Текст книги "Исчезновения"

Крошки от сэндвича разбросаны между нами как созвездия. Уилл проводит пальцами по краю тарелки.

– Я слышал, что она отличалась от других. Ты должна понять, что люди здесь делают все возможное, чтобы доказать их непричастность к Исчезновениям. Но твоя мать… оказалась единственной, кому удалось покинуть это место и освободиться, – говорит он. – Она выбралась и ни разу не оглянулась. Думаю, это оставило неприятный привкус во рту некоторых людей.

Я, жуя нижнюю губу, обдумываю его слова. Моя мама была единственной?

– И, может… – он мнется, – из-за этого они относились к ней немного с подозрением.

Он неловко встает и относит тарелку к раковине.

– Я завтра ухожу на занятия рано, – говорит он. – Но, наверное, увидимся в коридоре.

Дойдя до двери, он оборачивается.

– Просто помни, что это и твое место. – Он потирает руками затылок и смотрит на меня так, словно пытается убедиться, что я не слишком расстроилась. – Они даже в школу тебя не пустили бы, если бы ты не была дочкой Джульет и уже не имела с нами какую-то связь.

Я заставляю себя кивнуть.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отвечает он и оставляет меня смотреть на глубокую линию на кухонном столе, которую как шрам оставил один из ножей Жозефины.

***

Когда я впервые увидела сотни книг на стенах библиотеки мистера Клиффтона, она мне понравилась, но теперь я борюсь с желанием закричать и скинуть каждую из этих книг с полки. Я роюсь среди них, пытаясь найти в темноте корешок нужной, пока усталость не одолевает меня. Наконец признаю, что, если бы доктор Клиффтон хотел спрятать книгу в первую очередь, он бы не оставил ее просто где-то на виду.

Но я найду ее. Буду продолжать возвращаться и искать, пока не обнаружу. Потому что, как мама всегда говорила со смесью гордости и смущения, я унаследовала все свое упрямство от нее.

Возвращаюсь в комнату. Мамин Шекспир лежит там, где я его и оставила, на ночном столике. Беру его в руки и открываю на коленях как одеяло, провожу пальцами по пометкам, которые мама оставила на страницах. Я открыла на «Все хорошо, что хорошо кончается». Читаю слова, которые она обвела ручкой:

 
Презренный мальчик, недостойный
Такого дара, ты посмел отвергнуть
Мою любовь и милость, но тебе
Не может даже сниться.
 

Снова читаю, сузив глаза.

Эти строки просто поразили ее, потому что напомнили о Стерлинге? Или они должны быть ответами? Каким-то посланием? Одной из ее любимых загадок?

Закрываю книгу и оставляю на подушке рядом с собой, чтобы смогла спать, ощущая ее вес. Потом роюсь в своем рюкзаке в поисках ручки. Заметив мамины пометки на страницах, понимаю, что почти забыла нашу традицию. Ночью перед первым днем школы она всегда рисовала маленькое сердечко на внутренней стороне моей руки, прямо у сгиба локтя, где почти никто не мог его увидеть, но я замечала его на протяжении дня, словно это тайное любовное послание.

Снимаю колпачок с ручки. Мои пальцы подрагивают, рисуя линию, и чернила серые, но, когда смотрю на окончательный результат, я довольна. Это не должно быть еще чем-то, что умрет вместе с ней.

Пробираюсь в комнату Майлза, беру его мягкую руку в свою и рисую сердечко, похожее на мое. Он лишь слегка шевелится, когда чернила касаются его кожи.

Надеюсь, что, когда завтра проснется и обнаружит это сердечко, он подумает, что мама вернулась, чтобы оставить последний знак, поцелуй на его теле, и показать, как сильно она его любила. Надеюсь, это поможет ему запомнить Джульет Каммингс Куинн, которая жила, двигалась и дышала в наших жизнях.

Это вызов и обещание, которое я даю ему и себе.

Я узнаю, что действительно здесь произошло, и воспользуюсь этим, чтобы очистить имя моей мамы.

Глава 7

29 августа 1940 года

Птицы: великолепный чернокрылый фрегат.

Раздвоенный хвост.

Может непрерывно оставаться в воздухе больше недели.

Вынуждает других птиц отрыгнуть еду и потом крадет ее для себя.

Дом Финеаса – страннейшее сочетание стерильности и разрушения – похож на самого Финеаса. Волосы его растрепаны, а в щетине блестит седина. Зубы желты от табака, на пальцах татуировки, поэтому кажется, что они постоянно покрыты грязью. Но ногти чистые и розовые.

В тот вечер нашей встречи, когда он приглашает меня войти, я остаюсь на ужин. Мы обходим стороной все важные вопросы, пока он ложкой накладывает красное тушеное мясо в две ослепительно-белые, треснутые и со сколами миски.

– Пахнет вкусно, – говорю, когда он ставит жаркое передо мной. Не знаю, почему так говорю: это наглая ложь. Я вообще не могу почувствовать запах. Может, просто привычка или нервы.

– Так с тобой все было хорошо? – спрашивает он угрюмо, и я борюсь с желанием рассмеяться. Я посылал ему несколько писем в тюрьму, пока не понял, что на них не отвечают. Конечно же, он помнит, что я провел большую часть своего детства в инвалидном кресле.

Я не рассказываю ему об одиночестве, о том, как плохо все закончилось у нас с Джульет или как планировал покончить с собой позже, сегодня вечером. Я скольжу по краю линии, отвечая прохладным «Я все еще здесь».

Потом опускаю ложку и с ужасом смотрю, как она падает и забрызгивает красным скатерть. Финеас вскакивает, а я сижу и мучаюсь, пока он несколько минут трет пятно, словно на скатерти кровь.

– Прости, – говорю сухо, а он лишь машет рукой. Но я замечаю, какой чистый этот дом. Пустой и стерильный, как будто он моет его каждый день с отбеливателем.

– За что ты попал в тюрьму? – спрашиваю вдруг, когда он возвращается на место.

Он делает паузу.

– Кража, – говорит он. И частично это правда.

– Когда ты вышел?

– Двадцать пять лет назад.

– И так и не вернулся. – Я имел в виду «Ко мне ты так и не вернулся».

Он ворчит и выскребывет прилипшие остатки жаркого с внутренней части миски.

– А что насчет… – он замолкает. Знаю, о ком спрашивает, но не хочу рассказывать эту длинную, ужасную историю. Не сейчас. Поэтому пожимаю плечами и качаю головой, и он больше ее не упоминает.

Остальная часть ужина наполнена пристальными взглядами и болезненным молчанием. Это, думаю, кульминация, книжный конец моей жизни. Но когда он отводит меня к двери, то дает мне номер телефона, написанный на кусочке бумаги.

– Мне нужна помощь с разной работой, – быстро говорит он. – Может, у тебя получится еще прийти.

Позже, на платформе, когда поезд несется ко мне, я смотрю вниз, на пропасть путей подо мной, и качаюсь с пятки на носок. Я не написал последней записки: некому ее оставить. Но нащупываю в кармане клочок бумаги.

Мои пальцы сжимаются вокруг отцовской записки. Когда поезд уже почти рядом со мной, благополучно отступаю назад, в ясную, беззвездную ночь.

Глава 8

Утром, когда мы с Майлзом впервые идем в школу, миссис Клиффтон ждет у лестницы с перекинутым через руку пальто и кожаным мешочком. Уильям уже ушел на занятия.

– Уверена, вам не терпится, – говорит она. Она применяет варианты Зеркала к ручному зеркальцу, чтобы я могла посмотреть на себя. Потом, прежде чем я действительно заканчиваю поправлять форму и приглаживать волосы, она торопит меня и Майлза идти к машине.

– Не хочу опоздать, – говорит она.

Дорога в школу знакома до последней развилки, на которой мы поворачиваем направо вместо левого поворота в город. Миссис Клиффтон что-то говорит на переднем сиденье, но я смутно осознаю ее слова. Засовываю руку в карман и нащупываю ленту Кэсс как напоминание о том, что я здесь ненадолго.

Когда поднимаю глаза, мы приближаемся к двухэтажному зданию из потускневшего кирпича. Я разглядываю каскад широких бетонных ступеней старшей школы, яблоки и серебряные мечи, изображенные на флагах над аркой входа, и наконец самих учеников, толпящихся группками около каменной стены, которая отделяет территорию школы от сада. Здание начальной школы Майлза едва видно за ним.

– Я отведу Майлза в его новый класс, – говорит миссис Клиффтон. – Кабинет директора на первом этаже, справа. Он ждет тебя. – Она протягивает руку к заднему сиденью и легонько сжимает мое колено. Ее рука теплая, как и мои лицо, уши и шея.

– Не забудь, что Уильям всегда рядом, если тебе что-то понадобится, – говорит миссис Клиффтон, когда я вылезаю из машины.

– Пока, Майлз, – говорю, – увидимся после школы.

– Будет здорово, – говорит Майлз, вздергивая с вызовом подбородок. Я поднимаю руку, чтобы помахать на прощание. Когда он машет в ответ, замечаю маленькое сердечко на внутренней части его локтя.

Потом закрываю дверь, и машина уезжает, а я остаюсь одна.

Шепотки начинаются, как только пересекаю школьный двор. Я хочу стряхнуть их, но они липнут ко мне как нити паутины, пока поднимаюсь вверх по ступенькам и прохожу под изогнутыми арками входа. Я стараюсь смотреть прямо перед собой, но решаюсь глядеть на землю чуть впереди себя. Такое чувство, будто наблюдаю за собой в микроскоп, изо всех сил пытаясь идти и двигаться как нормальный человек. Если говорить о том, чтобы влиться, моя форма не очень-то помогает.

Нахожу кабинет директора там, где указала миссис Клиффтон, – «ДИРЕКТОР КЛИРИ» написано на медной табличке на двери – и стучу.

– Входите, – раздается низкий голос.

Директор Клири сидит за массивным дубовым столом, сцепив пальцы перед собой. Он, похоже, вздрагивает, увидев меня, но быстро берет себя в руки. У него высокий лоб, редеющие каштановые волосы и уши, которые, как мне кажется, расположены слишком низко. Его портреты висят на трех стенах кабинета: на одном он получает диплом, на другом задумчиво смотрит из окна, а на третьем подписывает какой-то документ замысловатой ручкой.

– Мисс Куинн, – он показывает на стул перед столом, – присаживайтесь.

Я сажусь, сгибаю руку так, чтобы могла видеть крошечное сердечко на внутренней части локтя.

– Мы очень редко приветствуем нового ученика в нашей школе, – начинает директор Клири. – Я так понимаю, вы знаете… о наших необычных обстоятельствах в Стерлинге? – Он наклоняется вперед.

– Да, знаю.

– Из-за этих особых условий у нас есть несколько правил, которым вы должны неукоснительно следовать, – говорит он, поднимаясь. Складки на его брюках резкие и четкие. – Эти положения будут особенно строгими, пока вы не достигнете Совершеннолетия, – он дает мне толстый буклет «Руководство по полному соблюдению правил использования вариантов в старшей школе Стерлинга».

– И ваше расписание. – Он передает через стол бумажку. Биология, геометрия, шитье, потом обед. Дневные занятия английским, в разные дни физкультура и навыки жизни в семье, история. Замечаю еще один портрет, поменьше, занимающий главное место на столе директора. Более молодая версия мистера Клири застыла во времени, расчесывая маленького розоватого пуделька.

Я фыркаю, потом пытаюсь скрыть это за кашлем и почти давлюсь.

– Все нормально, мисс Куинн?

Я киваю, слезы наворачиваются на глаза.

– Другие ученики вашего класса уже на несколько недель вас опережают. Вам придется усердно трудиться, чтобы идти вровень с ними. В этой школе мы обучаем целеустремленных, прилежных учеников. Ничто меньшее здесь не потерпят. У вас есть вопросы, мисс Куинн?

Не дожидаясь моего ответа, он продолжает:

– Я назначил одного из ваших одноклассников провожатым, чтобы вы могли без проблем найти классы для занятий. Вчера здесь была Агата Макельрой и упомянула, что уже встречалась с вами в городе, поэтому она предложила своего сына Джорджа вам в помощь. Если у вас будут другие вопросы, пожалуйста, задавайте их ему.

И на этом директор Клири показывает мне на дверь и плотно закрывает ее перед моим носом.

Какое-то время я стою в коридоре, все еще глядя на запертую дверь и делая вид, что изучаю расписание. Нащупываю ленточку Кэсс в кармане. Ученики проходят мимо и разглядывают меня. Некоторые шепчутся, кто-то врезается прямо в меня, но никто не здоровается и не предлагает помощь.

Потом слышу взрыв смеха Уилла за окном.

Складываю свое расписание и кладу его в книгу, потом выхожу во двор на знакомый голос.

***

– Клиффтон!

Парень с короткой стрижкой передает через двор мяч Уиллу. Я облокачиваюсь о металлические перила лестницы и смотрю, как Уилл останавливает его ногой, а потом отбивает назад. Он вытаскивает форменный галстук из кармана брюк и завязывает вокруг шеи.

Другой парень берет мяч, затем подает его с большей силой. Мяч пролетает мимо Уилла и останавливается у ступенек, прямо передо мной. Уилл бежит трусцой к нему, бросает на меня взгляд и снова смотрит на меня.

– Привет, – говорит он.

– Привет, – отвечаю, вспыхнув, вспоминая, что, когда мы виделись в последний раз, я была в ночнушке.

– Кто эта милашка, а, Уилл? – кричит парень с короткими волосами. Другой член команды поднимает пальцы к губам и коротко и пронзительно свистит.

Уилл не смотрит на меня. Он говорит через плечо.

– Хватит. Она друг. – Он кладет руку мне на шею сзади. Потом наклоняется за мячиком и подкидывает его в руках. – Кто-нибудь придет за тобой?

– Мне так сказали, – говорю я.

Другой мальчик продолжает:

– Кажется, Уилл уже помечает свою территорию.

Уилл сжимает зубы.

– Эй, Престон, – кричит он в ответ, – почему бы тебе просто не отвалить?

Он кидает мяч перед собой и обегает других игроков ровным быстрым кругом, бросая им вызов попробовать забрать у него мяч. Это срабатывает и отвлекает их внимание от меня.

Еще один парень появляется в этот момент, легким бегом направляясь из сада к ступенькам, где жду я. У него светло-русые волосы, которые торчат так, словно редко видят расческу. Его рубашка спереди не заправлена, а галстук висит немного криво.

– Айла? – Он протягивают руку, подходя ближе, и я отпускаю перила, чтобы пожать ее. – Я Джордж. Первый урок у нас вместе: биологическая лаборатория доктора Дигби – поэтому я проведу тебя. Пойдем?

– Очень мило с твоей стороны, – говорю. – Спасибо. – Улыбаюсь Уиллу, чтобы он знал, что у меня все хорошо и ему не нужно беспокоиться.

– Ну, Клиффтон, кажется, ты заполучил настоящую сладкую гостью в доме, – громко говорит парень по имени Престон, когда я следую за Джорджем по ступеням.

– Заткнись, – говорит Уилл, быстро толкая Престона в ребра, когда над лужайкой раздается первый звонок.

***

– Так ты уже встречалась с директором Клири? – Джордж кивает на закрытую дверь директорского кабинета, когда ведет меня по коридору. – Нам так повезло с ним. Но мне любопытно: что ты подумала? Лично мне всегда казалось, что он способен вдохновлять.

Это не сулит ничего хорошего для нашей будущей дружбы с Джорджем. Слегка улыбаюсь ему в ответ и этим ограничиваюсь. Директор Клири и вправду кажется тем, кто прикрепил бы ко мне главу своего личного фан-клуба.

– Иногда я не уверен, что мне нравится в нем больше: скромность или тонкий вкус в искусстве, – продолжает Джордж, подтверждая, что мне предстоит очень длинный день. Он идет быстро, и я почти бегу, чтобы не отставать. – Эти портреты в его кабинете, – говорит он, – некоторые ученики ждут всю свою школьную карьеру этой чести, а ты увидела их в первый же день. Сможешь выбрать, какой тебе понравился больше всего? – Он внезапно останавливается и смотрит на меня.

Его брови поднимаются, пока он ждет моего ответа, а потом уголки его рта вздрагивают. С блеклыми веснушками и довольным выражением лица, он немного похож на Майлза.

Он начинает смеяться.

– Шучу, – говорит он. – Он ужасен. Любит разглагольствовать. Но ты бы видела свое лицо. – Джордж снова идет вперед. – Пойдем, – зовет он через плечо.

Я улыбаюсь, смотрю на его удаляющийся затылок и спешу догнать. Мы заворачиваем за угол и почти сталкиваемся с девочкой в черепаховых очках. Коса оплетает ее голову как змея.

Ее взгляд, обращенный на меня, переходит грань обычного любопытства. Она кривится и спешит прочь, а я снова думаю о записке из города.

– Знаешь, я вчера встретила твою маму, – сообщаю я Джорджу.

– Она упомянула об этом. – Он корчит рожицу. – Пожалуйста, я хочу, чтобы ты знала, что я в отца.

– Она была… совершенно милой, – неуверенно говорю я. В ответ Джордж фыркает.

Мы замедляем шаг перед классом, заставленным длинными деревянными столами.

– Практическое занятие по биологии. Мой любимый урок, – Джордж приглашает меня войти в класс. – Вот и пришли.

Когда я вхожу в комнату, весь класс оборачивается. Уголком глаза вижу, что нарисованное мной сердечко уже тускнеет.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – говорит доктор Дигби, выходя вперед. Его увеличенные линзами глаза смотрят из-за толстых очков, из кармана лабораторного халата торчит ряд ручек.

– Класс, это мисс Айла Куинн, – объявляет он. – Какой чудесный день, чтобы присоединиться к нам, мисс Куинн. Сегодня мы начинаем изучать удивительный мир осмоса, и не на ком другом, как на примере Allium cepa, – он показывает белую луковицу классу, – больше известной обывателю как обычный лук. – Второй рукой он дважды стучит линейкой по столу. – Надеваем защитные очки, пожалуйста!

Я следую за Джорджем к дальней парте лаборатории. Есть два стула рядом с девочкой с глазами цвета умбры и закругленной челкой, доходящей ей до бровей. Она улыбается мне с любопытством и убирает футляр от скрипки, чтобы освободить место. Ее нарядные туфли делают ее форму изысканнее, чем мои короткие носки и цветные полуботинки.

Я ставлю сумку вниз, и, как только доктор Дигби отворачивается, под лабораторными столами мчится вихрь записочек. Это особый вид пытки – знать, что все они оценивают меня. Неожиданно я снова в восьмом классе и чувствую горячее дыхание Диксона Фейервезера на моем уродливом ухе.

– Беас, – говорит Джордж, – познакомься с Айлой. Она приехала сюда из…

– Гарднера, – говорю. – Привет.

– Добро пожаловать в сумасшествие, – говорит Беас, передавая мне пару очков. У нее низкий, гортанный голос. Она натягивает свои собственные очки и засовывает леденец в рот. – Хочешь конфету? – предлагает она. Я качаю головой. – Так что ты думаешь на сегодня о нашем сумасбродном городке?

– Он кажется нормальным, – говорю, нервничая. – Я живу у Клиффтонов. Знаешь их?

– Конечно. С Уильямом, – говорит она. Ей, кажется, забавно. Потом она роняет луковицу на стол, и Джордж ловит ее до того, как она покатилась по полу.

Он показывает ножом на луковицу и говорит:

– Да, Уильям разбивает сердца. А теперь давайте займемся работой, ладно?

– Нет, нет, не так, – смеется Беас. – Ты же знаешь, я смотрю только на Тома. Хотя… – она не заканчивает. – Давайте просто скажем, что я знаю людей, которые не будут рады это услышать.

Джордж одновременно кивает и пожимает плечами, словно он точно знает, о ком она.

– Класс, открываем страницу пятьдесят два и давайте начнем, – говорит доктор Дигби. Джордж достает маленький скальпель и начинает счищать тонкие прозрачные слои лука.

– Так, думаю, сейчас мы должны тебе рассказать все разные способы использования вариантов, – говорит Беас. Она не делает попытки помочь Джорджу с экспериментом. Вместо этого протягивает руку в мою полуоткрытую сумку, достает оттуда буклет «Соблюдение правил использования вариантов», открывает его на одной из первых страничек и пробегает пальцем по списку. Там написано:

ВАРИАНТЫ ВОЗМЕЩЕНИЯ

Краска

Аромат

Зеркало

ВАРИАНТЫ УСИЛЕНИЯ

Угольки

Мерцание

Внутренний взор

Ночное зрение

Покрывало

– Понятия не имела, что их так много, – говорю, подтягивая к себе список, чтобы посмотреть внимательнее. – Я только видела эти, с Зеркалом. – Внезапно вспоминаю дождь и грозу в день, когда мы приехали, и неожиданно сухую одежду миссис Клиффтон. – И, наверное, те, что сохраняют предметы сухими.

– Да, это варианты Покрывала, – подтверждает Беас, рассеянно накручивая темные пряди челки на карандаш. – Они отталкивают воду. И мы используем Угольки, чтобы согреться, – поясняет она. – Рассыплешь немного над собой – и ты словно закутался в одеяло. Их можно использовать в школе, если ты Совершеннолетний. Но если пользуешься вариантами Аромата на уроке кулинарии, это считается жульничеством.

– Может, мне даже лучше не чувствовать запаха того, что готовлю, – говорю. Я стала готовить, когда мама заболела. Майлз и папа справились с первым приготовленным мною ужином, бормоча, какой он вкусный, хотя я сожгла курицу до углей.

– И мы должны рассказать тебе о самом запретном варианте для школы, – говорит Беас, – он называется Внутренний взор. Ты наносишь его на веки, и он в той или иной степени улучшает твою память, так что тебя могут исключить, если застукают, что пользуешься им на экзамене.

«Внутренний взор», – думаю я, вспоминая оговорку Уильяма.

– Учителя всегда проверяют наши веки перед тестами, – добавляет Беас.

Джордж кладет срез лука под микроскоп.

– Посмотри, – говорит он.

Я прикладываю глаз к окуляру.

– Что значит: варианты разделены на разные категории – Возмещение и Усиление? – спрашиваю. Я верчу ручки микроскопа, пока клетки лука не расплываются, а потом становятся четкими. Есть что-то успокаивающее в том, как упорядоченно они выстроились, все в аккуратном ряду.

– Варианты Возмещения действуют как замена Исчезновений, – объясняет Джордж. – Они для запаха, зеркал и некоторых замен цветов. Усиление объяснить несколько сложнее.

Я выпрямляюсь, оставляя микроскоп, и пододвигаю его обратно к Джорджу.

– Люди наткнулись на варианты Усиления в те годы, когда искали варианты Возмещения, например, способность видеть звезды или сны, – для этого у нас еще нет вариантов.

«Звезды, – думаю я, и мой желудок сжимается. – Их звезды исчезли».

– Но что варианты Усиления имеют общего с Исчезновениями? – спрашиваю.

Какое-то мимолетное выражение пробегает по лицу Джорджа.

– Нам не известно, – говорит он, хмурясь. – Мы не знаем, усиливают ли они то, что потом может исчезнуть, – и мы наткнулись сначала на лекарство – или это что-то другое. – Он снова смотрит в микроскоп. – С Усилением дело выглядит так, словно мы столкнулись с чем-то, еще не открытым. И фрагменты ничего не объяснят, пока не узнаем всю историю.

– Но посмотри на этот список, Джордж, – говорит Беас. Она перестает играть с челкой и выпрямляется. – Здесь даже не все варианты.

Она пододвигает список Джорджу, потом берет меня за локоть и поворачивает руку, чтобы изучить сердечко.

– Мило, – говорит она одобрительно, подбирает свою юбку и показывает кожу прямо над коленом, спрятанным под столом. – Моя татуировка меняется день ото дня, в зависимости от настроения.

Сердце воспаряет, когда узнаю написанное там предложение. Это фраза Элизабет Барретт Браунинг, нацарапанная петлистым почерком Беас: Как веселый путешественник, выбери дорогу вдоль живой изгороди и пой.

Беас опускает юбку, и она снова закрывает колено.

– И не думай, что я не вижу, как ты смотришь, Джордж.

Джордж смеется и качает головой, отмеряя жидкость в пробирке. Он наносит несколько капель на предметные стекла.

– Так дразняще, Беас.

– Болван, – говорит она, но улыбается и откидывает свой конский хвост на него, прежде чем вернуться к списку.

– Вариантов больше, чем в списке? – спрашиваю.

Джордж делает смесь из соленой воды.

– Несколько больше. Думаю, они слишком противозаконные, чтобы включать их сюда.

– «Противозаконные» – слишком сильное слово, – возражает Беас, приоткрывая карман юбки, чтобы показать фиолетовый мешочек внутри него. – Некоторые просто не любят их из-за того, что они могут привлечь излишне много внимания. Как Бури.

– Бури?

– Это полный отпад. Представь, каким был бы бег, если бы ты стала ветром, – говорит Джордж.

– Эти все еще остались с моего прошлого дня рождения, – говорит Беас, заталкивая мешочек обратно в складку юбки. – Я уже Совершеннолетняя, – объясняет она. – Вообще-то, я в классе Уильяма. – Она поджимает губы и рисует сову в шляпе на моем списке «Правил». – Давай просто скажем, что биология и я не совсем хорошо сработались в прошлый раз.

– Но в этом году все хорошо работает, не так ли? – бормочет Джордж себе под нос, но улыбается, выполняя часть эксперимента Беас.

– Я понимаю, почему им не нравятся Бури, – говорит Беас задумчиво, словно она не слышала Джорджа. Она добавляет молнии вокруг совы. – Но в действительности они по большей части безвредны, в отличие от более темных вариантов.

Когда она возвращает страницу, я вижу предупреждение, написанное внизу.

Все варианты, не указанные в этом списке, строго запрещены к использованию на школьной территории. Их использование приведет к серьезному наказанию и, возможно, к судебному разбирательству.

Темные варианты? Я размышляю. Есть варианты, которые могут навредить?

Доктор Дигби внезапно оказывается позади нас.

– Усердно работаете, я полагаю? – спрашивает он, но продолжает двигаться в ответ на приветствие Джорджа.

Джордж склоняется, чтобы добавить несколько капель соленой воды на предметные стекла.

– Вот так. Девчонки, взгляните.

– Нет необходимости, – говорит Беас, со скукой изучая страницу с нотами, которую вытащила из футляра от скрипки. – Я помню, как оно выглядело в прошлом году.

Джордж отодвигается, чтобы освободить мне место, и я склоняюсь, чтобы снова настроить окуляры. Моим глазам нужно мгновение, чтобы приспособиться. Гладкие, аккуратные ряды клеток остались. Но их внутренности, высушенные солью, скукожились и искривились.

«Это просто лук», – думаю, отодвигаясь. Но мне все равно неприятно, оттого что нечто знакомое может исказиться так, что я больше не узнаю его мгновенно.