Текст книги "Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь"

Берни привез в шато пишущую машинку, мы расположили инструменты в гостиной-столовой, как в студии. Написав тексты, Берни оставлял их для меня на фортепиано. Я просыпался рано утром, шел в столовую, читал тексты и за завтраком сочинял музыку. В первое утро в шато к тому времени, как группа спустилась со второго этажа в поисках съестного, я уже успел написать три песни: Mona Lisas And Mad Hatters, Amy и Rocket Man.

Как только Дейви убедился, что его не разыгрывают как новенького и что я действительно написал три песни, пока он спал, он взял гитару и попросил меня еще раз сыграть Rocket Man. Он не стал добавлять соло или делать еще что-то, обычно свойственное ведущим гитаристам группы. Он взял слайд[123]123
  Слайд-гитара (англ. Slide guitar) – особый метод или техника игры на гитаре, который заключается в том, что играют при помощи слайда (от англ. slide – «скользить, плавно двигаться»), надеваемого на палец. Слайд во время игры не отрывается от поверхности струн, а скользит по ним. Струны при этом не прижимают к ладам. Вместо лада используется сам слайд.


[Закрыть] и начал играть отрывистые одиночные ноты – они легко и гармонично парили вокруг мелодии, как бы обхватывая ее. Это было прекрасно. Как я и говорил: иногда интуиция важнее всего, и надо просто довериться судьбе.

Остальные участники группы давно сыгрались, так что между нами установилось нечто вроде телепатической связи: они чутьем угадывали, что именно делать, никаких указаний не требовалось. Фантастическое ощущение: сидеть вместе в столовой прекрасного шато, слушать песню, которая витает в воздухе и постепенно обретает формы, пробовать новые идеи и точно знать, что они правильные. В моей жизни случались периоды, когда музыка становилась способом скрыться от реальности – все вокруг рушилось, и только музыка оставалась единственным прибежищем. Но не тогда в шато – двадцатичетырехлетний, добившийся успеха, спокойный, нашедший свою любовь, – я не хотел никуда бежать. Более того: завтра нас ждал выходной, и я собирался в Париж, намереваясь полностью опустошить бутик Ива Сен Лорана.

пять

В 1972 году мы с Джоном переехали из Лондона в Сюррей, в городок Вирджиния Уотер. Квартиру с одной спальней сменили на более просторное жилье: купили бунгало с тремя спальнями, собственным бассейном и комнатой отдыха, оборудованной на бывшем чердаке. Я назвал новый дом «Геркулесом» в честь моего второго имени. Берни и Максин – они поженились в 1971-м – поселились в доме неподалеку; мама и Дерф, которые тоже наконец поженились, нашли жилье на одной улице с нами и присматривали за бунгало, когда мы были в отъезде. Этот район Англии называют «территорией биржевиков». Унылое прозвище, сразу представляешь себе скучное провинциальное существование. Но это совсем не так. Во-первых, в десяти минутах от нас жил Кит Мун, что обеспечивало житье не только не скучное, но довольно непредсказуемое. Кит был замечательным музыкантом и человеком, но его рацион, состоящий из определенных химических препаратов, привел к тому, что он полностью утратил представление о времени. Мог явиться без предупреждения в полтретьего ночи, явно не в себе и обычно в компании Ринго Старра, еще одного местного резидента. И при этом искренне изумлялся, что в это время суток поднял вас из постели. Или, опять же без предупреждения, материализовывался на подъездной аллее в семь утра в Рождество в «Роллс-Ройсе»-кабриолете с опущенным верхом и включенным на полную громкость альбомом Greatest Hits группы The Shadows.

– Господи! – орал он. – Только гляньте на мою новую машину! А ну, прокатимся! Нет, сейчас! Давай прямо в халате!

Но самый интересный человек, с которым я познакомился в Вирджиния Уотер, не имел никакого отношения к шоу-бизнесу. Я искал что-нибудь почитать и зашел в местный книжный магазин. Брайан Уотерс, владелец, подошел, представился и сказал, что, кажется, знает, кто я. Это меня не удивило – к тому времени безумные сценические наряды перекочевали в мою обычную жизнь, так что за покупками в маленьком городке в Сюррее я отправился в ярко-оранжевом меховом пальто и туфлях на платформе высотой двадцать сантиметров. Но, как оказалось, он меня не знал: во время нашего разговора стало понятно, что он принимает меня за одного из участников группы «Би Джиз».

Мы выяснили, что я – не один из братьев Гиббс, и после этого беседа пошла совсем легко. Брайан оказался очаровательным человеком. Когда-то он был актером, а теперь писал романы, сценарии, снимал фильмы и готовился занять крупную должность на киностудии. Он и его жена Нанетт Ньюман были лично знакомы со всеми знаменитостями: легендарными голливудскими артистами, писателями, телезвездами. Если бы вы с ним вдруг оказались в Америке и поделились бы давним желанием познакомиться с Дэвидом Нивеном[124]124
  Джеймс Дэвид Грэм Нивен (англ. James David Graham Niven) – британский киноактер, шотландец по происхождению. В течение полувека работал в Голливуде, специализируясь на ролях британских джентльменов с неизменной бабочкой и розой в петлице.


[Закрыть] или Граучо Марксом[125]125
  Джулиус Генри «Граучо» Маркс (англ. Julius Henry «Groucho» Marx) – американский актер, комик, участник комик-труппы, известной как Братья Маркс.


[Закрыть], Брайан бы вам это обязательно устроил. Кстати, именно так я заполучил плакат одного из фильмов братьев Маркс, на котором красовалась надпись: «Элтону Джону от Маркса Граучо»: Граучо никак не мог уразуметь, почему у меня фамилия звучит как имя, вот и написал свои имя и фамилию, как он сам выразился, «задом наперед». Смешно. Эту историю я вспомнил гораздо позже, в Букингемском дворце, во время посвящения в рыцари, когда лорд Чемберлен торжественно представил меня королеве: «Сэр Джон Элтон».

Однажды летним воскресным днем мы с Джоном сидели возле бунгало и перекусывали, как вдруг на велосипеде к нам подъехала леди лет шестидесяти с чем-то, немного похожая на Кэтрин Хепберн.

И это в самом деле оказалась Кэтрин Хепберн.

– Я остановилась у Брайана Форбса, – объяснила она. – Он сказал, вы не будете возражать, если я немного поплаваю в вашем бассейне.

Мы с Джоном молча закивали. Пять минут спустя она явилась перед нами в купальнике и сообщила, что в бассейне плавает мертвая лягушка. Я начал причитать – как же вытащить ее оттуда? – в таких делах от меня мало толка. Тогда она просто прыгнула в воду и взяла лягушку в руку. Я спросил: неужели вам хватает смелости прикасаться к такому?

– Все дело в характере, молодой человек, – сурово ответила она.

Если вас приглашали на обед к Форбсам, вы могли обнаружить, что сидите между Питером Селлерсом[126]126
  Питер Селлерс (англ. Peter Sellers, псевдоним); настоящее имя – Ричард Генри Селлерс (англ. Richard Henry Sellers) – английский актер. Общемировую известность ему принес образ придурковатого инспектора Клузо в фильме Блейка Эдвардса «Розовая пантера» 1963 года и его продолжениях.


[Закрыть] и Дамой Эдит Эванс[127]127
  Дама Эдит Мэри Эванс (англ. Dame Edith Mary Evans) – британская актриса, трехкратная номинантка на премию «Оскар», а также обладательница премий BAFTA и «Золотой глобус».


[Закрыть], жадно глотая не столько еду, сколько их рассказы. А повернув голову, внезапно замечали среди гостей королеву-мать. Брайан общался с королевской семьей: он был президентом Национального молодежного театра, который патронировала принцесса Маргарет. Оказалось, что она – большая ценительница музыки и любит проводить время в компании музыкантов. В итоге она пригласила меня и всю группу в Кенсингтонский дворец на ужин после концерта в «Ройял Фестивал Холл», и вышла очень неловкая ситуация. Не из-за принцессы – она держалась со всеми очень мило и дружелюбно, а из-за ее мужа лорда Сноудона. Все знали, что их брак трещит по швам – в прессу всегда просачиваются слухи о том, что кто-то из царственных особ завел интрижку на стороне. Но даже несмотря на это, мы были совсем не готовы к его в высшей степени странному поведению. Сноудон явился посреди ужина и буквально рявкнул на жену:

– И где же моя гребаная еда?

Они сильно поругались, и она выбежала из комнаты в слезах. Мы сидели за столом в полном ужасе и не знали, что делать. Представляете, что за безумная жизнь у группы Элтона Джона? Другие музыканты после концерта расслабляются, курят травку, развлекаются с поклонницами или громят гостиничные номера. Мы же наблюдаем, как принцесса Маргарет и лорд Сноудон орут друг на друга.

Но дело даже не в том, кого знал Брайан, – главное, что он знал. Он был прирожденным учителем: терпеливым, готовым жертвовать своим временем; человеком с тонким вкусом, но без тени снобизма. Он искренне радовался, если другие начинали любить то, что любит он сам. Меня он просвещал в области искусства, и под его влиянием я начал заниматься коллекционированием. Начало положили постеры ар-нуво и ар-деко – в начале семидесятых они были на пике моды, Род Стюарт тоже их собирал. Затем добавились сюрреалисты, в частности Пол Вундерлих. Я стал покупать лампы от «Тиффани» и мебель Бугатти. Брайан прививал мне интерес к театру, советовал, какие книги читать. Мы очень сблизились, даже ездили вместе отдыхать: мы с Джоном, Брайан, Нанетт и дочери Форбсов Эмма и Сара. Снимали на месяц дом в Калифорнии, и там нас часто навещали друзья.

Нанетт прекрасно разбиралась в шопинге – а я страстно полюбил его с тех пор, как начал неплохо зарабатывать. Хотя нет, не совсем так. Мне всегда нравилось покупать, даже когда я был мальчишкой. Думая о детстве в Пиннере, я сразу вспоминаю магазины: разноцветные мотки пряжи в «Товарах для рукоделия», где бабуля покупала нитки и спицы для вязания; аромат свежеобжаренного арахиса, который дурманит тебя, как только заходишь в «Вулворт»; опилки на полу в «Сэйнсбери», где в отделе сливочного масла работала моя тетя Уин. Все эти места зачаровывали, сам не знаю почему. Я очень люблю коллекционировать вещи и еще дарить людям подарки, гораздо больше, чем получать. В детстве накануне Рождества моим излюбленным занятием было представлять, что бы я подарил своей семье: отцу – лосьон после бритья, бабуле – непромокаемую шляпу, маме… наверное, маленькую вазу из киоска рядом со станцией «Бейкер-стрит». Мимо него я всегда проходил, направляясь в Королевскую музыкальную академию.

Успех на музыкальном поприще дал мне возможность удовлетворить страсть к покупкам по полной программе. Из Лос-Анджелеса домой мы возвращались с таким количеством багажа, что перевес обходился дороже, чем сами билеты. Как-то до меня дошли слухи, что тетя Уин грустит и совсем пала духом. Я позвонил в автосалон и заказал ей новую машину, чтобы как-то ее ободрить. На протяжении долгих лет многие психологи и психотерапевты объясняли мне, что это нездоровая зависимость или что с помощью подарков я пытаюсь купить расположение людей. При всем уважении к профессии этих господ, я считаю их слова полным бредом. Мне незачем покупать чье-то расположение. Просто мне приятно, если люди чувствуют мою заботу о них, знают, что я подумал о них. Для меня огромная радость – видеть, как от радости меняются их лица.

Материальные вещи неспособны заменить любовь или личное счастье. Для того чтобы это понять, не нужен психолог. Я провел множество тоскливых одиноких ночей в роскошных домах в окружении дорогих и красивых предметов и все выводы давно сделал сам. Настоятельно не рекомендую заниматься шопингом после трехдневного кокаинового трипа, если, конечно, не хотите наутро проснуться в комнате, заваленной пакетами с разным дерьмом, которое вы даже не помните, как покупали. Или, как в моем случае, обнаружить, что вчера вы приобрели трамвай. Нет, не игрушечный. Настоящий трамвай. Мельбурнский трамвай класса W2 c прицепным вагоном. И вот теперь голос в трубке сообщает вам, что покупка будет отправлена из Австралии в Англию, но к вашему дому ее можно доставить, только прикрепив тросами к двум вертолетам «Чинук».

Так что я первым готов признать, что, размахивая кредиткой, порой принимал поспешные решения. Наверное, я бы как-то смог прожить без мельбурнского трамвая в моем саду и уж точно – без модели тиранозавра в полный рост, которого я предложил забрать у Ринго Старра под конец одной долгой ночи. Ринго тогда продавал свой дом, и огромная фигура допотопного чудовища во дворе смущала потенциальных покупателей. Но для меня, сколько я себя помню, коллекционирование всегда было приятным умиротворяющим занятием; мне нравилось изучать историю вещей, которые я собираю, будь то магнитофонные записи, фотографии, одежда или предметы искусства. Так я отношусь к этому сейчас, независимо от того, что происходит в моей личной жизни. Коллекционирование успокаивало меня, когда я был одинок и скитался в поисках пары, но точно так же оно меня радовало, если я был доволен и чувствовал себя любимым. Я знаю, то же самое ощущают и другие – например, коллекционеры моделей железных дорог, виниловых пластинок или марок. Мне повезло, у меня, в отличие от многих, есть деньги для того, чтобы удовлетворять свою страсть. Но эти деньги заработаны тяжелым трудом, и, если кто-то считает, что я трачу непомерно много на сущие глупости, боюсь, это их проблема. Виноватым я себя точно не чувствую. Возможно, это зависимость, но я долгие годы страдал от зависимостей куда более опасных, чем покупка столового белья или фотографий. И потом – шопинг делает меня счастливым! Представляете, в чулане моего дома в Атланте хранится целая тысяча свечей. Наверное, это чересчур. Но зато мой чулан – самый ароматный чулан в мире.

Не только одни мои покупательские привычки приобретали новый размах. Все вокруг словно становилось больше, громче и ярче. Мы с Берни не ожидали, что сингл Rocket Man станет хитом, мы всегда считали себя прежде всего авторами альбомов. Но так уж получилось: в Британии песня заняла второе место в чартах. Так высоко прежде не поднимался ни один наш сингл, а в Штатах он и вообще стал трижды платиновым. В коммерческом плане мы вступили в новую для себя область, и это изменило нашу аудиторию. На первых рядах и у дверей гримерок начали появляться визжащие поклонницы; крича и плача, они повисали на нашем автомобиле, когда мы пытались тронуться. Довольно странное было ощущение – как будто они собирались прийти на концерт The Osmonds[128]128
  The Osmonds – американская семейная поп-группа, образованная в Огдене, Юта, в начале 60-х годов братьями Аланом, Уэйном, Мерилом и Джеем Осмондами. Первый коммерческий успех к ней пришел в начале 70-х годов, когда в состав пришли Донни и Джимми Осмонды.


[Закрыть] или Дэвида Кэссиди[129]129
  Дэвид Брюс Кэссиди (англ. David Bruce Cassidy) – американский актер и певец. Наиболее известен по роли Кита Партриджа в американском комедийном музыкальном сериале 1970-х годов «Семья Партриджей», которая принесла ему статус идола подростков. По окончании сериала продолжил успешную музыкальную карьеру.


[Закрыть], но повернули не в ту сторону и оказались на выступлении у нас.

Я очень много работал, возможно, даже слишком много – сметая с пути препятствия, некая неостановимая сила несла меня вперед, даже если я был вконец измотан. Летом 1972 года, прямо перед началом студийной работы над Don’t Shoot Me, I’m Only the Piano Player, я заболел мононуклеозом. Наверное, надо было отменить сессии и спокойно выздоравливать, но я отправился в шато д’Эрувиль и пахал там, как проклятый, держась на чистом адреналине. Слушая этот альбом, вы ни за что не заметите, что я тогда был болен: Daniel и Crocodile Rock звучат так, будто парень, который их поет, совершенно здоров и полон сил. Через несколько недель мы снова уехали на гастроли.

Я стремился сделать живые выступления еще более зрелищными, яркими, необычными. Начал сотрудничать с профессиональными дизайнерами одежды – сперва с Анни Риви, потом с Биллом Уиттеном и Бобом Макки. Попросил их дать волю фантазии – делайте что хотите, даже если это кажется безумием: больше перьев, больше блесток, больше кричащих цветов, и чем выше платформы, тем лучше. Говорите, вы придумали костюм, к которому на эластичных лентах прикреплены светящиеся в темноте шары? А сколько шаров? Может, добавить еще? Считаете, тогда я не смогу играть на рояле? Ну, это уже мои проблемы.

Потом мне пришла в голову идея привлечь к нашим выступлениям Ларри Смита по прозвищу Ноги из группы The Bonzo Dog Doo-Dah Band. Ноги был барабанщик и к тому же прекрасно танцевал чечетку. Мы уже работали с ним вместе на записи Honky Château – он танцевал чечетку в песне I Think I’m Going To Kill Myself, и вот теперь я решил пригласить его с нами на гастроли. С каждым разом его часть программы становилась все причудливее. Он выходил на сцену в мотоциклетном шлеме и с длиннейшим шлейфом от свадебного платья. Или являлся в компании двоих карликов, одетых в форму американских морпехов, а с потолка на них сыпалось конфетти. Еще он придумал номер, в котором мы с ним открывали рты под Singing In The Rain, а потом беседовали. Ларри наклонялся к моему роялю и вздыхал: «Эх, Элтон, хотел бы я так играть, как ты. Наверняка все парни по тебе сохнут…»

Как обычно, никто не понимал, о чем речь.

Меня попросили выступить на Royal Variety Performance[130]130
  Концерт The Royal Variety Performance ежегодно проводится в Великобритании с 1912 года. В организации концерта принимают участие члены британской королевской семьи и, как правило, правящий монарх. Мероприятие организовано в честь благотворительного фонда Entertainment Artistes Benevolent Fund, который находится под патронажем королевы Елизаветы II.


[Закрыть], и я взял Ларри с собой, из-за чего произошел большой скандал. Бернард Дельфонт, организатор шоу, не хотел, чтобы человек в мотоциклетном шлеме и свадебном шлейфе танцевал перед королевой-матерью. Я велел ему отвалить и пригрозил, что не стану выступать без Ларри, и он в конце концов уступил. Это было лучшее воспоминание о том вечере, не считая того, что гримерку мне пришлось делить с Либераче. Он, очевидно, забыл о том, как я не пожелал приветствовать публику на его концерте в «Палладиуме» пару лет назад, а может быть, не забыл, но простил меня. Он вел себя просто божественно – живое воплощение шоу-бизнеса. С собой привез бесконечное количество сундуков с одеждой. Я-то считал, что сам выгляжу довольно вызывающе: на мне был костюм из разноцветных блестящих полосок, ботинки на платформе в тон и высокий цилиндр. Но по сравнению с его половиной гримерки моя выглядела как самый захудалый отдел магазина «Маркс энд Спенсер». Его сценический костюм был усеян крошечными лампочками, которые загорались, когда он садился играть. Либераче дал мне автограф в форме рояля, а потом без умолку рассказывал фантастически смешные истории. Месяц назад, сообщил мне он, гидравлическая платформа, которая обычно очень эффектно поднимает его на сцену, сломалась на полпути. Так что ему пришлось сорок минут играть, словно из оркестровой ямы, и зрители лицезрели только его голову.

Я тогда тоже был одержим эффектными выходами на сцену – ведь для меня это единственная возможность показать себя в движении, так как в остальное время я сижу за роялем как прикованный. Страсть к таким эффектам достигла апогея на концерте в «Голливуд-боул»[131]131
  Голливуд-боул (англ. Hollywood Bowl) или «Голливудская чаша» – концертный зал в виде амфитеатра под открытым небом в районе Голливуд в Лос-Анджелесе. Используется в основном для музыкальных выступлений.


[Закрыть] в 1973 году. Над сценой вывесили огромное изображение – я в цилиндре и фраке в окружении танцовщиц. Первым вышел Тони Кинг и представил публике Линду Лавлейс, самую знаменитую порнозвезду того времени. Затем по лестнице, подсвеченной огнями, по очереди спустились двойники: королева Британии, Бэтмен и Робин, монстр Франкенштейн и папа римский. Наконец под фирменную музыку «XX век Фокс» спускался я в костюме, который называл «Гигантская сырная соломка»: он весь был покрыт перьями марабу, и брюки, и пиджак, – и в шляпе в тон. Пока я шел вниз, крышки пяти роялей открывались, и на каждой сияла буква, а все вместе они складывались в мое имя – ELTON.

Тем, кому такое нагромождение эффектов казалось «слабоватым», мы приготовили еще один сюрприз – четыреста белых голубей должны были взлететь с крышек пяти роялей. Не знаю, может, они заснули или перепугались толпы, но не полетел ни один. Я вспрыгнул на крышку моего рояля и неожиданно обнаружил, что на сцену выбежали Джон Рид – судя по гневному выражению лица, отсутствие голубей он воспринял как личное оскорбление, словно это подрывает его авторитет менеджера, – и очень смущенный Берни: он начал метаться между роялями, лихорадочно хватать бедных птиц и подбрасывать их в воздух.

Танцевальные номера, перья марабу, голуби – взлетающие или не взлетающие – с огромных роялей с буквами на крышках: группе все это не слишком нравилось, да и Берни тоже. Он считал, что внешняя мишура отвлекает зрителя от собственно музыки. Я же верил, что таким образом создаю образ артиста, какого еще никогда не видел мир рока. И к тому же просто от души веселился. И у нас с Берни возникли жесткие разногласия по этому нелепейшему поводу. За кулисами концертного зала «Санта Моника Сивик» величайшее в истории современной музыки авторское партнерство едва не разрушилось в споре даже не по поводу финансовых дел или музыкальных стилей – а из-за моей идеи выйти на сцену с игрушечным иллюминированным Санта-Клаусом, подвешенным на уровне гениталий. Иногда Берни оказывался совершенно прав. Например, у меня были очки, сделанные в форме имени ELTON, естественно, все сплошь с иллюминацией. Сами очки и батарейки, от которых работали лампочки, вместе весили столько, что сдавливали мне ноздри, и получилось, что я пою в нос. Это и в самом деле мешало восприятию прекрасных текстов Берни.

Концерт в «Голливуд-боул» для нас стал значимым событием – своего рода презентацией нового альбома Goodbye Yellow Brick Road. Записывали мы его мучительно – по крайней мере, для меня. Мы отправились на Ямайку, в «Динамик Саундз Студиос» в Кингстоне: в те времена считалось очень модным записывать альбомы в каком-нибудь экзотическом месте, не в Европе. Студия «Динамик Саундз» на первый взгляд отвечала всем требованиям. Там записывались Боб Марли и Кэт Стивенс. И «Роллинг Стоунз» свой альбом Goats Head Soup делали именно там. Мы прибыли на место и обнаружили, что на фабрике по производству пластинок, расположенной рядом со студией, идет забастовка. Микроавтобус, на котором мы приехали из отеля, был с открытыми окнами, и бастующие рабочие начали плевать в нас через трубки размолотым стекловолокном, от чего мы все немедленно покрылись сыпью. В самой же студии ничего не работало. Просишь другой микрофон, кто-нибудь из сотрудников раздумчиво кивает и говорит: «Да… пожалуй, мы сможем предоставить вам другой… дня через три, ага?» В общем, сплошная безнадега. Не знаю, как «Роллинги» умудрились записать там альбом. Может, Кит тогда так нагрузился, что три дня ожидания микрофона пролетели для него как двадцать минут.

В конце концов мы сдались, вернулись в отель и позвонили в шато д’Эрувиль забронировать сессии. В ожидании вылета группа куковала возле бассейна и занималась тем, что можно назвать попыткой мирового рекорда в употреблении марихуаны. Когда мы добрались до шато, песен у нас было уже так много, что альбом Goodbye Yellow Brick Road получился двойным. И совершенно неожиданно для нас разошелся на ура. Альбом довольно мрачный во многих смыслах: там собраны песни о грусти и разочаровании, об алкоголиках и проститутках, о шестнадцатилетней лесбиянке, которая погибает в метро. Но он продавался, продавался и продавался – и я никак не мог уразуметь, откуда берутся люди, которые все еще его покупают. Нет, я не шучу: я действительно не мог понять, кто его покупает. Одна американская звукозаписывающая компания активно уговаривала меня выпустить Bennie And The Jets как сингл, я же отбивался зубами и когтями: это очень странная песня, по звучанию она совсем не похожа на все, что я писал прежде, почему вам не взять Candle In The Wind[132]132
  Сингл Элтона Джона 1973 года, посвященный Мэрилин Монро. В 1997 году Элтон выпустил ремейк песни, изменив слова – на смерть принцессы Дианы.


[Закрыть], как сделали в Британии? Они объяснили, что эту песню постоянно крутят в Детройте радиостанции для чернокожих. В итоге они выпустили сингл, и он взлетел в соул-чартах как ракета: невероятно, мое имя стояло рядом с Эдди Кендриксом[133]133
  Эдди Кендрикс (англ. Eddie Kendricks) – американский певец. Известен и как участник вокальной группы The Temptations, и по большим сольным хитам в 1970-е годы.


[Закрыть], Глэдис Найт[134]134
  Глэдис Мария Найт (англ. Gladys Maria Knight) – американская соул-певица, которая достигла широкой популярности, выступая в 1960-х и 1970-х в качестве вокалистки группы Gladys Knight & the Pips.


[Закрыть] и Барри Уайтом. Возможно, я не первый белый артист, с которым произошло такое, – но точно первый артист из Пиннера.

Я стал так знаменит, что в Америку мы летали на «Старшипе» – старом пассажирском «Боинге-720», переоборудованном в роскошный летающий туристический автобус исключительно для перевозки рок-н-ролльной элиты семидесятых годов. Ходили устрашающие слухи о вечеринках, которые устраивали на его борту ребята из «Лед Зеппелин». Меня мало интересовало, что они делали внутри, но вот то, что с ним сотворили снаружи… Бедный самолет раскрасили в золотые и фиолетовые цвета, так что он стал похож на коробку шоколада «Милк Трей»[135]135
  Milk Tray – шоколадные конфеты в коробке, которые с 1912 года выпускает английская фирма «Кэдберри».


[Закрыть], только с крыльями. Ну да ладно: мы его перекрасили по своему вкусу – в красный и синий с белыми звездами. Стало куда приличнее.

Внутри самолета были бар, украшенный золотой и оранжевой металлической отделкой, электроорган, столики, диваны и телевизор с видеомагнитофоном. Моя мать за обедом постоянно требовала, чтобы ей включили «Глубокую глотку»: «Ведь все же сейчас говорят об этом фильме, правда? О чем он, интересно?» Не знаю, чем уж там «Цепеллины» занимались на борту, но я уверен, такого развлечения в их программе не было: целый час смотреть, как дама средних лет с ужасом наблюдает за действиями Линды Лавлейс на экране: «О божетымой… что это… Ох! Не могу смотреть! Как она это делает?»

В хвосте самолета была оборудована спальня с душевой, фальшивым камином и прикроватными столиками из плексигласа. Там можно было заниматься сексом. Или просто лежать и дуться на весь мир, что, собственно, я и делал, когда моя американская пиарщица Шэрон Лоуренс начала стучать в дверь и просить, чтобы я вышел: «Идемте в бар, у нас для вас сюрприз!» Я велел ей уйти. Но она через некоторое время возвращалась. Я упорно повторял: «Отвали!» И она вдруг разрыдалась: «Вы должны, обязательно должны пойти в бар! Должны! Должны!» В страшном раздражении я распахнул дверь и выполнил ее просьбу, бормоча себе под нос: «Черт дери, так вас растак, неужели нельзя просто оставить меня в покое?» В баре за электроорганом сидел Стиви Уандер и ждал, готовясь исполнить «С днем рожденья тебя». Если б не высота двенадцать тысяч метров, я бы взмолился Богу, чтоб земля разверзлась и поглотила меня.

Со стороны все выглядело замечательно: география наших гастролей ширилась, выступления проходили лучше и лучше, альбомы продавались прекрасно. Многие журналисты даже писали, что я – крупнейший поп-музыкант мира. Джон полностью взял на себя роль моего менеджера – его контракт с DJM закончился в 1971 году, он выехал из здания и открыл собственную компанию. Кроме того, вместе с Берни и Гасом Даджином мы основали свой звукозаписывающий лейбл под названием «Рокет», но не для выпуска моих дисков, а чтобы искать талантливых музыкантов и затем продвигать их. Иногда находить таланты у нас получалось лучше, чем продвигать, – мы не смогли раскрутить группу под названием Longdancer, несмотря на то что их гитарист Дейв Стюарт показался нам очень перспективным. Время показало, что мы не ошиблись: спустя годы Дейв основал знаменитую группу Eurythmics[136]136
  Eurythmics – британский синти-поп-дуэт, основанный в 1980 году композитором и музыкантом Дэйвом Стюартом и певицей Энни Леннокс.


[Закрыть]. Но случались и удачные сделки. Мы подписали контракт с Кики Ди, которую давно знали – она единственная из белых артисток сотрудничала с лейблом «Мотаун», когда Джон еще там работал. У Кики выходили синглы с начала шестидесятых, но хитов никогда не было – пока мы не выпустили в ее исполнении версию песни Amoureuse французской певицы Вероники Сансон. В Британии песня провалилась, но Тони Кинг ее заметил и предложил Кики сделать свой вариант.

Так что внешне все выглядело отлично, а вот внутри что-то пошло не так. Первые недели 1974 года мы работали на ранчо Карибу, в студии, расположенной в Скалистых горах. Новый альбом мы так и назвали: Caribou. Наверное, петь на такой высоте тяжело, и, возможно, поэтому я разразился жуткой истерикой, когда мы записывали Don’t Let The Sun Go Down On Me. Я заявил, что ненавижу эту песню, что мы не будем ее писать и что ее надо немедленно отправить Энгельберту Хампердинку. «А если он начнет воротить нос, – орал я, – пусть отдает ее Лулу! Пусть Лулу поставит ее в альбом на вторую сторону!»

Но меня затащили обратно в кабину и заставили завершить запись. Вырвавшись на волю, я завопил на Гаса Даджина: мол, теперь я ненавижу эту песню еще больше, и, если он попытается протащить ее в альбом, я убью его собственными руками. В остальном же в Карибу было чудесно. Мы жили в очаровательных бревенчатых домиках с антикварной мебелью – мне сказали, что кровать, на которой я сплю, когда-то принадлежала Гроверу Кливлэнду, который был президентом США в XIX веке. На ранчо был небольшой кинозал; музыканты часто заезжали в гости, когда ехали из Денвера в Боулдер. Однажды явился Стиви Уандер, который, очевидно, простил мне инцидент в самолете. Он решил покататься на снегоходе и настоял на том, чтобы вести его самостоятельно. Предвосхищая ваши вопросы: нет, я понятия не имею, как Стиви Уандер умудрялся рассекать на снегоходе по Скалистым горам штата Колорадо, не угробив при этом ни себя, ни еще кого-то. Но у него отлично получается.

Однажды вечером, когда мы уже заканчивали сессию, я бродил по студии и в дальней комнате обнаружил Джона. Он возился с чем-то на столе – там был насыпан белый порошок, а в руке он держал соломинку. Я спросил, что это. Он ответил: кокаин. А зачем? Он сказал – просто чтобы хорошо себя чувствовать. Я спросил, можно ли попробовать, и он разрешил. От первой дорожки меня сразу затошнило. Отвратительное ощущение в гортани – странное сочетание онемения, вызванное самим наркотиком, и сильное першение от вещества, с которым смешан кокаин. Я все время сглатывал, но никак не мог избавиться от мерзкого чувства, и в конце концов меня вырвало в туалете. Но я немедленно пошел обратно и потребовал у Джона еще одну дорожку.

Что же я делал? О чем думал? Я попробовал, мне не понравилось, потом меня вырвало. Разве это не знак, что надо сказать себе «стоп»? Какого еще предупреждения я ждал? Серного пламени, мгновенной вспышки бубонной чумы? Тогда почему же я не остановился?

Отчасти потому, что рвота не помешала коксу подействовать, и мне в конце концов понравилось новое ощущение – сочетание уверенности в себе и эйфории, чувство, будто уходят все зажимы, нет ни тени застенчивости, и ты можешь говорить с кем угодно и о чем угодно. Все это чушь, конечно. Мне и без того хватало энергии и чувства юмора, я стремился узнавать больше и прекрасно общался с людьми без всяких наркотиков. Правда, под коксом я становился, так скажем, чересчур уверенным в себе. Помню, явился на концерт «Роллинг Стоунз» в Колорадо, и ребята из группы попросили меня подняться к ним на сцену. Если б я тогда не был вконец обдолбанным, я бы сыграл Honky Tonk Women, помахал бы зрителям, и на этом все. Но я решил, раз все получается так чудесно, надо продолжить – и доиграл с ними весь сет, даже не думая о том, что, по идее, следовало бы осведомиться у «Роллингов», нужен ли им сейчас еще один клавишник. Кит Ричардс все время смотрел на меня, и я пребывал в уверенности, что он в восторге от моего блистательного участия в их выступлении. После нескольких песен до меня наконец дошло, что выражение его лица говорит вовсе не о восхищении моими талантами. На самом деле, вид у него был такой, что сейчас он как следует вмажет мне за наглость. Я быстро ретировался, успев заметить, что Кит по-прежнему сверлит меня взглядом, будто хочет сказать: погоди, мы с тобой еще поговорим. И я понял, что на афтерпати мне лучше не появляться.

Но кокаин привлекал меня не только своим воздействием – он был своеобразным знаком отличия. Нюхать считалось модно, так развлекались только избранные. Ты словно вступал в элитный клуб, члены которого тайно предавались запретному опасному удовольствию. Звучит пафосно, и мне это нравилось. Да, я добился успеха и стал знаменитым, но никогда не был, что называется, крутым. Во времена «Блюзологии» я один из всей группы выглядел ботаником, уж точно не как поп-звезда, – я никогда не носил модную одежду и проводил время в музыкальных магазинах, пока другие развлекались, занимались сексом и баловались наркотой. Кокаин же придавал крутизны: все эти зашифрованные разговоры на темы «у кого есть» и «хочет ли кто», кто входит в клуб, а кто нет, тайные вылазки в туалет в клубах или барах. Конечно, это тоже полная ерунда. Я и без кокаина уже давно был членом привилегированного клуба: с самого начала сольной карьеры меня окружали доброта и расположение других артистов, с первого моего выступления в Лос-Анджелесе музыканты, которым я поклонялся в юности – люди, бывшие для меня всегда лишь легендарными именами на конвертах пластинок, – как будто спустились с небес и предложили мне дружескую поддержку. Но успех пришел так стремительно, что, несмотря на признание окружающих, я чувствовал себя не на своем месте, словно я попал в их круг по случайности, а на самом деле я здесь чужой. И ничего нельзя было с этим поделать.