Текст книги "Белый Шанхай"

Британцы наводнили Китай индийским опиумом, приносившим огромные барыши. В крупнейших портах были отгорожены территории, на которые не распространялись китайские законы, и за несколько десятилетий там выросли концессии, ничуть не уступавшие современным европейским городам. Белые видели в них форпосты цивилизации, китайские консерваторы – рассадник порока, а молодежь металась между страстной любовью и ненавистью ко всему западному.

Сила и богатство “белых дьяволов” ясно показали, что будущее за ними, но момент был упущен, и старательное копирование иностранных обычаев уже не помогало молодым китайцам. Даже если ты отучился в университете и вызубрил пять языков, тебя никогда не возьмут на хорошую должность в иностранную компанию. За границей на тебя будут смотреть, как на туземца, а белые дамы будут в ужасе выходить из лифтов и звать на помощь полицию, если ты попытаешься проехаться с ними в одной кабине.

Императору нечего было противопоставить обнаглевшим иностранцам, вера в его священную власть пошатнулась, и в 1911 году его сверги.

Страна раскололась на провинции, губернаторами которых становились наиболее жестокие и бессовестные бандиты, думающие только о военной добыче и гаремах. Чтобы держать в узде эту буйную вольницу, западные дипломаты еще усерднее ограничивали самостоятельность Китая, и постепенно подмяли под себя финансы, промышленность и таможню. Не отдавать же все это вчерашним разбойникам, бегавшим по лесам с мечами и револьверами?

Все боялись большой войны, всем было что терять, и Китай беспокойно бурлил, пытаясь найти выход из положения. Вдобавок ко всему его население стремительно росло, и из деревень нескончаемым потоком ехали необразованные, ничего не умеющие делать молодые люди. Города перемалывали их, как зерно: смертность, преступность и наркомания среди кули[5]5
  Кули – чернорабочие в странах Юго-Восточной Азии.


[Закрыть] были чудовищными, и эти проблемы только накапливались со временем.

Русские приехали в Шанхай в самый неудачный момент, когда цена на труд снизилась, а отношения с иностранцами обострились до предела. Единственное, что удерживало китайцев от восстания – это вера в то, что “белых дьяволов” невозможно победить силой: ведь они не знают поражений.

Русские беженцы подорвали эту уверенность. До их появления никто не думал, что представители белой расы могут просить подаяние, умирать на улицах или становиться любовницами китайских бандитов. Сама идея превосходства белых людей затрещала по швам. Европейцы и американцы старательно не замечали русских – мол, это какая-то ошибка природы, а китайцы с удовольствием травили беженцев: если ты унижен и оскорблен, что может быть приятнее, чем пнуть того, кто еще слабее, чем ты?

Нина была права, бросив Клима. Что он мог ей предложить? Работу такси-гёрл? Половину нар в комнате, за которую платила пятнадцатилетняя девчонка? Нищей паре было куда сложнее выжить, чем каждому по отдельности.

6.

Светало. Над крышами поднимались дымы, где-то вдали кричали петухи, а по улицам спешили первые разносчики с бидонами и корзинами на коромыслах.

Ада брела, опираясь на руку Клима: новые туфли в кровь стерли ей ноги.

– Спасибо, что вы подождали меня, – лепетала она пьяным голосом. – Я раньше думала: “А зачем мне вообще жить? Что меня ждет в будущем?” Но с вами мне совсем не страшно… Мы как-нибудь справимся, правда?

Клим вздохнул: а ему самому зачем жить? Чтобы доказать Нине, что он не конченый человек?

Ему хотелось иметь семью и заниматься любимым делом. Понятно, что с такими планами не станешь миллионером или полководцем – ну и что? Разве все должны мечтать об одном и том же?

По дороге к счастью совсем необязательно ломать свое “я”. Из пункта “А” в пункт “Б” ведет множество дорог, и главное – найти свой собственный путь и не бросить начатое на середине. Тогда непременно доберешься до цели – во всяком случае так говорится в душеспасительных притчах и сказках, где Добро всегда побеждает Зло.

Вернувшись в комнату в Доме Надежды, Ада упала на постель Клима и тут же уснула. Он вспомнил, как танцевал с ней и представлял на ее месте другую женщину. Все-таки танго – великая вещь! Пока оно звучит, ты можешь быть кем хочешь и с кем хочешь. Музыка смолкнет, жизнь вернется на круги своя, но перед этим у тебя будет несколько чудесных минут.

Клим накрыл Аду одеялом и подошел к окну, откуда открывался занятный вид: налево – дворцы, направо – лачуги, а посередине полуразрушенная башня, весьма похожая на придорожный камень со стертыми письменами.

Эх, подсказал бы кто витязю на распутье, куда ему направиться, чтобы разыскать Царевну Лебедь! Впрочем, толку от этого все равно не будет. Если он даже встретится с Ниной, то что скажет? Люблю? Новость давным-давно устарела, а больше ему нечего добавить.

Можно, конечно, поминать былые заслуги, но в данный момент они никого не интересуют. До тех пор, пока витязь не залечит раны, не начистит доспехи и не раздобудет приличного коня, о Царевне ему думать рановато.

Глава 3
Чужаки

1.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Говорят, что русских в городе уже больше шести тысяч: к тем, кто прибыл на кораблях Старка, прибавились беженцы, доехавшие до Шанхая на поезде. Новичков встречают бойкие вокзальные мальчишки и за небольшую плату рассказывают, где тут православная церковь, где лавки подешевле, и где можно переночевать.

Власти совершенно не знают, что с нами делать. Они учредили Бюро по русским делам и отправили телеграмму в Австралию с просьбой принять нас. Но из этой затеи ничего не вышло: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд в Австралию воспрещен.

Шанхайские содержатели ломбардов озолотились на беженцах, которые приносят им остатки прежней роскоши: драгоценные камни, меха, иконы и даже нательные кресты.

У маленькой Богоявленской церкви разбит временный лагерь, где люди живут в самодельных палатках и хижинах, сколоченных из фанеры. На подворье шум, грязь и теснота несусветные. Заросший бородой солдат, член Православной дружины, разливает суп из бадьи – очередь с мисками тянется через весь двор, и конец ее исчезает на улице. Мыло для стирки взвешивают на аптечных весах: “По одному куску в руки!” Очередь за ведром – воды принести, очередь на веревку – белье посушить.

В воротах появляется подрядчик, желающий сэкономить на рабочей силе: “Десять человек на бойню – кишки таскать. Есть добровольцы?”

Толпа бросается к благодетелю: “Я! Я готов!”

Мыться приходится в китайских публичных банях. Второй этаж предназначен для богатых, и вода из их ванн поступает на первый этаж в широкую канаву, облицованную камнем. Этой водой моются бедняки и, разумеется, то и дело подхватывают кожные болезни.

Все мечутся в поисках денег. Первыми стали зарабатывать женщины, объявившие себя гадалками: их услуги пользуются огромным спросом среди соотечественников. Гадание и ясновидение запрещены на территории Международного поселения, но колониальные власти ничего не могут поделать: русские являются лицами без гражданства, и их дела должны рассматривать китайские судьи, а по местным законам предсказание будущего – вполне достойное занятие.

Кое-что удается заработать оркестру кадетского корпуса – его приглашают играть в кинотеатрах, на свадьбах и похоронах. Остальные пробавляются случайными заработками.

Самое трудное в эмиграции – начинать с нуля. Кому какое дело, что на родине ты был генералом или известным драматургом? Жизнь отбрасывает тебя в начало игры – к желторотым юнцам, которые к тому же намного лучше разбираются в местном языке и обычаях. Но тебе уже не 18 лет и тебе по возрасту положено иметь хоть какие-то заслуги! Но предъявить людям нечего, и ты теряешь ценность не только в общественных, но и в собственных глазах.

В надежде на чудо я обошел все редакции англоязычных газет, но меня даже на порог не пустили. Русский акцент – это проклятие! Стоит мне произнести хоть слово и все двери захлопываются перед моим носом: “С большевиками дела не имеем!” И кому я что докажу?

Моя родина превратилась в источник опасности: во всем мире голытьба, вдохновленная примером большевиков, мечтает отнять у “буржуев” собственность, и те, кому есть что терять, видят в русских возможных смутьянов и провокаторов.

Чтобы разобраться, кто из нас белый, а кто красный, нужны силы и время, и гораздо проще выставить подозрительного оборванца вон – на всякий случай.

Русские, включая меня самого, с затаенным бессилием ненавидят шанхайцев. Все-таки в глубине души каждый из нас верил, что в Китае мы будем иметь какой-то статус – хотя бы в память о том, что некогда Россия принадлежала к числу Великих Держав. Но на самом деле в общественной иерархии мы стоим ниже всех.

Нам кажется, что нас обманули и мы попали в ненастоящий, мифический Китай. Шанхайское общество похоже на обитателей волшебной горы Куньлунь из даосских легенд: на ее вершине восседают верховные божества – граждане Великобритании, Франции, США и Италии; чуть пониже располагаются бессмертные – белые люди из других приличных стран. Тут же летает Повелитель дождя и ветра с мешком, в котором спрятаны ураганы, – непостижимая Япония. Все они гуляют по райским садам, пьют эликсиры бессмертия и лишь изредка поглядывают вниз, на своих китайских подданных. Русские же, как и полагается низвергнутым богам, обитают под землей – без права на помилование.

Мне все-таки повезло с работой, и я несколько дней пилил тиковые бревна для мебельной мастерской. Два человека должны были от рассвета до заката орудовать громадной восьмифутовой пилой – пока не начинало сводить мышцы. Когда пилильщик выбывал из строя, хозяин тут же выгонял его и приводил свежую “раб”-силу. Лесопилки тут не в чести: какой смысл на них тратиться, если ручной труд дешевле грязи?

Временами я страшно завидую китайским детям, которые залезают по пояс в мутную ледяную реку и с помощью особых корзинок умудряются ловить рыбу. Они дрожат от холода, верещат и смеются и, судя по всему, неплохо проводят время. Такие ребята нигде не пропадут.

Впрочем, я тоже потихоньку учусь выживать в Шанхае. В особо удачные дни, когда мне перепадает серебряная монета, я не трачу ее сразу, а размениваю на медную мелочь. Потом ищу, в какой лавке получше курс и, оббегав полгорода, вновь меняю медяки на серебро, но уж с доплатой центов в десять. Для меня это означает ужин – именно столько стоит порция лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба: торговцы продают еду на вес и частенько добавляют в нее песок для тяжести.

Если день совсем неудачный, то я обхожусь парой соленых огурцов за семь копперов или иду к французским монашкам-благотворительницам: они дают суп тем, кто посещает мессу.

Точно так же живет весь безработный Шанхай, а если кто добывает больше доллара в день, так преступлением: кто квартиры грабит, кто гоняет мелких торговцев: “Платите, а то худо будет!”

2.

В прокуренной гримерке такси-гёрл переодевались и красили губы и брови. Посторонний ничего бы не понял из их разговоров, но Ада уже начала разбираться в местном жаргоне.

Самых лучших клиентов – молодых, веселых и богатых – девушки называли “ящерами”, некрасивых богачей – “золотыми жилами”, а себя – “старательницами”. Скучный мужчина, не умеющий танцевать, – это “огурец”; мужчина без средств – “ложная тревога”. “Слесарь” – это тот, кто подкладывает в карман железки, чтобы они звенели и все думали, будто у него много серебра.

– Слыхали, Марта приказала гардеробщику убирать под замок мое пальто, чтобы я не убегала раньше времени с “золотыми жилами”! – возмущалась черноглазая Бэтти, красивая и буйная королева “Гаваны”.

Ада украдкой любовалась ею: алые губы, красное платье с разрезом чуть ли не до середины бедра – ни стыда ни совести. Сама Бэтти не обращала на Аду внимания. Лишь однажды она вырвала у нее папиросу: “Брось каку! Мала еще!” А сама говорила, что курение – лучшее средство от ангины.

В гримерку сунулся управляющий, и девушки завизжали, прикрываясь.

– Эй ты, русская, тебя хозяйка зовет! – бросил он равнодушно.

Марта сидела наверху в маленьком кабинете, украшенном расписными тарелками с видами Парижа, Вены и Флоренции, – она их собирала.

– Садись, – велела она, показав Аде на обитое парчой кресло. – Из муниципалитета опять прислали бумагу: хотят, чтобы я представила списки работающих в заведении. Как пишется твое полное имя?

Ада продиктовала.

– Национальность?

– Я американка.

Ада уже три раза ходила в консульство США, надеясь выправить себе бумаги, но злой морской пехотинец не пускал ее внутрь:

– Паспорт есть? Нет? Ну и проваливай!

– Но у меня папа из Техаса! – настаивала Ада. – И тетя Клэр!

– Проваливай!

В графе “национальность” Марта написала “русская“.

– Замужем? Скажем, что да.

– Мы с Климом просто снимаем комнату на двоих!

– Не имеет значения. Иди работай.

Ада медленно побрела вниз по лестнице.

В целом свете у нее не было никого, кроме Клима, и ей хотелось, чтобы их отношения были понятны и ей самой, и окружающим. Но на деле выходило черт-те что: она жила в одной комнате с мужчиной, который был старше ее на восемнадцать лет и не являлся ни ее супругом, ни родственником.

Клим провожал и встречал Аду, заботился о ней, смешил и учил жонглировать – и это умение помогло ей заработать немало чаевых. Но при этом он держался так, будто они были всего лишь добрыми приятелями.

Один раз Клим предложил Аде перебраться в детский дом, где жили русские девочки:

– Там тебя хоть вышивать научат. А в “Гаване” ты каждый день пьешь и табачищем дышишь…

– Сами меня туда привели! – огрызнулась Ада. Ее оскорбляла мысль о том, что Клим хочет от нее отделаться.

В “Гаване” ее приучили ценить в себе женщину, и она переняла у такси-гёрл их манеру соблазнять каждого встречного-поперечного. Но, несмотря на все усилия, Клим Аде не поддавался.

Иногда она специально начинала переодеваться при нем и ждала, что он скажет. Клим вздыхал и молча выходил в коридор. Ада злилась: чего он строит из себя? Он считает, что она его недостойна?

Уже из принципа Ада решила, что добьется своего. Однажды, когда он спал, она легла рядом с ним и, немея от собственной дерзости и распутства, положила руку ему на бедро.

Клим мгновенно проснулся и спихнул Аду на пол.

– Вы что, сдурели?! – завопила она, потирая ушибленный локоть.

Сев на постели, он скрестил руки на груди.

– Ада, прекрати! Ты же возненавидишь меня…

– Я и так вас ненавижу! – перебила Ада и заплакала. – Вы меня не любите!

– Дурочка, тебе еще замуж выходить!

Самое обидное, в “Гаване” все считали Клима ее любовником, и такси-гёрл то и дело поддразнивали Аду из-за этого. Как-то раз они заперли гримерку на ключ и прямо при ней начали обсуждать, кто как предохраняется от беременности – специально, чтобы научить ее уму-разуму.

– Ни один мужчина презервативов не любит, потому что резинки грубые и все время рвутся, – говорила белокурая Аннетта. – Твой Клим сто причин придумает, лишь бы ничего не использовать.

Другие такси-гёрл согласно кивали:

– Женщина всецело зависит от своего любовника. Ему-то что? Отряхнулся и побежал, а тебе аборт делать. Лучший способ – это сразу после этого дела подмываться уксусной водой.

– Нет, девочки, лучше американской кока-колой. Только надо потрясти бутылку, чтобы было побольше пены…

Ада закрыла уши ладонями, но ирландка Розалин силой заставила ее опустить руки.

– Я тебе про самое верное средство расскажу, – шепнула она Аде. – Берешь квадрат из тонкого полотна два на два дюйма, натираешь его свиным салом и закрываешь шейку матки.

Если бы Ада знала, где эта шейка находится! Дома она попыталась ее обнаружить и даже разглядывала себя в осколок зеркала, но так ничего и не нашла.

Утром после работы Ада забиралась на верхние нары и перед тем, как уснуть, долго лежала в обнимку с подушкой и наблюдала за Климом.

Он раздевался до пояса, и она с жгучим любопытством смотрела, как он отжимается от пола или подтягивается на деревянной палке, вставленной между косяками. На его широкоплечей спине перекатывались тугие мышцы; подтяжки были спущены и край штанов сдвигался так низко, что Ада замирала от сладкого ужаса: вдруг ей откроется что-то совсем непотребное?

Каждый день Клим куда-то уходил и добывал гроши себе на еду – кажется, какой-то поденной работой, о которой он никому не рассказывал. За комнату все так же платила Ада. Может, поэтому он не расценивал ее как свою девушку?

Ада отправила письмо в Техас и со дня на день ждала ответа.

– Тетя Клэр подтвердит, что я американка по отцу, – говорила она Климу. – Скоро мне вышлют денег на дорогу, а вы так и останетесь сидеть в Шанхае – один-одинешенек.

Ада чувствовала себя золотом под ногами слепого.

3.

Как только потеплело, русские иммигранты стали выходить на трудовой рынок в китайском городе. Сгребали сено, оставшееся после кормления буйволов и лошадей, и устраивались на нем в ожидании нанимателей. Цену за поденный труд писали мелом на подошвах ботинок: те, кто послабее, просили двадцать пять центов, молодые и сильные замахивались аж на доллар. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.

Трагическое и величественное зрелище: сотни людей продавали себя в рабство, на самую тяжелую каторгу, и были счастливы, когда на них находился покупатель. Они и рады были бы найти что-то получше или получить новую специальность, но на учебу нужны силы и время. А когда ты вкалываешь с утра до вечера, про книжки можно забыть. Да и откуда их взять? – они денег стоят. Впрочем, большинство иммигрантов все равно не могло их прочесть: в Шанхае не продавались учебники на русском языке.

Клима взяли на кожевенный завод – так назывались несколько сараев, стоящих среди гор мусора и склизких отходов. Земля вокруг была выжжена от химикатов; от бассейнов, где вымачивались свиные кожи, поднимались зловещие испарения, а запах гнилья стоял такой, что мутилось в голове.

Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.

Известковая пыль поднималась в воздух и заслоняла солнце. Вскоре лица и одежда рабочих покрылись тонким белым налетом – будто их вываляли в муке. Бледные фигуры двигались, как призраки в клубах дыма и испарений – махали крючьями, перетаскивали стопки шкур и волокли тяжелые баки с красителями.

Китайцы посмеивались над Климом:

– Вот теперь ты стал настоящим белым человеком!

– На себя посмотрите! – огрызался он.

Вечером, когда все собрались перед кассой, к распахнутым воротам подкатил сверкающий лаком автомобиль, из которого вышла молодая, высокая, чуть сутулая дама с продолговатым узким лицом и светло-карими миндалевидными глазами. Она была наряжена в маленькую французскую беретку, мужские ботинки с замшевым верхом и дорогой клетчатый костюм, который ей совершенно не шел.

Запах гнилья настолько ошеломил ее, что она спала с лица. Рабочие загоготали.

– Тут кто-нибудь говорит по-английски? – громко спросила дама.

Ей не ответили. Китайцы смотрели на нее, как на глупую курицу, которая сама попросилась в суп: тут ненавидели богатых иностранцев.

– Я журналистка, – представилась дама, поправляя выбившийся из-под беретки русый локон. – Я работаю в газете “Ежедневные новости Северного Китая”, и мне надо написать статью о детях, работающих на вашем заводе.

Клим молча разглядывал ее: журналистка – надо же… Оказывается, такая профессия еще существует.

Он показал ей на стайку чумазых мальчишек, сидевших у забора:

– Вон ваши герои.

– О, спасибо! – обрадовалась она. – Вы не могли бы…

Подбежавший хозяин перебил ее:

– Кто вас сюда пустил?! – заорал он, мешая английские и китайские слова. – Езжайте в свою концессию и там вынюхивайте, что вам надо! А тут наша территория!

– Правильно! – загалдели рабочие. – Пошла вон!

Дама попятилась:

– Но я хотела…

– Убирайтесь отсюда!

Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.

Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом – за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…

Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.

Сидя на крылечках, старики играли в маджонг – азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и если ребенку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.

От усталости у Клима онемело все тело, в горле першило, а кожа на лице и шее горела, как от ожога. Еще месяц такой “работы” и точно подхватишь либо астму, либо туберкулез.

Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.

– Садитесь, я подвезу вас, – сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.

Клим в изумлении смотрел на нее.

– Я вам всю машину измажу, – начал он, но дама отмахнулась:

– Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?

Клим представился.

– Значит, я правильно угадала, что вы русский! – просияла дама. – Вам куда?

– Во Французскую концессию.

– Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.

Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад – да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец-“Бьюик” с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!

Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки – каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребенок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.

Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком – мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время – минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения – минус двадцать центов, громко плачешь – минус доллар.

Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом “Защитим детей”.

– Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, – сказал Клим. – Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в темных, затравленных и жестокосердных взрослых.

– Как же вы там работаете? – спросила потрясенная Эдна.

Клим пожал плечами:

– Как и все.

Шофер подвез его до авеню Жоффр.

– Мне еще надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, – сказала Эдна. – Хотите поехать со мной?

Клим покачал головой.

– Миссис Бернар, я работаю с шести утра.

– Я буду платить вам! Сколько вы хотите – пять долларов? Десять?

Для Клима пять долларов были недельным заработком, а для Эдны – мелочью, о которой даже не стоило думать. Она выдала ему аванс, и они договорились встретиться завтра в девять утра на том же месте.

4.

Отец Эдны был комиссаром полиции и весьма влиятельным человеком. Она ходила в лучшую школу в городе, увлекалась верховой ездой, автомобилями и парусным спортом и до совершеннолетия вовсе не задумывалась об общественных проблемах. Но после окончания колледжа в Великобритании Эдна вернулась в Шанхай другим человеком: друзья-студенты заразили ее мечтой о построении нового мира, в котором каждый будет иметь право на достойную жизнь.

Она решила, что ее призвание – быть журналисткой, и принялась писать статьи на злободневные темы. Однако белое население Шанхая было куда консервативнее лондонских студентов, и тут нельзя было в открытую призывать к социальной справедливости.

Колонистам казалось, что они установили систему, которая удерживает страну от кровавого хаоса, и любое отступление от нее приведет к беде. Отдай правосудие в руки китайцев – и они начнут применять свои дикие обычаи к белым людям. Верни Пекину контроль над таможней и финансами – и безмозглые генералы тут же погубят экономику страны. О равноправии речь вовсе не шла: европейцы были абсолютно убеждены в неполноценности людей со смуглой кожей и раскосыми глазами. Доказательства тому были очевидны: Европа смогла породить современную мощную цивилизацию, а Азия не смогла.

Эдна понимала, что расизм – это та преграда, которая делает бессмысленными все переговоры между белыми и китайцами. Причем речь шла не столько о расистских законах, сколько об убеждениях и обычаях. Никто не мог заставить британских джентльменов принять китайцев в Шанхайский клуб. Детям в привилегированных школах невозможно было приказать: “Играйте с маленьким Сяо!” Ведь они сызмальства приучались к мысли, что миром должны править белые люди, а китайцы пусть будут счастливы, если их берут в услужение.

Граждане Великих Держав получали гораздо больше, чем стоил их труд, и это считалось в порядке вещей. Начальство зарабатывало по восемьсот долларов в месяц, аренда усадьбы обходилась в двести долларов, а слуги работали за еду. В среднем доходы англичанина в Шанхае были в два раза больше, чем в Лондоне, а расходы – в два раза меньше, и при этом иностранцы не платили налоги в китайскую казну, а их товары облагались чуть ли не самыми низкими таможенными пошлинами в мире.

Белые считали, что они имеют полное право на эти привилегии: ведь только ради них они покинули родной дом и привезли свои знания и умения в чужую страну с невыносимым климатом, озлобленным населением и жуткой антисанитарией. Особый статус – это то, что привлекало белую молодежь в Азию. Если в метрополии ты был одним из бесчисленных трудолюбивых, но легко заменяемых клерков, то, устроившись на работу в Китае, ты сразу становился небожителем.

В последнее время среди китайцев начали распространятся радикальные идеи: горячие головы требовали отмены неравноправных договоров и изгнания “белых дьяволов”. Но кто даст Китаю кредиты, если в нем не будет иностранных банков? Что ждет фабрики, если исчезнут инженеры, бухгалтера, юристы и управляющие? Весь экспорт держался на иностранцах, а если их выгнать, кому и как страна будет продавать свои товары?

– Главная задача современной журналистики – искать и находить компромиссы, – говорила Эдна Климу. – Если наши расы не будут делать шаги навстречу друг другу, дело кончится войной. Белое общество вовсю превозносит технический прогресс, но наотрез отказывается от прогресса социального. Мы лишаем китайцев человеческих черт – ведь только так можно убедить себя, что расизм имеет право на существование. Кто будет горевать по раздавленному таракану? Никто. Точно так же никто не переживает из-за китайского ребенка, подхватившего чахотку на фабрике. В своей статье я хочу показать, что он тоже достоин сочувствия.

Увы, китайцы не особо стремились помогать Эдне. Они видели в ней либо хитрую злодейку, которая только притворяется добренькой, либо чудачку, сующуюся не в свое дело. Рассказывать о своих бедах они не собирались – а то ляпнешь что-нибудь, и хозяин тут же тебя уволит.

Эдна считала, что ей невероятно повезло с Климом: во-первых, он разделял ее убеждения, во-вторых, умел находить общий язык с китайцами, а в-третьих, он был наблюдателен и умудрялся подмечать детали, которые придавали репортажу особый колорит. Когда статья о китайских детях была опубликована, Эдна получила полторы сотни читательских откликов – для нее это был небывалый урожай!

5.

В качестве нового редакционного задания Эдне поручили написать статью о беженцах, и в течение нескольких дней они с Климом ходили по рынкам и трущобам и разговаривали с русскими иммигрантами. Чуда не случилось, и большинство из них действительно стали обитателями городского дна. Особенно тяжело было инвалидам войны и одиноким женщинам с маленькими детьми: они могли рассчитывать только на подаяние.

Как ни старались вожди эмиграции сплотить русских между собой, у них ничего не вышло, и отсутствие взаимовыручки только усугубляло положение беженцев.

Китайцы, приезжающие в Шанхай, были связаны друг с другом семейными связями, и те, кто прибыл раньше, помогали новеньким устроиться. А русские приплыли в Китай почти одновременно и потому были вынуждены сражаться друг с другом за работу, дешевое жилье и внимание благотворителей. Все беженцы были из разных мест и сословий, и даже политические идеалы у них были самые разные – от монархизма до социализма. Но, пожалуй, самой большой бедой было то, что люди упали духом. Если для китайцев переезд в большой город был шансом добиться успеха, то для русских Шанхай стал местом каторги, на которую они попали по несправедливому приговору судьбы.

Написав статью, Эдна отправила за Климом машину, чтобы он приехал к ней домой и проверил – не напутала ли она в деталях?

Ее автомобиль вызвал среди обитателей Дома Надежды большой переполох.

– Кем же вы теперь работаете? – спросила Ада, выскочив вслед за Климом на улицу.

– Экскурсоводом, – подмигнул он ей и, сев на заднее сидение “Бьюика”, уехал.

Посовещавшись, соседи решили, что Клим занялся торговлей опиумом. Как еще объяснить тот факт, что буквально за три дня он справил себе полный гардероб – от шляпы до парусиновых ботинок? Теперь у него даже носки имелись: девчонка-прачка всему дому об этом рассказала.

6.

Особняк Эдны представлял из себя немыслимую мешанину стилей. У ворот, украшенных рыцарскими гербами, скучал привратник в китайском халате; над балконом с витыми перилами высилась радиоантенна, а венецианские окна были завешены бамбуковыми жалюзи. Когда их поднимали, с улицы можно было разглядеть вентиляторы под расписным потолком с купидонами.

Все это приводило в ужас мистера Бернара, большого эстета и знатока искусств, но он постоянно был в разъездах, и Эдна обставляла дом по собственному вкусу.

Машина подвезла Клима к заднему крыльцу.

– Идите на кухню, – сказал шофер. – Мисси сейчас вас примет.

В кухне Бернаров можно было готовить не на семью из двух человек, а на целую роту. Полки ломились от дорогой посуды, в клетках попискивали цыплята, а громадный стол был заставлен корзинами с яблоками, зелеными помело и связками ярко-желтых бананов.