Текст книги "Повороты судьбы"

Глава 6

Буп

Буп сосредоточилась на настоящем – Дорис и Джорджии, устремивших взгляды на маяк, визгах подростков, веселящихся на пляже, урчании в животе, Ханне, которая, подперев подбородок кулаком, пристально смотрела на Буп, словно ожидала услышать больше подробностей об ее прошлом.

Некоторые вещи не предназначались для посторонних ушей.

– Тебе о многом следует подумать, – сказала Буп. – Ты должна вернуться домой и поговорить с Кларком.

– Я так и сделаю, – ответила Ханна. – Но не сейчас. Сначала мне нужно разобраться во всем самостоятельно. Прости, что заставила тебя вспомнить о том, что ты хотела бы оставить в прошлом.

– Обо мне не волнуйся, я – крепкий орешек, – сказала Буп. Ханна поцеловала Буп и вошла в дом.

– Девочки? – окликнула Буп.

Джорджия с Дорис повернулись.

– Хватит о днях минувших. Завтра днем будет урок сквэр данса. Будьте готовы к до-си-до[13]13
  До-си-до (англ. Do-si-do) – особый шаг в танце, чаще всего в кадрили и польке.


[Закрыть].

– Я не уверена, что у меня есть подходящая одежда, – сказала Джорджия.

– Да ладно, тебе не нужно ничего особенного, – возразила Дорис. – Будет весело.

– Хорошо. – Джорджия закатила глаза.

– У тебя хватило храбрости рассказать Ханне о ситуации с Марвином, – произнесла Дорис.

– Не похоже было на храбрость, – ответила Буп. – Но это казалось правильным.

К ее большому удивлению, Буп понравилось вспоминать девочку, которой она была в восемнадцать лет. Какой хуцпа[14]14
  Хуцпа (идиш. chutzpah) – присущее евреям свойство характера, приблизительно определяемое русскими словами «дерзость», «борзость» или «наглость». У самих евреев хуцпа означает особую смелость и рассматривается как положительное качество, поэтому носители хуцпы ведут себя так, будто их не заботит вероятность оказаться неправым.


[Закрыть] она была. Какой решительной. Она точно знала, чего хотела – и еще не знала, что не сможет это получить, поэтому была легкомысленной и свободной от ограничений. В то время ее чувства – любовь, страсть, волнение, надежда и гнев – овладевали ей так же быстро, как снежный ком, сброшенный с вершины холма, набирает по пути скорость и вес.

Ее шаги в спальню были такими же тяжелыми, но тихими, как и ее секреты.

Она подошла к окну, которое было изготовлено по образцу оригинального окна с двумя подъёмно-опускными створками, чтобы сохранить историческую целостность дома, построенного Зейде для своей невесты в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Оконные наличники были перекрашены в белый цвет, и спустя шесть лет по-прежнему выделялись на фоне песочных стен, как и обещал ей дизайнер. Когда Буп решила переехать из Скоки в Саут-Хейвен насовсем, она продала спальню бабушки и дедушки, выполненную из орехового дерева, и пожертвовала деньги в организацию, помогающую матерям-подросткам. Для себя она не поскупилась на мебель из светлого дуба в современном стиле с четкими линиями, характерную для пляжных домов.

Она прошлась по комнате, поправила занавески, разгладила покрывало на кровати, переставила подушки, составила список продуктов, хотя полки и шкафы на кухне были битком забиты ими. Буп вздохнула и почувствовала глубокое удовлетворение.

«Вот почему я здесь».

Это было не экзистенциальное утверждение бытия, а практическое объяснение ее решения. Она спрашивала себя: «Что я делаю в Саут-Хейвене с его холодными зимами и непостоянными соседями? Почему я живу одна в старом доме с деревянной лестницей и количеством спален, достаточным для целой семьи?»

Ханне нужно было, чтобы она была здесь. Не навсегда, но сейчас. Ханна должна была узнать кое-что о том, что произошло тем летом, так же как Буп нужно было открыть душу и даже пережить все заново. После того, как ее внучка со всем разберется и успокоится, а девочки вернутся в свои дома и к своей жизни, Буп переедет в Сан-Диего. Пока же у нее были воспоминания, которыми нужно было дорожить, обстоятельства прошлого, на которые нужно было пролить свет, и близкие люди, о которых нужно было позаботиться.

На этот раз, когда Буп предстоит покинуть Саут-Хейвен, она отправится в путь с легким сердцем.

* * *

Буп сняла синюю крышку с пластиковой коробки для хранения и осторожно достала колючие шерстяные свитера, связанные матерью бабушки, которая умерла еще до рождения Буп. Перед темно-синего свитера был обшит красными бусинами размером с рисовые зернышки, а верх бежевого – переливающимися пайетками. Бабушка надевала эти свитера по великим праздникам, и когда она умерла, Буп спрятала их подальше. Она поднесла темно-синий свитер к лицу и вдохнула. От него пахло старой пряжей. Было время, когда она уловила бы намек на гигиеническую пудру.

Под следующим свитером – белым кардиганом, который бабушка связала сама, – Буп нашла именно то, что искала: свою детскую коробку для рыболовных снастей. Когда ей было восемнадцать, это был идеальный тайник. В детстве Буп любила рыбачить с дедушкой на Черной реке. Потом она стала больше интересоваться мальчиками, чем червяками. Но Зейде понимал и не брюзжал.

Буп подошла к серо-коричневой цветочной кушетке – единственному напоминанию о спальне бабушки и дедушки, – перетянутой и поставленной по диагонали в угол у окна, забралась на нее и вытянула ноги перед собой. Ни одной варикозной вены, хотя ее кожа была нежнее и прозрачнее, чем когда-то. Она положила коробку для снастей на колени, тяжесть прошлого давила ей на ноги.

Края коробки украшала ржавчина – не потому, что она была специально состарена, а потому, что коробка действительно была старой. Буп видела подобные вещи на рынке Игл-стрит, где их покупали, а потом превращали в кашпо для комнатных растений или шкатулку для драгоценностей, или ставили на подоконник в качестве элемента винтажного украшения. Без сомнения, к этой коробке сочинили бы какую-нибудь историю, хотя в этом не было бы необходимости.

Вдалеке раздались раскаты грома, поэтому Буп отложила коробку в сторону, закрыла окна и посмотрела, как несколько машин проехали по Лейкшор Драйв, покидая пляж, хотя сейчас было самое время остаться. Озеро становилось непредсказуемым, вздымалось волнами, которые обрушивались на песок. Оно превращалось во что-то совершенно другое во время шторма – возможно, воплощало свою мечту стать океаном. Даже в темноте Буп видела, как с севера надвигался дождь. Она знала, что его потоки прорезали водную поверхность озера, словно острая бритва. Из-за шторма пляж темнел, из бежевого становясь коричневым, а наутро песок бывал плотно утрамбован, как тростниковый сахар.

Буп держала коробку для снастей на руках, словно младенца, и давно потерянная любовь возродилась в ее сердце. Его имя застряло у нее в горле, как будто она откусила слишком большой кусок от прошлого.

Им никогда не суждено было случайно встретиться, объясниться или получить второй шанс. Он никогда бы не появился в Саут-Хейвене. Сейчас ему было бы восемьдесят семь или восемьдесят восемь. Воспоминания – это все, что у нее осталось, и этим летом Буп собиралась почтить то, что так долго старалась не вспоминать.

* * *

Утром солнечный свет просочился сквозь неплотно прикрытые занавески спальни. Буп медленно, осторожно поднялась с кровати. Она прошаркала к окну, толкнула одну панель влево, другую вправо. Затем отперла замочек и нажала на оконную раму. Почувствовав легкий ветерок, снова закрыла глаза и ухватилась за подоконник, чтобы не упасть. Открыв глаза, увидела одинокую лодку, скользящую по глади озера, такой же голубой, как и небо. На юге, далеко за маяком, в воздухе парили два воздушных змея.

Буп улыбнулась, радуясь, что по-прежнему может видеть так далеко вдоль пляжа и до самого горизонта.

Ханна пробежала по улице и скрылась из виду, когда поднялась на крыльцо. Спустя несколько секунд хлопнула входная дверь. Буп не могла понять, о чем ее внучка думала, бегая вот так и толкая будущего ребенка. Надев красные саржевые бриджи и светло-голубую блузку с вышивкой, которую ей нравилось носить в семидесятые, Буп спустилась вниз и встала на пороге своей кухни.

– Что здесь происходит?

Дорис развернулась, демонстрируя свою испачканную мукой когда-то синюю рубашку, на которой красовались крупинки лимонной цедры.

– Это риторический вопрос?

– Иди, посиди со мной, выпей кофе, – предложила Джорджия. – Я перебираю чернику.

Ханна включила ручной миксер.

– Мы готовим чернично-лимонный пирог твоей бабушки, – прокричала она сквозь шум миксера. – Мы тебя разбудили?

Буп взяла кружку и налила себе кофе.

– Нет, мне пришлось встать, чтобы отведать пирог.

Ханна откинула голову назад и рассмеялась.

Буп села за кухонный стол рядом с Джорджией.

– Когда вы успели запланировать эту небольшую вечеринку с выпечкой?

– Никакого плана, – ответила Дорис. – Я рано проснулась и услышала… – Она посмотрела на Ханну.

– Она услышала, как меня тошнит, – продолжила Ханна.

Понятно.

– А пятнадцать минут спустя она уже рыскала по кухонным шкафам в поисках чего-нибудь сладенького, – сказала Дорис. – И вот мы здесь.

– К тому времени и я проснулась, – сказала Джорджия.

Джорджия отрывала стебельки и перекладывала чернику из одной миски в другую.

– Почему ты не выглядишь счастливой? Что бы там еще ни случилось, у нас будет ребенок!

Собственная незапланированная и внебрачная беременность Буп была шанда[15]15
  Шанда (идиш. shanda) – позорный поступок, позор для семьи.


[Закрыть]; ее бабушке с дедушкой было ужасно стыдно. Такое предпочитали скрывать. Ее необходимо было прятать. А для Ханны это был повод, чтобы собраться компанией и попить кофе.

– Ханна, иди сядь, – велела Джорджия.

Ханна выключила миксер, оставила венчики на краю чаши и села за стол.

– Как мне кажется, здесь нет верных или неверных ответов, – сказала Джорджия. – Выйдешь ты замуж сейчас, позже или никогда. Главное, чтобы это подходило для тебя.

– Разве для тебя это никогда не подходило? – спросила Ханна.

Если бы Джорджия ответила, это лето официально стало бы летом открытия секретов.

– Я всегда хотела быть врачом. Не женой, не матерью.

– Не думаю, что ты когда-либо позволяла себе желать такого, – сказала Дорис.

– Возможно. Но я хотела стать врачом ради своей сестры, которая погибла, когда ей было три дня от роду. Я ее никогда не видела. Она была бы самой старшей, получается, на двенадцать лет старше меня. Всю свою жизнь я просто хотела заботиться о здоровье малышей.

Буп взяла Джорджию за руку. Как бы Джорджия хотела, чтобы поблизости была могила Имоджен, которую можно было бы посетить, но ее родители переехали в Саут-Хейвен из Детройта. К тому времени, когда они переехали, Имоджен, возможно, была бы уже замужем и у нее были бы собственные дети.

Однажды зимой, в день рождения Имоджен, Буп с Джорджией собрали замерзшие веточки поваленной сосны, перевязали их розовой лентой и положили этот пучок на лед реки, где он оставался лежать до весенней оттепели.

– Я вышла замуж в двадцать два года, – сказала Дорис. – Мои родители думали, что я останусь старой девой. Я верю, что лучшее приходит к тем, кто умеет ждать.

– Ты старая, но не дева, – сказала Джорджия Дорис. Ханна усмехнулась.

– Тогда в этом не было ничего смешного, – произнесла Буп.

– Вы о чем-нибудь сожалеете? – спросила Ханна. – Хоть одна из вас?

– Нет, – ответила Дорис. – То есть я сожалею, что мои мужья умерли и что два моих брака распались. Так что, полагаю, таков мой ответ. Но я не считаю их сожалениями, больше печальными причинами для совершенно новых возможностей.

– Возможно, я сожалею о том, что проводила мало времени со своими племянницами и племянниками. Я столько лет заботилась о детях, а когда дело касалось моей семьи, я вмешивалась только в том случае, если кто-то болел, – сказала Джорджия.

– Ты всегда хорошо относилась к нам с Эммой, – сказала Ханна.

– Мои названные внучки. – Джорджия перегнулась через стол и обняла Ханну.

– А что насчет тебя, Буп? – спросила Ханна.

Буп находилась в нерешительности, но если она хотела наконец быть честной этим летом – с Ханной и с самой собой…

– Я сожалею, что у меня не было возможности поступить в колледж и чего-то добиться. Стать кем-то кроме жены и матери. Но я не жалею, что вышла замуж за твоего дедушку, если ты об этом спрашиваешь. Иначе не было бы ни твоего отца, ни тебя, ни Эммы.

– А как ты думаешь, кем бы ты стала?

– Твоя бабушка хотела стать редактором моды, – сказала Джорджия.

– В большом модном журнале, – добавила Дорис. – В Нью-Йорке.

Ханна улыбнулась.

– Твои бабушка с дедушкой не хотели, чтобы ты взяла на себя управление курортным комплексом?

– Они никогда не давили на меня. Только не когда дело касалось моего образования. Зейде думал, что будет управлять курортом вечно. Никогда не заговаривал об уходе на пенсию. Они не рассчитывали, что целая индустрия и все курорты рухнут в конце шестидесятых.

– А что произошло?

– Автомагистрали, доступные авиабилеты, летние лагеря, работающие матери.

– Значит, тебе было бы лучше остаться в Нью-Йорке. Продажи журналов начали падать только в двухтысячных.

– Кто знает, что бы со мной случилось? – Была бы она по-прежнему воодушевлена, или перегорела бы, или изменила бы свои цели? Смогла бы конкурировать с другими девушками? Буп все так же верила, что ей бы понравился Нью-Йорк и что будущее, построенное на ее способностях, интеллекте и страсти, отличалось бы от того, которое она создала, став домохозяйкой.

Ханна высыпала чернику в тесто, перелила тесто в форму для кекса. Она поставила ее в духовку и установила таймер.

Джорджия похлопала по стулу рядом с собой.

– Брак – важное решение, и если все это неожиданно…

– Возможно, что это все неожиданно, но, может быть, ребенок – именно то, что тебе нужно, – перебила Дорис.

Джорджия шикнула на Дорис.

– Ханна, ты захотела бы выйти замуж за Кларка, если бы не забеременела?

Буп следовало бы спросить об этом самой, но она не могла. Даже услышав вопрос Джорджии. Слова подруги опалили ей сердце.

Ханна втянула голову в плечи.

– Наверное, не сейчас. Но, может быть, в конечном итоге. Мы еще не говорили о детях. Мы оба хотели их – но позже.

– Как говорится, сейчас самое подходящее время, – сказала Дорис. – Прими это как знак.

– Пожалуйста, не говори ей, чтобы она приняла одно из самых важных решений в своей жизни в качестве знака, – сказала Буп. – Это должно быть обдуманное и совместное решение. Знаешь что? Вот в чем проблема.

– В чем? – спросила Ханна.

– Речь идет не о сказке или о том, что случилось со мной. Это касается тебя и Кларка. Что бы вы ни решили, с ребенком все будет в порядке. Но ты должна быть счастлива – по-настоящему, искренне счастлива, Ханна. И, честно говоря, Кларк тоже.

– И что же мне делать, если я действительно не уверена?

– Ты должна вернуться домой и обсудить это с Кларком.

– Но только после того, как мы поедим, – сказала Дорис, когда раздался звон таймера над духовкой, и четыре женщины отодвинули свои кухонные стулья и встали.

Ханна вынула пирог из духовки и поставила его остывать на решетку. Буп почти ничего не пекла – ее безобидное сопротивление одному из пережитков домоводства, – но благодаря бабушке у нее была вся необходимая кухонная утварь. Дорис нашла нож для торта. Джорджия достала тарелки, вилки и салфетки. Буп взбила лимонный сок с сахарной пудрой, пока тот не превратился в блестящую глазурь.

Ханна полила пирог глазурью и отнесла форму с пирогом к столу. Все сели, и Ханна раздала им по куску.

– Итак, в итоге ты «составила компанию» этому парню, Эйбу? Разве не так ты это назвала?

– Да, – ответила за нее Дорис. – Он был симпатичным парнем. С ямочками на щеках. Верно?

Буп фыркнула.

– Тебе обязательно было так говорить, Дорис?

– Он таким и был, но это не имеет значения, – сказала Джорджия. – Мы были молоды. Все были красивыми или по крайней мере привлекательными. – «Неправда».

– А у тебя остались какие-нибудь фотографии? – спросила Ханна.

Буп покачала головой.

– Ни одной. – В то время она не считала это важным.

– Что произошло между вами?

Буп освежила в памяти свою пересмотренную историю.

– Все просто закончилось.

– И после этого ты стала встречаться с дедушкой?

– Верно, – сказала Дорис. – Марвин был похож на ее рыцаря в блестящих мокасинах.

– Абсолютно не согласна с тобой, Дорис, – сказала Джорджия.

Ханна улыбнулась Буп.

– Я не против. Если бы не Эйб, ты не оказалась бы с дедушкой. Не было бы ни папы, ни меня, ни Эммы, ни близнецов. Это должно было случиться, чтобы все мы были здесь.

За почти семьдесят лет Буп не думала об этом с такой точки зрения, что события того лета стали для нее окольным путем к Марвину. Что все это время он был ее судьбой.

Даже в хорошие времена – а их было много – Буп всегда считала, что они с Марвином стали друг для друга лишь поощрительным призом. Что, если она всегда ошибалась?

– Не имеет значения, как ты оказалась с дедушкой, я рада, что все так произошло. Разумеется. – Ханна рассмеялась.

– Я тоже.

– Ты знаешь, что с ним случилось?

– Что случилось с кем? – Громко произнесла Джорджия, растянув звук «м».

– С Эйбом. С кем еще?

Сердце Буп затрепетало от волнения. Упоминать Эйба в прошлом или думать о нем в своих мечтах – это одно, но говорить о нем так, будто он был частью ее настоящего? Она перестала это делать давным-давно. Она заперла эти воспоминания в своем сердце и выбросила ключ.

– Откуда, черт возьми, мне знать о нем сейчас? – спросила Буп.

– Люди все время ищут своих бывших друзей и подруг в Интернете. Я могу сделать это за тебя, если хочешь.

– Это выглядит немного излишне любопытным, Ханна. – Но это все равно пробудило интерес Буп. Было ли это неправильно? Кому это могло навредить? Глупый вопрос. Это могло бы причинить ей боль. Может быть, он забыл ее. Возможно, у него не осталось о ней никаких воспоминаний. Может, он умер. Вероятно, он уже умер.

– Для этого и существует Интернет, Буп! Разве тебе не любопытно?

– Нет, ей не любопытно, – выпалила Джорджия.

Но вопросы мелькали в голове Буп, как брошенная колода карт. Неужели все действительно так просто? Почему она не подумала об этом раньше? Она знала, как пользоваться интернетом.

– Ну, может, немного любопытно теперь, когда ты упомянула об этом. Но ничего не предпринимай. Пока я не попрошу. Последнее, что мне нужно, – очередная неожиданность.

Глава 7

Бетти

Бетти любила летние шаббаты. Аромат куриного супа с лапшой заполнил столовую, сливаясь с запахами сладкой грудинки, жареной курицы и только что испеченной халы[16]16
  Хала (идиш. challah) – еврейский традиционный праздничный хлеб, который готовят из сдобного дрожжевого теста с яйцами, а также часть теста, отделяемая в пользу священников. Хлеб – халу едят в шаббат и на праздники.


[Закрыть]. В животе у нее заурчало, когда Бетти подошла к столу бабушки и дедушки в центре помещения, уставленному простыми серебряными подсвечниками, оловянной чашей для кидуш[17]17
  Кидуш (идиш. kiddush) – молитва. Благодарственная молитва, которую произносят в дни субботы и по праздникам, как правило, над бокалом вина.


[Закрыть] и бутылкой виноградного вина Манишевиц Конкорд. Джорджия называла это еврейской святой троицей.

– Хорошего Шаббата, боббеле[18]18
  Боббеле (идиш. bubbeleh) – ласковое прозвище лиц женского пола, примерно переводится как душечка, милая.


[Закрыть], – произнес Зейде.

– Хорошего Шаббата, Зейде.

– Ты сегодня очень хорошо выглядишь, – сказала бабушка.

– Спасибо. – Бетти не сочла бы свое платье цвета морской волны с пышной юбкой и белым воротником «бабочкой» стоящим внимания, но вместе с ее новыми белыми перчатками оно подходило для Шаббата. И для встречи с Эйбом было достаточно симпатичным.

– Мои девочки определенно красотки. – Зейде вытянулся в струнку, – его естественная поза – когда гости начали заполнять столовую. По Шаббатам Зейде не вел светские разговоры, или, может быть, болтал с гостями, но значительно меньше. Большую часть трапезы он проводил рядом с бабушкой, его собственной королевой Шаббата. Однажды Бетти заметила, как Зейде похлопал бабушку по ягодицам.

– Айра! – воскликнула бабушка.

– Это мицва[19]19
  Мицва (идиш. mitzvah) – заповедь, религиозный долг, возложенный на еврея.


[Закрыть] по Шаббатам, Йетта.

Она посмотрела на Зейде и погрозила пальцем. Бетти могла поклясться, что бабушка подмигнула. Прошли годы, прежде чем Бетти поняла, что имел в виду Зейде, и тогда ей уже совсем не хотелось думать о романтике между бабушкой и дедушкой, даже если это была мицва.

В этот вечер бабушка, Зейде и Бетти должны были ужинать с семьей Голдблатт – мистером и миссис Сеймур Голдблатт из Индианаполиса и их шестнадцатилетними близнецами, Маршей и Марной, которые хотели узнать все подробности выпускного года Бетти.

Миссис Элис Голдблатт, которую обслуживающий персонал прозвал миссис Желчный пузырь, верещала о своих длительных диетических ограничениях, хотя никто на курорте не наблюдал подобного в течение всех десяти лет, что она отдыхала тут в летние месяцы. И все же, когда Голдблатты приезжали на трехнедельный отдых, шеф-повар Гэвин готовил на каждый прием пищи обильные порции вареной курицы и овощей на пару, как и просили. Но каждый день, отведав пресной лечебной пищи, миссис Голдблатт доедала за своей семьей на виду у других гостей и обслуживающего персонала и даже собирала по тарелкам подливу самыми жирными кусочками куриной кожи. Каждое утро она запихивала булочку из слоеного теста в сумочку и шнекен – в вечерний клатч. Однажды летом поползли слухи о сырном блинце, найденном между простынями.

Может быть, миссис Желчный пузырь считала это мицвой.

Бетти любила это безумие так же сильно, как и знакомый вид на озеро. Это были ее люди, ее семья. Она знала их причуды и заскоки, а они наблюдали за ее взрослением – чаще, чем ее собственные родители, которые проявляли интерес лишь раз за лето, в выходные во время перерыва в их графике выступлений. Вот тогда-то они и появлялись в Саут-Хейвене, разодетые и великолепные. Они рассказывали о городах, театрах, музыкантах и даже солдатах, когда гастролировали с Объединённой службой организации досуга войск. Они разговаривали с Бетти, как будто она была чьим-то чужим ребенком, ворковали о том, какой высокой она стала, или о том, что она самая умная в семье. Пока они гостили, Зейде почти все время молчал. Он был лучшим собеседником из всех, кого знала Бетти, так что его молчание расстраивало ее. Бабушка говорила более высоким, чем обычно, голосом и соблюдала правила хорошего тона, не произнося ни одного «бабушкиного нравоучения» во время визита Тилли и Джо.

Бетти была уверена, что бабушка сделала бы все возможное, чтобы ее родители остались в Саут-Хейвене.

Но не сама Бетти.

У своих родителей она научилась одному – единственное, чего она никогда бы смогла сделать, так это бросить ребенка. Она сделала глубокий вдох и мысленно отругала себя.

«Из жалости любви не выкроишь», – сказала бы бабушка.

Бабушка, пристально рассматривавшая расшитую бутонами роз салфетку, которой накрыли халу, была права: Бетти не могла по-настоящему жалеть себя, когда у нее были любящие бабушка и дедушка, и нескончаемый поток тетушек, дядюшек, двоюродных братьев и сестер в течение трех месяцев в году.

Миссис Голдблатт сняла правую перчатку, палец за пальцем, демонстрируя браслет из двух нитей переливающегося жемчуга с бриллиантовой застежкой. Ее запястье, худое и хрупкое, как куриное крылышко, казалось слишком деликатным для ее веса, что не вязалось с репутацией миссис Желчный Пузырь. Затем она разгладила салфетку между большим и указательным пальцами, без сомнения, обдумывая свой вечерний перекус. В нескольких столиках от них Бетти заметила Марва в модном черном костюме с узкими лацканами, выглядевшего более элегантно, чем она ожидала. Он погладил подбородок. Бетти перевела взгляд на стол Тейтельбаума, чтобы уклониться от взгляда Марва и не показаться грубой, если он посмотрит в ее сторону. Она избегала Марва с тех пор, как он последовал за Элеонорой два вечера назад. Как легко мальчиков можно было отвлечь.

Благоговейный гул кружился по комнате, как далекий пчелиный рой. Вскоре все взрослые расселись по своим местам, и на детей зашикали. Предвкушающая тишина возвестила о начале Шаббата так же дерзко, как музыкальные тарелки.

Бабушка и Бетти встали.

– Хорошего Шаббата. – Бабушка повернулась, чтобы поприветствовать всех своих гостей. Она чувствовала себя в центре внимания непринужденно, как полуобнаженная девушка на плакате.

– Доброго Шаббата – разнеслось по столовой, когда все женщины и девушки отодвинули стулья и встали, чтобы произнести молитву над свечами, поставленными для каждой семьи. Это было единственное, чего не могли делать мужчины. Ой, были и другие вещи, конечно, но женщины, чиркавшие спичками по спичечным коробкам, отвлекли Бетти. Вспыхнули язычки пламени. Бабушка чиркнула спичкой и зажгла фитили гладких белых свечей. Она трижды обвела их руками и прикрыла глаза ладонями.

Сделав вид, что глубоко задумалась, Бетти покосилась на люстру-корзину, висящую над столом. Ее мысли уже унеслись на кухню, где Эйб в белом фраке официанта составлял тарелки с супом для своего стола и придерживал рукой серебряный поднос на плече. Мерцающий свет свечей отражался в хрустале, подобно игре в пинбол, от молитвы к игре и обратно. Женские голоса слились воедино, чтобы благословить субботу. Пока бабушка читала древнюю молитву на иврите, Бетти поднесла ладони к лицу и зашептала в унисон, нарушая каноны.

 
Дорогой Боже,
Если бы ты мог заставить Эйба подождать,
как он ждал прошлым вечером,
дальше бы я справилась сама.
И скажем «аминь».
 

Когда тарелки с остатками ужина были убраны, Бетти отодвинула край перчатки, чтобы посмотреть на кораллово-золотой циферблат наручных часов, которые когда-то принадлежали ее матери. Цвет напоминал Бетти смесь абрикосового и клубничного варенья – скорее оранжевое, чем розовое, или скорее розовое, чем оранжевое, в зависимости от освещения. Она не могла отрицать их красоту и не нашла в себе сил отказаться от подарка. Бетти восхищалась часами каждый раз, когда видела их на Тилли в течение последних десяти лет. Ее мать, должно быть, заметила это. Часы прибыли срочной доставкой за день до выпускного Бетти с запиской, в которой говорилось: «Время летит незаметно. Счастливого окончания школы. С любовью, Тилли и Джо».

Ее родители не отличались особой сентиментальностью, но Бетти предпочитала думать о часах «Гамильтон» как о фамильной реликвии, которой могла бы хвастаться, а не как о подержанной вещи, отданной ей.

Минутная стрелка зависла между десятью и одиннадцатью. С тех пор, как она в последний раз смотрела на часы, прошла одна, может быть, две минуты, и нужно было ждать еще целую вечность до того, как ей позволят покинуть стол в Шаббат. Пока Бетти нервно подергивала ногой, как отбойным молотком, салфетка соскользнула с ее колен. Бабушка успела подхватить ее, прежде чем она упала на пол.

– Эйб работает, – прошептала бабушка. – И раскачивание нашего стола этого не изменит.

Щеки Бетти залил румянец. Эйб поставил тарелки с яблочным пирогом и печеньем на стол в другом конце столовой. Этот стол ему предстояло обслуживать три раза в день все лето.

Первые две недели Эйб обслуживал семью Мейсонов, завтра утром они уезжали в Сент-Луис, и им на смену прибывала семья Тиш. Тиши должны были остаться вплоть до четвертого июля.

– Возможно, девочки захотят поиграть с тобой в Червы после ужина. – Бабушка кивнула в сторону близнецов. По пятничным вечерам не было ни музыки, ни пародийных сценок, ни запланированных развлечений, поэтому гости играли в карты и настольные игры или возвращались в свои коттеджи раньше обычного. Зейде говорил, что Шаббат предназначен для семейного времяпрепровождения. Если только вы не работали официантом.

– У меня на вечер есть планы, бабушка. И ты не возражала.

– У тебя есть планы? – Зейде упер руки в боки, и даже сидя его поза казалась внушительной. Или могла бы такой казаться, если бы Бетти не знала, что он был большим добряком, обожавшим ее. – Стало быть, мы перенесем нашу пятничную игру в «Эрудит» на другой раз? – спросил он.

– Ах, Зейде, мне очень жаль.

Бетти стоило извиниться и выйти из-за стола, пока все наслаждались яблочным пирогом. Она вспомнила, как Марв говорил, что это его любимый десерт. Бетти шепнула официанту, чтобы он завернул большой кусок в вощеную бумагу и передал Марву, прежде чем тот покинет столовую. Зейде бы так и сделал.

Но присутствие за столом во время обязательного кофе и сигарет привело бы к тому, что ей вообще с трудом удалось бы ускользнуть. Ей нужно было переодеться из платья для Шаббата во что-то более подходящее для того, что она запланировала.

Зейде постучал по столу.

– Все в порядке. Повеселись с друзьями. Девочки, вы можете перехватить Бетти во время одного из своих утренних занятий гимнастикой, чтобы она рассказала вам о своей успеваемости в выпускном классе. И своих выходках. – Зейде подмигнул Бетти, которая надеялась, что он просто дразнил ее.

Бетти поднялась и подошла к стулу Зейде, поцеловала его в щеку и наклонилась, чтобы слегка обнять дедушку за плечи. В летние дни он редко оставался на месте для выражения такого рода ласк.

* * *

Бетти попросила Джорджию встретиться с ней в вестибюле, так что ее подруга, конечно же, уже стояла там, прислонившись к стене и глядя вверх. Бетти схватила Джорджию за руку, потащила в кабинет Зейде и закрыла дверь на замок. Переодевшись здесь, Бетти сэкономила бы время – по меньшей мере, целых пять минут – вместо того, чтобы бежать домой и обратно.

– Ладно, теперь расскажи мне, почему я нахожусь здесь вместо галереи игровых автоматов, – потребовала Джорджия.

– Ты помогаешь мне выглядеть искушенной.

– Это имеет отношение к Эйбу?

– Конечно же, это имеет отношение к Эйбу. Расстегнешь мне платье?

Джорджия расстегнула молнию на платье, и Бетти сняла его. Джорджия подняла платье с пола, повесила на деревянную вешалку, как будто была служанкой, и хмыкнула. Она схватила комбинезон и белую хлопчатобумажную блузку со спинки стула Зейде и швырнула их Бетти.

– Напомни мне, почему ты не пошла переодеваться домой?

– Я не хотела терять ни секунды. – Бетти перестала суетиться и положила руку Джорджии на плечо. – Спасибо, что задержалась из-за меня, – сказала она, не желая воспринимать помощь Джорджии как должное.

Бетти моментально сняла шелковые чулки и атласную комбинацию и надела комбинезон. Она застегнула блузку почти до самой шеи и выправила волосы из-за воротника. Затем заправила подол блузки и добавила тонкий белый ремешок из лакированной кожи.

Джорджия поправила воротничок на блузке Бетти.

– Ты мне что-то не договариваешь.

– Я просто хочу, чтобы ты подождала со мной, вот и все.

– Эйб уже дважды провожал тебя домой. До сих пор я даже не знала о втором разе. Что произошло?

– Он проводил меня домой после костра, и снова вчера вечером после ужина.

– Поэтому ты не пошла с нами в кино?

– Пожалуй, да.

Бетти присела на табурет в углу и натянула белые носки с отворотом, сунула ноги в свои новые пенни-лоферы[20]20
  Пенни-лоферы (англ. penny loafers) – это туфли на каблуке без шнурков, с поперечной полоской из кожи с небольшим ромбовидным отверстием посередине. В этот кармашек идеально помещалась монетка достоинством в один цент (пенни). Изначально монетку прятали в туфли на случай, если потребуется экстренно воспользоваться таксофоном. Позже молодые люди, в том числе студенты, стали носить монетку на удачу, так за туфлями и закрепилось название «пенни-лоферы»


[Закрыть] и застегнула штанины. Она прижала локти к коленям и подперла подбородок руками.

– И мы проболтали два часа.

– Два часа? И все, что вы делали, это разговаривали? – Джорджия разгладила свою броскую юбку в горошек и одним плавным движением села на пол, обхватив колени руками. Она уставилась на Бетти, как ребенок, готовый услышать сказку.

Бетти всегда с готовностью рассказывала Джорджии обо всем, но разговор с Эйбом она укрыла в своем сердце и не хотела им делиться.

– Что ты хочешь узнать?

– Он тебя поцеловал?

– Я же сказала тебе, мы просто разговаривали.

– Я подумала, что ты шутишь.

Бетти топнула ногой, когда встала.

– Я не шутила. Это было чудесно. Может, это даже лучше, чем поцелуи. – Бетти в это не верила, но она была убеждена, что простой разговор положил начало их роману. Что было гораздо романтичнее. – Мы говорили о наших семьях и о том, что мы хотим делать со своей жизнью. Ему было интересно все, что я говорила. Каждое слово.