Текст книги "Мисс Моул"

– Я, – ответила Ханна.

– Тогда что случилось с моим матрасом?

– Утром он был на месте.

– На месте, но другой! Сплошные комки.

– Со временем все матрасы делаются комковатыми, – пожала плечами Ханна.

– Значит, мой свалялся в рекордно короткое время.

– Но он же новый, – возразила Этель. – В красно-оранжевом наматраснике, да, мисс Моул?

– В зеленом, – пояснила Ханна. – Красно-рыжий у меня.

– Тогда это не ваш, и вам следует поменяться!

– Предлагаешь отдать матрас с комками Моне Лизе? Да ты что!

– Я пойду и посмотрю оба, – заявила Этель.

– Но экономка теперь мисс Моул! – поспешно выкрикнула Рут.

– А купила матрас я. – И Этель вышла, звеня бусами.

– Она сорвет простыни и забудет снова заправить постель! – воскликнул Уилфрид и выбежал за ней.

– Это вы их поменяли? – спросила Рут, и Ханна кивнула. – Так я и думала! – хихикнула девочка.

Глава 11

При желании Ханна нашла бы множество причин и оправданий причудам характера мистера Кордера, как находила их для Рут и Этель. Сам Роберт Кордер оправданий не искал: в своих трудностях он винил других людей, и ему даже в голову не приходило, что основной его бедой было слишком позднее появление на свет. Родись преподобный тридцатью или сорока годами ранее, он был бы намного счастливее. Тогда ему не приходилось бы идти на умственные компромиссы, которые сбивали с толку; он был бы твердо уверен в непогрешимости своего вероучения, а его авторитет как служителя церкви не подвергался бы сомнению. Жизнью было бы проще управлять, а следовательно, и жить стало бы проще. Само знание, что непогрешимость книги, человека или веры все больше отрицается, давило со страшной силой, вынуждая склониться или сломаться, и отнимало всю сладость положения проповедника. Однако, будучи человеком кипучей энергии, а отнюдь не мыслителем, мистер Кордер чувствовал себя обязанным создавать видимость, будто он идет в ногу с современной мыслью, в то время как его ум лишь возмущался. На самом же деле преподобный даже не прилагал усилий, чтобы понять нынешнюю реальность. В те дни, когда сомневаться и задавать вопросы считалось дурным тоном, если не грехом, подобная должность давала бы мистеру Кордеру все, чего он хотел: лесть и поклонение, непоколебимость ума, прочность общественного положения и целую армию верных последователей, мужчин и юношей, которую преподобный всегда мечтал возглавить. Уверенность в себе, физическая сила и мужественная внешность – все было при нем, но ныне его армия состояла из горстки старых солдат, подозрительно относящихся к переменам, да зеленых новобранцев, и об этом разочаровании, намекающем на провал учения в целом и самого Роберта Кордера как лидера, и напомнила преподобному случайная встреча с мистером Бленкинсопом. Те прихожане, кто сохранял прежнюю простоту нравов и для кого проповедник являлся наместником Бога на земле, занимали низшее положение, и мистер Кордер это знал. Бо́льшая часть паствы стояла ниже его во всех смыслах, что служило ему утешением, но были среди них и равные по способностям, если не по положению, и вот они‐то и воспринимали новые идеи слишком быстро, на вкус преподобного Роберта, который предпочитал сам указывать путь – а иначе прихожане воспринимали бы Евангелие буквально, что слишком непрактично. Не будь миссис Спенсер-Смит здравомыслящей женщиной, ее муж раздал бы все имущество беднякам, не рассуждая, заслуживают они того или нет. К счастью, по части оценки заслуг оба – и миссис Спенсер-Смит, и сам преподобный – были единодушны, подтверждением чему служили роскошное кресло в кабинете мистера Кордера и сын в Оксфорде. Однако не существует союза, который временами не вызывал бы раздражения, и гордость, с которой проповедник между делом упоминал об учебе сына в Оксфорде, уравновешивалась досадой на то, что Говарду досталась привилегия, которую его отец упустил, но которой смог бы распорядиться с большей пользой. Несомненно, что часть жизни сына оставалась для Роберта Кордера неизвестным миром, и хотя это не удерживало отца от критики и нравоучений, однако ставило в невыгодное положение, за которое преподобный винил свою благодетельницу и тонко наказывал Говарда.

А теперь беспокойство миссис Спенсер-Смит о благополучии семьи проповедника добавило в число домочадцев мисс Моул.

Роберт Кордер нахмурил брови, но тут же вздохнул, глядя на фотографию на столе в красивой рамке: еще один подарок миссис Спенсер-Смит. Преподобному не нравилось это изображение жены. Он предпочитал ему маленькое фото на камине в спальне, где черты лица супруги над крахмальным воротничком и галстуком казались мягче, а глаза с надеждой смотрели на мужа из-под полей соломенной шляпки, модной во времена их юности. Этот портрет доказывал, что Роберт – именно тот мужчина, каким себя считает, в то время как фотография в кабинете, сделанная намного позже, искажала выражение лица из-за увеличения, на котором настояла миссис Спенсер-Смит. Преподобного злило, что люди, не знавшие его жену, могли вообразить, будто этот слегка насмешливый и терпеливый взгляд был ей присущ. Например, у мисс Моул, что далеко ходить, могло сложиться ложное впечатление, если она вообще способна анализировать увиденное; насчет этого мнение мистера Кордера еще колебалось. Вне своей привычной сферы экономка казалась глупой. Сегодня вечером она повела себя с нелепым легкомыслием – или то была простая бестактность? – но, как ни смешно, преподобного обеспокоило замечание, что ограбление банка не в характере Сэмюэла Бленкинсопа. Невероятно, чтобы та мисс Моул, какой хозяин считал ее, произнесла такие слова, однако они прозвучали с твердостью и уверенностью, которые вроде были, если воспользоваться выражением экономки, «не в ее характере».

Мистер Кордер вернулся к письмам на столе. Он явно тратил время впустую, размышляя над происшествием, на которое, не расстрой его безделье Уилфрида и дезертирство Бленкинсопа, не обратил бы внимания. Несомненно, он и в своих представлениях о женщинах старался шагать в ногу со временем и пришел бы в ужас, если бы ему отказали в способности распознать умную или некрасивую женщину. Умные женщины бросали ему вызов, предлагая бой, из которого преподобный мог и не выйти победителем, а некрасивые вызывали лишь первобытный антагонизм: не умея угодить мужскому вкусу, такие женщины фактически отказывались от своего пола и оскорбляли инстинкты, которые мистер Кордер изо всех сил старался игнорировать.

Ответы на письма вскоре были написаны. Преподобный мог бы подготовить и проповедь, но был не в настроении. В памяти крутился разговор с ректором, а беседа с Уилфридом не принесла ожидаемого удовлетворения. Племянник, даже будучи внешне покорным, демонстрировал насмешливое превосходство, которое не удавалось ухватить, а потому и разобраться с ним. Сэмюэл же был чрезвычайно вежлив, но неразговорчив в ответ на лишь наполовину шутливые упреки мистера Кордера. Сегодня молодые люди не выказывают удовольствия, когда с ними общаются на равных: они этого ожидают. Да и в конце концов, поразмыслив, пришел к выводу мистер Кордер, Бленкинсопу, пожалуй, уже далеко за тридцать. Возможно, тут нужен другой подход, решил он, но у проповедника не было желания становиться чьей‐то совестью. Свой долг в виде напоминания он выполнил, но он ведь не торговец, завлекающий покупателей, а потому его мысли снова вернулись к Уилфриду, сыну сестры. Сестра вышла замуж против воли отца, и брак оказался неудачным, однако сестрица унаследовала на удивление неплохую прибыль от отцовской мастерской по пошиву штор. Кордер-старший был против вступления сына в священство: мелкому торговцу это казалось дорогостоящим делом, в которое нужно вкладывать деньги годами, не получая взамен никакой прибыли, поэтому Роберт, упрямый не меньше сестры, сам оплачивал свое обучение упорным трудом, а иногда и своевременной помощью добрых нонконформистов, которых привлекал красивый и энергичный молодой человек. Роберт Кордер считал свой бунт, в отличие от бунта сестры, оправданным благодаря целям и результатам, хотя отец так и не нашел в себе великодушия их признать; в то время как сестру, всего лишь следовавшую своим склонностям, родитель вознаградил положением, при котором та могла платить брату, чтобы Роберт заботился о ее сыне. В раздражении, что не может себе позволить выгнать Уилфрида и лишиться денег, преподобный шагал из угла в угол, поглядывая на часы. Рут, должно быть, забыла пожелать отцу спокойной ночи. Терзаемый обидой на любимую дочь и злостью на Уилфрида, Бленкинсопа и мисс Моул, мистер Кордер не мог успокоиться, чтобы заняться чтением или письмом, поэтому Ханна, пунктуально явившаяся с чайным подносом, застала хозяина праздно стоящим перед камином, сунув руки в карманы.

– Как всегда, точны, – сказал он с фальшивой сердечностью.

– Стараюсь, – скромно ответила Ханна, поставив поднос. – Но что за жалкий огонь, он же почти погас! – Она опустилась на колени, чтобы подбросить угля в камин. – Мужчины, – сказала она будто самой себе, орудуя кочергой и щипцами, – нежные создания, которые мерзнут сильнее женщин, но я пока не встретила ни одного, кто мог бы поддержать огонь в очаге. Наверное, этому есть какая‐то причина.

– Возможно, нам приходится думать о других вещах.

– Надеюсь, что так, – легко отозвалась Ханна.

Преподобный хотел бы пренебречь ее ремаркой – он не собирался создавать прецедент из этого разговора, – но не мог оставить за экономкой последнее слово.

– И потом, мы платим за уголь, – напомнил он.

Все еще стоя на коленях, она обернулась и взглянула на него, и поскольку при таком ракурсе проповеднику почудилась насмешка в лице мисс Моул, он веско продолжил:

– В нашем доме привыкли к экономии. Я заметил, что по неизвестной причине в спальне Рут появился ночник. – Он обрадовался, обнаружив наконец конкретную вину и повод придраться. – Мне кажется, это лишнее баловство и расточительство. Я не понимаю такого нововведения. Она прекрасно засыпала в темноте.

– Да, – тихо сказала Ханна. – И просыпалась тоже.

– И просыпалась, естественно.

– Что не идет ей на пользу, – решительно заявила мисс Моул.

Преподобному надоело фамильярное обращение с его каминным ковриком.

– Вы не присядете? – спросил он. – Думаю, нам стоит обсудить этот вопрос.

– Только сначала подмету перед камином, – откликнулась она, и мистер Кордер подумал: до чего же странно, что ни одна женщина не в состоянии полностью сосредоточить внимание на чем‐то одном.

Но, как выяснилось, в процессе уборки мисс Моул размышляла, потому что, закончив и сев на стул, она сразу сказала:

– Вы назначили меня ответственной за домашние расходы. Если я не выхожу за рамки бюджета, как и было до сих пор, вряд ли справедливо критиковать меня в мелочах.

– Речь на самом деле не о деньгах, мисс Моул, – досадливо поморщился хозяин дома, – а о воспитании. Не хотелось бы поощрять в Рут нервозность. Я надеялся, девочка это перерастет. Раньше, когда… когда ее мать была жива, Рут часто прибегала к нам в спальню среди ночи, будила нас и твердила, что ей страшно. Чего она боится?

– Может, медведей, – задумчиво предположила мисс Моул. – Когда я была маленькой, меня преследовал медведь, очень настойчивый и изобретательный. От него невозможно было скрыться. Он мог взбираться по отвесным стенам, отпирать любые замки. Не стоит докапываться до разумных причин явлений, в которых нет места рациональному, – например, страхов.

– О, так вы изучаете психологию?

Ханна пропустила колкость мимо ушей.

– Страха медведей, – тихо продолжила она, глядя в огонь. – Или волков. Какое‐то время я была уверена, что волк схватит меня, прежде чем за мной захлопнется дверь спальни, если на лестнице я не наступлю на определенную ступеньку. С волком я наполовину притворялась, а вот медведь был настоящий.

– Но, мисс Моул, это смешно! Вы же не хотите сказать, что Рут верит, будто у нее в спальне водятся дикие звери!

– Посреди ночи? Да я сама в такое поверю. И Рут еще маленькая… но при этом слишком взрослая для своих лет. – Она посмотрела на хозяина. – А как насчет привидений?

– Привидений? – фыркнул Роберт Кордер. – По-моему, уж лучше медведи.

– Вот и девочка так думает. – Ханна встала со стула. – Медведи или привидения, ночник не даст им добраться до нее.

– Меня это не устраивает, – отчеканил преподобный. Мисс Моул слишком многое принимает как должное. – К тому же Рут знает, что я рядом.

Ханна опустила сплетенные руки и вздернула плечи.

– Вы в доме хозяин, – отметила она, и мистер Кордер подумал: а вот это было излишне. – Но прошу вас, – и Ханна снова сцепила руки перед грудью, – не отбирайте у дочери ночник. Не надо. Рут не слишком сильная девочка, но я готова за ней присмотреть.

– Именно для этого в числе прочего вас и наняли.

– Так дайте мне шанс! – И экономка улыбнулась – как ни странно, впервые за весь разговор.

– Я подумаю, – буркнул проповедник, отворачиваясь к чайному подносу.

– Спасибо, – тихо сказала мисс Мойл, и он с досадой подумал: за что? И не было ли в ее тоне скрытой иронии?

Он сидел, помешивая чай, и обдумывал странный разговор, выискивая замаскированные уколы со стороны собеседницы. Слишком уж она разошлась, рассказывая о своем детстве. Видимо, теперь чувствует себя увереннее, предположил мистер Кордер, и вполне может оказаться невыносимой болтуньей, если ее поощрять. Намеки на то, что экономка лучше отца понимает Рут, неимоверно раздражали. Но насчет слабости Рут не поспоришь: малышка легко простужается, как и ее мать. Он, конечно, все обдумает, сказал себе преподобный, догадываясь впрочем, что мисс Моул в любом случае поступит по-своему. Нельзя рисковать тем, что обвинят его, если ребенок пострадает; экономка вполне может оказаться права. Миссис Спенсер-Смит упоминала о ее опыте. Пока же мистер Кордер был озадачен мисс Моул и жалел, что упомянул о деньгах. Скупость никогда не входила в число его пороков, и было несправедливо по отношению к нему самому – результат неудачного дня! – что из его речей сложилось такое впечатление.

Глава 12

Дверь в комнату Рут была открыта, когда Ханна поднималась к себе, но свет не горел. Неужели мистер Кордер задул ночник в качестве воспитательной меры? Мисс Моул была готова сбежать вниз и отругать его, как вдруг ее остановил свистящий шепот:

– Я уже легла в кровать. – Рут помедлила. – Но не нашла на столе спичек и не смогла зажечь ночник, и тогда подумала, что подожду, пока вы пойдете наверх.

– Если ты вставала с кровати, чтобы открыть дверь, почему заодно не взяла спички?

– А дверь была не закрыта, – сообщила Рут.

– Ясно, – сказала Ханна. Ее восхитила стратегия девочки и ее ловкие объяснения, поэтому, зажигая лампу, экономка еле сумела скрыть подергивание губ, норовивших растянуться в довольную улыбку. – Но на будущее, – строго предупредила она, – я сама буду зажигать ночник, когда ты ложишься спать.

– Лучше на десять минут позже. Тогда вы могли бы и газ заодно привернуть. Я не люблю его выключать. Приходится вставать и проверять, все ли я правильно сделала. Несколько раз. А у вас было так же?

– У нас в доме не было газа. Внизу лампы, наверху свечи. А в лунные ночи я и свечу не зажигала. В деревне не закрывают окно спальни шторами, и госпожа Луна может заглянуть в комнату, если захочет. Мне нравилось следить, как она влачит свои юбки над верхушками деревьев. И когда она проплывала мимо, вслед ей ухали совы. – Ханна поправила одеяло на худеньком тельце затихшей Рут. – Спи. Спокойной ночи.

– Пожалуйста, мисс Моул, закройте на минутку дверь! – торопливо попросила девочка.

Ханна повиновалась и, вернувшись к кровати, вознесла благодарность за ночи своего детства, проведенные в голой спальне с покатой крышей и открытым окном, безо всех этих кружевных занавесочек и венецианских штор. Ей даже стало жалко Рут, которая медленно проговорила:

– А я вот никогда не слышала, как кричит сова.

– Боюсь, на Бересфорд-роуд совы не живут.

– Да, их здесь нет. – Девочка помялась, глядя на Ханну, будто хотела о чем‐то спросить, но заговорила совсем о другом: – А вы ездите к себе домой на праздники?

– Это больше не мой дом. Ферму продали, когда умерли отец с матерью, двадцать лет назад.

– Двадцать лет! Но тогда, – малышка закрыла глаза и наморщила лобик, – вы, наверное, давно с этим свыклись.

Ханна поняла, что Рут думает о смерти и о своей маме. Вот и ответ на вопрос, который экономка не могла задать Роберту Кордеру. Горло болезненно сжалось, и она позавидовала любви Рут, явно ничем не омраченной. Память о такой любви следовало лелеять, но Ханне Моул было отказано в этом.

Она глубоко вздохнула.

– Не думаю, что привыкнуть к чему‐то – лучший способ справиться с потерей. – И продолжила, не столько для Рут, сколько для себя самой: – Ведь так мы обесцениваем чувства и память. А ими нужно пользоваться как можно чаще. – И повеселевшим голосом добавила: – К тому же я потеряла не всё: у меня остался крошечный кусочек фермы, небольшой коттедж с фруктовым садом. Я была не в силах расстаться с домом окончательно, однако после того, как все долги были выплачены, на большее средств не хватило.

– Тогда в отпуске вы сможете поехать туда и снова послушать сов!

– Нет, увы, не могу, – покачала головой Ханна.

– Почему?

– Коттедж сдается.

– О, ясно. Жаль. Но зато вы получаете деньги.

– Да, такова была идея.

Рут жалостно вздохнула:

– Как бы я хотела послушать уханье сов, мисс Моул… – И запнулась, но Ханна уже выучила: если Рут внезапно умолкает, за этим непременно что‐то последует. – Вы любите попугаев? Я их ненавижу.

– В тебе слишком много ненависти, дитя. Чем тебе не угодили попугаи? Их тоже создал Бог, как и всех остальных.

– Бог создал и мистера Самсона. Когда вы жили в деревне, у вас ведь не было соседей, правда?

– Коровы, овцы, лошади, свиньи, совы…

– Но не попугай и не мистер Самсон! Лучше бы кто‐нибудь другой жил по соседству. Мистер Самсон, едва меня увидев, всегда пытается со мной заговорить через изгородь в садике позади дома. Один раз звал зайти к нему: мол, у него есть для меня котенок. Так что пришлось сказать, что я не люблю котят, хотя, по правде, мисс Моул, я их обожаю! Но сосед меня пугает, иногда даже снится ночью. А раньше я считала… в общем, если обсудить с кем‐то неприятности, они меньше тревожат.

– И давно тебя беспокоит мистер Самсон?

– О, с тех самых пор, как он предлагал котенка… года два, наверное.

– Бедный старый джентльмен, – заметила Ханна.

– Я считаю, что он старое чудовище!

– Ну вот, опять! Что‐то еще было, кроме случая с котятами?

– Много чего, – буркнула девочка.

– Что ж, как‐нибудь расскажешь, послушаю для разнообразия. Но смею заметить, что мистер Самсон тоже одинок.

– Тоже? – задохнулась Рут.

– Да. Как я, – отрезала Ханна. – Спокойной ночи.

Ответ явно поразил малолетнюю эгоистку, да и уход со сцены вышел удачным, удовлетворенно подумала Ханна. Рут не повредит узнать, что другие люди, даже взрослые и старики, которые со стороны кажутся такими уверенными в себе, могут страдать не меньше юнцов; Ханна в принципе сомневалась, что к настоящему моменту хоть кто‐то из домочадцев разок подумал о самой мисс Моул вне связи с собственной персоной. Ее личные комфорт и счастье, за которые семья вроде как несла ответственность, либо предполагались по умолчанию, либо игнорировались. Было нетрудно убедиться, что Роберт Кордер почитает любого обитателя своего дома счастливцем, но даже для Уилфрида, такого же чужака, как и она, мисс Моул оставалась лишь зеркалом, в котором тот рассматривал свое отражение, а растущее любопытство Рут объяснялось детской любовью к интересным рассказам. Подобное отсутствие внимания не слишком льстило Ханне, но, как и все прочее, имело свои преимущества, утешала себя она, входя в темную спальню и направляясь к незашторенному окну.

Мисс Моул опустилась на колени, положила локти на подоконник и уперла подбородок в руки. Крыши зданий напротив влажно блестели от ливня, который низкие облака, гонимые бурей, сбросили на город, как балласт с кораблей, удирающих от погони, и напористый ветер щекотал желающие обмануться ноздри Ханны влажными запахами яблок и мха. Далеко на фоне темного неба, выше взбирающихся от доков Рэдстоу полей, она видела – или воображала, что видит, – возвышенность, за которой скрывались родные края. За этой преградой уютно расположилась родина с ее маленькими фермами и фруктовыми садами, с равнинами, прорезанными оврагами с зарослями ивняка по краям, и холмами, окружающими равнины. Родные места удовлетворяли две стороны натуры Ханны. Она любила домашний уют ферм и деревенских коттеджей, выкрашенных в белый и розовый, с большими садами и маленькими палисадниками, где валялись среди высокой травы пятнистые свиньи, словно вросшие в землю; но не меньше она любила изборожденные выступающими ребрами известняка холмы с плоскими, как вересковые пустоши, вершинами, где издалека вереск кажется почти черным; именно в смешении знакомого и неизведанного Ханна находила особое наслаждение. Два этих мира казались отдельными, но были одним целым: фермерские дворы и поля представляли собой лишь плоть на костях земли, и одно сердце билось и под серыми скалами, и под яблоневыми деревьями. Так и в груди Ханны билось сердце женщины, мечтающей о домашнем очаге, – и вольной искательницы приключений; той, что жаждала любви и связанных с ней обязательств, – и той, что боялась связать себя хоть чем‐то, даже отдаленно напоминающим договор.

Ее домашний очаг был там, за горой, но если когда‐нибудь Ханне доведется вновь сидеть у своего огня, она будет одна или в компании кошки или собаки. Десять лет прошло с тех пор, как она заходила в коттедж, да и снаружи после этого видела его только раз, когда прокралась, чтобы посмотреть на него украдкой сквозь ветки яблонь и убедиться, что дом существует не только в ее снах. Мисс Моул позаботилась о том, чтобы ничем не потревожить нанимателя (не дай бог, он подумал бы, что она явилась за арендной платой, которую он ни разу не платил), но убедилась, что ее владение стоит на прежнем месте: все тот же маленький коттедж с гладким фасадом, остро нуждающимся в свежем слое розовой краски, со шлейфом ярко-синего дыма на фоне холодного серого неба. Это было пять лет назад, и с тех пор могло случиться что угодно. Ханну терзало, что о доме никто не заботится, что он, возможно, давно пустует. Жестоко было игнорировать проблему и абсурдно владеть собственностью, о которой гордость запрещает навести справки, но мисс Моул вела себя безрассудно по отношению к будущему, в котором может понадобиться собственное жилье, зато искренне считала себя дурой и полагала, что должна расплатиться за собственную дурость сполна.

Даже в той безумной истории была своя прелесть, и Ханна помнила и драгоценные минуты нежности, и глупое безрассудство в их неразрывном единстве, без малейшего чувства несовместимости. Всю жизнь – да и любую человеческую личность – можно было уподобить тому эпизоду, ведь самые горькие сожаления всегда проистекают из невозможности принять несовершенство, даже зная, что любая история, жизнь или человек – это всегда сплав, который в силу некой духовной алхимии мы отчего‐то принимаем за чистое, беспримесное золото.

– Как обручальное кольцо, – иронически скривила губы Ханна.

Брызнувший дождь пресек ее воспоминания. Она перевела взгляд с размытой линии горизонта на огни Рэдстоу, мерцающие далеко внизу по левую руку, и подумала, что они напоминают походные огни бесчисленных разведчиков в чужой и опасной стране. Каждый старательно поддерживает свой костер, но если одного, как Ханну Моул, за границей светового круга ждет полное надежд приключение, то другого, например Рут, – лишь кромешная тьма, полная сбывшихся страхов.

Многообещающее приключение, даже здесь, в доме преподобного Кордера! Ханна была благодарна фортуне, которая, сделав ее прислугой, не забыла одарить способностью находить свободу и счастье в себе самой. А ведь мисс Моул могла быть кроткой, послушной и скучной как внешне, так и внутренне, или вечно недовольной и грубой! Ей повезло, думала она, стоя на коленях лицом к коттеджу, который между тем, возможно, превращался в руины, и спиной к узкой комнатке, в которой уместилось прочее ее имущество: чудесно, что главным ее достоянием является сила воображения, позволяющая видеть в городских огнях бивачные костры, а в себе – искательницу приключений. Ханна сомневалась, что сказала правду, жалуясь Рут на одиночество. Да, временами она чувствовала себя одинокой и усталой, иногда ее бросало в дрожь при мысли о бедной неприкаянной старости, но настроения приходят и уходят, а внутри ее худого тела по-прежнему обретается множество персонажей, всегда готовых составить компанию хозяйке. Да и богатый старый джентльмен все ближе!

Мысль о нем напомнила о мистере Самсоне, который предложил Рут взять котенка, но утаил эту информацию от Роберта Кордера. Похоже, у соседа вошло в привычку говорить с людьми поверх изгороди; ладно, дам ему еще один шанс, решила Ханна и, занятая своими фантазиями, быстро разделась. Возможно, он дурной старик, а возможно, богатый чудак, и если он так щедро раздает котят маленьким девочкам, сказала она себе в той вульгарной манере, которая всегда заставляла Лилию морщиться, то, возможно, с той же щедростью раздает деньги девочкам постарше.

– Даю честное слово, – произнесла она вслух, – что выйду замуж за первого, кто сделает мне предложение, кроме Роберта Кордера! – Она хихикнула, забираясь в постель, а потом еще больше развеселилась, вспомнив, что лежит на матрасе Уилфрида.

Да, прием бесчестный, но он не помешает ей крепко спать. Не первый трюк, который мисс Моул провернула в своей карьере, и не последний. Каждую неделю она брала три пенса из денег на хозяйство, чтобы положить их в блюдо для подаяний по воскресеньям, а еще так и осталась должна миссис Виддоуз ровно полтора пенни – цену катушки шелковых ниток. Но сколько задолжала Ханне сама миссис Виддоуз, если говорить о добром отношении? Да и с чего бы экономке платить за проповедь, если она может послушать преподобного Роберта Кордера бесплатно в любой день недели? Жесткие правила поведения прописаны для тех, кто не узна�ет моральных норм, даже если столкнется с ними нос к носу. Безнравственно заставлять того, кто трудится тяжелее всех в доме, спать на самом жестком матрасе; негоже экономке мистера Кордера позволять пронести мимо блюдо для пожертвований и не вложить свою лепту, но еще хуже ограбить на эту лепту бедняка, пусть и в своем лице. Ее вполне устраивало еженедельное пожертвование в три пенса, и она чувствовала себя в безопасности, потому что, стоит отдать должное Роберту Кордеру, в расходы он не вмешивался и проверять каждый счет не лез, поэтому и сегодняшний упрек хозяина Ханна списала на обычную вспыльчивость, а вот с Этель еще предстояло разбираться по поводу матраса.

Странно, что в мире, где боль представляется неизбежной, кто‐то еще беспокоится о матрасе! Да, боль неизбежна – не для Ханны, конечно, ведь она давно научилась себя защищать, но для всех остальных, или почти для всех: и для юной миссис Риддинг с загадочным выражением лица, и для Этель, обуреваемой подозрениями, и для Рут с ее страхами, и даже для мистера Бленкинсопа с его отчаянным желанием спокойной жизни.

Засыпая, она думала о мистере Бленкинсопе, держащем под мышками мешки золота.