Текст книги "Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед"

Безотцовщина

Благодарность – самая здоровая из человеческих эмоций. Чем чаще ты благодаришь за то, что имеешь, тем больше у тебя будет новых поводов выразить благодарность.

– Зиг Зиглар

Уже ребенком я знала, что не нужна отцу. Он меня бросил, когда я еще не родилась. Я была безотцовщиной. И с этой данностью мне нелегко было примириться. По мере того как становилась взрослее, я все тяжелее и тяжелее переживала то, что со мной рядом нет человека, который называл бы Маленькой Принцессой, с кем я могла бы потанцевать и у кого на плече могла поплакать. Осознание этого причиняло мне постоянную боль.

В конце концов я дошла до того, что стала считать себя недостойной отца. Вероятно, я так ничтожна и так никчемна, так неинтересна, что просто он не испытывает нужду во мне, думала я.

В подростковом возрасте я буквально места себе не находила! Я спрашивала себя: что во мне не так, неужели я настолько заурядна, что ему со мной не о чем поговорить? Почему ему не интересно, как я живу, чем живу?! Из-за этого я постоянно плакала. Меня тянуло к отцу, мне его не хватало. Даже его родная мать не сумела внушить ему, что я жду от него проявления отцовских чувств, что скучаю и нуждаюсь в нем. Она умоляла его вести себя достойно по отношению ко мне, но он и слушать не хотел! Никакие доводы не могли вывести его из алкогольного угара.

В какой-то момент я по-настоящему разозлилась на него. Я была еще подростком тогда, и моя внутренняя ярость породила во мне огромные амбиции. Я была полна решимости использовать свой гнев по отношению к отцу в качестве движущей силы. «Оʼкей, – сказала я себе. – Он считает, что я пустое место? Но я докажу ему, что я кое-что значу! Он еще услышит обо мне! Посмотрим, как он поведет себя, когда я стану знаменитостью, заявлю о себе во весь голос, совершу что-нибудь исключительное, обзаведусь такой толпой поклонников, что он не сможет ко мне пробиться! Посмотрим, что он почувствует, когда увидит меня в центре всеобщего внимания, если я буду получать какую-нибудь большую награду и в благодарственной речи не упомяну его имя!»

Я поставила себе цель сделаться знаменитой не ради себя, не потому что внутренне стремилась к этому, а потому что хотела досадить отцу. Мною двигало не стремление к самосовершенствованию, а желание заставить его сожалеть о своем пренебрежении ко мне, я хотела, чтобы он почувствовал такую же сильную боль, какую чувствовала я, когда он меня отвергал и когда я нуждалась в нем.

С этими внутренними целями я жила несколько лет. Даже когда понимала, что гонка за славой ничего мне не даст, и то, к чему я стремлюсь, мне самой давно перестало нравиться, я все равно продолжала идти, хотя осознавала бессмысленность этих потуг. Я все еще удерживала в голове образ отца, которому хотела доказать свою значимость и с которым вела скрытую битву. Я представляла себе его лицо, когда в конце концов, достигнув вершины успеха, увижу, как он сокрушен моей победой и сожалеет обо всем, что упустил. Я все еще была уверена, что если заставлю его сожалеть о пролитых мной слезах, то наконец-то почувствую себя лучше.

Я мечтала о том, что когда-нибудь настанет моя очередь причинить ему боль. Я представляла себе, как прогоню его, едва он только нарисуется на моем горизонте и начнет лить слезы раскаяния. Я хотела его заставить чувствовать то же самое, что чувствовала сама всю свою жизнь. Такая месть наверняка исцелила бы мое сердце.

Возможно, все бы это и случилось. Но я не стала знаменитой. Не удостоилась почестей и наград, к которым стремилась, лелея в душе планы мести. Однако я осуществила другие заветные мечты: в девятнадцать лет победила рак, позже вышла замуж и родила двух чудесных детей (после многочисленных выкидышей и длительного бесплодия), основала благотворительную организацию в помощь бесплодным матерям, мечтающим о детях. И после всего этого наконец поняла, чего на самом деле хотела от жизни. Истинные цели, заставлявшие воспарять мое сердце, были связаны не с мечтами о сатисфакции, а с мечтами о чистом счастье. И двигаясь к этим целям, я научилась ценить жизнь и все те дары, которыми владела, – а их помимо отца было очень много!

Именно тогда я поняла, что, цепляясь за гнев, желая мести, я ограничивала свою жизнь и причиняла себе еще большую боль. Мне потребовались десятилетия, чтобы усвоить этот важный урок. Я внутренне изменилась, когда научилась ставить цели ради собственного счастья, а не ради мести. Мне пришлось заглянуть внутрь себя и понять, что́ я действительно люблю. Да, я заслуживала хорошего отца. Но еще больше я заслуживала, чтобы любовь была моей движущей силой, а не гнев.

Когда я стала старше, я поняла, что не всем предназначено быть родителями. Я проанализировала все, что мне было известно об отце, и осознала, насколько плохой могла стать моя жизнь, если бы он не бросил меня. Была ли в глубине моей души какая-то часть меня, которой все еще было грустно, что я выросла, чувствуя себя ненужной? Да, конечно. Но зрелость показала мне, что иногда отсутствие человека может стать подарком. Отец ушел не потому, что я была посредственностью и не представляла для него интереса. Он ушел потому, что был слишком ущербным и эгоистичным, чтобы стать хорошим родителем. Мне было намного лучше без него. Как только я поняла, что его отсутствие никак не связано с моей ценностью и значимостью, я смогла избавиться от своего гнева.

Иногда я все еще мечтаю о том, чтобы добиться успеха. Но теперь, когда я представляю себя на сцене, я не думаю об отце. Я думаю о всех тех людях, которые помогли мне стать такой, какая я есть, и которые оказали положительное влияние на мою жизнь.

Теперь мне мечтается гораздо легче. Позволив прощению обезоружить мой гнев, я по-новому взглянула на жизнь и по достоинству оценила мужчину, которого выбрала на роль отца моих детей. Для меня нет большей радости, чем знать, что я выбрала для них самого лучшего человека. Я усвоила важный урок относительно того, как не ошибиться с выбором, чтобы моим собственным детям никогда не пришлось проходить через то, через что пришлось пройти мне.

 Джилл Келлер

Мать, не знавшая материнской заботы

Отпустить человека – не значит проявить равнодушие к нему. Отпустить – значит осознать, что единственный человек, которого вы на самом деле можете контролировать, – вы сами.

– Дебора Ребер

Когда я узнала о смерти матери, я ровным счетом ничего не почувствовала. Ей было шестьдесят два. И она прожила короткую, тяжелую жизнь – рак забрал ее раньше, чем она успела состариться.

Внутри меня была пустота. Словно белый холст – полное отсутствие эмоций. Я не ощутила ни горя, ни жалости, ни утраты – я не чувствовала ничего. В какой-то момент я даже спросила себя: «У тебя что, нет сердца?»

Однако сердце у меня было. Только оно зачерствело за те сорок лет, пока я знала свою мать. Все сорок лет, что мы были рядом, я снова и снова возобновляла попытки простить ее и полюбить. Или хотя бы примириться с ней. Но у меня не получалось примириться с человеком, который сознательно разрушал себя наркотиками и алкоголем.

Пустота в душе мешала мне даже воспринимать сочувствие людей, пришедших на похороны. Их дежурные слова соболезнования доходили до меня, как сквозь толщу воды.

– Все в порядке, я не грущу, – механически отвечала я. (И я не лгала, когда говорила так.)

– Как бы то ни было, все-таки она была твоей матерью, – произнес кто-то из присутствующих.

С этими словами у меня в голове словно что-то щелкнуло. Казалось бы, в этой реплике не было никакого противоречия. Но противоречие было, потому что высказывание относилось к женщине, которая только номинально была моей матерью. На самом же деле она никогда не проявляла ко мне ни материнской заботы, ни любви.

За три недели до ее смерти я навещала ее. У матери был рак горла, опухоль размером с мяч для гольфа выступала сбоку на шее. После биопсии опухоль забинтовали, но от этого она не стала менее заметной. Я изо всех сил старалась не смотреть на мать – было больно видеть, во что она превратилась, как изменила ее болезнь. Мать и всегда была небольшого роста, но сейчас она еще больше усохла и напоминала скорее ребенка. Она была похожа на подстреленную птичку под своим больничным одеялом. Она выглядела изможденной: лицо вытянулось, глубокие морщины проступили еще сильнее – по ним можно было, как по карте, читать историю ее жизни, которая была удручающе тяжелой.

В лице моей матери всегда угадывалась жестокость, которую я часто принимала за жесткость. Когда я была маленькой, злой блеск ее глаз меня парализовал, я до смерти ее боялась. Потребовались годы, прежде чем я поняла, что то, что я видела, скорее было ее собственным страхом от постоянного ощущения угрозы. Сама она мне не угрожала – она, как могла, защищалась от жизни и от собственной боли. У нее были все основания, чтобы бояться и постоянно находиться в обороне.

Ее рассказы о детстве – ужасны! (За многие годы мне удалось собрать лишь какие-то крохи сведений.) А если сама мать начинала вспоминать свои ранние годы, то ее истории невозможно было слушать без содрогания.

Она была старшей из шестерых детей. Жили очень бедно. Городок, в котором она родилась, больше напоминал сточную канаву: грязь, бедность, пьянство, грубость царили в нем. Отец страшно пил. Он был обычным разнорабочим, и его тяжелая работа сделала и из него тяжелого человека. Когда матери исполнилось четырнадцать, ее изнасиловали. В школе она училась кое-как, а окончив ее, сразу выскочила замуж. Замужество ничего хорошего ей не принесло, кроме побоев и пьяницы мужа. К девятнадцати годам у нее было уже двое детей. А позже их стало пятеро – от трех разных мужчин.

Меня и моего брата-близнеца она оставила у себя – остальных детей помогли пристроить социальные службы. Сказать, что нам с братом повезло, было бы большой насмешкой. (Хотя мать все время пыталась нам внушить, что мы счастливчики, раз остались с ней.) Но наше «счастье» состояло в том, чтобы быть свидетелями и участниками ее деструктивной жизни, наполненной зависимостями, скандалами, драками и агрессией. Сами понимаете, везения в этом мало.

Когда она была зла на нас, то грозилась отдать в приемную семью. Порой мы втайне желали именно этого – надеясь, что в чужой семье нам будет лучше. А порой, следуя какой-то странной логике, мы и в самом деле были благодарны за то, что она оставила нас у себя.

Но дьявол наверняка был бы лучшей матерью, чем она.

Сказать по справедливости, она никогда не подвергала нас физическому насилию. Но от ее пренебрежения шрамов на нашей душе было гораздо больше, чем от тычков и затрещин.

Она не из тех людей, которые делятся своими мыслями и чувствами. Я мало знаю о ее прошлом. У меня о нем есть лишь отрывочные сведения. Но даже этого достаточно, чтобы понять, почему она стала такой, какой стала, и почему из нее не получилось такой матери, какую бы я хотела иметь.

Ее раковая опухоль распространялась очень быстро. Мать сгорела за несколько недель. На похоронах пастор говорил, что она прожила хорошую жизнь и теперь может покоиться с миром.

Он, наверное, издевался. Разве ее жизнь можно было назвать хорошей, а смерть – мирной?!

Я подумала тогда: бедняга, из каких же источников он почерпнул сведения о «благословенной» жизни моей матери?

А с другой стороны, какими еще словами он мог почтить память женщины, которая не оставила после себя ни добрых дел, ни добрых воспоминаний? Проявления ее чувств были так скупы и так ничтожны! Да и те чувства, которые она посылала в мир, в основном были чувствами негативными, пропитанными горьким ядом. К сожалению, даже если бы я сама писала для матери надгробную речь, я бы не нашла других – более нейтральных, – слов чем те, что подобрал для нее пастор.

Что касается ее «мирной» смерти… Как можно назвать мирной смерть человека, который не был в мире даже с самим собой? Может, я чего-то не знала? Может, на смертном одре мать действительно примирилась с жизнью и получила прощение и очищение? Может, она и в самом деле на пороге смерти обрела свободу, и это помогло ей перейти в лучший мир?

Не знаю, не знаю. Хотелось бы верить. Но нет, я не думаю, что что-то подобное случилось.

Я не знаю куда она ушла.

На похоронах мой брат-близнец произнес прекрасную речь. Он не восхвалял ее заслуги, ее самоотдачу, ее «легкую жизнь». Вместо этого он обратился к ее внукам. Он сказал им, что важно делать правильный выбор в крупных делах, но особенно важен правильный выбор в мелочах. Чужие люди, сказал он, могут запомнить вас за великолепный поступок или огромное достижение. Однако для тех, кого вы любите, по-настоящему важны небольшие добрые дела, которые вы делаете каждый день.

Моя мать пожала плоды тяжелой жизни. И я не хочу приукрашивать ее образ. Может быть, судьба ей и давала шансы, чтобы она смогла измениться, но она ими не воспользовалась. Коварное пристрастие к алкоголю, наркотикам и мужчинам убило ее волю.

Наши отношения были хрупкими, сложными и порой ошеломляюще болезненными из-за эмоциональной разобщенности. Вряд ли я когда-нибудь смогу забыть свои ранние годы, когда матери не было рядом или ей было наплевать на нас с братом или когда от взаимодействия с ней я едва не сошла с ума. Хотя мы никогда и не испытывали физического насилия – эмоциональное насилие было ничуть не легче. Я росла с постоянным чувством разочарования. А иногда проживала и страшные моменты отчаяния. Однако во все времена спасительным якорем для меня были надежда и вера, что со временем все станет лучше. Каким-то чудом надежда и вера помогали мне выживать.

Находясь у постели матери, пока она умирала, я чувствовала, что время уходит впустую, – сидеть рядом с ней было тяжело, словно я несла повинность. Пока мы жили вместе, я делала вид, что у нас все в порядке. Когда стали жить порознь, я стала много размышлять о том, что мешало нам жить нормально. Но каждый раз я верила, что когда-нибудь все будет иначе.

В последние дни ее жизни я сказала себе, что буду стараться проявлять к ней доброту. Мы заключили негласный мир. Я находила приятные для нас обеих темы для разговоров – о цветах, о собаках. И избегала тем, которые были бы болезненны для нас обеих: о сложностях наших взаимоотношений, о том, что мы потеряли, пока жили каждый сам по себе, и о том, в чем так и не смогли разобраться.

Когда я выходила из палаты, прощаясь, я сказала ей, что люблю ее. Не уверена, что я была абсолютно искренна. Но я очень надеялась, что эти слова дадут ей хотя бы иллюзию покоя. Я знаю, актриса из меня никудышняя. Но у меня получилось прозвучать без фальши. И мое: «Я люблю тебя, мама», – согрели ее сердце перед смертью.

Та пустота, которую я ощутила после похорон матери, долго причиняла мне беспокойство, но все же воспринималась мной как благо. В конце концов, думала я, если от тяжелого прошлого избавиться невозможно, если его невозможно похоронить, то ту пустоту, которая осталась у меня на сердце, я могла бы считать не бессердечием, а воспринимать ее как холст, отбеленный каким-нибудь очистительным средством, которое я, возможно, со временем назову прощением и исцелением.

 Дженнифер Уоттс

Глава 4
Попроси прощения и двигайся вперед

Великая ценность доброты

Один-единственный добрый поступок пускает корни во все стороны, корни прорастают и дают жизнь новым деревьям.

– Амелия Эрхарт

Нашу веселую болтовню оборвал звук посыпавшихся осколков – словно фонтан стеклянных брызг обрушился на пол, под наши ноги! Еще мгновение назад я, дурачась и размахивая руками, рассказывала своей лучшей подружке Мисси очередную выдуманную историю – и вот мы обе с открытыми ртами смотрели на пол, усеянный мелкими сверкающими разноцветными стекляшками! Я находилась у Мисси дома, в их гостиной. Я не сразу поняла, что именно произошло, но было ясно, что своим неловким движением я сокрушила какую-то хрупкую вещь.

– О нет! – воскликнула Мисси в ужасе. – Что ты наделала! Ты разбила вазу!

– Что? – не поняла я. – Какую вазу?

– Эбби! – Мисси подняла на меня испуганные глаза, которые стали наполняться слезами. – Эта ваза наша семейная реликвия! Огромная ценность, которая передавалась по наследству! Мои родные привезли ее с собой, когда приехали в Америку. – Подруга была не на шутку напугана и расстроена. – Если бы ты разбила что-то другое, я бы смело сказала, что это сделала я. Но про эту вазу… Тебе придется самой во всем признаться моей маме. Она, конечно, тебя отругает. Но если я возьму вину на себя – она меня убьет!

Я покраснела. Мне было ужасно неловко из-за того, что я испортила ценную вещь. Я пришла в отчаяние из-за своей неосторожности – со мной всегда так! И зачем я только так вертелась?! Мисси тоже была убита произошедшим.

Пока мы собирали осколки, я все время говорила, что, может, их получится склеить? Но Мисси мягко уверяла меня: что нет, это невозможно – склеить их не получится. Я все же настояла не выбрасывать то, что осталось от вазы. Стекло было таким хрупким и таким мелким, словно взорвалась огромная разноцветная лампа. Некоторые осколки продолжали крошиться у нас в руках, пока мы пытались их собрать.

Мисси предупредила, что ее мама вернется уже скоро – в шесть она обычно заканчивала работу. От страха мой желудок словно скрутило в узел. Я не знала, чего ожидать от встречи с мамой подруги: будет ли она кричать на меня или она меня накажет? Начнет ли отчитывать меня за мою криворукость, запретит ли впредь появляться в их доме? Пока мы собирали битое стекло, я прокручивала новые и новые виды наказаний, уготовленные мне, и все время вспоминала этот жуткий момент, когда услышала за собой звон рассыпающегося стекла. Как такое могло со мной произойти?!

Единственные слова, которые приходили мне на ум в свое оправдание, это: «Простите меня! Мне очень жаль».

В начале седьмого мы услышали, как в двери повернулся ключ. Мама Мисси вернулась домой.

Мы сразу поняли, что она была в хорошем настроении.

– Привет, девчонки! – сказал она бодрым тоном. – Сегодня такая жара на улице! Пойдемте-ка в кафе – хочу угостить вас замороженным йогуртом. Я недавно попробовала новый сорт – объедение! Пойдем? – Она указала на открытую дверь.

Тяжело вздохнув, я нерешительно подняла на нее глаза. Мое сердце от волнения билось, как птичка в клетке, – мне казалось, я умру тут же на месте от страха и стыда.

– Сначала мне нужно кое-что вам рассказать… – проговорила я чуть не плача.

Не заподозрив ничего ужасного, мама Мисси весело сказала:

– В кафе и расскажешь!

– Нет, – замялась я. – Мне нужно рассказать сейчас. Это важно, – настаивала я, чувствуя, как дрожит мой голос – я кое-как сдерживалась, чтобы не заплакать.

– В чем дело, моя хорошая? – Мама Мисси закрыла дверь и, подойдя ко мне, взяла меня за руки. Я чувствовала ее внимательный, теплый взгляд – она с дружелюбием и терпением ждала от меня ответа. Мое сердце забилось еще сильнее.

– Мне очень жаль, – проговорила я, уже ощущая слезы в голосе. – Я… я случайно… Мы с Мисси разговаривали и смеялись, и я случайно… Я резко повернулась и не заметила, как задела рукой вашу вазу, которая стояла возле дивана. Она упала и разбилась… Мы собрали все осколки! Может, ее удастся склеить, а если не удастся, я заплачу! Только не знаю, получится ли склеить – она рассыпалась на мелкие кусочки. Мне так жаль!

Лицо мамы Мисси застыло, но я не поняла ее реакции. Несколько мгновений она молча смотрела на меня, как мне показалось, пытаясь понять смысл моего сообщения. Ее взгляд не выражал никаких эмоций – и от этого ее молчание меня пугало еще больше. Я ждала самой ужасной реакции – гнева, крика, слез! И совершенно была ошарашена, когда мама Мисси вдруг громко и весело рассмеялась, словно я ее несказанно обрадовала своим признанием! Схватив меня в охапку, она расцеловала меня в обе щеки и воскликнула:

– Умница! Какая же ты умница! Спасибо тебе! Если бы ты только знала, как я ненавидела эту уродливую вазу! Она стояла у нас в доме только потому, что была семейной ценностью, но я ее терпеть не могла! Теперь же ты меня избавила от нее. Ты даже не представляешь, как облегчила мою жизнь! – восторженно продолжала говорить мама Мисси, целуя меня и прижимая к себе.

От ее неожиданной реакции у меня из глаз брызнули слезы. Я была так рада, что мне хватило духу попросить извинения за разбитую вазу! У меня словно тяжелый камень упал с груди! От потрясения я не могла остановить слезы, и вскоре уже рыдала в голос. Я рыдала от радости и благодарности! Я ожидала от мамы подруги какой угодно реакции, – но только не такой!

Мисси тоже выглядела шокированной. Она недоверчиво поглядывала на свою маму, которая со счастливым видом снова напомнила нам о том, что хочет отвести нас в кафе, а потом ненадолго удалилась в свою комнату, чтобы позвонить.

Как только она скрылась за дверью, Мисси, округлив глаза, прошептала:

– Честное слово: если бы вазу разбила я, она бы меня убила! В первый раз слышу, чтобы она ей не нравилась!

– Я ужасно рада, – прошептала я, – что ни тебе, ни мне за это не влетит! Но мне все равно очень жаль, что я разбила вашу семейную реликвию!

Через несколько минут мы отправились в кафе, о котором говорила мама Мисси, оно располагалось сразу за углом их дома. Уплетая замороженный йогурт, мы все втроем болтали о том о сем, а потом мама Мисси спросила, какие у нас планы на выходные и не хотим ли мы съездить в Гринвич-Виллидж на какой-нибудь фильм. Я все еще была немного под впечатлением от ее реакции на мое признание о вазе – с одной стороны, я чувствовала невероятное облегчение, что мой неловкий поступок сошел мне с рук, а с другой стороны, мне было странно поверить в то, что кто-то добровольно хотел избавиться от такой красивой и ценной вещи, как старинная ваза! Я ожидала, что мама Мисси расстроится или рассердится, но все обернулось так, будто ничего плохого не случилось, и я наоборот – словно обрадовала ее! Это было так странно. И я чувствовала такое невероятное облегчение.

Весь оставшийся вечер мы болтали без умолку, Мисси тоже повеселела – наш переполох с вазой теперь уже воспринимался нами, как забавное происшествие! Мы совершенно расслабились и больше не ощущали чувства вины.

С того памятного вечера прошло уже довольно много лет, и теперь я могу с полной уверенностью сказать, что только благодаря доброте и великодушию мамы моей подруги, я продолжаю вспоминать то событие с легкостью. Лишь став взрослой, я осознала, каким глубоким даром обладала эта женщина! Я до сих пор испытываю к ней огромную благодарность за то, что она с таким великодушием и теплом приняла мои искренние извинения. Я абсолютно уверена, что известие о разбитой вазе ее расстроило. Но она сразу поняла, что я сделала это ненамеренно и совершенно искренне раскаиваюсь и переживаю из-за своей оплошности. Ее мудрость и доброта стали для меня большим уроком. Теперь, когда я слышу от кого-то искренние извинения, я всегда вспоминаю маму Мисси и всегда беру во внимание чувства людей, которые от всего сердца, искренне говорят:

– Прости меня. Мне очень жаль.

 Эбигейл А. Бил