Текст книги "Страшные истории для девочек Уайльд"

И снова знакомство

На следующей неделе Изола с нечесаными волосами, словно у героини японского мультфильма, сидела в конце подъездной дорожки и не сводила глаз со страниц книги.

Эдгар заехал на скейтборде во двор, поздоровался с Изолой и продолжил кататься туда-сюда по асфальту. Влажные дубовые листья застревали в колесах и цеплялись за джинсы. Он едва не упал, наехав на скрытую листвой ветку. «Будь крутым, Эдгар», – твердил он себе, восстанавливая равновесие и ожидая, когда же Изола Уайльд с ним заговорит.

Прокатавшись и прождав ровно пятнадцать минут, он взял доску под мышку и подошел к Изоле. Она даже не подняла головы, когда его тень упала на копну ее волос.

– Эй, Изола, можно один вопрос?

Изола подняла на него прищуренный взгляд:

– Да?

– Почему ты живешь здесь, на опушке глухой чащи и все такое?

Словно сошедшие с натюрморта губы Изолы слегка растянулись в улыбке.

– Раньше мы жили посреди леса, но городской совет заставил нас переехать. Пряничные домики не подходят для социально ответственной жизни.

– А, – понимающе постучал себя по носу Эдгар. – Значит, ты ведьма.

– Так говорят.

Эдгар рассмеялся, но Изола его не поддержала.

Он передвинул скейтборд, чтобы она рассмотрела его повнимательнее. Доска была ярко-розовой – точная копия летающего скейта из фильма «Назад в будущее-2». Локти Эдварда пестрели красными шрамами от эффектных падений.

– А ты откуда переехал? – спросила Изола, щурясь против солнца.

Эдгар сел рядом с ней, закрыв собой ослепляющие лучи, и указал на дальние холмы.

– С другой стороны долины. Всего двадцать минут езды отсюда. Даже школу менять не пришлось.

– А почему вы переехали?

– Моя мама – потомственная хиппи. В ее свидетельстве о рождении записано «Цветок Лотоса».

Узкие губы Изолы вновь растянулись в улыбке.

– И?

– Около нашего дома начали строить радиовышку. Мама свято верила, что нам во сне поджарят мозги. Она на полном серьезе думала сделать для нас шапочки из фольги.

– И перевезла вас сюда из соображений здоровья и безопасности? – хмыкнула Изола, словно услышав в его словах какую-то иронию.

– Что?

– Да ничего. – Она забросила книгу в траву и с любопытством посмотрела на Эдгара. – Как тебя зовут по-настоящему?

Эдгар насмешливо приподнял бровь и надменно процедил:

– Да я же знаменит! По-моему, ты говорила, что читала все мои книжки. – Он принялся очищать колесные оси скейтборда от листьев. – Эдгар Ллевеллин. И вполовину не так оригинально, как Изола Уайльд.

– Это вовсе не оригинально. Мама назвала меня в честь сестры Оскара Уайльда.

– Да ладно? Она тоже была писательницей? Чем она занималась?

– Ничем, – подавленно вздохнула Изола. – По крайней мере, я об этом ничего не знаю. Она умерла совсем юной.

– Как и все лучшие люди, – добавил Эдгар.

Вдалеке раздался рев, словно где-то просыпалось чудовище. Верхушки деревьев испуганно затрепетали.

– Это машина? – недоверчиво спросил Эдгар и тут же добавил: – Странно, неужели я прожил тут всего месяц и уже настолько отвык от звуков цивилизации?

Он вытянул шею, когда вдали показался автомобиль, движущийся по извилистой дороге в объезд леса. Сквозь клубы пыли проглядывал ржавый красный металл; к крыше были привязаны две доски для серфинга.

– Ага, – кивнула Изола, и лицо ее против воли озарилось улыбкой.

Автомобильный динозавр описал круг вокруг дома номер тридцать шесть и резко въехал на подъездную дорожку. Из водительской двери вышел парень с бледной от сидения в четырех стенах кожей и мокрыми после душа волосами.

– Джейми Соммервелл! – окликнула его Изола. – Как тебя занесло в эту глухомань?

Парень нервно побарабанил пальцами по крыше автомобиля.

– Давай, Изола. – Он сел обратно в машину, наклонился и распахнул пассажирскую дверь. – Сегодня вроде нормальная погода для серфинга. – Он похлопал по потрескавшемуся кожаному сиденью. – Садись, красотка.

– Ты же знаешь, что у меня почасовая оплата?

– В какой валюте, банкнотах «Монополии»?

Изола завела глаза под лоб так театрально, что они едва не выкатились на асфальт, словно шарики из голубого мрамора, и махнула рукой в сторону машины.

– Эдгар, это Джеймс. Обычно он ведет себя не так по-свински.

Парень в машине резко кивнул Эдгару, перевел взгляд на Изолу и предупредил:

– Карета отправляется, Зола.

– Погоди! – Она вскочила, отряхнула юбку от пыли и поспешила скрыться в доме.

Джеймс и Эдгар посмотрели друг на друга.

– Ничего машина, – похвалил Эдгар.

– Ничего шутка, – холодно огрызнулся Джеймс. – Я и так в курсе, что эта тачка – кусок дерьма.

Повисла неловкая пауза. Эдгар моргнул, глядя на свое искаженное отражение во вмятине на капоте. Джеймс повозился с магнитолой, и из колонок загремели «Смитс». Аккорды поползли по кустам на Аврора-корт, запутались в паутине, заполонили почтовые ящики.

Изола быстро вышла из дома, схватилась за хлипкую пассажирскую дверь машины и вопросительно посмотрела на Эдгара.

– Плавать умеешь?

– Примерно как Джефф Бакли[3]3
  Джефф Бакли – культовый американский музыкант, мультиинструменталист. В 1997 году, ожидая приезда своей группы из Нью-Йорка, утонул, купаясь в реке Уолф, притоке Миссисипи.


[Закрыть].

Из горла Изолы вырвался хрипловатый смешок, похожий на пойманную в сачок бабочку.

– Ну, мы едем на пляж. Хочешь с нами?

Она бросила на пол машины широкополую соломенную шляпу. Эдгар заметил купальник, полотенце и потрепанную книгу. Покачал головой.

– Точно? Мы с радостью взяли бы тебя с собой, правда.

– Не-а, мне надо посадить для мамы еще несколько деревьев.

– Ну ладно. Постарайся больше не рубить кроликам головы.

Эдгар поехал к своему дому. Добравшись до почтового ящика, который по-прежнему стоял согнутым, словно его тошнило письмами, Эдгар услышал за спиной визг тормозов.

Изола изо всех сил пыталась открыть окно, но стекло застряло, и она крикнула в узкую щель:

– Эй, Эдгар?

– Да?

– Ничего скейтборд! – Она подмигнула, и Джеймс дал по газам.

К воде и ветру

Когда Изола проводила время с Джеймсом, ее жизнь превращалась в лоскутное одеяло. День перемешивался с ночью, время текло по-иному и казалось иногда почти осязаемым, словно губка, которую можно сжать в кулаке.

Старая машина Джеймса – изначально выкрашенная в гоночный ярко-красный цвет, самый быстрый на свете, – называлась «Пепито», а на капоте у нее красовалась аэрография усов. Джеймс вез Изолу к морю. Две доски для серфинга опасно балансировали на крыше, ветер залетал в салон сквозь щель в неплотно закрывающейся пассажирской двери, а из колонок неслась музыка любимой группы Изолы – «Смитс». Джеймс всегда ставил их диск, когда ездил с Изолой.

Изола направила на себя зеркало заднего вида. Как она и предполагала, старший брат сидел сзади, сложив руки на груди поверх безупречно выглаженного костюма, и смотрел в окно на серпантин скал. Алехандро обычно увязывался за Изолой в поездки, но никогда не задерживался в пунктах назначения: он совершенно не доверял автомобилям, всю земную жизнь проездив в запряженных лошадьми каретах. Изола улыбнулась и уже не впервые пожалела, что Джеймс не может с ним познакомиться.

Джеймс нахмурился и поправил зеркало, но позволил Изоле закинуть ноги на приборную панель; она с наслаждением почесала пальцы о бардачок и улыбнулась другу, вспоминая, каким похожим на себя сегодняшнего он выглядел при первой встрече. Даже тогда, в нежном пятилетнем возрасте, у него было сморщенное, постоянно недовольное лицо, а вокруг распространялся сладкий запах печенья. Каждый день Джеймс крепко сжимал в руках новую игрушку из «Звездных войн».

Они встретились на детской площадке в саду, под не самым внимательным надзором скучающей двадцатилетней воспитательницы, читающей желтую прессу и постоянно закатывающей глаза в ответ на детские вопросы, Изола залезла на самое высокое дерево, неверно рассчитала прочность ветки на верхушке и свалилась на землю. Она смутно помнила, как терла глаза, пытаясь прогнать головокружение, а мир вокруг расплывался. Потом она услышала скрежет шестеренок под землей и тихий болезненный шепот сломанной ветки.

А над ней нависал Джеймс (тогда – маленький Джейми), стискивая руку Изолы в потной ладошке. Карие глаза встревоженно оглядывали пострадавшую. Изола медленно моргнула, силясь сфокусировать взгляд на дереве над головой, и почувствовала, как по щекам бегут невольные слезы. Вечные хмурые морщинки на лице Джеймса слегка разгладились – не совсем, но большего Изола от него так и не дождалась до сих пор.

Не прошло и недели, как Изола заразила Джеймса ветрянкой, а Джеймс позволил ей подержать одну из его игрушек; они вместе болели, и делились бутербродами, и были неразлучны.

Но сейчас…

После того, как Изола убежала из дома Джеймса, они не разговаривали несколько недель. Джеймс был не из тех, кто станет за кем-то гоняться, а Изола постоянно забывала, что нужно на кого-то злиться. Машина выглядела чище обычного – возможно, он наконец ее помыл, найдя на пыльном окне написанное пальцем извинение. Изола знала этот мотив, мелодию их отношений – притворись, что ничего не было, общайся как ни в чем не бывало.

Для купания на пляже Кровавой Жемчужины было слишком холодно, но темноволосые серферы – искатели приключений в похожих на тюленьи шкуры костюмах – покачивались на зеленовато-серых волнах. Алехандро выпорхнул из машины и попрощался с Изолой на иностранном языке, пока Джеймс натирал воском доски.

Пена клубилась, словно сливки на холодном кофе. Волны накатывали на песчаный берег, засасывая редких пловцов в открытое море. Спасатели то и дело вбегали в воду. Песок впивался в подошвы обломками ракушек и рыбьими косточками. На северной оконечности пляжа громоздились кучи водорослей, среди которых гнили икринки и морские звезды.

Большую часть прошлого лета Изола, Лоза и Джеймс провели здесь, поедая пропитанную лимонным соком рыбу с картошкой и наблюдая, как вечерние грозы прокатываются над верхушками яхтенных мачт. Волосы Изолы стали жесткими от соли, и она месяцами не могла их расчесать. Лоза наступила на коралл, раскроила ногу и несколько недель ковыляла на костылях. В компании местных наркоманов и выпускников философского факультета они сидели вокруг горящего синим пламенем костра, спорили о конспирологических теориях про высадку на Луну и обсуждали, почему на самом деле не стоит основывать бойцовский клуб. Иногда все вместе наблюдали за дельфинами или устраивали соревнования по серфингу, а Лозу дважды ужалила медуза.

Едва закончившееся лето этого года по сравнению с прошлым казалось гнетущим. На рифе колыхались ядовитые красные водоросли, несколько дельфинов выбросились на берег. Лоза часами занималась с репетиторами, поскольку ее родители твердо вознамерились повысить успеваемость дочери, а Джеймс держался отстраненно. Изола не знала, в чем именно провинилась перед ним, пока однажды Джеймс не попытался поцеловать ее, а она отшатнулась и поняла, что невзаимные чувства начинают перерастать в ненависть, – вот она, дьявольская алхимия! И теперь вместо легких воспоминаний о приятных деньках прошлое лето превратилось в особенное благословенное время, в которое можно вернуться мыслями, спасаясь от страха.

Джеймс был отличным серфингистом. На его доске красовался изогнутый плавник, а на носу выделялись царапины, которые, по утверждению Джеймса, остались после смертельной схватки с акулами. Изола же подозревала, что друг просто налетел на скалы и не хочет этого признавать.

Сама она не могла похвастаться достижениями. В основном она барахталась на мелководье, лежа животом на старой доске Джеймса и дожидаясь, пока волны не прибьют ее к берегу. Без костюма для серфинга бледная кожа Изолы становилась восковой, а кожа на пальцах шла морщинами.

Но все равно пляж был ее самым любимым местом.

Она забросила доску на берег, вошла в воду и просто легла на спину с закрытыми глазами, постепенно превращаясь сначала в ледяную скульптуру, а затем – в айсберг. Соленая вода затекла в уши, погрузив мозг в незнакомый раствор, и, напрягая слух, Изола услышала, как кричат и молотят по воде выжившие пассажиры «Титаника». Эта паника навсегда впиталась в морскую пену, словно отпечаток ископаемого листа на камне.

Изола скучала по воде. Алехандро запер окно ее спальни, чтобы мертвая девочка больше не приходила, и теперь Изола тосковала по запаху приближающегося дождя и влажных опавших листьев, липнувших, словно жвачка, к стенам дома.

Мертвая девочка больше не появлялась, но окно оставалось закрытым.

Изола прикрыла глаза, но тут ее подбросило вверх внезапной волной. Кашляя, она вынырнула. Глаза горели от соленой воды. Песни китов резонировали в голове и налипали на кончики волос статическим электричеством. Изола подумала о гигантских кальмарах, которых никто не видел живыми, и о русалках, которых никто не видел мертвыми. Подумала о Кристобелль, воплощении шторма. Когда-то Изола встретила ее на этом самом пляже.

* * *

Изоле шесть лет. Отец отряхивает песчинки с корешка детективного романа. Мама стоит по колено в бирюзовой воде и бережно окунает Изолу в океан.

Изола помнила соль, мерцавшую в золотистых волосках на маминых руках, и полоски от бикини у нее на плечах. Помнила голову, которая поднялась из глубин, когда Уайльды обследовали лагуны в скалах во время отлива. Клубок ярко-красных водорослей. Изола наклонилась ближе – нет, не водорослей, а волос. Единственный глаз не отрываясь смотрел на нее из-под спутанных прядей.

– Здравствуй, дитя моря, – пробормотала Кристобелль: пузырьки лопались на ее языке, изо рта вытекала струйка соленой воды.

Изола так и не стала ни хорошей пловчихой, как Лоза, ни серфингисткой, как Джеймс, но Кристобелль научила ее долго оставаться под водой, собирая ракушки и гоняясь за рыбками, пока над головой проплывало размытое толщей воды солнце. Когда русалка держала ее за руку, Изола могла находиться под водой сколько угодно – казалось, от вечно холодной кожи Кристобелль исходят пузырьки воздуха, так что Изоле всегда было чем дышать. Под водой густые волосы Кристобелль казались живыми: пряди постоянно шевелились, обматывались вокруг ракушек и подносили их к единственному глазу русалки – и даже трогали Изолу за плечо, когда Кристобелль хотела привлечь ее внимание.

Изола брыкалась, силясь подражать хвосту русалки, и мечтала, чтобы ее кожа тоже переливалась золотыми чешуйками, волосы можно было использовать как оружие, а идеальная грудь так же ложилась в бюстгальтер из ракушек.

Когда Кристобелль вступила в ряды братьев-принцев, Изола удивилась, узнав, что русалка уже знакома с Русланой.

– О, это было сто лет назад, – вздохнула Кристобелль, нежась вечером вместе с Изолой в ванне. Изола сидела, подтянув колени к груди, потому что русалка занимала много места, а ее чешуя под пузырьками воздуха была очень холодной. – Ну, Руслана прибыла, чтобы расследовать исчезновение одного красивого молодого моряка. Она умеет распознавать, когда в таких делах замешаны женщины. О да, она отличный сыщик. Знаешь, что она сказала, когда нашла меня в пещере?

– И что же?

Кристобелль обнажила жемчужные зубки:

– «Ты расправилась с ним даже лучше, чем смогла бы я».

* * *

По дороге домой заднее сиденье пустовало. Изола забросила ноги на приборную панель; все еще влажная кожа поблескивала в свете заходящего солнца. В старых колонках грустно пел Моррисси, а Изола и Джеймс безрассудно мчались в закат.

«Дело всегда в девушке» – совет от Святого Пипа

Лучший друг Эдгара Пип Сатклифф обладал восхитительными глазами, похожими на стеклянные перископы. Он носил неряшливые вязаные шапочки и выглядел как один из тех парней, за которыми скучающие охранники неотвязно ходят по магазину. При этом он прямо-таки фонтанировал бесполезными знаниями, выдавая обрывки информации, собранной за целую жизнь вмешательства в чужие дела. Друзья называли его Пипом Святым Гуру. Он беспрерывно генерировал чушь, но если вслушиваться в его слова внимательно, то в потоке бреда можно было отыскать крупицы здравого смысла, как бриллианты – в дымящейся навозной куче.

– Пип! – окликнул его Эдгар. – Нужен твой совет.

Эдгар развалился на девятнадцатилетнем диване в квартире Пипа, жившего в самом центре Авалона. Оливково-зеленый диван Пип притащил домой со свалки в чужом дворе. В нем почти не было пружин, а от обивки пахло чем-то незаконным. Святой Пип называл его «удачным приобретением».

– К счастью для тебя, приятель, доктор сегодня принимает. – Пип чистил овощи над раковиной в примыкающей к гостиной кухне. Новоявленный шеф-повар вышел, бросил Эдгару морковку и нож, плюхнулся рядом с ним на диван и принялся кромсать морковку для рагу. – Так что там у тебя?.. Магелла, детка, сделай чуть-чуть потише.

Магелла Лейвери, которую все звали просто Геллой, была красивой чернокожей девчонкой из Уэльса с обаятельной живой улыбкой. Эта беззаботная подружка Пипа и была гостеприимной хозяйкой нашумевшего Большого праздника: втайне от родителей, пока те отдыхали на Барбадосе, она закатила вечеринку у себя дома. На следующее утро в ванной обнаружились битые пивные бутылки, в родительской спальне – парочка незнакомцев, а в бассейне – облако блевотины.

«Счет за ущерб выставили сотни на три, – радостно рассказывала она тем вечером. – Но вечеринка вышла чумовая».

Сейчас Гелла сидела в старом кресле-мешке (выгодная покупка на онлайн-аукционе, если самовывозом, возврату не подлежит) на другом конце комнаты и увлеченно резалась в видеоигру.

– Ты не вправе мне указывать! – крикнула она в ответ. – К черту патриархат! – Гелла прибавила громкости, и парни потонули в жутких завываниях зомби и визге цепной пилы.

Пип пожал плечами и крикнул Эдгару на ухо:

– Так в чем дело?

– Ну, в общем, есть одна девушка…

– Дело всегда в девушках, Эдди, – перебил его Пип, включая образ гуру. – И всегда будет, понимаешь? От Евы в райском саду до вавилонской блудницы, сечешь?

– Кого-кого?

– Ты что, никогда не читал Апокалипсис? – Большие глаза Пипа чуть не вылезли из орбит. – Жесткая книга, чувак. Эта телка разъезжала на драконе. Я думал, ты о ней слышал. Она словно сошла с твоего рисунка… – Пип королевским жестом велел: – Продолжай, сынок.

– В общем, есть одна девушка, которая мне очень нравится. Она…

– Симпатичная?

– Красивая. И загадочная – кроме нее на нашей улице больше никто не живет.

Пип заерзал на диване и пристально уставился на друга глазами-перископами.

– Загадочная девчонка, которая живет в лесу? Звучит забойно.

– Что-что? – окликнула его Гелла, рассеянно оглянувшись.

– Говорю, звучит отстойно, – исправился Пип. – Гелла, берегись, зомби идут!

Слишком поздно. Экран залило кровью, и Гелла вздохнула, обнаружив, что придется проходить уровень сначала. Она бросила джойстик и развернулась к парням.

– Итак, мой сладкий горошек… – Гелла всех называла противными сюсюкающими словечками вроде «медовый пирожок» или «сахарная сливка», словно официантка среднего возраста, беспрестанно выдувающая пузыри из жвачки. – Кто же эта счастливица? Или, судя по твоему описанию, стоит сказать «лесная нимфа»?

Эдгар опустил ноги на пол и развернул плечи.

– Кстати, она была на твоей вечеринке. Ее зовут Изола Уайльд.

– О! Да, она лучшая подруга одной моей знакомой, Лозы. Милая, но очень тихая. Все говорят, она немного странная. Лоза за нее горой стоит, но эта Изола, похоже, из терехнутой семейки. Честно говоря, все знают что-то о ней, но ее саму никто толком не знает. У нее, кажется, даже странички на Фейсбуке нет, – шепотом добавила Гелла.

– Чем тебе следует заняться, так это насобирать камешков, – серьезно начал Пип, – и соорудить эффектное гнездо…

– Это у пингвинов, Пип, – перебила его Гелла.

– О, точно… ну, тогда просто пригласи ее на свидание!

– Куда? – вздохнул Эдгар. – В Авалоне совершенно некуда пойти.

– Тогда пригласи ее в гости, – пожал плечами Пип. – Проведи с ней время, неважно где.

Эдгар пальцами ноги потеребил потрепанную кромку ковра, в свое время подобранного на обочине пустой дороги.

– Ну же, Эдди! Просто будь собой. В этом случае, если твое чувство останется без ответа, ты по крайней мере будешь знать, что в тебе ее отпугнуло – внешность или характер!

Эдгар бросил в Пипа заляпанную чаем подушку.

– И это все, что может посоветовать Святой Гуру?

Приготовившись кинуть подушку в ответ, Пип замер и принюхался:

– Черт, что-то пригорело.

Лунные мелодии

Проснувшись от тихого неразборчивого пения где-то поблизости, Изола поначалу подумала, что это мама слушает в ванной радио – такое с ней иногда случалось, даже в три часа ночи. Изола выбралась из кровати, боясь оставлять маму наедине с водой и электричеством, но в ванной оказалось темно и сухо, и не горела ни одна свеча.

А пение все лилось. Девичий голос.

– Кристобелль? – прошептала Изола. Как и все русалки, Кристобелль воображала себя сиреной и частенько учила Изолу старым песням морского народа. Пела Изола не лучше, чем каталась на доске по волнам.

– Изола, – отозвался голос, не принадлежащий Кристобелль. – Сюда.

Она вернулась в свою комнату. Третий принц, Руслана, стройный силуэт у окна, поманила ее к себе.

Призрачная девочка, чье тело Изола нашла в лесу, с прямыми волосами и в грязной одежде, стояла на лужайке и по-волчьи выла на луну тарабарскую колыбельную. Возможно, когда-то у нее был красивый голос, но теперь из глотки извергался лишь срывающийся хрип. Иногда девочка вскидывала руку, чтобы вытереть с подбородка свежую струйку крови.

Изола не чувствовала к ней ничего, кроме жалости.

– Бедняжка, – выдохнула она, жалея, что ничем не может помочь несчастной. Повернулась к Руслане: – Ты же фурия, ты должна расследовать такие дела. Можешь узнать, чего она от меня хочет?

Руслана покачала головой, не сводя с полуночной певицы густо подведенных глаз.

– Против ее воли – увы, нет.

Отцовство: интерлюдия

Папа Уайльд налил в стакан янтарного бренди и взболтнул его. Через два часа все равно вставать – имеет ли смысл возвращаться в постель? Может, стоит проверить, как там дочка. Он слышал, как она ходит по комнате на втором этаже.

Он вздохнул, отставляя пустой стакан на кухонный стол. Едва ли дочка признается, что ее беспокоит, даже если он поднимется наверх и спросит. Когда-то Изола была разговорчивым ребенком с богатым словарным запасом и четкой дикцией, подходящей даже для публичных выступлений в залах без микрофонов. Но после своего десятого дня рождения, после того, что случилось с ее матерью, Изола затворилась на втором этаже, и было время, когда папа Уайльд думал, что она больше никогда не спустится, что жена и дочь ушли туда, откуда он не в силах их вызволить, что голос Изолы никогда уже не заполнит пустоту этого проклятого дома, два этажа которого теперь походили на два круга ада.

Папу Уайльду достался лимб – приют мертвых философов и некрещеных детей (когда-то теща говорила, что Изола попадет туда, если ее немедленно не отнесут в церковь и не окрестят).

Он налил себе еще один стакан.

Интересно, почему он ожидал, что Изола навсегда останется такой? Впрочем, может, все объяснялось переходным возрастом: вся эта молчаливость, холодность, странный режим сна. Десятый год ее жизни папа Уайльд провел, откашливаясь на пороге и оставляя на столе стаканы с молоком и неумело намазанные джемом бутерброды. Но он так и не привык подниматься наверх, когда дочка плачет, не может уснуть или бьется в цепких золотых клешнях истерики. Свою комнату Изола полюбила только теперь: до этого спальня никогда не была для нее любимым убежищем – да и зачем, когда на периферии зрения постоянно маячил сумеречный лес? В конце концов, папа вызвал к ней врача и отобрал у дочери книгу жены.

А потом произошла перемена, такая резкая, что он не сразу понял, что к чему: в одиннадцать лет Изола спустилась вниз, бледная, хорошенькая и не по возрасту печальная. Папа пытался ее откормить, но Изола отдавала еду птицам. Она была собой, но не совсем – теперь в ее душе поселилось неведомое спокойствие, украденное у девочек из чертовой книги сказок.

Или, быть может, все дело было в доме, который глубоко дышал, но только по ночам. В какой-то момент папа Уайльд твердо решил перевезти семью в другое место. Конечно, он ожидал, что Изола будет плакать, но к ее ярости не был готов: дочка задержала дыхание и вся посинела, а потом поклялась, что никогда его не простит, если он увезет их с мамой из леса.

Прежняя Изола заплакала бы, но эта, новая, лишь выпрямила худенькую спину – и папа Уайльд перестал звонить агентам по недвижимости. Семья осталась жить в доме номер тридцать шесть, в этом ужасном доме с ненадежной проводкой и моргающими лампочками, с пятнами на потолке от воды, пролитой в ванной на втором этаже. А лес подступал все ближе и ближе.