает бровь.

– Это всегда не то, что я думаю.

– Пожалуйста, Юрген.

Я пытаюсь придумать логическое объяснение, которое не прозвучит безумно.

– Это просто кое-что…

– Не говори этого, – Юрген стонет, закрыв голову руками. – Не говори этого.

Внезапно я замечаю, как угол его рта дергается в улыбке, которую он пытается скрыть. Мой муж находит все это забавным и веселится, наблюдая, как я пытаюсь выкрутиться. Он ни на секунду не поверит, что я способна лгать и предавать, и находит всю эту неожиданную ностальгию милой. Он разворачивается, его полотенце падает, и он борется со мной, мешками для белья и всем остальным, отбрасывая лишнее на пол. Прижавшись к моему животу, он снимает с меня зимнюю одежду.

– Не говори этого, – насмехается он.

Я выгибаю спину, притворяясь, что отбиваюсь от него.

– Не говори этого, – тихо шепчет он мне на ухо.

– Не говорить что? – спрашиваю я, подыгрывая.

– Не говори этого.

– Божественная.

16

Нас вызвали в комнату отдыха. К тому времени многие из нас уже нашли фотографии, так что это был лишь вопрос времени. Мисс Грейвз, наша домовладелица, сидела на стуле, а позади была ее заместительница – худощавая молодая женщина с пушистыми волосами, которая сама вязала джемперы. Она случайно наткнулась на одну из так называемых непристойностей, возможно, двенадцатую или тринадцатую из тех, что были обнаружены на территории школы. Помощник шерифа, который совершал свое вечернее патрулирование фруктового сада, пытаясь спугнуть курильщиков из кустов, обнаружил вместо них группу визжащих Божественных, рассматривающих последнюю находку.

– Назад, – приказала она.

Она надела на руку полиэтиленовый пакет, в который поместила фотографию, завязала, будто в нем была куча собачьего дерьма, и отнесла в «Яйцо», где положила на стол нашей директрисе.

В тот вечер Толстая Фрэн стояла посередине сцены, а Падре и школьная медсестра, отвечающие за наше духовное и физическое благополучие соответственно, стояли у двери в ожидании. Падре сочувственно улыбнулся нам, когда мы единой группой вошли в комнату отдыха. Он был одним из немногих сотрудников, которых мы действительно уважали. Мы совершенно не были религиозными, но для него это не имело значения. Он выслушивал наши мелкие проблемы, терпеливо относился к нашему сквернословию и, в отличие от других учителей, казалось, считал нас довольно забавными. Даже когда мы прошли «оккультную фазу» взросления и попытались вызвать из мертвых мать Джерри Лейк. (Мы не зацикливались именно на Джерри, по крайней мере, насколько я помню. Джерри была единственной из нас, кто пережил тяжелую утрату близких родственников, ее мать умерла, когда Джерри было восемь или девять лет.)

Рядом с Падре стоял сотрудник местной полиции, держащий серию брошюр, которые нам вручили перед тем, как посадить на места. Мы обмахнулись ими как веером и затаили дыхание, ожидая, когда первый взрослый скажет слово «пенис». Кто-то захихикал. Мисс Грейвз впилась в нас взглядом.

– Девочки, – начала Толстая Фрэн, – я крайне разочарована.

Наша директриса недавно была посвящена в сан и стала одной из первых женщин, вступивших в англиканское духовенство, будто пионер. Кроме того, она всегда подносила руки к шее, поправляя свой новый воротничок. Толстая Фрэн была необычайно высокой женщиной, даже если допустить, что мои воспоминания немного преувеличены, – больше шести футов. Она оставалась для нас загадкой, так как постоянно была сильно занята церковными делами и проводила дни в уединении в своем офисе, работая, как мы предполагали, над своими воскресными проповедями или другими епархиальными делами. Поэтому Божественные встречались с ней редко и только по вопросам религиозного образования. (Толстая Фрэн сделала изучение религии обязательной частью нашей учебной программы.) Она носила простые синие рубашки и невзрачные клетчатые юбки, напоминавшие по своей форме и размеру шатер, из под которого виднелись ее большие ступни, расставленные в стороны. Она была очень крупной и плотной. Несколько складок подбородка обрамляли воротничок, похожий на собачий ошейник. Под подбородком у нее был мешок кожи, как у пеликана.

В тот день я сидела на подоконнике в задней части комнаты отдыха, наблюдая, как странно дрожит ее горловой мешок, пока она ждала полной тишины. Мисс Грейвз выглядела измученной, ее плечи сгорбились от усталости. Она была похожа на сдутый дирижабль. Без сомнения, для нее это был annus horribilis еще до Джерри Лейк. Прежде всего, [31]31
  Ужасный год (лат.).


[Закрыть]недавно Управление по стандартам в сфере образования опубликовало чудовищный отчет, в котором подробно описывались все проблемы образования в школе Святого Джона. Школьные инспекторы намекали, что сотрудники Толстой Фрэн не контролируют ситуацию, зачастую не могут назвать местонахождение учеников, которые, в свою очередь, бродят по территории и курят в кустах. Вишенкой на торте ее бед был неприятный случай с Чак, шестикурсницей, сбежавшей в середине осеннего семестра с человеком, который был известен как Диско Дэйв, переезжающий с места на место диджей, выступавший на всех наших школьных вечеринках.

Как следствие, количество поступающих в школу Святого Джона радикально сократилось. Некоторые встревоженные родители зашли так далеко, что забрали своих дочерей. Казначей, бывший военный, забеспокоился, когда численность Божественных сократилась, а новых первокурсников этой осенью осталось всего четырнадцать вместо обычных пятидесяти. Четырнадцать! Недостаточно даже для приличной игры в лакросс. Ходили слухи об объединении с другой ближайшей частной школой, продаже некоторых наших священных спортивных площадок местному застройщику для сбора средств или, что еще более ужасно, открытия дневной формы пребывания в интернате. Как неоднократно говорила моя мать, Божественные уже не те, кем были раньше.

Толстая Фрэн, находившаяся на грани срыва, стояла перед всем нашим учебным курсом и готовилась прочитать свою лекцию.

– Как я понимаю, некоторые из вас, девочки, уже наткнулись на несколько непристойных фотографий на территории нашей школы.

Она подняла пакет, тот самый, в котором ее заместительница принесла фотографию.

– И вы пытались скрыть эти, – она с отвращением сделала паузу, – вещи от персонала, тем самым подвергая опасности не только самих себя, но и всех девочек в школе.

Мысль о том, что мы могли подвергнуть себя опасности, никогда не приходила нам в голову до того момента. Мы ничего не знали о груминге, группах насильников или сексуальных хищниках и даже не использовали слово «педофил», хотя иногда мы говорили «извращенец» и «маньяк». Мы редко читали газеты или смотрели новости. Мы жили в ба[32]32
  Груминг – действия, которые предпринимает педофил, как правило, посредством общения в интернете, чтобы постепенно склонять ребенка к личной встрече, цель которой – сексуальное насилие.


[Закрыть]шне из слоновой кости, поэтому, когда дело касалось мужчин, мы действительно не чувствовали опасности. Божественные сходили с ума по мальчикам, и мысль о нападении просто никогда не приходила нам в голову; мы чувствовали, что скорее [33]33
  Башня из слоновой кости – метафора, означающая уединенное место, как правило, для людей высшего общества, безразличных к проблемам окружающего мира.


[Закрыть]они, мужчины, были под угрозой. Мы глазели на садовников и курьеров; жаждущие внимания, некоторые из нас засматривались даже на Падре. Джерри Лейк, если верить слухам того семестра, несколько раз встречалась со своим тренером, мужчиной средних лет, который, как мы предполагали, был ее парнем.

– Я полагаю, что все фотографии, о которых идет речь, должны быть переданы либо мисс Грейвз, либо другому сотруднику. Если будут основания предполагать иначе, у меня не будет иного выбора, кроме как дать указание мисс Грейвз проводить ежедневные проверки общежития.

Мы испустили коллективный стон недовольства. Несколько Божественных наклонились вперед, перешептываясь друг с другом, толкаясь локтями и обмениваясь многозначительными взглядами. Я сидела очень тихо, кусая щеку. Джерри Лейк, как обычно, сидела прямо, словно проглотила палку. Она почти не двигалась.

– Тихо, – приказала мисс Грейвз. – Вы теперь пятикурсницы. Некоторые из вас будут префектами в следующем году, одна из вас станет старостой. Мне не нужно напоминать вам, что значит быть Божественной.[34]34
  Префект – ученик, который следит за порядком в школе, участвует в общественной жизни и является неким посредником между всеми учениками и администрацией.


[Закрыть]

Memor amici.

Я не могла не взглянуть на Скиппер, которую часто называли лучшим кандидатом в старосты, сидевшей на подоконнике напротив меня. В последнее время мы почти не разговаривали. Как я и опасалась, из-за того, что я теперь жила в спальне с Джерри Лейк, в то время как Скиппер делила комнату с близняшками, меня держали на расстоянии вытянутой руки. Я больше не участвовала в их шутках, не перешептывалась о подробностях их последних неудач, о тщательно продуманных планах, о том, как мы будем отмечать окончание года. Скиппер, которая была лидером этой священной традиции пятого курса, казалось, постоянно тайно собиралась с группами девушек, договариваясь о закупке припасов, которые нам понадобятся для проведения наших челленджей, и о том, где их спрятать. (Каждый последующий пятый курс был обязан превзойти театральность предыдущего года, и с течением десятилетий ритуал становился все более и более сложным.) Поскольку Джерри Лейк уже дала понять, что она не имеет никакого отношения к «ночи вызовов», все стали особенно подозрительно относиться к ней. Ее обвиняли в том, что она саботировала всю нашу подготовку и сдавала нас директрисе (которая давно угрожала навсегда положить конец этой традиции). Всякий раз, когда Джерри входила в комнату отдыха, разговоры стихали, а Скиппер и окружающие ее девушки скрещивали руки или делали вид, что обсуждают самый неожиданный из предметов – экзамены для ОССО. Помню, однажды Скиппер в спортивном зале обсуждала, что приняла отказ Джерри на свой счет. Во время этой долгой брани она идеально имитировала акцент Джерри, проглатывая некоторые звуки, что делало ее речь городской. Вскоре мы поняли, что Джерри стоит всего в нескольких футах от нас и раздевается за ближайшим шкафчиком.

– О, привет, Джерри, – сказала Скиппер с фальшивой улыбкой. – У тебя что-то на лице.

Она указала на темную родинку на подбородке Джерри.

Джерри издала шипящий звук сквозь зубы и, в особенности выделив меня, подняла средний палец и вылетела из раздевалки.

– Боже, она ужасная, – сказала Скиппер, и это было первое, что она сказала мне спустя несколько дней. – Я не знаю, как ты с этим смирилась.

Наблюдая за Скиппер, я почти не слушала лекцию нашей директрисы.

– Если вы столкнетесь с чем-то подобным в будущем, – продолжала она, – или увидите кого-то подозрительного на территории школы или рядом с ней, вы обязаны немедленно сообщить об этом кому-то из персонала.

Толстая Фрэн подняла палец. Обвисшая кожа на ее руке вздрогнула.

– Незамедлительно.

На этот раз настала очередь Скиппер смотреть на меня. Она приподняла бровь в своем стандартном я-же-тебе-говорила выражении лица. Я сделала вид, что не заметила, но как только нас отпустили, я обошла Падре и медсестру, стараясь не привлекать к себе внимания. Сначала я пошла в общежитие и вытащила все фотографии, которые собрала за последние несколько недель, их было около четырех или пяти к тому времени. Я засунула их с обратной стороны нижнего белья, вытащила одну из сигарет и стала ждать у телефона-автомата. Джерри сидела в кабинке, бормоча что-то в трубку, поджимала губы и наматывала шнур на палец. Когда она увидела меня, то покраснела и бросила трубку, вылетев из будки и промчавшись мимо меня. Какое мне дело до того, с кем она разговаривает?

Лорен взяла трубку после второй или третьей попытки. Она тяжело дышала.

– Я была в ванной, – сказала она.

– Ты можешь сделать мне одолжение?

– Зависит от того, в чем оно заключается.

– Мне нужно, чтобы ты сохранила у себя кое-что.

– Я не знаю, что это?

– Пожалуйста, – умоляла я.

– Продолжай. Но тебе придется принести это ко мне. Мне нужно готовить.

17

Лорен жила в муниципальном доме в нескольких минутах ходьбы от школы, из ее окон были видны наши поля для лакросса, и поэтому она буквально выросла на звуке, который издавали жесткие резиновые шипы нашей обуви, когда мы маршировали вверх-вниз по ее улице. Собираясь в длинные, будто военные, колонны, вооруженные палками-копьями, отмеченные разноцветными нагрудниками, мы размахивали волосами и сладкими голосами скандировали речевки, которые с ветром доносились до горожан. Должно быть, это было неприятно.

Я проверила адрес, который она мне дала. Ее дом был третьим в длинном ряду домов из желтого кирпича. Между воротами и входной дверью была узкая дорожка с низкой стеной между ее домом и соседскими. В крошечных палисадниках по обеим сторонам стояли сломанные пластмассовые игрушки, пара брошенных самокатов, велосипеды, мусорные ведра, барбекю, гантели, с задней стены свисал влажный матрас. Три окна были украшены флагом Англии, служившим занавеской в спальне.

Она наблюдала за мной и открыла дверь прежде, чем я успела нажать на звонок. На ней был спортивный костюм, брюки низко сидели на ее бедрах. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к стене. Проходивший через дорогу пожилой мужчина что-то крикнул ей, и она ответила ему «все в порядке», застенчиво, как будто ей было неловко за меня.

– А ты не спешила, – сказала она.

– Извини, – ответила я.

– Мне нужно поесть и приготовиться к работе, я не могу тут торчать.

Это был субботний полдень. В выходные она работала в вечернюю смену на складе, где вставляла маленькие пластиковые буквы и цифры в рамку, которая была как-то связана с боковыми панелями автомобилей. Она периодически уносила в карманах пригоршни этих букв и делала из них украшения для дома, в том числе и ожерелье из шнурков с моими инициалами, которое я носила на запястье.

– Блин, ладно. Прости.

Тогда я всегда за что-то извинялась.

– Все в порядке. Что-то важное?

Я собиралась вытащить конверт с фотографиями из сумки, когда из глубины дома раздался голос:

– Лорен, дорогая, кто там?

– Никто, мам, – крикнула Лорен через плечо. – Просто друг.

– Это не никто, Лоз. Не заставляй ее стоять на дороге.

– Черт, – услышала я бормотание Лорен, – тогда тебе лучше войти.

Лорен распахнула дверь, чтобы я могла зайти в коридор, захлопнула ее за собой голой пяткой, и я проследовала за ней по застеленному ковром коридору к задней части дома. Ее отец был жокеем, и на оклеенных обоями стенах висели рамки с изображениями скаковых лошадей, но у меня не было времени рассматривать. В маленькой кухне за столом сидела ее мама, обхватив руками кружку с чаем. На ней были домашний халат и тапочки. Рядом с ней сидела женщина с младенцем на руках, а по линолеуму ползал другой малыш. Они остановились на полуслове и внимательно посмотрели на меня. На мне были черные легинсы и лоферы с длинной рубашкой, которая принадлежала моему отцу. Мои волосы были перекинуты набок.

– Это моя мама, – сказала Лорен. – А это Сью. Она живет по соседству.

Потом Лорен жестом указала на младенца, а затем на малыша, который сидел у задней двери и барабанил деревянной ложкой по дверце для кошки.

– Эти двое – Джош и Пол.

Это были владельцы игрушечных грузовиков, разбросанных по прилегающему двору.

– Эй, Поли, прекрати это, – сказала соседка.

– Приятно познакомиться, миссис МакКиббин, – сказала я. – Я Жозефина.

Обе женщины кивнули мне. Я стояла там, делая вид, что меня интересует ребенок, пока Лорен продолжила заниматься обедом. Мать Лорен была намного старше моей. Поразительно. У нее были темные тонкие волосы, седые у корней. Под блекло-розовым халатом виднелась ночная рубашка с разрезами. К ее стулу была прислонена трость. Посередине стола стояла ленивая Сьюзен, а на [35]35
  Lazy Susan – вращающийся поднос или подставка, может быть составлена из нескольких уровней. Часто размещается на обеденных столах, чтобы каждый мог дотянуться до нужного блюда, просто повернув подставку.


[Закрыть]ней – солонка и перечница в форме двух сиамских кошек, которых, будто городские небоскребы, окружали коробки лекарств. Мама Лорен повернула подставку, чтобы достать сигареты. Она вытряхнула пачку Superkings[36]36
  Superkings – марка британских сигарет.


[Закрыть] и предложила одну соседке. Лорен наклонилась, чтобы взять себе, но мать хлопнула ее по руке.

– Купи свои, – сказала она.

– Не злись, – Лорен обвилась вокруг шеи матери и взяла сигарету из ее пальцев. – В любом случае ты свою дневную норму уже выкурила.

– Ты бросаешь, Джоан? – спросила соседка.

– Просто стараюсь курить меньше, – ответила она, когда я последовала за Лорен наверх.

– Ой, – ответила Лорен, – это не то, что ты сказала врачу.

– Не суй нос не в свое дело, – последовал ответ, а затем заплакал ребенок, и Лорен махнула мне рукой в свою комнату.

Эта спальня раньше принадлежала ее брату Стюарту и выглядела как комната восьмилетнего мальчика. На стенах виднелись ракетные корабли, светящиеся звезды, а двухъярусная кровать была обклеена выцветшими наклейками Cabbage Patch[37]37
  Cabbage Patch – «малыши с капустной грядки», британский бренд уникальных тканевых кукол с пластиковыми головами.


[Закрыть]. Я посмотрела на фотографию ее брата с футбольным трофеем. Я узнала в нем работника обслуживающего персонала. Иногда я видела, как Стюарт чинил сломанные стулья возле котельной или выравнивал наши теннисные корты роликом. Он любил свистеть. У Лорен были школьные учебники и письменный стол, но кроме оборудования рабочего места она не сделала ничего, чтобы украсить свою спальню.

– Я знаю, здесь отстойно, – сказала она, совершенно не выглядя смущенной.

Она перебросила одежду через комнату и забралась на верхнюю койку. На нижней койке, которая была более аккуратной, была подушка с цветами и сложенное одеяло с маской для глаз наверху.

– Кто здесь спит?

– Моя мама. У нее бессонница, кошмары и все такое. Иногда она приходит сюда спать. Или не спать, возможно.

Я посмотрела на ракетные корабли.

– Что насчет твоего брата?

– Стюарта? Он живет со своей девушкой и ее ребенком. Они постоянно грызутся друг с другом. Когда наслушается скандалов, он спит у нас на диване.

Как и Джерри Лейк, я была единственным ребенком, и поэтому мне было интересно, что значит иметь брата или сестру, особенно брата. Моя семья была будто маленький и отдаленный от окружающего мира остров. Я, конечно, любила своих родителей и не обижалась на них за то, что они отправили меня в интернат. Они хотели дать мне то, что считали лучшим стартом в жизни, – частное образование; все-таки они не бросили меня на растерзание волкам. Мой отец был старше моей матери больше чем на пятнадцать лет и работал в сфере международных финансов. Я почти ничего не знала о его офисной жизни в банке, кроме того, что он носил серо-белые костюмы в тонкую полоску и у него был кожаный портфель цвета красного дерева, который он купил для пущей уверенности. Больше всего мой отец ценил тишину и покой. Однажды он заметно вздрогнул, когда за завтраком во время школьных каникул я слишком громко заговорила, мешая его работе. Моя мать была общительной, очень симпатичной, хорошо воспитанной, Божественной, и поэтому считалась хорошей партией. Насколько я могла судить, мои родители не были ни влюблены, ни несчастны. За шестнадцать лет я ни разу не видела, чтобы они кричали, плакали или даже целовались в губы. Если они ссорились или – что еще более невероятно для меня – их охватывало внезапное желание, то они давали себе волю только за дверью их спальни, за которой был слышен лишь приглушенный шепот, кашель и вздохи. Порой, когда мой отец был в особенно хорошем настроении, он похлопывал мою мать по бедру, проходя мимо нее. Это был максимум романтики, что я видела дома. Я понятия не имела, каково это – жить день за днем в настоящей семье, где все иногда ссорятся, рыдают и обнимаются.

Некоторое время я увлеченно рассматривала фотографии Стюарта, где он был в футбольной форме и с уложенными волосами.

– Ну, так что же ты хочешь дать мне? – спросила Лорен.

Я вынула конверт с фотографиями и протянула ей. Она приоткрыла его пальцем и яростно покачала головой.

– Ни за что. Я не хочу, черт возьми.

– Просто ненадолго, – взмолилась я. – Пока проверяют общежитие.

– Тогда выкинь их, сожги.

По пути к ее дому мне пришла в голову та же самая мысль, я даже ходила вокруг мусорного ведра, но не смогла заставить себя это сделать. Не знаю почему. Может быть, потому что я первой нашла фотографию и каким-то странным образом почувствовала себя избранной. Вот как я отчаянно нуждалась в мужском внимании. По ночам я иногда вытаскивала фотографии из тайника, когда Джерри спала, и изучала их с фонариком, спрятавшись под одеялом, зажав одну руку между ног. Это стало чем-то вроде моего грязного секрета. Несмотря на то что Божественные делились каждой подробностью своих романтических встреч с мальчиками – крайне редких, как и у меня, – тема мастурбации была строго запрещена. Я понятия не имела, удовлетворяли ли себя Скиппер и близняшки, или то, что я делала, делало из меня извращенку. Я могла бы спросить Лорен, которая не стеснялась абсолютно ничего, но я слишком нервничала, чтобы сказать что-нибудь, что, по моему мнению, могло бы поставить под угрозу нашу дружбу.

По правде говоря, у нас с Лорен было очень мало общего. Я не знала ни мальчиков, которые ей нравились, ни девочек, с которыми она сидела рядом в школе, ни ее учителей. Ее жизнь казалась куда более насыщенной, чем моя, более взрослой. У Лорен было две работы, которые помогали оплачивать счета дома: смены на складе и работа за кассой по субботам в Woolworth. Я же не работала ни дня в своей жизни. Иногда отец платил мне за то, что я мыла его машину из шланга. Отец Лорен был жокеем на пенсии, но она никогда не ездила верхом и не интересовалась лошадьми, как я. Скорее всего, она думала, что это пустая трата времени. Нам нравилась одна и та же музыка, книги и телепрограммы, но я всегда смотрела последние выпуски с опозданием. Из-за того, что я была параноиком, она находила меня скучной, поэтому я копила забавные школьные истории, чтобы, пока мы курили, рассказывать их и подробности моей продолжающейся вражды с Джерри Лейк. (Лорен проявляла особый интерес к Джерри. Видела ли я, как она катается на коньках? А что насчет ее парня, взрослого мужчины? Разве он не воспользуется своим преимуществом?)

Но по большей части жизнь Божественных была замкнутой, однообразной, банальной. Джерри и фотографии давали мне повод для разговоров. Я была не готова отказаться от них.

– Пожалуйста, – я сунула их ей в руку. – Всего на несколько дней.

– Хорошо, хорошо. Черт возьми. – Она сунула конверт себе под подушку. – Но если мой отец узнает, это будет конец света.

Внизу захлопнулась входная дверь.

– Черт, – сказала она встревоженно. – Это он. Пошли.

Мистер МакКиббин стоял на кухне, держа под мышкой Racing Post[38]38
  Racing Post – ежедневное британское издание о скачках, собачьих бегах и спортивных ставках


[Закрыть]. Он оглядел всех женщин в комнате: свою жену и соседку, которые сжимали пустые кружки, и только потом Лорен и меня, когда мы сбежали вниз по лестнице и она с грохотом распахнула дверцу духовки и разложила ужин на трех цветочных тарелках.

– Это что, извращенный Институт девиц? – спросил он.

Это был невысокий худощавый мужчина с румяным и обветренным от многих лет верховой езды лицом, морщинами вокруг глаз, глубокими складками по обеим сторонам рта и большими мешками под глазами. Его глаза были так прикрыты, что создавалось впечатление, будто он щурится. Под его подбородком был белый шрам, в том месте, где его когда-то лягнула лошадь.

Лорен взяла первую тарелку с едой и поставила ее на стол перед своей мамой. Еще не было и шести часов. Я никогда не встречала семью, которая ужинала так рано. Соседка Сью посадила ребенка к себе на колени, и я заметила, как она сжала плечо мамы Лорен, когда встала.

– Тогда мы пойдем, Джоан.

Мама Лорен потянулась к трости и отодвинула стул. Он заскрипел по полу, и ребенок начал выть.

– Нет, не глупи, – сказала Сью. – Не нужно меня провожать.

Не дожидаясь нашего ухода, отец Лорен сел за стол и начал есть. Он наклонился над своей тарелкой, наколол на вилку много кусочков и засунул их себе в рот. Его предплечья все еще были твердыми и рельефными от верховой езды. Тонкий золотой диск, кулон со святым Кристофером, парил на цепи над его едой.

– Большое спасибо за то, что пригласили меня, – сказала я. – Было приятно познакомиться со всеми вами.

Тогда в моих словах было слишком много лести.

Никто не слышал меня из-за плачущего ребенка.

Я подняла ладонь и ушла, и никто этого так и не заметил.