Текст книги "Стёжки"

12

Новая школа молча проглотила инициативу насчет макулатуры, не зная, чего еще ждать от новеньких, а когда выяснилось, что половину учебного года мы проведем на спортивных сборах, с облегчением отпустила. Я не помню имен ни одноклассников, ни учителей, настолько школа перестала быть интересной.

Единственной девочкой, с которой у нас завязалась дружба, была Оля. Ее семья приехала с Украины, мама (мы называли ее тетя Оксана) устроилась дворником и получила служебное жилье в здании школы. Оля была худенькой и ловкой, мы быстро уговорили ее заняться спортом – наш клуб как раз искал рулевую.

Как-то летом мы уехали на месячный сбор в Усть-Нарву.

Мама подарила нам настоящий зеркальный фотоаппарат «Зенит», это была дорогая вещь – сто рублей. Конечно, камеру мы взяли с собой, и в первый же день ее украли. Кто-то из местной шпаны залез в комнату через форточку и стащил самое ценное.

Мы приняли решение купить новый фотоаппарат – маме говорить было нельзя. Не так важно, чего мы боялись больше – расстроить ее или понести наказание, но точно хотели, чтобы она ни о чем не знала.

Начался долгий процесс накопления капитала. Во-первых, приносила хороший доход стеклотара, которую мы собирали на пляже. Во-вторых, мы экономили на еде – кассир в столовой, если сдача была небольшой, выдавала ее деньгами. Например, если на завтрак по талону на шестьдесят копеек брали еды на сорок четыре, то получали сдачу наличными шестнадцать копеек, а если на тридцать, то могли получить талон с запиской об остатке, и в кармане не прибавлялось. Походы в столовую превратились в увлекательную игру с подсчетами.

За два дня до конца смены приехали Олины родители. Они всей семьей отправлялись на отдых и заехали по дороге забрать дочку. У них была бежевая «Волга-21».

Пока мы носили и складывали вещи в багажник, тетя Оксана сидела с сигаретой на скамейке и наблюдала. Потом она отправила мужа в магазин и позвала нас сесть рядом.

– Ну-ка, девки, что бы страшного ни случилось – как на духу, рассказывайте! – сказала женщина, затушив окурок. Ей было около тридцати пяти, стройная, в модных джинсах – они с Олей не только выглядели, но и были подружками. Мы ее обожали за искрометный юмор и заразительную легкость.

Пришлось признаться про кражу и про собранные семьдесят шесть рублей. До новой камеры как до луны. Тетя Оксана перевела дух и достала фиолетовую купюру в двадцать пять рублей.

– Пусть это будет самая большая беда в вашей жизни. Уф, напугали! – сказала она.

Сестра раскрыла маме эту историю пять лет назад, а я до сих пор думала, что она ничего не знает. С Олей после окончания школы мы никогда больше не пересекались.

13

Академическая гребля – возрастной вид спорта. Если в плавании в четырнадцать-пятнадцать лет ты ветеран и путь к Олимпу заканчивается, то в гребле в этом возрасте режутся первые зубы.

Важны антропометрические данные – высокий рост, мужской тип телосложения (узкий таз, длинные рычаги – руки, ноги, крепкая спина). Девочек с такими данными зачисляли в спортивный интернат вне конкурса.

Необходимы технический склад ума: лодка и спортсмен – единый механизм, требующий точной настройки. Нужно понимать физику движения в воде, чувствовать ее, не бездарно барабанить веслами, а использовать силу и массу воды, брать ее в союзники. Недаром академическая гребля всегда считалась аристократическим видом спорта, требующим образования и денег.

Последнее ах как немаловажно – лодки стоят целое состояние! Как и кевларовые весла, и вырезанные вручную индивидуальные банки, и легчайшие подножки (бутсы, которые фиксируют ноги спортсмена). А еще катер тренера, бензин, специальные машины для перевозки лодок между городами и странами…

Очень дорогой вид спорта!

В Ленинграде насчитывалось шесть гребных клубов. «Динамо», «Спартак», «Знамя» – самые крупные и богатые. Детей в спортивные интернаты отыскивали по всей стране, забирали вышедших в тираж пловцов и ватерполистов.

Нищий заводской клуб «Приморец» не мог похвастать ни именитым тренерским составом, ни качественным инвентарем – из нескольких лодок имелась лишь пара приличных.

У нас с сестрой отсутствовали необходимые антропометрические данные. И роста не хватало, и широкие бедра по женскому типу стирались о болты в кровь – нам приходилось поднимать полозки выше борта, что нарушало устойчивость лодки. Чего мы вообще пошли в греблю? Откуда хватало смелости бросать вызов и заявляться на старт?

Поначалу тренеры делали ставку на то, что мы близнецы. Истории известны многочисленные случаи звездных пар братьев и сестер в двойках безрульных. В этом типе лодки два гребца, у каждого по одному веслу, и от слаженности действий спортсменов зависит все. Ну, а потом уже и на характер, неожиданно проявившийся у прежде неспортивных девочек. Воля к победе брала верх над всеми недостатками.

Возможно, нас могло бы ждать олимпийское будущее, если бы не случилась беда…

14

Шестнадцать лет, нежный возраст.

Я хотела, чтобы меня пожалели, хотела уткнуться кому-нибудь сопливым носом в жилетку и рассказать про свою несчастную любовь, а они все лупили меня по лицу, по щекам, по голове, пытаясь выбить из нее дурь, кричали и снова колотили. Впрочем, я уже плохо помню.

Сначала Коля с Ваганычем, они случайно попались на пути.

Я чего-то так испугалась, что решила с ними поделиться, хотя парни были мне совсем посторонние, старше на три года и занимались у другого тренера.

Они отхлестали меня по щекам и отвезли в эту ужасную разделочную.

Там кругом была белая кафельная плитка, квадратной формы, как в бане, металлическая мебель покрыта клеенками ржавого цвета. Меня приняли две здоровые тетки в черных резиновых перчатках и фартуках. Они быстренько засунули мне в горло шланг и пустили воду. Они ругались и без всякого сочувствия нарочно делали больнее.

Затем палата, полная дурдома. Сначала все было тихо, каждая больная лежала со своим горем молча. Но потом пришла врач и по очереди принялась всех допрашивать: что случилось, как докатились до жизни такой.

Одна хлебнула уксуса, думала отравиться насмерть, но не ожидала, что получит мгновенный ожог гортани. Сипела про соседку по коммунальной квартире, которая ее довела.

Другая говорила быстро, отрывисто, торопясь и будто заискивая (я вспомнила Любку – она так боялась отцовской порки, что ее просьбы всегда походили на мольбу, она и на колени могла рухнуть, лишь бы ее не били). У этой было что-то похожее, то ли с коллегой, то ли с начальником, какая-то проблема. Противно слушать.

Еще одна с балкона третьего этажа кинулась, чтобы что-то доказать родственникам. Она говорила, комкая слова и захлебываясь: ничего такого делать не хотела, жизнь прекрасна, и не время с ней заканчивать. Словно боялась, что ее теперь не отпустят.

И все остальные со своими смешными историями. Я отвернулась к стенке и накрылась одеялом. Меня знобило. Не хочу ничего рассказывать. Никого мое горе не касается. Через день меня усадили в машину и увезли. Я не знала куда. Оказалось, в ад.

15

В приемном отделении я познакомилась с Ингой. Мы сидели на деревянной лавке и тихонько разговаривали. Ей было четырнадцать, родители работали в Чехословакии, поэтому они жили вдвоем с бабушкой. Мне понравилась девочка, интеллигентная, утонченная. Она рассказала, что попала сюда, потому что летом ее укусил энцефалитный клещ.

В следующий раз мы увиделись лишь через две недели, которые я провела во взрослом отделении (детское было на карантине).

Отличия строгого надзора от усиленного и общего.

Кровати панцирные железные с клеенчатыми матрасами, без белья; вместо тумбочек выдолбленные в толстой стене ниши для минимума личных вещей; отсутствие перегородки с дверью между палатой и общим коридором, наблюдательный пост медперсонала в каждом помещении, ночью – ярко включенное освещение; на окнах решетки. Уборная без перегородок с наблюдательным пунктом; настройку температуры воды в душе осуществляет медперсонал. Строгий распорядок дня, находиться в кроватях в дневное время запрещено. Прием медикаментов под надзором медперсонала с обязательной проверкой полости рта шпателем. Поведение и настроение пациентов тщательно фиксируется в журнале. Встречи с родственниками запрещены. Прогулки в небольшом дворике, окруженном бетонной стеной, полчаса в день ходьба по кругу под наблюдением персонала.

Я научилась существовать в этих правилах – не слышать истерик сумасшедших женщин и полоумных старух, дышать зловонным от испражнений воздухом, не замечать страданий буйных, привязанных ремнями к своим железным кроватям, не плакать и не смеяться, дабы медсестра не занесла в журнал соответствующую запись.

С этим всем я справлялась, кроме одного, – я часами сидела на подоконнике и ждала, когда придут Ваганыч и Коля.

Они приезжали каждый день. Без них бы я не смогла, не выстояла. Они приходили вечером после тренировки, топтались под окном, корча рожи, передавали слова и фразы смешными жестами и гримасами, дурачились, смеялись, потом махали рукой и уходили.

– Что она сидит на подоконнике? – спросила сменная сестра.

– Не знаю, она все время там сидит, – ответила санитарка.

– Давай ее свяжем?

16

Мне повезло – после первой же назначенной инъекции я отключилась. Последнее, что помню: ноги свело судорогой – лишившись внезапно сил, я прилегла на кровать и уже сквозь мглу слышала где-то далеко окрики. Потом белый коридор и свет в конце тоннеля.

Очнувшись, увидела рядом лечащего врача, молодого человека лет тридцати: «Ну, Бетси, ты нас напугала!» Здесь почему-то меня звали Бетой, по второй половине имени. Больше никогда в жизни меня никто так не называл. После этого мне отменили все медикаментозное лечение.

Период взрослого отделения мне запомнился задачей «пассивного существования». Рядом не было ни одного человека, с кем бы я общалась, – кругом одни сумасшедшие. Не знаю, где содержали политических, наверное, отдельно. Полоумные не обращали внимания на ужас происходящего, нормальные же (медперсонал), похоже, считали скотские условия для больных в порядке вещей.

Нас очень плохо кормили. Из белков была только гнилая, почти сырая селедка, овощей и фруктов не давали никогда, основной корм – жидкие каши, пустой суп и кислый хлеб. Сумасшедшие поглощали свои порции с радостью, даже шли за добавкой к бакам с отходами. Очень многим никто никаких передачек не носил.

Как-то стремительно наступила осень.

Наши уезжали на сборы, и Коля с Ваганычем пришли попрощаться.

Не знаю, как бы я дальше без них справлялась с задачей существовать, но в этот момент произошли кардинальные изменения – меня перевели на второй этаж, в детское отделение.

Здесь все было по-другому.

Начался новый, важнейший для меня период, окрашенный яркой, жестокой борьбой за жизнь.

17

Инга сидела, прислонившись к стене, взгляд отсутствовал. Из приоткрытого рта до пола тянулись ниточки слюны.

В детском отделении, куда направлялись несовершеннолетние, больных детей было совсем мало, не больше трети. Остальной контингент составляли подростки, совершившие преступления и находящиеся на обследовании. Среди них выделялись авторитетки, которые специально «гнали беса» (симулировали психическое заболевание – имея предыдущий опыт, сознательно выбирали больницу вместо колонии).

Старшей по отделению была форточница Муха. Несмотря на маленький рост, девица внушала страх холодными цепкими глазами и жестоким характером. Ходили слухи, что ночами она с подружками развлекается и насилует дурочек, которым не посчастливилось перейти им дорогу.

Форточник – вор, который попадал в чужое жилье через форточку. Обычно такую специализацию приобретали воришки маленького роста, так как средний размер форточки всего 35×40 сантиметров.

Это была больше тюрьма, чем больница, медперсонал походил на надзирателей, а курение, воровство, хамство карались принудительной терапией.

На следующее утро весь состав отделения был выстроен в линейку, и старшая медсестра учинила допрос: «Кто украл из холодильника чужую передачу?»

Никто не сознавался. Муха склабилась, но выходить вперед не собиралась. Я видела, как они ели апельсины, и меня возмутило, что у здоровых девок не хватает смелости признать вину. Тем более, было объявлено – если никто не сознается, то наказано будет все отделение, без исключения.

– Почему ты молчишь, это же ты украла! С какой стати должны страдать остальные? – дежавю, я уже стояла на сцене с микрофоном и громко пыталась улучшить мир.

Муха и девки из свиты уставились на меня:

– Ты кто, бля? Ожидай ночью трамвай[4]4
  Трамвай – на тюремном жаргоне: групповое изнасилование.


[Закрыть], переедет!

– Давай. Посмотрим, кто кого, – голос не дрогнул, хотя меня изрядно колотило.

Муху, орущую и кусающуюся, утащили в аминазиновую – чудовищную комнату пыток.

Инсулиновая кома в психиатрии: обнаженного больного привязывают к кровати, фиксируя голову простыней, зажатой между зубами; вводят препарат, в результате наступают жуткие ломки, мучительные судороги, обильный пот. Через некоторое время больной обмякает и впадает в бессознательное состояние.

Все это, что произошло с Мухой, я увидела позже. А пока я приготовилась ждать ее подружек.

18

Всю ночь я лихорадочно прислушивалась к каждому шороху, готовясь биться насмерть. Никто не пришел. Зато утром на завтраке ко мне за стол подсела главная подружка из свиты Мухи – худая, с потрескавшимися губами, похожая на пацана Икота. – Мы тут порешали, а давай ты будешь старшей? Ты сильная, мы тебя зауважали. Муха неизвестно теперь когда вернется, и это… нам же нечего делить? – Как тебя зовут? – спросила я. Я даже взяла шефство над Танькой, пыталась втолковать какие-то прописные истины, которые нужны каждому человеку, помогала писать письма. Делилась с ней передачами. Участвовала в спорах с товарками, разбирая конфликты по справедливости. На меня, в свою очередь, большое влияние оказала лечащий врач, старая Сара Ефимовна. Женщина вызывала меня на беседы и разговаривала, как старший друг. – Знаешь, зачем ты тут находишься? Чтобы запомнить навсегда, что лучше и дороже жизни нет ничего на свете! И жизнь эта – там, – указывала она на оконную клетку. Мне казалось, что ей интересно со мной разговаривать. Мы говорили о книгах, она посоветовала Ирвинга Стоуна – «Жажда жизни», «Муки радости» (позднее, на свободе, я взахлеб перечитала все его романы).

Через неделю меня отпустили. Никакого клейма мне не выписали, на учет не поставили.

Я очень боялась идти домой. Меня страшила реакция семьи, я думала, что меня будут ругать, упрекать в бессердечности или даже смеяться, какую глупость я совершила.

Сейчас я думаю, что большие деньги, которые Сара Ефимовна приняла от мамы в конверте, она отработала полностью – никто, ни дома, ни в школе, ни в спортивном клубе ни разу не заикнулся об этом периоде. Каждый, кто оказался в курсе произошедшего, вел себя так, как будто ничего этого не было в моей жизни.

В гребле закончился сезон, началась общая физическая подготовка, как у всех. В школе меня не трогали. Дома все шло своим чередом. И постепенно я забыла свои намерения сесть и записать истории сумасшедшего дома, свидетелем которых мне довелось стать.

Психиатрическая больница им. Скворцова-Степанова, Фермское шоссе, 36

Устройство в 1870 году особого приюта для неизлечимых помешанных обязано попечениям цесаревича Александра Александровича (будущего царя Александра III), который выделил из собственных средств около 60–70 тысяч рублей, кроме того, жертвовал 20 тысяч рублей на содержание ежегодно.

Автором проекта будущего приюта стал академик архитектуры Иван Васильевич Штром.

Первые деревянные корпуса с мезонинами и церковь были выполнены в «сельском» стиле и украшены изящной резьбой. Благоустроенные павильоны на 110 мест имели домашнюю обстановку.

Представителей дворянского, духовного и купеческого сословий больница принимала на платной основе (около 500 рублей в год).

Благодаря этому, а также пожертвованиям родственников больных, приют расширялся – в конце XIX века появились каменные дома на 350 мест. Некоторые состоятельные пациенты содержались в отдельных домах, например, графы Орловы для больного брата построили небольшой особняк.

В 1904 году были возведены два новых корпуса – женский «Фрейлинский» и мужской «Офицерский» (для офицеров и фрейлин императорского двора) – шедевры северного модерна архитектора Высочайшего двора Григория Люцедарского. Здания были оснащены по последнему слову инженерной мысли: теплый воздух подавался по трубам благодаря вентилятору, на окнах, даже в комнатах для буйных больных, не было решеток – использовалось сверхпрочное корабельное стекло, способное выдержать револьверный выстрел. Из 100 телефонных линий, проведенных в Санкт-Петербурге в 1904 году, две принадлежали «фрейлинскому» корпусу.

После революции все здания на территории приюта были объединены в психиатрическую больницу № 3, которой в 1931 году присвоено имя большевика И. И. Скворцова-Степанова. Памятник попечителю приюта Александру III был снесен, а церковь, переустроенная под склад, в 1950-е годы лишилась кровли и горела.

В наши дни психиатрическая больница продолжает жить и, несмотря на тяжелые ассоциации, связанные с недугом, является одним из самых живописных мест Санкт-Петербурга.

Восстановлен и возобновил службы храм Святого великомученика Пантелеймона, в 2007 году открыт новый памятник Александру III. Правда, на многократные просьбы коллектива вернуть лечебнице историческое название «больницы имени Александра Третьего» власти пока отвечают отказом.

Я застала самые мрачные времена Скворцово-Степаново (так жители города называют больницу) и провела там 21 день в августе и сентябре 1984 года.

19

В наших гранитных берегах сезон для гребли короток. Надо ждать, когда последние льдины уплывут в Финский залив, прежде чем спустить лодку на воду. Потом настает черед предварительных и отборочных соревнований, в августе-сентябре – главные старты, октябрь – закрытие сезона.

Пока Нева в плену, питерские гребцы занимаются общей физической подготовкой, бегают на лыжах и тягают штангу, наращивая силу и выносливость.

Лучшим результатом прошедшего лета для нашей двойки стала серебряная медаль на первенстве ВЦСПС (то же первенство страны, но без участия армейских и динамовских клубов, у которых проводились свои соревнования). Полученные гранты позволили провести несколько зимних сборов в теплых республиках.

Первой регатой весны в нашем клубе традиционно разыгрывались лодки. Все спортсмены, и парники и распашные, шли пятикилометровый марафон в одиночках в надежде выиграть лодку получше. Победитель получал имеющийся на балансе роскошный желтый «Эмпахер», второму доставалась белая «Дзинтарс», лучшая лодка из отечественных. Конечно, она проигрывала немцу, как «Волга» «Мерседесу», но остальные лодки, имеющиеся на балансе нашего нищего клуба, были вовсе деревянными «Запорожцами».

В ту весну восемьдесят пятого Ника выиграла гонку, я была второй. Нике выдали «Эмпахер», а «Дзинтарс» отдали Ляминой, которая пришла третьей.

Тренер делал на девочку ставку. Она начала заниматься очень рано, в одиннадцать лет – жена тренера посоветовала своей подружке, коллеге по работе, отдать дочку в греблю, чтобы та не болталась под ногами, мол, муж присмотрит. Он и присмотрел – уже в пятнадцать лет отдал ей мою заработанную лодку, а еще через три года взял ее замуж.

Не знаю, осталась ли брошенная жена подругой матери Ляминой, но я была оскорблена предательством и несправедливостью настолько, что решила бросить спорт навсегда.

20

В советской школе выпускников готовили к взрослой жизни. В последнем классе урок домоводства, где девочки пекли эклеры, а мальчики сколачивали табуреты, заменялся на УПК – учебно-производственный комбинат. Идея была в том, чтобы школьники, получив рабочую специальность, были готовы к труду сразу после школы.

В конце года наряду с сочинением и математикой следовал квалификационный экзамен, в результате которого к аттестату зрелости прилагалась профессиональная путевка в жизнь.

План отличный, если специальность из разряда мечты или хотя бы полезная, например водитель транспортного средства или фотограф. Может, другим школам повезло больше, у нас выбор был настолько скудный, что пришлось идти в маляры.

Обучаться нас отправили на старейшую мануфактуру Выборгской стороны – прядильно-ткацкую фабрику «Октябрьская».

Нам выдали косынки, наушники (там громыхало, как в преисподней) и поставили невыполнимую задачу – отмыть перед побелкой потолок трепально-чесального цеха. Мы задрали головы вверх: поверхность выглядела как туманный ландшафт пуховых колоний, где живут споры смертельных болезней. Площадь помывки удручала размерами, зато отлично демонстрировала, что такое «авгиевы конюшни». Собственно, это было единственным новым знанием, полученным за время обучения малярному ремеслу на фабрике «Октябрьская».

Следом шел экзамен по профессии, и он выпал на май. Хотя мы уже не жили в доме с фонтаном, тот солнечный день вошел в список любимых майских воспоминаний с ароматом черемухи.

Нас направили на Поклонную Гору, и это было гораздо удачнее, так как потолок, который предстояло покрасить, находился в пищеблоке детского сада.

К окончанию школы мы выглядели почти взрослыми, поэтому заведующая приняла нас за надежных работников:

– Я вас закрою тут, чтобы никто не шлялся. Как закончите, позвоните дворнику, он вас выпустит.

Экзамен выпал на пятницу, заведующая торопилась без проволочек уехать на дачу. Организаторы подгадали, чтобы за выходные краска высохла и к понедельнику помещение сияло как новенькое.

Здесь и так все сверкало, никакого сравнения с прядильной фабрикой. Повсюду стояли надраенные до блеска алюминиевые баки, в одном из них плавали чищеные овощи. Перекусив хрустящей морковкой, мы принялись за дело.

Посреди варочного цеха стояла здоровенная плита с чугунной поверхностью, над ней высился металлический колпак с вентиляцией. Чтобы было удобнее, мы поставили ведро с краской на табурет и водрузили все это на плиту. Сами залезли на стремянки.

Все шло хорошо, мы отлично справлялись, пока я случайно не задела ножку табурета. Стоящее на нем ведро покачнулось и опрокинулось. Краска распласталась по плите как огромная ядовитая медуза.

Первую секунду мы в оцепенении смотрели на белую тягучую массу, а потом кинулись черпать ее ладонями, чтобы затолкать обратно в ведро. Через полчаса пришлось признать, что мы обречены. Как назло, плита торчала в центре кухни и на ее черной поверхности резко выделялось чудовищное бельмо. Мы представили, какая будет боль в глазах заведующей в понедельник утром, и решили бежать через окно. Дворника звать не стали, форточка оказалась подходящего размера.

– Представляешь, – сказала сестра, когда мы перелезли через забор и территория садика вместе со всем ужасом, который произошел, остались позади, – что скажут поварихи, когда придут с утра варить кашу? Я не смогу забыть этот позор никогда.

Знаешь, не ты одна, Ника.

Фабрика «Октябрьская»

Начало развития текстильной промышленности России произошло в царствование Николая I. В связи с огромным дефицитом госбюджета была введена жесткая таможенная политика, иностранные товары допускались на рынок с очень высокими пошлинами, чтобы они не могли подрывать русское производство, а ввоз такой продукции, как хлопковые ткани, вовсе оказался под запретом.

С 1830 по 1860 год в Санкт-Петербурге и Москве были построены крупнейшие прядильные фабрики, позже ставшие флагманами советской текстильной промышленности.

В 1836 году была основана Сампсониевская мануфактура. Она занимала целый квартал между Большой Невкой и Большим Сампсониевским проспектом, ограниченный улицами Фокина и Гренадерской.

Основателями Товарищества стали друзья Иван Сергеевич Мальцев, представитель прославленной промышленной династии, владевший стеклянными и хрустальными заводами, и Сергей Александрович Соболевский, поэт, друг А. С. Пушкина, вложивший в это дело весь свой капитал.

Соболевский изучал за границей работу ткацких станков, собирал образцы пряжи, посылал чертежи и оборудование в Россию. По делам Сампсониевской мануфактуры он находился в Париже, когда в феврале 1837 года получил от Мальцева письмо с известием о смерти Пушкина. Многие современники считали, что только влияние Соболевского могло бы удержать поэта от рокового шага.

В 1838 году фабрика заработала на полную мощность и начала приносить доход, продукция пользовалась большим спросом. Мальцев и Соболевский даже проживали здесь, устроившись на фабрике со всеми возможными удобствами и принимая на Выборгской стороне петербургских приятелей.

После страшного пожара в 1851-м, буквально превратившего в дым большие деньги, компаньоны продали фабрику. Несмотря на сильные повреждения, предприятие было восстановлено, еще несколько десятилетий продолжало работу и в 1919 году было национализировано.

В советские годы прядильно-ткацкая фабрика «Октябрьская» оставалась флагманом текстильной промышленности, после 1993 года переименована в АООТ «Петербургский текстиль» и вскоре перестала существовать. Оборудование было продано в Пакистан, Египет, Индию, а площади сданы в аренду.

Сейчас в зданиях старейшей на Выборгской стороне ткацкой мануфактуры расположены деловой и торгово-строительный центры.

Мы с сестрой проходили на фабрике школьную практику в 1984 году. По моим наблюдениям, современный торговый центр имеет низкий рейтинг и не пользуется популярностью у горожан. Я здесь бываю редко, и когда случается, вспоминаю почти забытые названия – поплин, маркизет и батист…