Текст книги "Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь"

Как выяснилось, после одной дорожки мне сразу требовалась другая, таким был мой стиль употребления кокаина. Я не стал наркоманом, который не может подняться с постели, не нюхнув, или которому кокс необходим каждый день. Но если я начинал нюхать, то не мог остановиться – пока не убеждался, что нигде поблизости больше нет порошка. Довольно быстро я понял, что должен поручить кому-то – личному ассистенту или помощнику группы – следить за моими запасами кокаина. Не потому, что я такая превеликая звезда, и не из боязни быть уличенным в хранении наркотических веществ. Просто сам я не мог себя контролировать – то, что оставлено на вечер, к пятичасовому чаю уже давно бы испарилось. Мои аппетиты были невероятны – настолько, что в наших кругах об этом начали ходить слухи. Невелико геройство для рок-звезды, проводящей уйму времени в Лос-Анджелесе. По идее, все это должно меня остановить. Увы, следующие шестнадцать лет в моей жизни происходили такие дикие вещи, которые точно должны были заставить разумного человека задуматься о том, что пора бросать наркотики. Но в том-то и проблема: я уже не был разумным человеком, поскольку сидел на кокаине. Ты можешь говорить себе, что у тебя все в порядке, ведь наркотики никак не мешают твоей карьере. Но, нюхая кокаин, ты теряешь способность мыслить реалистично. Ты становишься непредсказуемым, безответственным, до предела эгоцентричным, и только твои желания для тебя закон. Таков этот путь, или, лучше сказать, скоростное шоссе. Кокаин на самом деле – страшная вещь.

Выбрав судьбу кокаиниста, я принял самое неверное решение в жизни, хотя тогда этого не понимал. В то время у нас с Джоном начались серьезные проблемы. Я уже говорил, что был чудовищно наивен и не знал, как обычно складываются отношения в гомосексуальной паре. Я представления не имел, что Джон считает вполне приемлемым заниматься сексом с другими тайком от меня. Открытые отношения у геев гораздо более распространены, чем у гетеросексуальных пар, но я такой жизни не хотел. Я любил Джона. Он знал это, но не прекратил вступать в случайные связи, а просто начал лгать. Это часто приводило к неловким ситуациям. Например, во время вечеринки у режиссера Джона Шлезингера в Лос-Анджелесе он внезапно куда-то исчез. Я отправился на поиски и обнаружил его на втором этаже в спальне в постели с другим мужчиной. В другой раз я был на гастролях, и мне позвонила мама: она пошла проверить, все ли в порядке у нас в доме в Вирджиния Уотер, и оказалось, что Джон в мое отсутствие устроил там секс-вечеринку. Я выдвигал обвинения, мы сильно ссорились, потом, когда я успокаивался, он повторял все снова. Или, что еще хуже, изобретал новый вариант измены, как будто специально хотел довести меня до истерики. Помню, на какой-то кинопремьере он подцепил знаменитую телеактрису и завел с ней роман. С ней. Значит, теперь он трахается и с женщинами. И как мне воспринимать такой поворот в наших отношениях?

Все повторялось снова и снова, и это было ужасно. Я проводил половину свободного времени в слезах из-за его поступков, но на него это никак не действовало. Так почему я не расстался с ним? Отчасти потому, что любил. Я с ума сходил по Джону, а когда человек, которого ты так любишь, тебе изменяет, ты начинаешь придумывать ему оправдания – снова и снова. Ты обманываешь себя, говоришь, что он поступил так в последний раз и больше это не повторится. К тому же Джон по-своему тоже любил меня, просто не умел держать пенис в штанах.

И еще я боялся его. Яркий темперамент Джона легко превращался в жестокость, особенно если он был пьян или под кокаином. Иногда приступы ярости выглядели смешно. Помню, я позвонил в контору нашей компании «Рокет» и попросил его к телефону. Мне ответили: «О, а его сейчас нет. Он страшно разозлился и пытался швырнуть электрическую пишущую машинку в лестничный пролет, но ничего не вышло, потому что она включена в сеть и закреплена. Это его еще больше взбесило, он прокричал, что увольняет нас всех, и выбежал вон. Вот мы теперь сидим и думаем, пошел он домой или нет». Но чаще в гневе Джона не было ничего смешного. Я видел своими глазами, как он полез на кого-то с разбитым стаканом в руке на вечеринке у Билли Гаффа, менеджера Рода Стюарта. Однажды в Сан-Франциско он ударил швейцара возле отеля – они поругались из-за парковки автомобиля. Толкнул звукоинженера на глазах американских журналистов на презентации альбома Goodbye Yellow Brick Road. А в 1974 году в Новой Зеландии бросил бокал вина прямо в лицо пиарщику местного звукозаписывающего лейбла – и все потому, что на приеме, который устроили в нашу честь, кончился виски. Местная журналистка попыталась вмешаться, и Джон дал ей пощечину. Позже тем же вечером, но уже на другой вечеринке, я начал спорить с еще одним журналистом по поводу произошедшего накануне инцидента – я защищал Джона, потому что не видел, что там случилось. Джон бросился к нам из другого конца комнаты, свалил журналиста на пол и стал избивать ногами.

Утром нас обоих арестовали по обвинению в нанесении телесных повреждений. С меня обвинения быстро сняли, я заплатил штраф в пятьдесят долларов и сбежал из полицейского участка. Джон же остался в камере: просьбу об освобождении под залог отклонили. Ему предстояло провести двадцать восемь дней в тюрьме «Маунт Иден». Домой я улетел без него. Такое его поведение ничем нельзя оправдать, но в ту эпоху грань между менеджером рок-звезды и бандитом была очень хрупкой – вспомните Питера Гранта из «Лед Зеппелин». Каждую субботу вечером Джон звонил мне. В ожидании звонков я выстраивал у себя в голове такую версию событий, где он оказывался пострадавшей стороной – якобы он благородно отстаивал мои интересы. Тем более что журналистка, прежде чем он ее ударил, назвала его педерастом. Как будто это могло послужить оправданием!

Разум вернулся ко мне только после того, как Джон ударил меня самого. Мы тогда устраивали в «Геркулесе» вечеринку в модных платьях. Сейчас даже не помню, что стало причиной нашей ссоры, скорее всего очередная измена Джона, но ругаться мы начали еще до прихода гостей и распалялись все сильнее. Кричали, хлопали дверьми; разбилось прелестное зеркало в стиле ар-деко, которое нам подарил Чарли Уоттс из «Роллинг Стоунз». Джон потащил меня в ванную комнату и там ударил кулаком в лицо. Очень сильно. Я пошатнулся и едва не упал, был в таком шоке, что не мог ему ответить. Он пулей вылетел из ванной, и я посмотрел в зеркало: из носа идет кровь, на лице порезы и царапины. Я тщательно умылся и пошел встречать гостей; вечеринка началась, как будто ничего не произошло. Все веселились от души – Дерф оделся трансвеститом, Тони Кинг прибыл весь в золоте с ног до головы – как Ширли Итон в фильме «Голдфингер». Но для меня все изменилось, как будто в голове щелкнул выключатель. Я больше не собирался искать Джону оправдания. И не мог оставаться с человеком, который меня ударил.

Джон явно не ожидал от меня слов о том, что все кончено. Он переехал в Найтсбридж, в дом на площади Монпелье. Я попросил маму и Дерфа найти мне новое жилье – у меня на это просто не было времени. Почему-то я думаю, что даже после этого Джон продолжал любить меня. Я чувствовал: стоит мне только позвать его, и он сразу примчится обратно. Но я не хотел его возвращения. Пусть остается моим менеджером, и только. Баланс сил изменился: раньше он был главным, но после того, как мы разошлись, я стал более уверенным, более активным в делах. Джон работал менеджером и у других артистов, не только у музыкантов, но и у комиков – у Билли Конноли и Барри Хамфриса. Но наше сотрудничество продолжалось – я знал, что в музыке у него безошибочное чутье. Однажды утром в его кабинете на Саут Одли-стрит он попросил меня послушать запись одного из новых клиентов. И сказал, что эта песня станет величайшим хитом мирового уровня. Мы послушали, и я с сомнением покачал головой:

– Ты же не собираешься это выпускать?

Он нахмурился:

– А что не так?

– Во-первых, она ужасно длинная. Во-вторых, это типичный китч, такого еще поискать. И название глупое.

Джон даже бровью не повел.

– Говорю тебе, – сказал он, снимая с вертушки тестовый диск с записью «Богемской рапсодии», – это будет одна из величайших композиций всех времен и народов.

Но если самая знаменитая песня группы Queen поначалу меня не впечатлила, то к Фредди Меркьюри я прикипел всей душой всецело и сразу. С первой минуты нашей встречи он понравился мне безоговорочно. По традиции у него было женское имя – Мелина, в честь греческой актрисы Мелины Меркури. Он был великолепен. Невероятно умный, настоящий мыслитель. Добрый, щедрый, великодушный и очень-очень забавный. Путешествуя по клубам с ним и Тони Кингом, – они давно дружили, – мы хохотали без умолку всю ночь. Он обожал подшучивать над людьми, доставалось всем, даже участникам Queen:

– А гитаристку ты видел, дорогуша? Нашу миссис Мэй? Видел, в чем она выходит на сцену? В сабо! В гребаных сабо! Ну и чего я добьюсь с гитаристкой, которая напяливает чертовы гребаные сабо?

Фредди насмехался и над Майклом Джексоном, которого окрестил Махалией: сомневаюсь, правда, что Майкла позабавило это имя. Гнев Фредди он навлек на себя тем, что старался развлечь его демонстрацией своего домашнего зоопарка. Историю об этом Фредди превратил в настоящее представление, которое порой соперничало с его выступлениями на концертах:

– Не поверишь, дорогуша! Эта жуткая лама! Притащиться черт-те куда в Калифорнию, чтобы повидаться с миссис Джексон! А она – опа! – ведет меня в сад, и там эта кошмарная лама. А потом еще приглашает зайти к ламе в вольер! Дорогуша, представь, я в белом костюме – и в вольере, весь в дерьме! Пришлось разораться на нее: «Черт возьми, Махалия, убери от меня эту вонючку!» О, – вздыхал Фредди, комично передергивая плечами, – это просто кошмарный сон, дорогуша.

шесть

С Джоном Ленноном меня познакомил Тони Кинг, который как раз переехал в Лос-Анджелес и занял пост генерального директора «Эппл Рекордз» в США.

Интересно, что, когда я впервые увидел Джона, он танцевал с Тони Кингом. В принципе, ничего необычного, вот только это было не в клубе и без музыки, и Тони щеголял в женской одежде, а именно в костюме королевы Великобритании Елизаветы Второй. Все это происходило в Голливуде, в «Капитол Рекордз», в новом офисе Тони – там они снимали телерекламу для готовящегося к выпуску альбома Джона под названием Mind Games, и, по причине, известной только самому Леннону, эту концепцию рекламного ролика сочли самой удачной.

Он очаровал меня сразу. Не потому что он – один из «Битлз», а значит, входит в число моих кумиров. А потому что этот «битл» считал, что танец с мужчиной, одетым в женское, да еще в костюм королевы Елизаветы, – отличная идея для рекламы нового альбома. Я подумал: ну, мы с тобой поладим. И не ошибся. Мы начали разговаривать, и мне показалось, что я знаю его всю жизнь.

Каждый раз, как я прилетал в Америку, мы проводили вместе очень много времени. Он тогда разъехался с Йоко и жил в Лос-Анджелесе с Мэй Пэнг[137]137
  Мэй Пэнг наиболее известна как бывшая подружка музыканта Джона Леннона. До этого она работала как персональный ассистент и координатор на Леннона и его жену, Йоко Оно. В 1973 году Леннон и Оно проживали раздельно, и Леннон и Пэнг наладили отношения, которые продолжались более 18 месяцев; этот период Леннон позднее называл «потерянным уик-эндом».


[Закрыть]. Я знаю, что этот период его жизни принято считать тяжелым и мрачным, но, честно говоря, ничего мрачного в нем самом я не видел. Иногда до меня доходили слухи о его студийных сессиях с Филом Спектором[138]138
  Фил Спектор (англ. Phil Spector) – один из самых влиятельных продюсеров в истории поп-музыки, разработчик концепции «стена звука», первооткрыватель таких звуковых эффектов, как фланжер. С 1989 года имя Спектора фигурирует в Зале славы рок-н-ролла.


[Закрыть], которые полностью выходили за рамки разумного; о том, что однажды вечером, словно обезумев, он разгромил дом продюсера Лу Адлера. Хотя в некоторых людях из его окружения чувствовалась скрытая агрессия. Например, Гарри Нилсон[139]139
  Гарри Нилсон, урожденный Гарри Эдвард Нилссон (англ. Harry Edward Nilsson III; 15 июня 1941, Нью-Йорк – 15 января 1994, Агура-Хиллз, Калифорния) – вокалист, клавишник, гитарист, композитор, автор текстов, продюсер, лауреат премий «Грэмми». В большинстве своих альбомов использовал имя Нилссон. Музыка Нилсона звучит в десятках фильмов: «Славные парни», «Бешеные псы», «Форрест Гамп» и др.


[Закрыть] с виду был очень милым парнем, да еще и талантливым певцом, но стоило ему выпить лишку – и он слетал с катушек, переставал быть собой, и тогда нелишне было подумать о собственной безопасности. И, безусловно, мы с Джоном принимали очень много наркотиков, результатом чего становились дикие ночные загулы, о чем вам мог бы рассказать бедный старина Доктор Джон. Мы пошли на его концерт в «Трубадур», и он пригласил Леннона на сцену поиграть вместе. Джон в тот вечер так мощно нагрузился, что в какой-то момент начал играть на электрооргане локтями. Меня так и подмывало стащить его со сцены.

На самом деле, для того чтобы устроить безумную ночь, нам не надо было даже выходить из дома. Однажды вечером в Нью-Йорке мы окопались в моем люксе в отеле «Шерри-Незерлэнд» и занялись планомерным уничтожением огромных запасов кокаина. И вдруг кто-то постучал в дверь. Моя первая мысль была – полиция: если ты употребляешь непомерно много кокса и кто-то неожиданно стучит в дверь, ты в первую очередь всегда думаешь о полиции. Джон махнул мне рукой: мол, глянь, кто там. Я посмотрел в глазок и испытал одновременно облегчение и изумление.

– Джон, – прошептал я. – Там Энди Уорхолл.

Джон помотал головой и провел пальцем по горлу:

– Ни за что. Не вздумай открывать.

– Что? Почему? Это же Энди Уорхолл.

Стук продолжался. Джон закатил глаза.

– У него фотоаппарат с собой? – спросил он тихо.

Я снова взглянул в глазок и кивнул. Энди повсюду таскал с собой «Полароид».

– Ну конечно, – кивнул Джон. – И ты хочешь, чтобы он сфотографировал тебя с сосульками кокса в носу?

Мне пришлось согласиться, что этого я не хотел.

– Тогда, черт возьми, не открывай, – прошептал Джон, и мы вернулись к нашему занятию, стараясь не обращать внимания на то, что самый модный художник эпохи упорно продолжает барабанить в дверь.

Но, честное слово, я никогда не сталкивался с темной стороной характера Джона, о которой многие говорят, – с его агрессией, злобой, способностью больно ранить словом. Нет, я не хочу сказать, что он был святым или ангелом; я знал, что эти его черты существуют, но сам не встречался с их проявлениями. Я видел его доброту, мягкость, умение веселить других, даже познакомил с ним маму и Дерфа. Мы пошли поужинать вместе, и, когда Джон вышел в туалет, Дерф решил пошутить – снять вставные челюсти и положить Джону в стакан: специфическое чувство юмора Джона как будто передавалось другим. Господи, он был такой забавный. Все время, которое мы проводили с ним – или, еще лучше, с ним и Ринго, – я смеялся без остановки.

Мы очень сблизились. Его бывшая жена Синтия собралась в Нью-Йорк с сыном Джулианом, и Джон попросил нас с Тони сопровождать их в поездке в Америку. Мы отправились туда на старинном роскошном корабле SS France – это был последний рейс судна из Саутхэмптона в Нью-Йорк. Большинство участников моей группы вместе со своими половинками присоединились к нам. Надо сказать, пассажиры корабля относились к нам свысока и насмешливо. Каждый раз, как я проходил мимо, богатые американские гранд-дамы цедили сквозь зубы: «Считается, что он знаменитость, но лично я никогда о нем не слышала». Если честно, волосы у меня тогда были ярко-зеленого цвета, в чемоданах лежали шокирующие наряды от дизайнера Томми Наттера, так что вряд ли я мог пожаловаться на отсутствие внимания – как позитивного, так и негативного. Еще хуже эти дамы стали ко мне относиться, когда однажды во время игры в бинго я переволновался и что было мочи заорал: «БИНГО!» Позже я выяснил, что на борту SS France о победе принято сообщать скромно и с достоинством, тихо произнося: «Хаус». Но нет, дорогие леди, не так учат играть в бинго в Пиннере.

Мне было все равно. Я наслаждался жизнью: играл в сквош, ходил в кабаре на чудовищные шоу, которые почему-то всегда заканчивались зажигательным исполнением «Хава Нагила». Где-то на полпути в Америку мне позвонили с суши и сообщили, что наш последний альбом Caribou, впущенный в июне 1974-го, стал платиновым. А я уже работал над следующим. Берни написал серию текстов о первых годах нашего сотрудничества: просто рассказал нашу историю в хронологическом порядке. Получилось замечательно – песни о том, как пишутся песни. О том, что вначале они были никому не нужны. О моей идиотской попытке самоубийства на Ферлонг-роуд. И о наших особенных отношениях – эта песня называлась We All Fall In Love Sometimes. Она очень порадовала меня, потому что все в ней – чистая правда. Я не был влюблен в Берни физически, но я любил его как брата: он был мне самым лучшим, самым близким другом.

Писать музыку на эти стихи оказалось еще легче, чем обычно. И это было очень кстати, потому что музыкальным залом мне разрешали пользоваться только раз в день, пару часов, пока народ обедал. Остальное время зал оккупировала штатная классическая пианистка. Я приходил, она освобождала мне место, не очень удачно пытаясь изобразить доброжелательность, а затем поднималась в комнату ровно надо мной и немедленно начинала стучать там по клавишам. Иногда к ней присоединялся оперный вокалист – звезда уже упомянутого кабаре. И я два часа сидел за роялем, пытаясь заглушить их музицирование. Так был написан альбом Captain Fantastic and the Brown Dirt Cowboy. Я сочинял одну, а иногда и две песни в обеденный перерыв, под аккомпанемент страдалицы-пианистки над моей головой. И свою музыку мне приходилось запоминать – у меня с собой не было магнитофона.

В Нью-Йорке мы остановились в отеле «Пьер» на Пятой авеню. Люкс Джона Леннона располагался прямо над моим. Он собирался дать нам послушать черновой вариант своего нового альбома. Более того, он хотел, чтобы я сыграл оттуда две песни: Surprise Surprise и Whatever Gets You Thru The Night. Вторая, на мой взгляд, тянула на хит – это стало ясно после того, как мы поработали над ней два вечера в студии «Рекорд Плант Ист» неподалеку от Таймс-сквер. Звукоинженером по сведению там был Джимми Иовин, который позже стал одним из крупнейших музыкальных магнатов в мире. Но Джон занимался сведением сам, причем работал очень быстро. Многие думают, что Джон Леннон проводил века в студии, экспериментируя со звуком, и в качестве примера приводят альбом Sergeant Pepper и песню Strawberry Fields. В действительности же он работал чрезвычайно быстро, иначе ему становилось скучно – такой подход полностью совпадал с моим. Мы закончили, и я был абсолютно уверен, что песня займет первое место в чартах. Джон возражал: сольные синглы Пола занимают первые места, и Джорджа Харрисона, и Ринго тоже – но только не Джона Леннона. Я предложил побиться об заклад: если песня выходит на первое место, Джон выходит со мной на сцену. На самом деле, я хотел посмотреть, как он играет вживую, ведь с тех пор, как распались «Битлз», он почти не выступал, может, пару раз на благотворительных концертах, и только.

Надо отдать Джону должное: когда песня вышла-таки на первое место, он не отказался от выполнения моих условий. Даже после того, как съездил с Тони в Бостон и увидел, во что ввязался. Тогда на поклон я вышел в чем-то, напоминающем коробку шоколада в форме сердца, и в накидке сверху. Джон повернулся к Тони и спросил:

– Черт подери, это что, сейчас так выглядит рок-н-ролл?

Он сыграл с нами в Мэдисон-сквер-гарден на День благодарения в 1974 году, но при условии, что Йоко там не будет: они все еще не общались. Конечно, Йоко все равно явилась – это было очень в ее стиле, – но Тони сделал так, что ее место нельзя было видеть со сцены. До начала шоу она послала Джону гардению, и он прикрепил ее в прорезь для пуговицы. Он сильно нервничал – не знаю, может, из-за цветка, а может, и потому, что не знал, как его встретит публика. В любом случае он казался немного испуганным и попытался было вытащить Берни с собой на сцену, но тот категорически отказался: Берни всегда ненавидел быть в центре внимания, и даже отчаявшийся «битл» не мог заставить его передумать.

Честно, впервые за всю свою карьеру я услышал такую овацию, какую устроили зрители, когда я объявил, что сейчас выйдет Джон. Шум не смолкал очень долго. И я точно знал, что они чувствуют. У меня самого, как и у всей группы, голова шла кругом. Наверное, это была высшая точка нашей карьеры – стоять на сцене рядом с таким человеком. Мы спели три песни, и Джон ушел. Потом вышел на бис, на этот раз с Берни, и они оба трясли бубнами под нашу песню The Bitch Is Back. Это было потрясающе.

После концерта за сцену пришла Йоко, и в конце концов мы все оказались в отеле «Пьер» – Джон, я, Йоко, Тони и Джон Рид. Мы сидели в баре и выпивали как ни в чем не бывало, как вдруг из ниоткуда материализовался Ури Геллер, подошел к нашему столу, начал гнуть вилки и ложки, а потом читать мысли. Странный выдался денек. Но все это привело к воссоединению Джона и Йоко, рождению Шона – моего крестника – и к семейному гнездышку в Дакота Билдинг. Я искренне радовался за Джона, хотя, если честно, для семейного гнездышка подыскал бы что-то другое. Здание и правда мрачное, такая уж у него архитектура – от одного взгляда мурашки бегут по коже. Неслучайно Роман Полански решил снимать «Ребенка Розмари» именно там.

Записывать альбом Captain Fantastic было так же легко, как сочинять. Сессии прошли влет: летом 1974 года мы приехали на ранчо «Карибу» и записали все песни по порядку – как будто рассказали нашу с Берни историю. Вдобавок мы сделали пару синглов – кавер Lucy In The Sky With Diamonds, где Джон играл на гитаре и пел бэк-вокал, и Philadelphia Freedom – одну из немногих песен, текст которой я попросил Берни написать специально. Обычно он просто писал то, что хотел, – мы выяснили, что не способны сочинять на заказ еще в те времена, когда безуспешно пытались продавать песни Тому Джонсу или Силле Блэк. Но здесь был другой случай. Билли Джин Кинг попросила меня написать гимн ее теннисной команды «Филадельфия Фридом». Я не мог отказать – Билли Джин вызывала у меня искреннее восхищение. Мы познакомились год назад на приеме в Лос-Анджелесе, и вскоре она стала одной из моих ближайших подруг. Возможно, такое сравнение прозвучит странно, но мне казалось, что они с Ленноном чем-то похожи. Оба целеустремленные, великодушные, любители посмеяться, и оба чувствовали, что с помощью своей популярности способны изменить мир к лучшему. Джон участвовал в политических движениях, Билли Джин была феминисткой и страстным борцом за права сексуальных меньшинств: она отстаивала интересы женщин не только в теннисе, но и в спорте вообще. Сегодняшние звездные теннисистки должны кланяться ей в ноги за храбрость и силу духа – выиграв US Open, она подняла голову и прокричала: «Вы будете платить женщинам те же призовые деньги, что и мужчинам, или в следующем году я не играю!» Да, я обожал Билли Джин.

Вполне понятно, что Берни не особо вдохновила идея писать о теннисе, – это и правда не лучшая тема для поп-песни. И он написал о Филадельфии. Это сработало: в композиции чувствовалось влияние музыки, которую тогда слушали в городе – MFSB, The O’Jays, Harold Melvin And The Blue Notes. Композиции этих групп звучали в гей-клубах Нью-Йорка, куда я иногда захаживал: «Криско Диско», «Ле Жарден» и «12 Вест». Мне там нравилось, хотя в «Криско Диско» меня однажды не пустили. Со мной тогда был легендарный трансвестит по имени Дивайн. Знаю, знаю, звучит смешно: Элтон Джон и Дивайн не прошли фейс-контроль в гей-клубе! Но он был в кафтане, а я в разноцветном жакете, и на входе нам сказали, что мы слишком уж вырядились: «Вы че, совсем? Куда приперлись? Думаете, здесь вам долбаный Хэллоуин?»

В такие места не ходят специально, чтобы снять партнера. По крайней мере, так я к этому относился. Я просто приходил потанцевать. Если к закрытию находил себе пару – что ж, отлично. И никаких наркотиков, кроме разве что попперсов[140]140
  Попперс – сленговое название группы химических веществ – алкилнитритов в случае употребления их путем вдыхания. Чаще всего для этого используются амилнитрит, бутилнитрит, изобутилнитрит. Амилнитрит обладает долгой историей безопасного медицинского использования при лечении стенокардии, а также как противоядие при отравлении цианидом. В настоящее время попперсы чаще используются с целью усиления сексуального удовольствия.


[Закрыть].

Собственно, наркотики были не нужны. Хватало музыки: Honey Bee Глории Гейнор, I’ll Always Love My Mama группы The Intruders. Отличный звук, по-настоящему вдохновляющая смелая музыка. Сыграть на струнных в Philadelphia Freedom мы пригласили Джина Пейджа, аранжировщика всех композиций Барри Уайта, так что звучание и стиль получились именно такими, как надо. Мы добились успеха: через несколько месяцев после выхода песни ее перепели MFSB, да еще и назвали в честь нее свой альбом.

Philadelphia Freedom в Америке стала платиновым синглом, а затем, спустя несколько месяцев, Captain Fantastic стал первым в истории альбомом, который взлетел прямиком на первое место в американских чартах. В 1975 году я был везде. Не только на радио: везде. В игровых залах – фирма «Балли»[141]141
  Фирма по производству игровых автоматов, созданная в 1932 году, «прародитель» всех современных автоматов.


[Закрыть] выпустила пинбол-автомат под названием Captain Fantastic. На чернокожих телестанциях: одним из первых белых артистов меня пригласили в программу Soul Train. Интервью у меня брал отрешенно-невозмутимый Дон Корнелиус, которого все же впечатлило очередное надетое на мне творение Томми Наттера – в коричнево-золотую полоску и с огромными лацканами. Он спросил: «Слушай, братан, где ты отхватил такой костюм?»

Я стремился двигаться дальше. Решил поменять состав группы и отказался от Найджела и Ди. Позвонил им сам. Новость они приняли достаточно спокойно, хотя Ди явно расстроился больше, чем Найджел. Но никаких ссор между нами не произошло, и зла они не затаили. Сегодня я гораздо больнее переживаю тот свой поступок. Конечно, для них это был ощутимый удар – мы столько лет работали вместе и в тот момент были на пике популярности. Но тогда я смотрел только вперед и чувствовал нутром, что должен изменить наше общее звучание: сделать его более современным, более динамичным и заводным. В качестве соло-гитариста я пригласил Калеба Куэя, за ударные посадил Роджера Поупа, который работал у нас на записи альбомов Empty Sky и Tumbleweed Connection, и взял двух американских студийных музыкантов: клавишника Джеймса Ньютона Хоуарда и басиста Кенни Пассарелли.

Я прослушал еще одного американского гитариста, но с ним у нас не сложилось. Во-первых, он не подошел чисто как музыкант. Во-вторых, свел с ума всю группу рассказами о том, как любит «засадить» курице в зад и одновременно отрубить ей голову. Якобы в момент отсечения головы сфинктер сжимается, и ты кончаешь. Честно, я вряд ли смог бы работать с человеком, у которого такое извращенное чувство юмора или, что еще хуже, такая извращенная сексуальная жизнь. В рок-н-ролле не слишком много правил, но они все-таки есть: следуй своему музыкальному чутью, внимательно читай все, что написано мелким шрифтом, прежде чем ставить подпись, и никогда не бери в группу придурка, который трахает куриц в зад и одновременно рубит им головы. Не допускай даже мысли об этом! Не важно, как обстоят дела на самом деле, но ты здорово испортишь себе нервы, особенно если придется жить с ним в одном гостиничном номере.

Возникла еще одна проблема. Брак Берни и Максин распался, и она начала встречаться с Кенни Пассарелли. То есть мой новый басист спал с женой моего текстовика. Очевидно, это больно ранило Берни. Но тогда у меня самого в личной жизни творилось бог знает что – не хватало еще вмешиваться в чужие отношения.

Репетировать с новым составом группы мы отправились в Амстердам. Сами репетиции проходили великолепно – группа получилась грандиозная. Но в свободное от работы время мы творили нечто неописуемое, употребляя наркоту тоже в грандиозных масштабах. Приехали Тони Кинг и Ринго Старр, мы все вместе отправились в путешествие на катере по каналам, и это в конце концов вылилось в долгий наркотический трип. Экскурсия была испорчена – боюсь, красоты Грахтенгордела в тот день остались незамеченными. Все занимались только коксом и вдуванием друг другу в рот конопляного дыма. Обдолбанный в конец Ринго даже спросил, а нельзя ли ему тоже играть у нас в группе. Правда, сам я этого не слышал, мне рассказывали потом. Но если он и говорил такое, то, скорей всего, через полторы минуты уже обо всем забыл.

Я так рьяно налегал на наркоту еще и потому, что у меня тогда было разбито сердце – я влюбился в гетеросексуала, который не ответил взаимностью. Долгие часы я проводил в своем номере отеля, слушая композицию I’m Not In Love британской группы 10сс – у Тони, по случаю, оказался их золотой сингл, и он презентовал мне его со словами: «Элтону Джону, который прокрутит эту песню как минимум миллион раз».

С тех пор как мы расстались с Джоном Ридом, моя личная жизнь не складывалась. Я постоянно влюблялся в гетеросексуалов и мечтал о невозможном. Иногда это продолжалось долгие месяцы. В каком-то безумии я уверял себя, что сегодня – тот самый день. Он позвонит и скажет мне: «И, кстати… я люблю тебя», – хотя изначально объект моей безнадежной страсти уже ясно дал понять, что такого никогда не случится.

Или, например, кто-то мог понравиться мне в гей-баре. Прежде чем мы вступали в разговор, я успевал отчаянно влюбиться, пребывая в полной уверенности, что этот человек – моя судьба и всю жизнь мы проведем вместе. Я даже рисовал в воображении радужные картинки нашего совместного будущего. И всегда это были парни одного типа: белокурые, голубоглазые, красивые и моложе меня – чтобы я мог окружить их отеческой любовью, которой мне самому так не хватало в детстве. Я не столько «снимал» их, сколько брал в заложники. «Отлично, – говорил я, – бросай все, что у тебя есть, работу, семью, и летим со мной в кругосветное путешествие». Я покупал им часы, рубашки и автомобили, но им абсолютно нечего было делать, кроме как проводить время со мной, а я постоянно был страшно занят, и они чувствовали себя брошенными. В то время я этого не сознавал, но, по сути, я лишал бедных парней их собственной жизни. Спустя три или четыре месяца начинались обиды, мне становилось скучно, и все заканчивалось слезами и истериками. Тогда я просил кого-то из своих помощников отправить парня восвояси и начинал все по новой. Чудовищно, нельзя так относиться к людям. Иногда мой предыдущий любовник улетал тем же рейсом, которым прилетал следующий.

Впрочем, эпоха вообще не способствовала морали и нравственности, и многие поп-звезды вели себя так же, как я. Род Стюарт бросал своих девушек, просто оставляя для них на постели билеты на самолет, так что его тогдашние привычки тоже не назовешь джентльменскими. И где-то в глубине души я понимал: это неправильно, так не должно быть.

Мне нужен был спутник, кто-то, с кем можно было поговорить. Я не мог находиться в одиночестве и бесконечно рефлексировать. На самом деле, душевно я был невероятно незрелым – под яркой мишурой скрывался все тот же маленький мальчик с Пиннер Хилл-роуд. Мероприятия, шоу, концерты, диски, огромный успех – да, все это было. Но, оставаясь один, я из взрослого человека превращался в подростка. Когда-то я думал, что, изменив имя, я стану другим человеком. Я ошибался. Я не был Элтоном, а остался Реджем. Тем самым, каким он был пятнадцать лет назад: мальчишкой, который прячется в своей спальне, пока родители кричат друг на друга, беззащитным, неуверенным и ненавидящим себя. Я боялся оставаться ночью наедине с этим мальчишкой. А если оставался, меня охватывала черная тоска.