Текст книги "Стёжки"

6

Все бабушкины надежды рухнули. Она всегда мечтала о красивой, образованной, интеллигентной жизни.

Она родилась в многодетной деревенской семье, шутка ли – двенадцать детей и Клава среди сестер старшая. Отец Иван Иванов служил в конторе счетоводом, мама управлялась с хозяйством. Их большой бревенчатый дом в Усово всегда был полон шумной детворы – единственный на всю деревню велосипед, подаренный Владимиром Ильичом Лениным, являлся семейной реликвией, соседские мальчишки собирались у забора, чтобы кататься по очереди.

Клава ездила учиться в Москву. Каждый день на электричке туда и обратно, но ей был нужен только московский аттестат. Училась на отлично. Июнь сорок первого – последний звонок – золотая медаль – фронт.

В генеральном штабе, куда направили Клаву санинструктором, встретила деда. Двухметрового роста, огромный, могучий – погоны на сантиметр длиннее, чем у Говорова[1]1
  Говоров – советский военачальник, маршал Советского Союза.


[Закрыть]. Командир, кавалерист – ухо на скаку саблей срублено. Породистый, блестяще образован, генерал-майор.

В сорок пятом жили в Польше, занимали двухэтажный особняк. Садовник первым заметил беременность, когда молодая пани зачастила за солеными огурчиками. Весной сорок шестого, уже в Ленинграде, родился первенец, имя дали в честь отца – Вячеслав, через год родился второй сын, его назвали в честь деда, Петром.

Семья требовала внимания и заботы, поэтому мечты об образовании пришлось оставить. Все чаяния были направлены на любимых сыновей.

Слава рос неуправляемым и дерзким. В свои десять лет он уже ходил строем в Нахимовском училище, но к дисциплине приучить его так и не удалось. После смерти отца Славка вовсе распоясался – диплом юриста, несмотря на четыре года учебы в университете, так и не получил. Зато успел жениться на ком попало и нарожать детей.

Хотя бы младший Петя радовал – спокойный, рассудительный, послушный. Нашли ему подходящую партию, девушку из семьи потомственных адвокатов.

Родилась Маша, белокурый ангелочек.

Благодарные клиенты поощряли молодую адвокатессу подарками, преподнося коньяк и приглашая на ужины в ресторан.

Маленькая, хрупкая Наташа и сама не заметила, как жизнь без рюмки перестала существовать.

7

Ее просто вычеркнули. Не спасли, не вытащили. Она и не боролась, пришла пару раз на Лесной – не пустили на порог. Ребенок без такой матери обойдется. Наташа сгинула.

Маша страдала от тяжелейшего диатеза. Все, что любят дети (апельсины, шоколад, газировка), после трех минут праздника вызывало мучительный зуд, тело покрывалось жуткими волдырями. Маша принимала ванны с марганцовкой и чувствовала себя жалкой и несчастной.

«Тебе нельзя!» – эти слова с раннего детства преследовали малышку.

Бабушка не стала ей матерью. Не знаю, вменялись ли Маше регулярные обязанности по дому, но спрашивать разрешения выйти из-за стола после обеда точно требовалось. В духе воспитания прежних эпох, внучкам Клавдия Ивановна не хотела быть ни другом, ни психологом.

«Вся в мать!» – говорила она мне, или Маше, или Нике. Мы все трое не оправдывали ее надежд. До войны у генерала была другая семья, она дала миру великих художников, прославивших фамилию. Наши матери испортили родословную, они не соответствовали породе, а я думаю, они были воплощением того, чего бабушка больше всего боялась, в чем не хотела признаваться.

Нам было пятнадцать, Маше восемь, когда мы разъехались. Бабушка разменяла генеральскую квартиру в Доме специалистов – мы с родителями отправились в трешку на Омскую, она и Петя с дочкой переехали в двухкомнатную квартиру в сталинском доме недалеко от Лесного.

Маша была одаренной девочкой. От матери ей досталась прописка на Невском, что позволило попасть в лучшую школу города. Она свободно говорила на английском, в старших классах подрабатывала синхронным переводом. У них в почтовом ящике обязательно находился заграничный конверт или даже два – писали друзья, которыми она обзаводилась по всему миру. По программе обмена в советские годы Маша успела побывать в Италии, Америке, Англии. Сочиняла необычные стихи, вела колонку в юнкоровской газете. У нее были голубые глаза и роскошные светлые волосы. Из-за сходства с Мальвиной мы звали ее Марцеллой.

Она совсем не была шелковой. Своенравная, непослушная и дерзкая. Протестуя, могла уйти из дома и пропадать три дня, сводя любящего отца с ума. В школе тоже были проблемы – из-за плохого поведения ее перестали брать в зарубежные поездки.

Бабушка махнула рукой – гордиться нечем.

– Я птица! – сказала Маша, раскинула в стороны руки и закрыла глаза.

Это был восемьдесят восьмой. Я стояла на крыше санатория «Балтийский берег» и глядела, как сестренка, затащившая меня что-то показать, идет по выносной консоли на высоте птичьего полета, как канатоходец. В тот раз она не сорвалась, но это случилось в девяносто втором.

Из окна пятнадцатого этажа университетского общежития выпала студентка первого курса факультета журналистики. Свидетели давали сбивчивые показания. В комнате поминали разбившегося на мотоцикле товарища, было полно народу. Наркотики, обнаруженные в крови погибшей, удалось скрыть.

После кладбища мы приехали в квартиру бабушки. Блины, водка, «как дела?» – родственники давно не виделись. От нереальности происходящего я вдруг расплакалась. Бабушка спросила: «И по чем слезы?» Уже наступила ночь, за окном хлестал дождь. Мы сидели в светлой гостиной за большим столом, накрытым белой накрахмаленной скатертью, наша маленькая Маша лежала в лесу в холодной земле.

8

В восьмидесятые отец работал в отделе снабжения института Сеченова[2]2
  Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова.


[Закрыть] при Академии наук. Однажды он повел нас в лабораторию с животными. Мне запомнились белые мыши в стеклянных ящиках, кролики и особенно обезьянка. У нее на голове был закреплен металлический каркас с кучей проводов. Ученый, который нас сопровождал, сказал, что опыты делаются во имя человечества, и дал мне банан, чтобы я угостила обезьянку. Она аккуратно сняла кожуру и, отламывая кусочки мякоти, съела – совсем как человек. Я потом еще долгое время путала человечество с человечностью.

В то лето, когда умер Высоцкий, родители придумали пойти в поход. На балансе института имелся резиновый плот. Папа был начальником и считал, что надо извлекать из этого выгоду. Он выписал для плота летнюю экспедицию и притащил его домой. Плот был оранжевый, как сигнальный свисток. В документах он числился спасательным средством и весил вместе с мешком семьдесят килограммов.

Сначала мы ехали на поезде, потом подпрыгивали в открытом кузове грузовика по ухабистой дороге. Еще дома папа придумал отличный маршрут. Он достал карту и обвел шариковой ручкой извилистую голубую линию. При этом он накручивал волосы на указательный палец, и они потом торчали во все стороны кольцами.

Нас высадили в точке А. Ею оказалось болото, из которого берет начало река Мста. Сначала было весело, когда надували плот лягушкой, а потом не очень, потому что пришлось залезть в грязную трясину по пояс и толкать эту махину. Плот оказался огромной лодкой с надувными бортами и перекинутой аркой – как ручка у корзинки. К арке были подвязаны полотна, из которых можно сделать палатку.

С нашими рюкзаками плот сел в болото и не собирался двигаться. К счастью, через полтора часа мы его допихали до живой воды, оседлали и замахали веслами.

Наш поход длился четырнадцать дней, и за это время случилось много приключений и одна серьезная неприятность. Не помню точно, в какой день это началось, но к моменту, когда уже можно было радоваться солнечной погоде и теплой водичке, у меня заболело ухо. Я еще не забыла страдания, которые мне пришлось перенести три года назад в Феодосии – как я лежала в больнице с температурой и воспалением среднего уха, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете, а мама с Никой строили песчаные замки на пляже и кувыркались в море.

И вот сейчас опять. В моем ухе завелись адские черти, они разводили костры и палили из пушки, ядра летели мне прямо в мозг и там взрывались. Дым еще долго не рассеивался, поэтому я не могла в полной мере радоваться походу.

Мы взяли с собой радиоприемник с антенной. Если покрутить блестящую шайбу, можно было найти «Ах, Арлекино!» – по-моему, песню специально записали для подобных путешествий. В то лето ее постоянно крутили по радио; когда я вспоминаю наш сплав, звучит эта отчаянная песенка.

Из школьной истории я знала, что древние люди селились по берегам рек. Чем крупнее река и мощнее ее течение, тем могущественнее и богаче посад. Мы плыли в той части Мсты, где людям делать нечего, поэтому хилые деревни на три-пять домов встречались не так уж часто. А крупные не попадались совсем.

Из-за этого мы, сугубо городские жители, столкнулись с проблемами, которые поражали своей неожиданностью. Допустим, о том, что булки не растут на деревьях, мы знали, а вот что в сельских лавках хлеб продают по спискам только местным жителям, мы и представить себе не могли. Не помню, что за консервы у нас были на ужин, но употреблять бычки в томате или шпроты без хлеба точно невозможно. На одном привале мы нашли мусорную свалку у кострища (похоже, не так давно здесь останавливались туристы), пришлось там покопаться. Помню, какое потрясение я испытала, когда мы нашли в помойке буханку серого хлеба. Мама срезала корки с зеленой плесенью, разделила мякоть на ломтики, и мы жарили их на костре, нанизав на прутики. Особенно меня поразил тот факт, что этот хлеб я потом съела.

Много удивительного было в том походе. Я видела, как растут грибы. После легкого дождика подберезовики выскакивали из-под земли, как молодцы из ларца. Их молочные ножки перли вверх прямо на глазах, можно было сесть на траву и наблюдать.

Еще было странно обменять палку твердокопченой колбасы на молоко. Старая бабка, наверное, не знала, что дефицитный сервелат дороже, раз запросила за бидон такую цену. Нам пришлось идти на невыгодную сделку, потому что мама решила, что мне нужно пить горячее молоко. Рот у меня уже почти не открывался.

Однажды мы долго плыли вдоль зеленого берега в поиске места для ночной стоянки. Сначала не могли определиться с местом, чтобы всем нравилось, а потом подходящие места и вовсе закончились. Уже стемнело, когда мы увидели пологий берег, на который можно вытянуть плот. Мы уже были порядком вымотаны, поэтому не стали расставлять наземную палатку, решили заночевать под аркой. Рано утром я проснулась от шепота – мама с папой о чем-то взволнованно разговаривали. Оказалось, дело нешуточное. Наш плот со всех сторон окружили коровы. Они выглядели довольно равнодушными, хотя, наверное, удивились этой штуковине на родном водопое. Но здоровенный бык, их вожак, был явно не в духе и уже вскопал перед собой отличную ямку, вываляв в песке правый рог. Из ноздрей валил пар, из горла вырывался сип, а в налитых кровью глазах полыхал наш кирпично-оранжевый домик. К счастью, пастух вовремя прискакал на своей лошади и спас нас. Мы тут же спихнули плот на воду и поплыли дальше. Даже не позавтракали.

Наконец мы прибыли в Боровичи, не в точку Б, как было запланировано, а ближе, и там прервали наш замечательный поход, чтобы возвращаться в Ленинград. Добирались на перекладных, электричками. Одна из них уходила рано утром, но нам удалось попасть в нее накануне ночью. Мы залезли в спальные мешки и улеглись на деревянные лавки. Когда проснулись, поезд уже вез толпу народа – люди стояли вокруг наших скамеек, а в воздухе летали гусиные перья. У нас были самые дорогие пуховые спальники, тоже из исследовательского института.

9

Врач решительно не мог найти в моем ухе никаких чертей. Потом он залез шпателем в рот и отправил нас в Педиатрический институт. Я еще не подозревала ничего плохого, мама тоже, хотя ее оставили сидеть в коридоре. Я послушно всунула руки в халат с чудовищно длинными рукавами, который поднесли почему-то спинкой наперед. Мои руки тут же обхватили собственное тело, которое превратилось в кокон, обмотанный рукавами-завязками.

Эту железную распорку, которой мне разжали зубы, я не видела, поэтому послушно открыла рот. Здоровенная тетя обхватила меня руками и крепко прижала к своему большому животу. По-настоящему весь ужас я поняла, когда врач вскрыл абсцесс. Этот чертов ушной ад взорвался в горле. В железную миску, поднесенную ко рту, полился горячий зеленый гной. Я так кричала, что мама засомневалась, не отнялись ли у нее ноги. Врач ковырял мою разрезанную миндалину до тех пор, пока цвет в миске не поменялся с зеленого на красный. Потом меня отправили в палату, и я еще целую неделю провела на больничной койке. Если бы мне кто-нибудь сказал, что подобное ждет меня в будущем еще пять раз, я вряд ли бы полюбила этот несовершенный мир.

Педиатрический институт (1901–1905 годы) был задуман как городская больница в память священного коронования Императорских Высочеств. Первоначально под застройку был выделен участок на Петровском острове, но позже решение отменили из-за близости места к народным гуляниям, устраиваемым Попечительством о народной трезвости. Был выделен участок на Выборгской стороне по Большому Сампсониевскому проспекту, близ казарм Лейб-гвардии Московского полка.

Комплекс был спроектирован по павильонной системе – 12 зданий и сад с оградой – целый городок на 400 больничных коек и 250 единиц персонала. Для врачей построили жилой дом. Няни и фельдшеры проживали в тех же павильонах, где работали, чтобы не переносить заразу. Больница имела собственную электрическую станцию, кухню, прачечную, лабораторию с аптекой, конюшни, ледники, покойницкую с часовней. Павильоны были оснащены новейшим оборудованием того времени. Лечебный корпус на первом этаже имел открытые веранды для выхода в сад, на втором этаже – крытые балконы для лечения воздухом. Полы в палатах дубовые, в других помещениях выложены метлахской плиткой. Объем воздуха в палатах из расчета на койку почти вдвое превышал установленные нормы.

Больница приняла первых пациентов в 1905 году.

После революции прежде образцовая больница пришла в запустение, в 1925-м перепрофилирована в институт охраны материнства и младенчества.

С 1935 года здесь Ленинградский педиатрический медицинский институт – первое в мире специализированное учреждение для подготовки педиатров.

Во время ВОВ под огнем артиллерийских обстрелов в бомбоубежищах ленинградские врачи продолжали лечить детей, вести научные исследования и готовить будущие кадры. В собственном приусадебном хозяйстве выращивались ягоды, работали отдел питания и молочная станция – сотрудниками института было разработано 18 лечебных смесей из соевого молока.

Институт славился отделением недоношенных детей, где выхаживали новорожденных даже во время блокады.

В двухсветном зале кухонного флигеля на стенах висели портреты Вольтера, Бонапарта, Ньютона, Дарвина и других знаменитостей, которые появились на свет недоношенными.

В 2002 году ансамбль Санкт-Петербургской педиатрической академии включен в Единый государственный реестр объектов культурного наследия России.

Здесь 10 октября 1967 года мы с сестрой появились на свет, 27 августа 1987 года родился мой сын Никита. За детские годы и я, и сестра неоднократно проходили лечение в стенах Педиатрического института.

10

Мы с сестрой не любили физкультуру откровенно – Галина Федоровна, училка по этому отвратительному предмету, называла нас поганками, мы отвечали прогулами и вялым участием даже в «Веселых стартах». Началась наша нелюбовь, наверное, в четвертом классе. Мы играли в баскетбол, и на меня совсем неудачно упала хрупкая, почти прозрачная, отличница Сусова. Я взвыла от боли. Со стороны это выглядело позорно, так как я была одной из самых здоровенных девок в классе. Галина Федоровна подняла меня на смех, считая, что я ломаю комедию. Рентген показал перелом ноги, и потом пришлось долго лежать в гипсе. С тех пор физкультуру я считала занятием неприятным. Как-то прожили без нее до седьмого класса.

Наша школа представляла собой старое здание из двух корпусов, соединенных круглой башней, в ней размещалась парадная винтовая лестница. Как раз по ней мы спускались с третьего на второй этаж в один из тоскливых осенних дней, когда в нас вцепилась одноклассница Любка и истерично потянула в медкабинет. Бедная девочка, ее папа был генералом и жестко муштровал дочь, считая, что только из четкого солдата может вырасти хороший человек. Несмотря на большой рост (Люба на физкультуре в шеренге стояла первая, мы за ней), девка была нервной, заикалась и вздрагивала. Вскоре после школы, как я знаю, она переехала на жительство в сумасшедший дом.

Оказалось, что Любку поймали тренеры, которые пришли в школу набирать детей для академической гребли. Она стояла руки по швам, обливаясь потом и бледнея от ужаса, но, когда до нее дошло, что нужны высокие девочки, сообразила перевести стрелки на нас. Тренеры, видя, что Любка трясется как осиновый лист, согласились ее отпустить, но только взамен на высоких близнецов.

Пришлось идти. В кабинете врача сидели два высоченных мужика. Их длинные колени не умещались под столом. Внимательно оглядев нас снизу верх и сверху вниз, один из них спросил:

– Хотите, девочки, заниматься спортом?

Конечно, мы не хотели. Вообще не знали, как побыстрее отвязаться. Чего это Любка нам подкинула мороку? В этот момент в кабинет заглянула Галина Федоровна:

– Куда это вы Якутовичей вербуете? В греблю? Да не, они не подойдут, они малахольные!

Мы переглянулись:

– Записывайте адрес! Мы придем.

Школа № 104,

ул. Харченко, 37

На пустыре в Антоновском переулке (ныне улица Харченко) планировалось строительство Суворовского училища. При закладке первого кирпича в 1930 году присутствовал сам Сергей Миронович Киров. Однако планы вскоре поменялись, и в 1932 году здесь возвели школу – по проекту Владимира Оскаровича Мунца.

Внешний облик здания отличался строгостью и лаконичностью, характерными для нового направления в архитектуре того времени – конструктивизма.

В начале ВОВ здесь размещался военный штаб 5-й дивизии народного ополчения, и позже госпиталь для раненных фронтовиков. После войны до 1956 года школа была женской гимназией.

Соединяющая два корпуса эллипсовидная башня с массивными колоннами служила главным входом. В ней располагались гардероб, холл с бюстом Ленина, широкая винтовая лестница и актовый зал.

Мы с сестрой учились в 104-й школе с 1975 по 1982 год.

11

Расстояние между телеграфными столбами, как по задачке, пятьдесят метров, до первого бежим, к следующему идем. Тяжело и непривычно.

Нас послали бегать, чтобы сбрасывать вес. Но скорее, чтобы проверить серьезность намерений – тренер был удивлен, увидев нас в клубе, думал, не придем.

Секция гребли оказалась маленьким придатком спортклуба завода. Непонятно, как энтузиасты смогли уговорить профсоюз выделить средства, но им это удалось – на берегу Невки сколотили причал, построили ангар для хранения лодок и приволокли настоящий контейнер, в котором устроили штаб. В этом железном ящике проводились тренерские летучки, здесь пили чай после «воды» и отсиживались во время дождя. Я помню, почему я осталась, – после занудной школы, пропитанной пылью и консерватизмом, здесь пахло свободой и какой-то гигантской перспективой. Удивительные лодки, требующие ума и заботы; настоящие чемпионы мира, разговаривающие с тобой на равных; цели и задачи, кружащие голову, – это был другой мир, куда нам посчастливилось попасть.

Тем временем в школе произошел случай, решивший нашу дальнейшую судьбу. В седьмом классе я возглавляла пионерскую дружину и через вожатую, с которой мы были в приятельских отношениях, имела доступ к закрытой от школьников информации.

К празднику Седьмого ноября в актовом зале состоялся пионерский слет с выносом знамени под барабанный марш. Феля дудел в трубу сбор. Я, как председатель совета дружины, стояла на сцене с микрофоном и вела мероприятие согласно регламенту.

Неожиданно для всех (да я и сама очень сильно удивилась) в разгар линейки я вдруг «взяла слово»: в школе происходят непозволительные вещи! За макулатуру, которую собирают дети, школа получает талоны на дефицитные книги и распределяет среди учителей. Разве не следовало бы мотивировать пионеров и награждать отличившихся? На школу была выделена путевка в Артек[3]3
  Артек – самый знаменитый пионерский лагерь в СССР. Путевка в Артек считалась престижной наградой как для советских детей, так и для зарубежных. В пределах одной школы путевки удостаивались самые лучшие из пионеров.


[Закрыть], и завуч по внеклассной работе отправила на Черное море свою внучку, в то время как девочка только закончила второй класс и не успела даже отличиться. Давайте бороться за право совместно решать, кто из дружины заслужил такой награды! И прочие справедливые вещи.

Когда преподаватели оправились от шока, микрофон отключили.

Нас с сестрой вызвали на педсовет и песочили несколько часов подряд. Особенно они давили на необходимость обучения по месту прописки, а мы только что разменяли квартиру и переехали в другой район.

Я смотрела на эти заплесневелые лица и думала: какая тоска! Мы с Никой вышли на воздух и тут же договорились поменять школу.