Текст книги "Безжалостные боги"

Острые зубы задели ее чувствительную кожу, отчего все тело дернулось. И Надя позволила себе раствориться в этом мгновении. Все ее планы никогда не учитывали то, насколько хорошо она чувствовала себя с ним. Казалось, будто в венах разгоралось пламя. Даже здесь.

Сжимая окровавленными руками его лицо, Надя целовала его лоб, переносицу, щеки, а затем, наконец, обвила руками его шею и прошептала:

– Малахия, пожалуйста.

Все его тело напряглось, а руки, что еще пару минут назад осторожно удерживали ее, впились когтями в бока. Надя задохнулась от боли и зажмурилась, чувствуя, как ее глаза наполнились слезами.

Но она не отпустила его, а вместо этого прижалась носом к его щеке.

– Тебя зовут Малахия Чехович, – сказала она с болью в голосе, когда с его губ сорвалось наполненное страданием шипение, причиняющее ей еще большие муки. – Ты самый глупый парень из всех, что я когда-либо встречала. Да, ты – Черный Стервятник, но и не только он. Ты невыносимый, нежный и чертовски умный, что не всегда идет тебе во благо. Пожалуйста, Малахия, вспомни это.

В святилище повисла тишина, нарушаемая лишь звуками его тяжелого дыхания. Надя чувствовала, как стекает кровь по ее телу, и пыталась прийти в себя от того, как все быстро закончилось.

Малахия вытащил когти из ее плоти, вырывая из ее горла крик, а затем отступил на шаг.

Его глаза стали бледно-голубыми, а на лице застыл ужас.

– Надя, – прошептал он.

«Да, боги, прошу вас, пусть это сработает».

Малахия обхватил ее лицо окровавленными бледными пальцами с совершенно обычными ногтями и посмотрел с невероятным удивлением в глазах.

– Ты здесь, – прошептал он, поглаживая большим пальцем ее щеку.

И видимо, сообразив, что не знает, где это «здесь», обвел взглядом святилище. Его глаза расширились, а из груди вырвался хриплый вздох, когда он уставился на окровавленный алтарь.

– Надя? – В его голосе звучало смущение, словно он не понимал, как оказался в этом месте.

Она потянулась и накрыла его руки своими.

– Здравствуй, Малахия.

Услышав свое имя, он вздрогнул и закрыл глаза. А затем беззвучно повторил его, сжимая Надю дрожащими руками.

Черный яд начал расползаться от его скулы. И тут же на виске открылся еще один глаз. Из уголков его глаз потекла кровь, а когда они открылись, то стали черными, словно оникс. Его голова дернулась, а горькая улыбка неторопливо изогнула губы.

– Нет, – пробормотал Черный Стервятник. – Этого недостаточно.

Он внезапно отстранился и посмотрел на Надю.

– У тебя все еще есть кое-что, принадлежащее мне, маленькая калязинка, – сказал он, касаясь ее щеки прохладными пальцами, на которых вновь выросли железные когти.

Его ладонь резко опустилась на ее лицо, и Наде показалось, будто из тела вырывают душу. Задыхаясь, она впилась ногтями в его предплечья, царапая кожу и пытаясь вырваться из его хватки. Но он оказался слишком силен, а она ослабла от потери крови.

Она почувствовала, как что-то дернулось в груди. А затем, вместе с рыданиями, ее покинула и сила, не принадлежавшая ей, когда Черный Стервятник разорвал нить украденной ей магии.

Когда он отдернул руку, то кончики его пальцев почернели.

– Мое любопытство удовлетворено, – без единого намека на эмоции произнес он. – Твоя смерть лишь твой выбор, towy dżimyka.

И после этого он ушел, оставив ее истекать кровью на алтаре.

13
Серефин
Мелески

Своятови Иван Морошкин: «Там, куда попадали стрелы клирика Девони, тут же вспыхивал огонь».

Житие Святых Васильева

Серефину казалось, что он уже несколько дней прошагал без остановки. Все тело болело, и он больше не видел левым глазом. В конце концов сдавшись, он уселся под большим деревом и закрыл глаза.

«Что со мной происходит?»

Вся его жизнь проходила нормально, а единственной странностью можно было назвать лишь обладание магией крови. Вот только в Транавии это считалось в порядке вещей. Каждый при желании мог воспользоваться ей.

Но это… То, что происходило сейчас, не укладывалось в голове. И внезапная мысль, что он слишком похож на своего отца, показалась тревожно близкой к истине. Может, безумие – это рок, которого он не сможет избежать?

Ему потребовалось невероятно много времени, чтобы признать, что он оказался совершенно один. Но раз это правда, то где находились остальные? И куда попал он?

Разочарование и злость, которые он испытывал к Остии и Кацперу, теперь казались такими мелочными. Ему не следовало придираться к ним. Остия хотела лишь помочь, и не ее вина, что он оказался такой развалиной. А Кацпер… Он… Кацпер заслуживал лучшего. Паника все усиливалась, но Серефин столько ужасов повидал в жизни, что не собирался сдаваться. Только страх, что он не выдержит, все же преследовал его.

Он открыл здоровый глаз – ничего не изменилось. Серефин по-прежнему находился в лесу.

– Вот дерьмо, – выругался он.

Встав, он попытался понять, в каком направлении находится восток, но через несколько минут все так же разочарованно смотрел на лесную чащу, которая выглядела настолько однообразной, что не удавалось заметить и намека на признаки нужного направления.

«Я пережил столько битв не для того, чтобы погибнуть в лесу», – с горечью подумал он.

«Конечно, нет».

Серефин едва не подпрыгнул, когда услышал тонкий, пронзительный голос, прозвучавший рядом с ним. Голос, который он привык слышать лишь в своей голове. Он медленно повернулся, страшась того, что может увидеть.

Неподалеку от него возвышалась высокая фигура в черном одеянии, на шее которой висела веревка с челюстями. Серефин сомневался, что перед ним стоял человек, потому что вместо головы у него оказался череп оленя, с поломанных рогов свисал мох, а на месте глаз виднелись черные провалы. Из одной глазницы в другую медленно переползал паук, плетя паутину в этом пустом и холодном пространстве. Вдобавок ко всему от фигуры веяло могильной гнилью.

Череп приподнялся, будто существо всматривалось в кроны листьев над головой.

– Я так устал от транавийских лесов, – проговорил он.

Серефин подавил судорожный вдох. Неужели они находились не в Транавии?

Но как такое возможно?

– Не слишком ли я преувеличу, предположив, что оказался здесь по твоей вине? – слова прозвучали заносчиво, хоть Серефин догадывался, что разговаривал с… богом?

Существо подняло руку с длинными тонкими пальцами с обломанными и поврежденными когтями, а затем прижало ее к своей груди.

– Моей? Нет, дорогой мальчик, ты пришел сюда сам.

– А ты… не вызываешь никакого благоговейного трепета для бога, – сказал Серефин, полностью игнорируя эти немыслимые откровения.

Разве у смертных не должны слепнуть глаза при одном взгляде на бога? Разве калязинцы не считали облик богов настолько прекрасным, что даже на иконах изображали их редко? Может, Серефин ошибался?

– Я не бог. Когда-то – возможно, но сейчас, после и между, я скорее сущность перемен, хаоса и мертвых, которые выжидают под поверхностью.

Озноб страха пробежал по спине Серефина. Если этот разговор будет похож на беседу с Пелагеей, то ему бы хотелось поскорее его закончить.

– Боги другие, в этом ты совершенно прав. Они постоянно изменяются и перемещаются, никогда не задерживаясь в настоящем, они живут в будущем, в прошлом и где-то еще, в совершенно другом месте. Уж они-то могут убить такого смертного, как ты, одним взглядом. Ну… – Существо замолчало, и Серефин почувствовал, как эти зияющие черные глазницы уставились на него. – Может, не такого, как ты. Они скорее выжгут лишь один твой глаз и сохранят другой. Но никто не остается невредимым. Никто не уходит без изъянов.

– Не понимаю, – в отчаянии прошептал Серефин.

– Ты готов помочь мне? Готов сделать то, о чем я попрошу? Ведь это такая малость.

Серефин нахмурился.

– Ах, еще нет. Всему свое время. Я понимаю. Я терпелив, гораздо терпеливее мальчишки нескольких десятков лет от роду, который шатается по миру, считая себя самым умным. Я переживу тебя, дитя мое. Как пережил многих других.

– Я бы быстрее принял решение, если бы знал, о чем меня попросят.

– Какой дерзкий.

– Многие так говорят.

– Пойдем, – сказало существо и, махнув скрюченной рукой, направилось в глубь леса.

Серефин чувствовал, что постепенно сходит с ума. Сколько времени он провел здесь? Лес оставался все таким же темным, а на горизонте не виднелось и луча рассветного солнца.

Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что, скорее всего, умрет здесь, так и не помирившись с Остией и Кацпером. Сейчас Серефину безумно сильно хотелось, чтобы они оказались рядом. Кацпер бы жаловался, что эта затея оказалась провальной, а Остия попыталась бы его отвлечь. Он так ужасно повел себя с ними. Серефин все больше и больше походил на своего отца, чего ему совершенно не хотелось. Что угодно, но только не это.

– Куда мы идем? – выдавил он сквозь участившееся дыхание, пока пытался догнать удаляющуюся фигуру. – И может, ты уже скажешь мне свое имя?

Существо остановилось и повернулось, когда Серефин подошел слишком близко. Чувство зловещего, сводящего с ума одиночества, такого мрачного и чужого, давило на грудь, вжималось в ребра и отдавалось в сердце с такой силой, что ему пришлось отступить на пару шагов.

– Ты готов помочь мне? – вновь поинтересовался он, и в этот раз его пронзительный голос показался более приятным.

– Нет.

Существо молча развернулось и направилось дальше.

– Ты не можешь вынудить меня следовать за тобой! – раздраженно воскликнул Серефин.

Но именно это и происходило. Он усмехнулся, стараясь подавить зашкаливающую панику, но понял, что уже не в силах сопротивляться ей.

– Что ты знаешь о калязинских клириках, транавиец?

Серефин споткнулся, услышав слова бога, который, по-видимому, не считал себя богом. Он знал столько же, сколько любой из транавийцев. К тому времени, как его отослали на фронт, всех клириков – ну, кроме одного – поубивали, так что судьба Калязина висела на волоске.

И хотя за это время он хорошо узнал Надю, но даже не представлял, как действует ее сила. А то, что она продемонстрировала во время поединка с Фелицией, не походило ни на одну из магий крови, которую видел Серефин. К тому же она воспользовалась ей в Транавии, куда, по общему мнению, боги не могли пробиться. Разве клирикам не приходится взывать к богам, чтобы получить силу? В этот момент Серефин понял, что не видел, как Надя колдовала, с ночи в соборе Стервятников.

Что это означало? Почему почернел шрам на ее ладони?

Серефин разбирался в магии крови. И его никогда не интересовали другие виды колдовства.

Если честно, он предоставил Наде слишком много свободы лишь на основании того, что она сделала для его страны. И он не испытывал желания наказывать ее за то, что она сорвала якобы существовавшую завесу, ведь не появилось никаких признаков приближающегося божественного суда.

И даже то, что ее боги считались всемогущими, мало что меняло. Будь это так, неужели бы они не помешали этому случиться? Неужели бы не наказали транавийцев за все их мнимые проступки?

Надя не стала с ним спорить, когда он поднял эту тему. А существо разразилось скрежещущим, ужасающим смехом, стоило Серефину озвучить свои мысли.

– Ваши ничтожные жизни для них не больше соринки в глазу. Эта клиричка сделала очень много, после того как прибыла в Транавию. Ты еще увидишь последствия ее действий. Но не сразу.

– Что ж, теперь мне ясно, что ты ничего не знаешь о калязинских клириках, – через секунду продолжило существо. – Жаль. Впрочем, какой тебе прок от этих знаний? Ну, кроме, пожалуй, понимания, как справиться с надвигающейся бурей.

Серефин вздохнул. Он так устал. И эта прогулка лишала его последних сил. Может, именно этого и добивалось существо? Вот только Серефин не собирался так охотно сдаваться. И не собирался ни на что соглашаться вслепую.

– Что ты хочешь выпытать из меня, мальчишка? Историю? Объяснение? Я не обязан отвечать на твои вопросы. Я ничего тебе не должен. Зато ты мне обязан всем. Твой отец продолжал бы жить, если бы не я. И если бы не я, ты бы не воскрес.

Услышав эти слова, Серефин застыл. А существо вновь повернулось к нему.

Серефин вдруг понял, что они стояли под тем же самым деревом, что и в момент их встречи. Огромное, необъятное, просто нереальных размеров, со сморщенными коричневыми листьями, которые изо всех сил держались за ветки, когда их трепал пронизывающий холодный ветер. У него свело живот.

– Ах, ты разве не знал? Ну конечно, нет. Ты же транавиец, как я мог забыть. Как думаешь, сколько людей бы смогли пережить то, что сотворил твой отец? Сколько людей смогло бы выжить, получив такой шрам?

Шрам? У него не было никакого шрама. Ну, если не считать тот, что пересекал глаз.

Существо щелкнуло пальцами.

– Ладно, ладно, ладно. Твой вид так мало видит. Так мало знает. Вы словно дети, бродящие по миру и играющие с силами, которые не понимают. Вы упрямы, но все равно сломаетесь. Ты уже ломаешься.

Серефин закрыл глаза и дрожащей рукой скользнул вверх по груди к шее. Пальцы тут же наткнулись на бугристый, гладкий шрам, словно кто-то перерезал ему горло ножом. Он не помнил, что происходило после того, как Жанета толкнула его во тьму. Возможно, это и к лучшему. Ему не хотелось вспоминать, как он умер. Но он не осознавал, что не заметил шрама.

Как он мог его не заметить?

И неужели все во дворце вежливо делали вид, будто на его шее ничего нет?

– Твой вид создал таких очаровательных существ, как Стервятники, но ты не один из них. Ты, милое дитя, совсем другой человек. И именно я сделал тебя таким. Я скажу тебе, чего хочу, но не жди понятных объяснений, ты их просто не вынесешь, и мне придется вновь собирать тебя по кускам, а это очень утомляет. Знаешь, нет ничего приятного в том, чтобы нянчиться с ребенком, который не может держать себя в руках.

– Ох, погоди, – тут же продолжил он. – Я вас перепутал. Вы все на одно лицо, так что ничего странного, что мне трудно за вами уследить. У него другое предназначение, но ты… ты мой. Я и так уже долго оттягивал это.

Серефин тяжело привалился к дереву.

– Разве ты еще не сложил все воедино? – поинтересовалось существо. – Неужели не догадался сам? Ты умен, но, как оказалось, недостаточно.

Бог – или не бог – наклонил голову, и Серефин мог бы поклясться, что на его пугающем лице-черепе появилась ухмылка.

– Я хочу мести.

Сцена III

Черный
Стервятник

Если переобучение считалось жестоким, то превращение – настоящим кошмаром. Вопли, разносящиеся по Соляным пещерам, на которые он раньше не обращал внимания, сейчас пробирали его до костей, мешая закончить изменения и причиняя невероятную боль.

И это… отчего-то ощущалось намного хуже, чем раньше. Ему не хотелось этого. Он столько сил приложил, чтобы забыться в этой грубой темной силе, а в итоге сейчас она ускользала сквозь пальцы.

И как бы сильно ему ни хотелось, чтобы это закончилось, как бы ни жаждал тишины, он все еще ощущал ее руки в своих волосах и ее губы на своей коже. За те мгновения ей удалось прорваться сквозь защитные стены и вернуть его к подобию того, кем он больше не мог быть. Она выводила из себя и оглушала своей силой… огромной силой. Его и раньше привлекал ее огонь, так что и в этот раз он сгорел в этом пламени.

В его голове вспыхнули воспоминания, обрывки связных мыслей. Он пытался подавить их, но у него ничего не получалось.

Его пальцы впивались в стены из костей, ноги подкашивались, а тело сопротивлялось. Тихое пение, что расползалось из глубин пещеры, вызывало агонию. Он с трудом поднялся и толкнул плечом двери костяного святилища.

Он оставил ее лежать в луже крови… огромного количества крови. И здесь до сих пор витал запах: резкий, с металлическими нотками и дополненный ее ароматами.

Его руки дрожали. Пальцы покрывала кровь.

Ему следовало подойти ближе, но он не мог смириться с мыслью, что совершил нечто немыслимое. Не тогда, когда он достиг хоть какой-то связности. Не тогда, когда до достижения цели оставалась лишь пара шагов.

Его звали… Его звали…

Это знание пропало, стерлось из памяти, и ему не удавалось вызвать его вновь. Да он и не хотел знать свое имя. Но так получилось. Это произошло. Как можно желать что-то и чувствовать из-за этого такую беспросветную злость?

Он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть, как поднимается ее грудь от дыхания, почувствовать пульс, бьющийся на горле и отдающийся барабанной дробью по его коже. Ритмичной, но слабой, едва заметной, угасающей. Кровь залила ее светлые волосы, растеклась по лицу.

Он не обладал силами исцеления. Он умел лишь разрушать, создавать хаос и бедствия, причинять боль, много боли, океаны боли.

Но она умирала, и он знал ее имя. Вспомнил ее.

Землю укутал снег, а мех на ее шапке покрылся коркой льда. От холода ее щеки покраснели, и на них еще сильнее выделились бледные веснушки. Держа руки на рукоятях своих ворьенов, она наблюдала за ним с настороженным любопытством, которое никогда не перерастало в ненависть. А ведь он ожидал этого чувства и даже хотел. Ведь как все проще бы стало, возненавидь она его.

Все стало бы просто великолепно.

Она не собиралась произносить его имя. Оберегала его, хранила, но все же не смогла сдержаться.

Ее голос, шепчущий его имя, стал единственным якорем. Единственным воспоминанием, которое у него не смогли отнять. С которым он сам не желал расстаться.

Пока не появилось чудовище.

Он не понимал, как примирить жажду обладания и отвращение. Осознание, что уже слишком поздно, и безумное желание вернуть все назад. Ему почти удалось это. Но все сменилось болью, слишком сильной, невероятно сильной. А он не выносил боли.

Ее сердцебиение затихало.

Он считал, что нет ничего болезненнее превращения. Но это оказалось еще хуже.

Барабанная дробь то затихала, то становилась громче. И хотя он был сломленным, разрушенным существом, не мог позволить этому пульсу остановиться.

Она прошептала его имя ему на ухо. И оно стало якорем для остатков его человечности.

Малахия очнулся.

– Святые проклятия, – сплевывая кровь, простонал он.

Голову ломило, а в глазах темнело от боли. Он сделал последний шаг к алтарю на дрожащих ногах, чувствуя, как грудь сжимается от осознания, сколько страданий он причинил, хоть и не помнил этого.

«Далекий от идеала».

Он все еще слышал дрожь затухающего пульса Нади и ничего не мог с этим поделать. Но и оставлять все как есть он не собирался.

«Хотя кое-что я могу сделать».

– И она точно убьет меня, – прошептал Малахия.

В святилище никого не оказалось, но он узнал разбросанные повсюду кости. Святые проклятия, что он здесь делал?

Перед глазами все поплыло, сменилось калейдоскопом ярких вспышек, и Малахия рухнул на пол, хватая ртом воздух. Ему потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя, и он увидел, как на тыльной стороне его ладони открылся глаз. Стоило этому произойти, как вспышки затуманили глаза. А как только тот закрылся, все вернулось в норму.

– Что ж… и в этом я далек от идеала, – поднимаясь на ноги, сказал он и вновь сплюнул кровь.

Нельзя исцелить кого-либо с помощью магии крови. В этом она оказывалась бесполезна. Но Надя умирала. А значит, у него оставался только один выход.

Малахия провел ногтем большого пальца по предплечью, отмечая порезы, тянущиеся по рукам, которые делал не он. Кожа на его запястье начала быстро разлагаться, становясь похожей на ту, что бывает у трупа, пролежавшего несколько месяцев в могиле. Но стоило моргнуть, как все исчезло, а рука вновь выглядела целой. Это потрясло его еще больше, чем то, что происходило прежде.

– Я бы извинился за это, но ты первая украла мою магию, – сказал он.

Разговоры помогали ему не поддаться панике и чувству собственной бесполезности. Малахия понимал, что, стоит поддаться мысли о смерти Нади, он просто развалится на части.

Прижав почерневшие пальцы к ее губам, он направил в нее свою магию. И жадно прислушивался, как ее сердцебиение растет, пока сила, порожденная чем-то более темным, чем магия крови, просачивалась в нее.

Увидев перед глазами первую вспышку, Малахия тут же зажмурился.

– Больше нет Малахии Чеховича, – сквозь стиснутые зубы выдавил он, когда почувствовал, как теряет сознание.

Он завис в неопределенности, лишился своего якоря и теперь еще меньше походил на человека.

Малахия не хотел здесь оставаться. Не хотел, чтобы Надя видела его таким. Хотя, раз она оказалась в пещерах… значит, видела его в самых ужасных проявлениях.

Убрав с ее лица прядь окровавленных волос, он нежно поцеловал Надю в лоб.

А затем оставил ее на алтаре, понадеявшись, что не пожалеет об этом.

Выбравшись в коридор, он наткнулся на Живию, которая тут же утащила его в сторону, не обращая внимания на возражения.

– Заткнись, заткнись! – схватив его за руку, проворчала она. – Это ты ее убил?

– Что? Нет!

Малахия помассировал виски. Голова просто раскалывалась. А при каждом изменении тела боль пронзала насквозь. Колени вновь начали подкашиваться, по руке расползлась гнилая кожа, а глаза широко раскрылись. Он зажал ладонью рот, открывшийся на шее, и тихо застонал.

Лишь благодаря Живии он все еще стоял на ногах.

– Раньше это ощущалось по-другому, – с трудом выдохнул он.

Сила окутывающей его магии мешала проявиться боли. Настоящей агонии.

– Ты должен убить девушку. Малахия, с ней что-то не так.

Перед глазами все плыло, но он все же посмотрел на Живию.

– Она клирик, – растерянно признался он.

– Дело не в этом. А в чем-то еще.

Малахия пренебрежительно хмыкнул и начал вырываться.

– Я раскладывала кости, читала по внутренностям и провела еще множество ритуалов. Клянусь тебе, Малахия, ты пожалеешь, если встанешь на выбранный ей путь. В ней таится тьма, которая только и ждет момента, чтобы выбраться наружу.

– Жив…

– Послушай меня хоть раз за свою проклятую жизнь, Малахия, – вспылила она. – Король почти не управляет Транавией, а Калязин…

– Мощи, – пробормотал Малахия, не понимая, откуда ему это известно. – Это наш шанс не дать Транавии погрузиться в хаос, пока ты наведешь порядок изнутри. Вот что сейчас важно. Стервятники, а не какие-то там фантастические домыслы о калязинских богах. Твой вид. Твой орден.

Живия выпустила его из рук и повернулась чтобы уйти, но Малахия схватил ее за руку и, дождавшись, пока она обернется, сжал ее подбородок.

– Подними Надю на поверхность. И не вздумай причинить ей вред.

Живия вздрогнула, когда он призвал магию, чтобы связать ее обещанием.

– Ты совершаешь ошибку, – пробормотала она. – И мне придется разбираться с последствиями.