Текст книги "Осколки. Возьми меня за руку. Любовь по чертежам"

– А почему не подготовилась? Раньше с тобой подобного не случалось.

– Некогда было.

Сейчас Светлана спросит, чем же я занималась таким важным, что не хватило времени на домашнее задание. И ей я тоже не скажу правду, а отделаюсь фразой вроде тех, что уже произносила. И так мы будет играть в бессмысленные вопросы и ответы до самого конца урока. И Вишню уже точно не вызовут.

Но Светлана пялится на меня озадаченно и недоверчиво. Наверное, решает – это я хамлю или прикалываюсь?

– Садись, – произносит. – Сегодня двойку не поставлю. Спрошу на следующем уроке. Но если снова не ответишь…

Она не договаривает, надеется, что я сама сделаю выводы. Конечно, сделаю, но не факт, что вспомню о них до следующей физики.

В конце второго урока у меня начинает урчать в животе. И так громко, что, наверное, слышно всем без исключения. Когда я нормально ела в последний раз? Перед тем, как пойти на свидание с Игорьком. А вчера целый день перебивалась бутерами и чаем.

До обеденной перемены у старших классов еще целый урок. Я не дотяну. Мой желудок пытается завязаться узлом, а его голодное рычание – я твердо уверена – разносится по всему кабинету. Просто удивительно, что никто еще не оглядывается с дурацкой ухмылкой.

– Вишня, у тебя нет ничего пожевать?

Подруга старательно роется в сумке и вытаскивает из нее шоколадную конфету. Та слегка помялась и подтаяла, но мне по фигу. Смотрю на нее и понимаю, что сейчас начну капать слюной. Торопливо отправляю конфету в рот, она растворяется как-то уж чересчур быстро. Только сладкий привкус несколько минут держится на языке.

– А еще есть?

Вишня виновато мотает головой.

Мини-пицца и стакан сока в столовой – все равно что ничего. Я по-прежнему жутко голодная. После школы мчусь домой. Не потому, что очень хочется есть, а потому что там мама. Одна. Больная.

Влетаю в ее комнату. Мама лежит лицом к стене.

– Как ты тут без меня? Все в порядке?

Она медленно разворачивается, кивает, не поднимая с подушки головы.

– Лекарства пила?

Опять кивает.

– А ела чего-нибудь?

И еще раз. Но сейчас я не верю. А еще чувствую себя занудной и старой. Словно я бабушка, старательно опекающая внучка: «Кашку доел? Носочки теплые надел? Варежки не забыл?» Вспоминаю, как раздражаюсь сама, когда мама начинает приставать с подобными вопросами. А теперь я к ней пристаю.

– Пойду суп погрею. И тебе принесу.

Сбегаю, чтобы она не успела произнести «нет». Потом приношу ей до половины наполненную тарелку, ложку и хлеб.

Она ничего не говорит, но в глазах ее вижу то самое: «Нет. Не хочу». Стараюсь не обращать внимания, говорю, как маленькой:

– Тут совсем немножко. Поешь.

А сама возвращаюсь на кухню.

Пока разливала суп по тарелкам, я успела отхлебнуть пару раз прямо из поварешки и теперь ни о чем другом думать не могу, только об одном – сейчас сяду за стол, возьму ложку, откушу от хлебного ломтика кусок побольше…

Все. Не мешайте.

Съедаю порцию, потом подливаю еще поварешку. От хлеба остается только один кусок – горбушка, и я смущенно запихиваю ее назад в пакет. Потом иду в родительскую комнату.

В маминой тарелке тоже убыло, но совсем немного, а хлеб лежит нетронутый. Ловлю себя на том, что меня так и тянет сказать приторным взрослым голосом: «Надо доесть до конца!»

– Мам! А может, еще поешь?

Она смотрит усталыми глазами, произносит негромко:

– Агата.

И все. Но я догадываюсь. Я почти с такими же интонациями произношу «мама», когда хочу, чтобы она оставила меня в покое.

Возвращаюсь на кухню, доедаю то, что осталось в маминой тарелке. Это ж сколько в меня влезло? Надо же было так оголодать!

Сытое довольство разливается по телу. Сейчас бы, как зверю, развалиться на травке кверху пузиком, раскинуть лапы, свесить язык.

Засовываю грязную посуду в раковину. Я не в состоянии взяться за ее мытье вот прямо сию секунду. Никуда она не денется, подождет.

Плетусь в собственную комнату, валюсь, но не на травку, а на кровать. Чувствую под спиной что-то твердое. Мобильник. Он так до сих пор и не заряжен. Бездыханный, безгласный, бесполезный. Задвигаю его под подушку.

Просто лежу, смотрю в потолок. Хочется разглядеть на нем, как в детстве, какой-то особый рисунок: загадочный силуэт, сказочный пейзаж, звериную морду. Но надо мной не небо с облаками, а самый обычный потолок – плоский, гладкий, белый. И все равно хорошо – просто лежать, никуда не спешить, ничего не делать. Ни о чем не заботиться. Я сыта и расслаблена. Никогда не получала столько удовольствия от супа. А он, между прочим, закончился, на завтра уже ничего не осталось. Еще на ужин нужно что-то. Мама должна хорошо есть, чтобы набраться сил и быстрее поправиться.

С ума сойти! Это реально я? Та самая я, которая была всегда? Ну что за бред? Скорее всего, это кто-то другой. Валяется на кровати и в момент, когда можно перебирать в памяти школьные сплетни, мечтать о несбыточном, придумывать для себя красивую историю любви – нет! ну как так? – беспокоится о том, что будет на ужин. И на завтрашний обед тоже. Да еще с пониманием, что готовить-то придется самой.

Привет, незнакомка!

И сразу лежать расхотелось. Вместе с чужим человеком. Поднимаюсь, выуживаю мобильник из-под подушки, достаю из ящика стола зарядку – аппарат экстренной телефонной реанимации, подключаю. Живи, малыш. Некоторое время он даже не включается, жалобно оправдывается изображением батарейки с красной полосой, а теперь готов работать. Минуты не прошло, а мобильник уже выдает знакомую мелодию.

Это, конечно, Вишня. Хотя в первые мгновения я думала, что увижу другую надпись.

Я ведь не могу не ответить родному отцу, если он позвонит сам? И скрывать от него случившееся у меня не получится.

– Агат! Ну наконец-то! В сети тебя нет, а телефон не отвечает.

Отговариваюсь вяло:

– Забыла, что он разряжен. А что-то случилось?

– Не то чтобы, – смущается Вишня. – Просто Саши тоже в сети нет. Второй день уже.

– Честно, он не со мной, – вырывается автоматом.

– А! – ошарашенно выдыхает в мобильник Вишня. – Это ты к чему?

Это я пошутить хотела. Но у Вишни, когда речь заходит о Сашечке, и чувство юмора отказывает. Или я действительно так неудачно ляпнула?

– Да ни к чему, Вишня. Проехали. – И чтобы подруга не заморачивалась, перехожу к ее любимой теме: – Так что там с Нестеровым? Нет в сети? Может, проблемы с инетом?

– Я его и в школе сегодня не видела, – взволнованно добавляет Вишня.

– Ну и что? Я его тоже не каждый день в школе вижу. И не только его. Она же большая, народу много. Ты могла не заметить.

Хотя о чем это я? Чтобы Вишня да пропустила своего ненаглядного?

– А вдруг с ним что-нибудь случилось?

– Да что с ним случится? Но если волнуешься, возьми да позвони.

– Позвонить? – изумленно переспрашивает Вишня. – А что я ему скажу?

– Спроси, как дела. Вы же постоянно переписываетесь. Тебе лучше знать, как с ним разговаривать.

– Ты не понимаешь, – Вишня печально вздыхает, – это совсем другое.

И я реально не понимаю:

– Ну вот чего ты зря переживаешь? Вы же с ним обычно ближе к ночи треплетесь. Подожди, скоро объявится.

– А если нет?

– Увидишься завтра в школе. Мы же дежурим. Встанешь у входа и тогда точно не пропустишь.

– А если… – опять начинает Вишня. Но тут же радостно восклицает: – Ой, он в онлайне.

– Вот видишь. Я же говорила, объявится.

– Ага! Ты лучшая! – Из телефона доносится чмоканье. Подруга засыпает меня поцелуями. – Я тогда отключаюсь, ладно? Ты не обидишься?

– Ну что ты!

В интернет даже не лезу. Не хочу. Лучше почитаю.

У меня на стеллаже несколько полок с книгами. Подхожу, сортирую, достаю, пролистываю и опять убираю. Хотя там не что попало, а почти одни любимые, которые точно захочется перечитать. Ну я так думала, что захочется, а оказывается – все не так.

И что у меня за книги? В них только и делают, что страдают. Ушибла пальчик на ноге – две страницы пафосных восклицаний. Парень смотрел недостаточно долго – две страницы пафосных восклицаний. Подруга пропала – здесь пафосных восклицаний уже не две страницы, гораздо меньше, но звучат они примерно так же, как и в двух предыдущих случаях: «Как же мне плохо! Как я несчастна! Никто меня не ценит, не понимает! Никто не любит! Значит, и я не стану никого любить. Пусть мучаются!» И все послушно мучаются. А я хочу поржать.

К черту эти надрывные истории! В них реального даже меньше, чем в придуманной Вишней любви. Хочу простого, будничного, банального. Но настоящего. Без истерик и страсти. Не глупого, а милого и забавного. Чтобы читать и беззаботно улыбаться.

А на ужин я пожарю яйца с колбасой. По-моему, они еще есть в холодильнике.

8

Чувство такое, будто я напялила на себя чужую жизнь. Словно чужую одежду. Она не слишком удобная, но не потому, что мала и я похожа в ней на перетянутую веревочками колбасу или, наоборот, велика и висит на мне мешком. Скорее всего, она слишком строгая, как официальный костюм, вот и сковывает движения. Не из-за неправильного покроя, а как раз из-за своей слишком правильной сущности.

Утром дома непривычно тихо, только я одна создаю шум и движение. Мама лежит в кровати, совсем незаметная. Иногда у меня даже возникает впечатление, что ее там в действительности и нет. Исчезла.

Захожу, проверяю, убеждаюсь в обратном.

Она разворачивается в мою сторону. Заставляет себя разворачиваться. Выслушивает мои наставления про лекарства, еду и прочее. С таким видом, что я не уверена, а слышит ли она меня.

– Мам. Ну мам, – добавляю тихонько.

Это она точно слышит, вижу по глазам. И опять возникают дурацкие мысли: ей не нравится, что моим словам удалось до нее пробиться.

Что это за странная болезнь такая?

Иду в школу. Наш класс сегодня реально дежурит. На линейке Евгеша, наша классная, выдает всем бейджики с именами, и теперь каждый в школе может прочитать, что меня зовут Агата.

Торчим с Вишней у выхода из гардероба старших классов.

Вот и Нестеров, улыбается, легко взмахивает ручкой. Вишня расцветает. И почти сразу за ним – Игорек, проходит мимо. На мгновение встречаемся взглядами. Ничего особенного.

Вчера я его тоже, кстати, не видела. Да я и не смотрела. Будто забот у меня других нет.

Следом за Игорьком трусит Соня Межибовская, меня не замечает. Догоняет, цепляется за его локоть. И Игорек ей это позволяет.

Как интересно. На мгновение. А потом уже не очень.

Действительно, чего я ждала? Что он прибежит просить прощения? Станет убеждать, что теперь наши отношения будут исключительно высокими, чистыми и светлыми. Раз я такого хочу. Ну я же еще не до такой степени идиотка. И в общем-то, понятия не имею, чего на самом деле хочу. А что особенно интересно, я ведь и не ждала абсолютно ничего. От Игорька. Даже ни разу не вспомнила о нем, пока не увидела.

Зато Вишня провожает эту трогательную парочку изумленным взглядом.

– Агат, а чего это было-то? Почему Межибовская с Игорьком? Вы разве расстались? И почему я ничего не знаю?

– Ну да, расстались, – подтверждаю. – Я тебе просто сказать не успела.

– А когда? Вчера? – Вишня сама и ответы подсказывает, а мне остается только кивнуть согласно.

Ну и подумаешь, что опять вранье.

– А почему, Агат? У вас же все хорошо было! – недоумевает Вишня.

Не тороплюсь с ответом. Вдруг она опять предложит свой вариант. Но подруга молчит, смотрит вопросительно.

– Ну-у, – оттягиваю момент, а в голову все равно ничего не приходит. – Было да все вышло. Скучно стало, вот и решили разбежаться.

– Да ладно! Как это скучно?

Они опять проходят мимо. Только теперь Межибовская не цепляется за Игорька, а гордо вышагивает рядом. А Вишня опять провожает их взглядом.

– Соня-то зря времени не теряет.

Пожимаю плечами. Времени не теряет, зато потеряет что-то другое. Уж Межибовская точно не будет ломаться и выделываться. С радостью отдаст Игорьку всю себя без остатка. Да и рельефы у нее покруче, чем у меня. Не придется особо напрягаться, чтобы прихватить.

Все-все-все. Забила и больше не думаю.

После уроков опять линейка, итоговая, но я сбегаю. Мне надо домой, и у меня на это есть уважительная причина. Пусть о ней никто не знает, но она же все равно есть. Ее существование не зависит от чужой информированности.

У меня уже язык не поворачивается приставать к маме с вопросами о еде и лекарствах. Просто приношу ей крепкий сладкий чай и остатки печенья. Она смотрит обиженно:

– Я не просила. Зачем?

– Ну врач же сказал, – напоминаю ей и тут же меняю тему. – Мам, я в магазин схожу, – сообщаю и добавляю не слишком уверенно: – Мне деньги нужны.

И сама себе удивляюсь. Я же прошу на кафе, кино, на всякую мелочь – и ничего, легко получается. Даже не задумываюсь: надо и надо. А тут почему-то смущаюсь. Как будто все наоборот: то, что я перечислила, – важное, а продукты – каприз и ерунда.

– Возьми мой кошелек, – бесцветно произносит мама.

Я уже ходила с ним в аптеку и знаю, сколько там осталось.

– А если не хватит?

– Найди в кармашке сумки карту. Там достаточно.

– А ПИН-код?

Сама себя начинаю ненавидеть за приставучесть, за нескончаемость вопросов. Чувствую, что и мама недовольна, ей скорее хочется опять отвернуться к стене.

Она лежит так третий день. Я бы, наверное, не смогла. Даже если бы было плохо, хотя бы села, подложив под спину подушку, включила бы телик или музыку слушала бы. Но бесконечно лежать и смотреть в стену? Наверное, я просто никогда по-настоящему серьезно не болела.

В магазине брожу между полок с продуктами. Не то чтобы мне тут все незнакомо. Вот еще. В детстве ходила с родителями, потом с Вишней или одна, если мама отправляла, снабжая точными указаниями, что купить. А сейчас мне обо всем пришлось думать самой и ничего не забыть.

В следующий раз надо составить список. Хотя идеальный вариант – пусть его не будет, следующего раза. И даже не обязательно, чтобы мама пошла в магазин сама. Я все куплю, главное, чтобы она сказала что.

Набиваю полную корзинку. А ведь еще до дома переть. Но у нас почти все закончилось, а тащиться в магазин второй раз за день мне хочется еще меньше.

На кассе засовываю карту в терминал и почему-то боюсь, что даже на ней денег не хватит. Или еще хуже – денег совсем нет. Так и представляется: сейчас кассирша скажет, что ничего не выйдет, что благотворительностью они не занимаются и милостыню голодным не подают. И мне заранее стыдно. Хотя честно не понимаю, откуда у меня такие мысли. И вообще, все в порядке. Оплата прошла, сгружаю продукты в пакет, иду к выходу. А по дороге думаю… про суп.

Специально прихватила упаковку замороженных овощей. Так и называется: «Смесь для овощного супа». Там и рецепт написан.

Я умею готовить по мелочи, даже несколько раз пекла с Вишней маффины и печенье. А вот варить суп мне ни разу не приходилось. Но на такой случай есть интернет, поэтому особо не переживаю.

Дома выбираю кастрюльку поменьше, чтобы в случае чего выливать было не слишком жалко, нахожу в морозилке куриную ногу. Для бульона потянет. Потом добавляю половину упаковки овощей и картошку. Лезу в шкаф за солью, заодно нахожу пакетик с надписью «Приправа для супа». То, что надо. Засыпаю.

Вот ведь! Надо было держать его пониже. Мелкая пряная пыль разлетается с клубами пара и попадает мне в нос. Чихаю. Но запах вкусный. И вроде бы вообще получилось ничего так.

Для начала проверяю свой кулинарный шедевр на себе. Наливаю немного в тарелку, жду, когда остынет, ем и понимаю: то ли я чутье потеряла, то ли мне самолюбие не позволяет признаться в обратном, то ли действительно получилось вполне даже вкусно. Можно еще сметаны добавить, но ее я не купила. Зато в холодильнике есть майонез. Но маме, пожалуй, лучше без него.

Меня переполняет гордость. Из-за такой вот фигни? И хочется воскликнуть: «Да! Я сделала это!» И самой смешно. Все-таки я – та еще дурочка.

Беру тарелку, ложку, шагаю в родительскую комнату.

– Мам, я суп сварила. Очень даже съедобный. Я пробовала. Вот.

Ставлю тарелку на журнальный столик. Мама разворачивается, смотрит на нее, потом переводит взгляд на меня:

– Зачем?

– В смысле?

– Зачем ты принесла мне это? – спрашивает мама то ли с недоумением, то ли с обидой. – Я не просила.

Выражение на ее лице такое, будто я заставляю ее выпить горькое-прегорькое лекарство. Причем принимать его не обязательно, это я сама придумала, на всякий случай.

– Но ты же должна есть.

– Я сама разберусь. Почему ты решаешь за меня?

– Но… – стою как дура, открыв рот, и не знаю, что сказать. Слова разбежались врассыпную, ни одно не поймать. Я и не ловлю, потому что не представляю, как вообще… зачем… я разве…

– Ты можешь оставить меня в покое? – произносит мама, страдальчески изогнув брови. Ее голос дрожит, а глаза блестят. Мне кажется, сейчас она заплачет. – Хотя бы ненадолго. Не мелькать вечно перед глазами.

– Ма-ам.

Она молчит, но смотрит напряженно, почти умоляюще.

– Конечно, – киваю. – Я пойду.

Сразу направляюсь в свою комнату, думаю, что надо сделать уроки, сажусь за стол. Он стоит возле окна.

Люблю, сидя за столом, смотреть в окно. Правда, за ним ничего особенного. Высокий тополь и еще один дом, точно такой же, как наш. А дальше – крыши других домов и небо над ними. Обычный пейзаж для спального района. Но…

Он не меняется с тех пор, как себя помню. Мы ни разу не переезжали, так и живем в этом доме с моего рождения, а родители – еще и дольше. А если меняется, то чуть-чуть. Дерево становится все выше и раскидистей, сезоны чередуются, новые многоэтажки вырастают вдали.

Картина прежняя, просто на ней появляются новые мазки. А еще, наверное, любимая, потому что могу разглядывать ее бесконечно и не надоедает.

Сижу и смотрю. Ну хоть тут все как всегда.

Снег растаял, но до первых листьев еще далеко. По-прежнему слишком много неярких красок. Серый добавлен почти во все оттенки, словно кто-то прорисовывал простым карандашом: бетонные стены домов, линии проводов и антенн, голые ветви деревьев. И мне тоже хочется – взять лист бумаги, карандаш, сделать набросок. Но потом – я бы его раскрасила. И листья бы у меня уже распустились, и небо бы блестело лазурью, и солнце бы сияло. Я бы еще и цветочки нарисовала. Такие же, как у Вишни на бомбере. Большие и розовые. Подумаешь, на тополях таких не бывает!

Сижу и смотрю. Не знаю, сколько времени. Наверное, долго. Потому что за окном уже начинает темнеть. Иду на кухню, съедаю тарелку супа. Он ведь правда вполне ничего. И почему тогда…

Мою посуду. Кастрюлю засовываю в холодильник, в ней еще осталось немного. Может, мама, когда захочет, сама встанет и подогреет. Она же встает в туалет. А я действительно все время лезу, не даю ей покоя, а она должна отдыхать. Вдруг опять упадет давление.

У себя в комнате, не глядя, сгребаю в сумку учебники и тетради. Хочу спать. Плетусь в ванную, а на обратном пути останавливаюсь у двери в родительскую комнату. Топчусь перед ней, не решаясь войти. Но мне не уснуть, пока не удостоверюсь, что с мамой все в порядке.

Тихонечко приоткрываю дверь, заглядываю:

– Мам! Тебе ничего не надо?

Она опять – лицом к стене. И не поворачивается. Вижу только затылок и плечи над одеялом.

– Ничего, – произносит сухо, и я тороплюсь уйти.

9

С Вишней встретились не по дороге в школу, не в гардеробе, а только в классе. И она опять сразу с вопросами:

– Ты почему в последнее время онлайн почти не бываешь? Вчера вообще целый день не заходила.

– Вчера? – переспрашиваю. – Так вчера у нас интернет целый день не работал. Проблемы какие-то. Во всем доме вроде.

Вранье вылетает из меня само, я даже не задумываюсь над ним особо. Никогда не говорила Вишне столько неправды.

– А меня опять вчера мама доставала, – возмущенно пыхтит подруга. – Пришла с собрания, и началось.

Точно, вчера же родительское собрание было. Мы в дневнике еще на прошлой неделе записали, только у меня из головы вылетело. Да и… все равно некому было идти.

– Я уж думала, и у тебя там какие разборки, раз не отзываешься, – сочувственно продолжает Вишня. – Хотя у тебя-то с чего? Мама мне вечно тебя в пример приводит: «Вот про Агату никогда ничего плохого не скажут».

– Не смеши.

– Да реально, – округляя глаза, подтверждает она. – А еще угрожает, что вайфай вырубит и телефон отберет. Представляешь? До сих пор меня за младенца держит. Твоим родителям наверняка такое и в голову не придет.

Звонок звенит, ставит точку в нашем разговоре. Да Вишня и не требует от меня подтверждения, она сама точно знает. Это только ей с родителями не слишком повезло, никакого понимания с их стороны, а у меня, конечно, все нормально.

Не хочу ее разочаровывать. Наверное, потому и вру.

Урок начинается. Евгеша – она не только наша классная, а еще ведет русский и литературу – скрипит мелом по доске, записывает тему урока. Заявляет, как всегда, что это обязательно будет на ЕГЭ, поэтому слушаем внимательно. Сейчас мы разберем основные примеры. И т. д. и т. п.

– А к доске пойдет… – Евгеша водит взглядом по столбику фамилий в журнале, – Маша Вишнякова.

Вишня разочарованно вздыхает, но послушно поднимается и топает к доске. Евгеша ей что-то диктует, и теперь мелом скрипит Вишня. С русским у нее все в порядке, так что я не переживаю. Смотрю в окно. А там – на ветке старой яблони прямо напротив меня сидит… снегирь. Серьезно. Его ни с кем не спутаешь. Он такой – округлый и яркий. Грудка насыщенная алая. Сердце, выдавленное наружу.

У всех – конец апреля, а у меня – снегирь. Или глюк. Я даже привстаю со стула, вытягиваю шею, щурюсь для фокусировки взгляда.

Евгеша замечает мои движения и спрашивает:

– Агата, ты чего-то хочешь?

Чего-то хочу.

Лучше всего об этом знает сидящий за моей спиной Корзин. Он тут же сообщает об этом соседу, и они мерзко хихикают вдвоем. Идиоты озабоченные.

И все-таки Корзин отчасти прав.

Я тоже могу сказать, чего хочу. Вот прямо сейчас.

Хочу быть снегирем, сидеть на ветке старой яблони, чирикать и радоваться, что природа все решила за меня и думать не надо. А надо найти себе пару, свить гнездо, высидеть птенцов. И вся жизнь расписана до конца – никаких метаний.

Вишня возвращается на место и в первую очередь интересуется:

– Агат, а правда, чего ты тут на стуле скакала?

– Снегиря увидела.

– Кого? – Подруга буравит взглядом оконное стекло и вовсе не считает, что меня просто глюкануло. – Где?

Нигде. На яблоне никого уже нет, только на дальней ветке болтается сохранившееся каким-то чудом яблоко – привет из безвозвратно ушедшего прошлого. Давно сгнившее и сморщившееся. А еще громко и старательно орет невидимая ворона.

На обеденной перемене недалеко от столовой натыкаемся на Игорька и Соню Межибовскую. Они вдвоем стоят у окна, болтают. Точнее, Соня болтает, а Игорек показательно лапает все ее выпуклые места. Межибовская млеет и льнет к нему еще сильнее. А смотрит на меня. И в глазах столько самодовольного торжества, что мне ее становится жалко. Хотя, в принципе, я рада, что ситуация сложилась столь удачно, каждый нашел, что искал, и все полностью удовлетворены.

Только Вишня брезгливо морщит лицо и длинно выдыхает:

– Фу-у.

После школы, как всегда, сначала шагаем вместе, потом Вишня сворачивает, а я иду прямо. Иду-иду прямо-прямо и вдруг тоже сворачиваю. В сторону остановки. Сажусь на первый же подъехавший автобус, не глядя на его номер. Вообще-то я по маршруту могу определить, на какой попала, но мне не важно.

За окном мелькают знакомые пейзажи, но я стараюсь не всматриваться, просто выхватываю взглядом: дом, дерево, светофор, проехавшую мимо машину, рекламное табло, вывеску на магазине. Реальность составлена из отдельных деталей, они крепятся друг к другу с помощью выступов и выемок, болтов и шурупов, в особо запущенном случае – клея. Но иногда не помогает, даже если перечисленное применяется вместе. Реальность все равно разваливается, рассыпается на осколки. А собирать и опять составлять их вместе долго и нудно, не у всех хватает терпения.

Как неожиданно села в автобус, так неожиданно и выскакиваю из него. Шагаю по бульвару. Слева газон и деревья, справа газон и деревья. Прохожие. Кто-то меня обгоняет, кого-то я обгоняю, кто-то вообще идет в противоположную сторону.

Интересно, у многих ли есть определенная цель. Или большинство, как я, просто движется в перспективу. Тупо перемещается из прошлого в будущее, не замечая, как перешагивает через настоящее.

Навстречу попадается компания парней. Я не обращаю на них внимания до самого последнего момента, потому что смотрю по сторонам. А когда поворачиваюсь, едва не налетаю на одного.

Пытаемся обойти друг друга, но несколько раз выбираем одну и ту же сторону, мечемся туда-сюда. Поднимаю голову и натыкаюсь на взгляд, прячусь от него и попадаю на улыбку. И сразу получается разойтись – без проблем огибаем друг друга.

Прохожу несколько шагов и оглядываюсь. А парень – нет. Да я и не жду и не понимаю, мне-то почему захотелось оглянуться. Парень и парень, случайный встречный. Я и не рассмотрела его как следует. Лица не помню, вообще ничего не помню. Но почему-то сразу возникает мысль о глазах и улыбке. Какие они, мне тоже не рассказать, не знаю, что в них особенного. Словно две вспышки – свет в темноте. Его же никак не опишешь. Вот и тут: улыбка и глаза.

Случаем не бутылочно-зеленые?

⁂

Блик света пляшет на стекле. Спрашиваю у Мира:

– Ты не помнишь? Мы никогда раньше не сталкивались? На улице. Случайно. Просто проходили мимо.

Не представляю, как выглядел тот парень, не могу сопоставить, но почему-то хочется, очень хочется, чтоб совпало, чтоб тогда был именно он.

– Слушай! – восклицает Мир. – Ну ты вообще представляешь? Как можно запомнить всех, кого видел на улице? Я особо и не смотрю ни на кого. Только если уж совсем что-то. – Он недоуменно хмыкает и, кажется, собирается привести конкретный пример того, что способно его поразить. А потом смотрит на меня и, похоже, меняет решение, говорит совсем другое: – Но все равно же забываю. Разве можно все помнить?

А я помню. Может, и не совсем все, но слишком много из того, что случилось за последние дни.

⁂

На ужин будут котлеты и макароны. Готовлю заранее, чтобы и сейчас перекусить, и вечером. Котлеты, конечно, покупные. Я еще не готова на подобные подвиги. И так, если честно, коробит от предположений, что еще немного, и я превращусь в толстую унылую тетку в халате и фартуке, от которой вечно воняет борщом и жареной рыбой.

Мобильник голосит. Он лежит на кухонном столе, потому что я уточняла у гугла, сколько времени по правилам полагается варить макароны.

Смотрю на экран – Игорек. Вот уж никак не ожидала.

Я не из тех, кто при ссоре сразу удаляет номер из памяти телефона. Ну хранится и хранится. Пусть. Не связываю ни с какими планами на будущее: вдруг пригодится, вдруг еще чего-нибудь. Нет. Просто не разделяю любовь ко всем этим демонстративным жестам и поступкам.

– Чего тебе?

– Агат, – произносит Игорек весьма миролюбиво и будто бы даже виновато. – Давай поговорим.

– Ну говори, – разрешаю, но он не соглашается.

– Да нет, не по телефону. По-нормальному поговорим. Ладно? – уточняет заискивающе. – Придешь? Ну-у… как обычно. Туда, где мы всегда встречались.

Молчу и думаю. Не нахожу аргументов ни за, ни против. Разве что тащиться неохота.

Игорек устает ждать:

– Агат! Так что?

– Ну хорошо, приду. – Киваю, хотя он не может меня видеть, но тут же добавляю: – Только не прямо сейчас. Через часик.

– Ага. Я жду.

Уже в данный момент торчит на месте и ждет? Реально?

Уточнить не получается, Игорек уже отключился.

Пожимаю плечами. Чего это вдруг? А как же доступно-рельефная Межибовская? Или Игорек не по поводу наших несложившихся отношений собирается разговаривать? А о чем тогда?

Опять делаю бутерброд с котлетой (макароны – потом), только сейчас еще добавляю кружочки огурца. Зажевываю им неуверенность и недоумение.

Все-таки еда – универсальное средство, и не только от голода, еще и от кучи других проблем.

Перед тем как уйти, привычно заглядываю к маме, докладываю:

– Я скоро вернусь. Захочешь есть, там все готово.

Она тоже послушно кивает. По-моему, ей становится лучше. Мама что-то держит в руках: то ли большую книгу, то ли старый альбом с фотографиями. По крайней мере, она больше не лежит целыми днями лицом к стене. Это уже хорошо.

10

Игорек никогда не заходил за мной, мы встречались с ним в одном из дворов, возле спортивной площадки, окруженной оградой из мелкой металлической сетки. Там, где были врыты две самодельные лавочки – просто широкие доски, прибитые к вкопанным в землю бревнышкам и выкрашенные в темно-синий. А вокруг росли кусты сирени.

Место не слишком открытое, и можно сразу обняться и поцеловаться. По-настоящему, а не просто для видимости. И при этом быть уверенным, что на нас не пялятся все вокруг.

Я не стесняюсь, я просто не хочу при всех.

Но конечно, сейчас-то я с Игорьком ни обниматься, ни целоваться не собираюсь.

На площадке пусто, никому неохота месить еще не до конца просохшую грязь, и во дворе пусто. Здесь почему-то всегда чересчур безлюдно. Чуть вдалеке – детская площадка, но даже с нее не доносятся голоса. День пасмурный, все сидят по домам, уставившись в телевизоры и компьютеры.

– Привет! – произносит Игорек мне навстречу.

Отвечаю ему и спрашиваю:

– И о чем мы будем разговаривать?

Сначала хочу усесться на лавочку, но быстро меняю решение. А зачем? Я тут ненадолго. До сих пор не понимаю, что мы можем обсуждать. Игорек теперь с Межибовской, я – сама по себе. А попросить прощения – минутное дело.

Игорек молчит, вид сосредоточенный, словно про себя повторяет заготовленный заранее монолог, прежде чем выдать его на публику. Жду. От нечего делать подхожу к ограде, вожу пальцем по ячейкам сетки, рисую ромбы. Занятие не слишком интересное.

Поворачиваюсь к Игорьку:

– Так ты скажешь что-нибудь? Или я домой пойду.

И он наконец произносит:

– Агат, ну давай забудем тот раз. Ну мало ли что было. В общем… – мнется, а потом выдает решительно: – Может, попробуем заново?

– Заново?

Вот уж чего я никак не ожидала.

– Ну да, – подтверждает Игорек невозмутимо. – Будем опять встречаться.

Он серьезно?

– Зачем?

– Что «зачем»? – уточняет Игорек с искренним недоумением.

– Зачем нам встречаться? – проговариваю вопрос полностью, раз по-другому до него не доходит. – Ты все-таки согласен на звезды смотреть? Или опять родители куда-то надолго собираются, квартира остается пустая? И надо ловить момент?

Игорек не обижается, выслушивает терпеливо, еще и произносит примирительно:

– Да ладно тебе. Говорю же: давай забудем.

Забудем? Так же легко и быстренько, как он недавно забыл меня. И моментально нашел себе другую и у меня на глазах оглаживал ее, словно лошадь.

– А Межибовская что? Ожиданий не оправдала? Не может быть! Она же такая покладистая. Не ломается. Неужели с ней что-то не так?

Игорек морщится брезгливо. Как будто я не про девушку, с которой он ходил, говорю, а дохлой мышью у него перед носом размахиваю.