Текст книги "Мисс Моул"

Глава 13

Рут не умела мириться с несовершенством. Она видела его повсюду и находилась в состоянии перманентного бунта. Она замечала несовершенство в себе, отце, Этель, в доме и обстоятельствах жизни. Ничто, по мнению девочки, не было таким, как до́лжно. Потеря матери, впрочем, не подвергалась никакой критике. Это была катастрофа, которую невозможно выразить; Рут не причисляла ее ко множеству мелких, но постоянных мучений и не рассматривала как основную причину своего неудовлетворения. Беда была слишком огромна, не сравнима и не сопоставима ни с чем, она нагрянула извне и в каком‐то смысле так и оставалась снаружи, как холодная черная туча, окружившая тело, которая словно высосала из жизни все, что в ней было нежного, доброго и веселого.

Отец сказал Рут, что Бог ради своих благих целей забрал маму к себе, и хотя девочка неохотно доверяла Господним решениям, тут пришлось подчиниться. Никто, кроме Бога, не обладал силой достаточно великой, чтобы вызвать столь ужасную катастрофу, и Рут не удивило, что Бог захотел владеть мамой единолично. Эгоистичный поступок, но вполне естественный, и она терпеливо сносила потерю, потому что была беспомощна под ее гнетом. Рут восставала лишь против несовершенств, которые легко было бы устранить и причиной которых послужила вовсе не смерть матери. Возможно, с течением времени многие из них просто стали очевидными, а кое с чем девочка даже научилась справляться. Она была очень близка с матерью, и схожесть их образа мыслей лишь удваивала смущение, когда Рут сталкивалась с назидательностью и мелочностью отца или неблагоразумием Этель; жалость, которую оба они старательно прятали, ругая девочку, лишь подчеркивала эмоции, которые отец и сестра пытались скрыть: что они тоже страдают и хотят защитить друг друга. Возможно, Рут переносила бы скорбь более стойко, будь ее обидчики просто папой и сестрой, а не мамиными мужем и старшей дочерью. Стоило напряжению в жизни Рут ослабнуть с одной стороны, когда умерла мама, как с другой поводок натянулся туже. Теперь, когда больше не нужно было притворяться, когда она разучилась и любить, и смеяться – а знакомые миссис Кордер и даже ее муж были бы поражены, как часто та смешила Рут! – девочка могла полностью сосредоточиться на своих недовольствах.

У нее имелось представление об идеальном доме. Мать в этом доме напоминала бы ее маму, но отец был бы совершенно другим. Если уж ему так нужно посвятить себя религии, пусть бы он служил викарием в традиционной церкви, а сама церковь была бы старой, сумрачной и красивой, где люди не пожимают друг другу руки поверх спинок желтых скамей и не обсуждают вслух болезни и детей. Если им захочется поговорить о таких вещах, они сделают это вполголоса, в залитом солнцем церковном дворе, не нарушая торжественности службы и очарования, навеянного цветными витражами и резным камнем. Дом тоже был бы старым, с раскидистым кедром на лужайке и несколькими собаками, а внутри полным красивых и дорогих фамильных ценностей, портретов и старинного серебра, а предки сплошь были бы генералами, адмиралами флота и судьями. Сыновья семейства учились бы в государственных школах и университетах, и никому даже в голову не пришло бы упоминать об этом, а девочки были бы как на подбор красавицы в прелестных нарядах и крутили яркие любовные романы, вместо того чтобы глупо хихикать с молодыми людьми, как Этель, или дуться на всех, как сама Рут. В доме всегда царил бы порядок, а слуги выполняли работу бесшумно. Девочка колебалась между тем, чтобы отец больше походил на деревенского сквайра, а не викария, интересовался сельским хозяйством и любил спорт, – и вариантом, когда он был бы милым и добрым, со странноватым хобби, добавляющим ему трогательной рассеянности. Но одно она знала твердо: такой отец никогда не заставил бы жену и детей краснеть из-за него, не стал бы вести себя ни излишне фамильярно, ни высокомерно-снисходительно в общении с прихожанами, а его детям не пришлось бы мучительно раздумывать, прежде чем пригласить кого‐то на чай. Школьная и домашняя жизнь мирно текли бы бок о бок, и хотя, как все викарии, отец оставался бы публичной фигурой, можно было бы сохранять уверенность, что он не ляпнет ничего такого, из-за чего детей потом поднимут на смех.

О таком окружении и внешних условиях мечтала Рут, однако ничто из этого мать не забрала с собой. При жизни мамы девочка мечтала об идеальной семье с неменьшей силой и, за неимением недостижимого, изображала в школе стойкую нонконформистку, презирающую аристократию и всей душой преданную скромным пуританским предкам. В ее классе были девочки, которые посещали храм на Бересфорд-роуд, и когда отец проповедовал, Рут слушала его ушами этих девочек, готовясь отразить любые нападки, хотя с критикой она по большому счету и не сталкивалась. Одноклассницы были рады восхищаться ее отцом, как и их родители, и Рут грелась в лучах его отраженной славы. Рисковать потерей этой славы, пригласив одну из восторженных обожательниц домой, она не могла. Место отца было за кафедрой, а Рут занимала свою ступеньку в школьной иерархии, где благодаря чувству юмора и непокорному характеру, о которых семья и не догадывалась, она считалась забавной и оригинальной особой. Но кем она предстанет в глазах сверстниц, когда отец будет называть ее Рути, дразнить и отпускать дурацкие шуточки, чтобы гостьи могли почувствовать себя непринужденно и чтобы показать им, что он обычный человек и тоже умеет веселиться? Их представление о Рут поневоле изменится, да и сама она станет другой и никогда уже не сможет вести себя естественно в роли, которая до сих пор так хорошо ей удавалась.

В старинном доме викария это было бы просто; на Бересфорд-роуд – невозможно. Рут не смешивала две жизни: пусть даже презирая себя за снобизм и недостаток мужества, она хотя бы могла удержать за собой завоеванное среди сверстниц место и половину времени чувствовала почти полную свободу. В школе никто не заподозрил бы ни страхов, одолевающих ее по ночам, ни отчаянного стремления к красоте, внешней и внутренней. Рут была усердной труженицей; впрочем, проницательность и своего рода чувство честной игры удерживали ее от превращения в нудную заучку. Скучные добродетели прощались ей ради умения замечать особенности поведения вышестоящих и подражать им; Рут, идущая из школы домой с друзьями, была веселой и дерзкой или прямолинейной и циничной, в зависимости от настроения и впечатления, которое хотела произвести, и очень отличалась от той Рут, которая позже будет витать в невеселых мыслях за ужином.

А уж для той Рут, которой в кои‐то веки удалось щегольнуть красивым нарядом, оказалось по-настоящему ужасно обернуться и увидеть догоняющую стайку школьниц фигуру мисс Моул в старомодном пальто фасона ольстер с пелериной. Наверное, при покупке пальто было красивым и прочным, и оно несомненно обладало характером, который не могли скрыть ни моросящий дождь, ни надвигающие сумерки: в нем у мисс Моул появилась давно исчезнувшая талия и широкие, непропорциональные ее худой фигуре плечи. Не заметить это пальто было невозможно, но Рут приложила все силы, чтобы продолжить весело щебетать с подругами под дробь быстро приближающихся шагов.

Экономка обогнала девочек; Рут почувствовала, как с двух сторон ее ткнули в бока; кто‐то захихикал, а сама она продолжила беззаботно болтать. Однако, расставшись со своими компаньонками, девочка бросилась бежать, тяжело дыша открытым ртом и жалобно кривя губы. Она не лучше святого Петра: как и он, отреклась от своего друга, и если одноклассницы когда‐нибудь снова увидят пальто ольстер и опознают мисс Моул как его носительницу, что они подумают о Рут? Они пихали ее и хихикали, а она не сказала ни слова. Нужно было окликнуть мисс Моул, остановить ее, но Рут побоялась насмешек. Она не только совершила предательство, хуже того: предательство могло раскрыться в любой момент. В тот горький миг Рут поняла, что тайный грех забудется, а грех, явленный миру, запомнится навсегда. Она могла лишь поспешить домой и попытаться хотя бы частично стереть с души позорное пятно.

Сегодня возвращение домой не казалось таким ужасным, как последние два года, но тревога не позволила девочке медленно плестись по улицам, а привычка со всех ног пробегать мимо соседской изгороди и влетать домой запыхавшись была давней, поэтому мисс Моул, которая зажигала газ в светильниках прихожей, не удивил взъерошенный вид Рут. И хотя благожелательный, но проницательный взгляд экономки наверняка отметил не только сырую одежду подопечной, она бодро сказала:

– Не стой в мокром пальто, раздевайся! И беги надень сухие чулки.

– А как же вы, мисс Моул? – слабо пискнула Рут. – Вы тоже промокли.

Мисс Моул с нежностью погладила уродливое пальто:

– Оно выдержит любой дождь. Иди переоденься, а то простудишься напрасно, ведь вечеринки, от которой нужно отвертеться, пока не предвидится.

Улыбка у Рут вышла бледной. Оттого, что мисс Моул показала себя человеком с чувством юмора и пониманием, стало только хуже. Она отошла к лестнице, где тень была гуще.

– Вы шли через Риджент-сквер?

– Да. Я ходила прогуляться вокруг холма и посмотреть на реку. Чудесный вид, особенно в дождь. Над водой висел густой туман, и дерево на другом берегу полыхало, как факел. Жаль, конечно, что сильный дождь собьет все листья.

На мгновение Рут позабыла о своей цели. Ей хотелось, чтобы мисс Моул продолжила говорить. Девочка уже знала, что экономка обладает особым даром рассказчика, даже голос у нее делался другим. Она описывала лунную ночь, и слушателя окутывали красота и покой, а сейчас Рут почувствовала, как мурашки бегут по коже, когда представила опасность густого тумана и радость, что впереди сияет маяк. Необходимость признаться в предательстве давила уже не так сильно, мир видений казался важнее мира голых фактов. Девочка уговаривала себя, что проще и добрее по отношению к мисс Моул просто промолчать, но начала говорить.

– Мисс Моул, – сказала она, – кажется, я вас видела. Вернее, точно видела. Но вы прошли мимо так быстро, а я замешкалась. Знаете, как это бывает. Мне нужно было окликнуть вас сразу, но если бы я так сделала, другие девочки начали бы смеяться, а потом вы скрылись из виду, и я не стала… Кажется, я поступила подло.

– Подло? – удивилась Ханна. – Я благодарна. Надевая свой ольстер, я предпочла бы оставаться невидимой. Уж мне‐то известно, как он выглядит. Это пальто вообще не стоит носить, но оно теплое и прочное и служит мне чем‐то вроде старого верного товарища. Если бы ты остановила меня, я бы умерла со стыда. Слава богу, ты промолчала. Больше я не стану так рисковать, разве что в темноте. А теперь, будь добра, иди и переоденься. В такую погоду тебе стоило надеть макинтош. И кстати, сегодня у нас пятичасовой чай, и когда я взбиралась на холм, то на полдороге подумала о грибах и купила немного по пути домой. Так что у нас будет омлет с грибами, а если хочешь, можешь прийти и помочь мне на кухне.

Рут во многом вела себя как ребенок, но глупой она не была. Девочка поняла, что слова мисс Моул в равной степени могли быть и тактичны, и правдивы. Но не осмелилась спросить, видела ли ее экономка и намеренно ли обогнала, и если так, то сделала это ради Рут или ради себя самой. Признание получилось неполным, но после того, как мисс Моул лично заявила, что ольстер ужасен, разве стоило говорить об этом? Да, Рут облегчила бы душу, но ценой чувств мисс Моул. И пусть девочке было на руку больше не поднимать эту тему, такое поведение необязательно было неправильным. Взрослея, она все меньше и меньше верила, что вершить добрые дела непременно трудно, а дурные – легко, догадавшись, что прямой связи тут нет, поэтому сейчас, медленно переодеваясь в сухую одежду, Рут сознательно, хоть и нехотя, пришла к выводу, которого до сегодняшнего дня избегала: экономке можно доверить не только свои страхи, но и неблаговидные поступки. Девочка скорее чувствовала сердцем, чем понимала умом, что мисс Моул способна заполнить лакуны и навести мосты между причинами поступков и самими поступками. Рут спустилась в кухню, чувствуя себя одеревеневшей от неловкости, потому что сдалась и признала поражение там, где собиралась обороняться до победного конца.

Мисс Моул чистила грибы. Она показала Рут, как правильно снимать со шляпок кожицу, и они продолжили вдвоем, расположившись за кухонным столом.

– Я тут думала об одежде, – начала Ханна, и Рут, хоть и покраснела, решила, что лучше обсудить все сразу, пока несчастное пальто не стало непреодолимой преградой между ними. – Всегда любила красивую одежду, но мне оставалось о ней только мечтать. Когда я пошла в школу, там все были одеты по-разному, но я все равно выглядела пугалом. Зато меня сложно было не заметить. Мне не оставалось ничего другого, как притворяться, будто я обладаю оригинальным вкусом в одежде, в отличие от других бедняжек. В принципе, я поступаю так и по сей день, за исключением туфель и чулок: к их качеству я придирчива, поэтому приходится экономить на чем‐то другом. – Она взглянула на туфли, которые в спешке не успела переодеть. – Во всем Рэдстоу не найдется пары лучше, хотя однажды мне пришлось выбить ими окно, – беззаботно сообщила она.

Рут уставилась на нее.

– Но зачем?

– Это отдельная история, которую я не могу тебе рассказать, поскольку она очень грустная и волнующая.

– Правда не можете? Вы все время упоминаете разные случаи, но ничего не рассказываете. Например, тот случай с грабителем…

– Ах да, но у нас с тобой слишком мало времени. По вечерам тебе надо делать уроки, а потом сразу отправляться спать. Или в комнате, кроме нас, есть кто‐то еще.

– Сегодня как раз подходящий вечер, – намекнула Рут, – и задали мне совсем немного. Разве что Уилфрид будет дома.

– Нет, он собирался уйти.

– Ну вот видите! – воскликнула девочка.

– Посмотрим. Для рассказов нужно подходящее настроение. Но напомни мне спросить Этель, не знает ли она какую‐нибудь старую леди, которая любезно согласится принять в дар этот ольстер.

– Не надо, мисс Моул! – взмолилась Рут. – Вы не обязаны отдавать пальто, если оно вам нравится!

– Не нравится. Оно просто у меня есть.

– Но вы сами сказали, что оно как старый друг, и там же целые ярды ткани! Может быть, его удастся перешить.

– Нет, я не настолько смела, чтобы показать пальто портнихе. Думаю, просто оставлю его. Оно вполне годится, чтобы темной ночью дойти до почтового ящика, а больше я никуда его и не надену, – пообещала экономка, и теперь Рут твердо знала: мисс Моул способна понять и простить, наверное, все на свете.

Глава 14

В кои‐то веки руки Ханны были праздны. Она расслабленно полулежала в кресле у камина с раскрытой книжкой на коленях, и Рут, которая взглядывала на экономку время от времени, отвлекаясь от домашнего задания, замечала, что глаза у нее часто закрыты. Мисс Моул выглядела иначе: моложе и, хотя Рут не могла в мыслях подобрать правильного слова, уязвимее. Платье из темно-красного шелка было немодным и старым, но горящий огонь придавал блеск юбке и шелковым чулкам; пряжки домашних туфель сверкали, а праздная элегантная поза и изящные очертания щиколоток рождали в Рут чувство удовлетворения и приближения к идеалу жизни в доме викария, где все переодеваются в домашнюю одежду и никто никуда не спешит. Мать девочки, которая сопротивлялась вечерним собраниям лишь вполсилы и которую в любой момент могли вызвать по делам милосердия, редко надевала по вечерам платье, не подходящее для внезапного выхода в люди, и это глубоко оскорбляло в Рут чувство уместности и добавляло суеты дому преподобного, где каждый, казалось, спешил творить добро исключительно вне родных стен. Все дурацкие вещи, по мнению Рут, были созданы во имя и от имени домохозяек: скучные платья, толстые чулки, чопорные выражения лиц и гнетущее чувство долга. И однако вот она, мисс Моул, которая, пусть и далека от моды, выглядит истинной леди и существует в мире, который не вертится вокруг молельни; в мире, где красота и отдых ожидаемы и достижимы. Рут получила возможность заглянуть в щелку двери, которую ей всегда хотелось распахнуть настежь, и девочка тихонько сказала:

– Мне нравится, когда вы не заняты штопкой.

Ханна на мгновение приоткрыла глаза.

– Я почти задремала, – сонно пробормотала она и снова закрыла глаза. Она лукавила, поскольку ее мозг лихорадочно работал, но насчет правды Ханна была не слишком щепетильна. Она сомневалась в безусловной ценности правды в том виде, как ее понимает большинство, и считала лишь ограничивающей условностью, принятой в обществе. Голая правда чаще всего оказывалась скучной и неловкой, в то время как ложь являлась формой воображения и оберегала частные мысли Ханны. Проводя жизнь в чужих домах, она ежечасно подвергалась риску вторжения в личное пространство, и ложь давала ей необходимое безопасное укрытие.

Вот и теперь, прикрывшись вуалью сонливости, она размышляла, радует ли ее перемена в отношении к ней Рут. Именно над этим Ханна упорно работала, но еще раз убедилась: одно находишь, другое теряешь. Она заполучила доверие девочки, но захватывающая кампания по завоеванию завершилась. Ханна провела ее мастерски, но, к сожалению, об этом знала лишь она сама и не могла при случае похвастать ловкостью. Зато в нагрузку ей досталось бремя, требующее заботы и связывающее обязательствами по рукам и ногам. Она все сильнее привязывалась к Рут, а ведь еще десять лет назад пообещала себе впредь не поддаваться нежным чувствам. Хлопот от них больше, чем пользы, но тщеславие было слабостью мисс Моул. Она жаждала восхищения, хотя давно поняла: нельзя что‐то получить, ничего не отдавая взамен. Ханна решила смириться с тем, что полюбила Рут, поскольку все зашло слишком далеко, чтобы сдать назад, но на этом она и остановится: взваливать себе на шею всю семью она не собирается, да и маловероятно, что ей представится такой шанс. Между мисс Моул и Робертом Кордером существовала инстинктивная антипатия, хотя сегодня вечером он был дружелюбен и похвалил грибы – с тем, правда, подтекстом, что ее настоящее место на кухне и лучше бы там ей и оставаться. Что касается Этель, ту раздирали противоречия: религия тащила девушку в одну сторону, а мирские желания – в другую, и примирить между собой конфликтующие устремления было не под силу никому, кроме самой Этель.

– Я почти закончила, – услышала Ханна голосок Рут. – И готова услышать историю про грабителя.

– Она не годится для рассказа на ночь.

– Но, мисс Моул, вы сами говорили, что грабитель вам понравился!

– Говорила, но у меня вообще странные вкусы. И боюсь, ты сделала уроки кое‐как, лишь бы поскорее освободиться.

– Но сейчас такой удобный случай, никого нет дома…

– Ну хорошо, – сдалась Ханна, поспешно собираясь с мыслями. – Это случилось, когда я жила в доме престарелой леди, которая носила парик. Люди, незнакомые с париками, думают, что они облегчают жизнь: мол, их просто надеваешь и снимаешь, вот и все дела. Ничего подобного! Парик требует не меньшего ухода, чем породистый пекинес; уж поверь мне: я ухаживала и за тем, и за другим. Лишь однажды я утратила самообладание, вот тогда‐то хозяйка и услышала, как я высказала противной собачонке все, что на самом деле о ней думаю; впрочем, мне это пошло на пользу, да и собаке, думаю, тоже. Словом, неважно, суть в том, что у леди был парик, а вернее, даже два, поскольку время от времени их по очереди приходилось отсылать парикмахеру, чтобы привести в порядок. Оба они были цвета чистого золота. Леди владела изрядным состоянием, и ей, наверное, просто нравился такой оттенок. Но она не была вредной старухой. Мне хозяйка даже нравилась. И вот однажды ночью… а дом стоял на отшибе и прямо‐таки приглашал воров наведаться, и еще надо заметить, что как раз в тот вечер один из париков прислали из парикмахерской заказной бандеролью, которую я, не распечатывая, положила на столик на лестничной площадке перед спальнями, где мы оставляли свечи. Да, таков уж был тот дом.

– Ага! – воскликнула Рут. – И грабитель подумал, что это драгоценности?

– Погоди. Я уложила мою старушку в постель, переодела в ночной чепец, и мне очень хотелось ей сказать, что она выглядит очень мило, когда не обряжена в жуткие желтые волосы…

– Должно быть, момент, когда парик уже снят, а чепчик еще не надет, внушал ужас! Думаю, я не смогла бы там долго оставаться.

– Мне и не пришлось: старушка скоро умерла. Она собиралась оставить мне немного денег – так она говорила, во всяком случае, – и, похоже, действительно хотела меня облагодетельствовать, но умерла раньше. С пожилыми леди такое происходит постоянно.

– Она умерла, потому что испугалась грабителя?

– Она даже не узнала, что к ней залез грабитель, поскольку тот ничего не взял. Ничегошеньки! – с жаром повторила Ханна. – И все благодаря мне. Если бы леди услышала правду, то наверняка тут же дала бы мне денег, не сходя с места.

– А вы ей не рассказали?

– До сегодняшнего вечера я вообще никому не рассказывала о том случае. Но должна тебя предупредить: у моей истории есть мораль.

– Конечно! Мораль в том, что не стоит слишком скромничать.

– Это один из главных моих недостатков, – подмигнула Ханна. – Но рассказ и так уже затянулся, пора его завершить. Я проснулась среди ночи, услышав какой‐то шорох. «Мышь!» – сказала я себе, но ни одна мышь не наделает столько шума. Я прислушалась, а сердце так и колотилось в груди, и тогда я тихонько выбралась из кровати. Бесшумно повернула дверную ручку, а потом, – мисс Моул села прямо, чтобы проиллюстрировать свои действия, – резко распахнула дверь. И как по-твоему, что я увидела?

Рут помотала головой. Она знала, что ответ не требуется.

– Я увидела грабителя, который смотрелся в зеркало, водрузив себе на голову парик моей старой госпожи!

– Но тогда получается, – медленно произнесла Рут, – что на площадке горел свет.

– Конечно! – быстро сказала Ханна. – Грабитель его включил. И вообще: в этом месте ты должна была засмеяться, но даже не улыбнулась.

– Я думаю про свет. Наверное, ваш грабитель был не очень умелым.

– Так и есть. Но он был забавным. Я засмеялась, и он тоже, и мы почувствовали себя друзьями. А потом он, как порядочный джентльмен, ушел, сказав напоследок, что рад знакомству. Мораль же в том, что надо уметь посмеяться в самых ужасающих обстоятельствах. Вот что я называю хорошей историей с хорошей моралью. Но, похоже, тебе мой рассказ совсем не понравился.

– Меня беспокоит одна деталь, – хмурясь, пробормотала девочка, глядя куда‐то мимо экономки. – Если в этом доме спальни освещались свечами, то почему на площадке было электрическое освещение? Мне правда понравилась история, мисс Моул, но я не люблю, когда что‐то остается неясным. Вот если бы у грабителя был электрический фонарик, тогда другое дело…

– Да, – мрачно согласилась Ханна, – мне стоило об этом подумать, но тогда вышла бы нестыковка. Весь драматизм ситуации в том, что ты распахиваешь дверь, как ты считаешь, в полную темноту и при этом, как говорится, дрожишь как осиновый лист, но вместо этого застаешь в ярком свете грабителя перед зеркалом, да еще и с париком на голове. Упоминание свечей было ошибкой.

– Мисс Моул, – уныло протянула Рут, – вы всё выдумали?

Ханна трижды медленно кивнула, закусив губу, как непослушный ребенок.

– Будь у меня больше времени… – проговорила она извиняющимся тоном.

– Будь у вас больше времени, я бы никогда не узнала, что это неправда, – возразила Рут, и тревожное выражение, которое так беспокоило Ханну, снова вернулось на личико девочки. – Наверное, про коттедж и сов тоже выдумки.

– Всё правда, до последнего слова, – заверила Ханна. – И старая леди с ее париками тоже, но без ограбления что в ней интересного? Ты хотела увлекательную историю, и я придумала милого грабителя.

– А настоящего плохого грабителя вы знаете?

– Нет, но могу придумать.

Рут робко улыбнулась.

– Этель сказала бы, что это ужасно.

– Твоей сестре я и не стала бы ничего говорить, – быстро возразила Ханна, и улыбка Рут стала шире.

– Она сказала бы, что это ложь.

– Не ложь, а вымысел.

– Да, выдумки! – воскликнула Рут. – Но как я отличу, что произошло на самом деле, а чего не было?

– А в этом‐то и соль. Тебе придется догадаться самой, и обещаю, что в следующий раз постараюсь выдумывать правдоподобнее.

– А вы правда выбили окно ногой?

– Да, чистая правда.

– Но вы не можете об этом рассказать?

– Тебе не понравится эта история, хотя в ней есть и смешная сторона, уверяю тебя. Но, боюсь, ты ее не заметишь. Тебя не так‐то просто рассмешить.

– Верно. Но я рада, что про коттедж все правда, – удовлетворенно вздохнула Рут.

– Неужели? – пробормотала Ханна, снова растекаясь в кресле и устало закрывая глаза.

Рут почувствовала себя неловко. Расслабленная поза мисс Моул неуловимо изменилась. Теперь она напоминала не отдыхающую леди, а просто очень усталую и, возможно, несчастную женщину. Похоже, Рут приоткрыла другую дверь, которая вела в невеселые места, где бродил дух экономки.

Она откашлялась и тихо спросила:

– Мисс Моул, у вас все в порядке?

– Насколько возможно, – ответила та, не открывая глаз.

– Я имею в виду, вы не заболели? Или, может, как‐то странно себя чувствуете.

– Не заболела, но кое-что и вправду чувствую.

– Боль?

– Своего рода, пожалуй.

– Может, вы чего‐то хотите?

– Кучу всего! – откликнулась Ханна, на этот раз открыв глаза, искрящиеся весельем. – Для начала, я хочу небольшое состояние. Будь любезна, подай мне его немедленно. А если не можешь, отправляйся в постель.

– Ну еще немножко! Давайте поговорим о деньгах. Если бы они у вас были, что бы вы сделали?

– Собрала бы вещи и ушла. Без обид, но разве ты поступила бы иначе?

– Наверное, нет, – вздохнула Рут, стараясь быть разумной и не обижаться.

– Я бы собрала вещи, но оставила тебе кораблик на память и для уюта. Пусть он находится в хорошем доме. Было бы странно взять такую вещицу с собой, например, в Аравийскую пустыню. Там хочется видеть корабли пустыни, а не кораблик в бутылке. Впрочем, не уверена, что мне стоит ехать в Аравию: не люблю финики. Тогда сначала в Лондон, закажу там новый гардероб самого модного покроя и лучшего качества, а пока его шьют (я ведь не собираюсь покупать готовое платье), пройдусь по агентствам путешествий и буду пытать тамошних молодых клерков, которые не могут ответить ни на один вопрос.

– Откуда вам знать, что не могут? – резко спросила девочка.

– Потому что я их уже расспрашивала. Не один день провела, протирая локтями стойки в этих агентствах. Можно получить полное представление о неопределенности путешествия за рубеж и без всяких затрат. Но на первых порах я не стану слишком озадачивать клерков. Поеду в Испанию. Я там никогда не была, хотя все мои любимые замки находятся именно в этой стране.

– И мои! – подхватила Рут.

– Интересно, осталось ли там место для чего‐нибудь кроме замков. Давай узнаем. Поедешь со мной?

Рут кивнула.

– С удовольствием!

– Отлично, – заключила мисс Моул. – На это мне легко хватит средств. А куда двинем потом? Только не в Италию! Слишком много культуры и старых дев вроде меня. Можно нанять небольшую лодку в Марселе и поплыть по Средиземному морю. И не возвращаться, пока нам не захочется домой и мы не начнем жалеть, что у нас слишком много свободного времени. Но сначала повидаем Южную Америку.

Громкий звонок во входную дверь разбил вдребезги видения креольских красот – бескрайних горных хребтов, полноводных рек и непроходимых джунглей.

– Ну вот! – воскликнула Рут. – Обязательно надо было все испортить.

– Это всего лишь почтальон, – небрежно бросила Ханна. – Принес заказное письмо от моих адвокатов по поводу состояния.

Всегда был шанс, что с каждым звонком или стуком в дверь может случиться что‐то восхитительное, и хотя мало кто применил бы подобное определение к мистеру Бленкинсопу, который обнаружился на пороге, Ханна при виде него едва сдержала смех.

– Ну надо же, как мило, – весело сказала она. – Входите же!

Приподняв шляпу, мистер Бленкинсоп спросил, дома ли мистер Кордер.

– Мистер Кордер? – с притворным разочарованием протянула Ханна. – Увы, его нет.

– Извините, – сказал мистер Бленкинсоп, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Подождите! – вскричала Ханна. – Мы ведь не виделись с тех пор, как я принесла вам ужин. Но я слышала о вас! Зайдите, и я расскажу, что именно слышала.

– Спасибо, но я хотел повидаться с мистером Кордером. Зайду в другой раз.

– По средам его нельзя застать дома: в этот день проходит служба.

– Похоже, я сглупил, – пробормотал мистер Бленкинсоп.

– Мистер Кордер сочтет это несчастливым провалом в памяти. Но, пожалуй, не стану ему говорить, что вы приходили.

– Мне это совершенно неважно.

– Да, боюсь, именно так он и подумает: что у вас провалы в памяти. Я высматривала вас в молельне каждое воскресенье, мистер Бленкинсоп.

– Не вижу, зачем вам об этом беспокоиться.

– Я стараюсь щадить чувства мистера Кордера.

– Вот как, – произнес он. – Значит, вы устроили свою судьбу?

– Можно, конечно, и так сказать. Я бы хотела, чтобы вы зашли, но ночь такая чудесная после дождя, – заметила она, взглянув на небо. – До чего же яркие звезды!

– Да, очень яркие, – подтвердил гость.

– Правда, холодно, – добавила мисс Моул.

– Не смею вас задерживать, – произнес мистер Бленкинсоп, но не двинулся с места, и Ханна продолжила тоном светской беседы:

– Да, холодно, или лучше сказать, что погода соответствует сезону. Забавное выражение. Почему только о холодах говорят, что они по сезону, но никогда о жаре? Слова меня завораживают.

– Боюсь, – сухо сказал мистер Бленкинсоп, – мне не следует стоять тут и обсуждать вопросы этимологии.

– А я думала, этимология касается жуков, – невинно захлопала глазами Ханна. – Если хотите, можем поизучать их на практике в кухне. С кухнями у меня точно проклятие какое, вечно проблемы. Кстати, напомнило: как там поживают Риддинги? Знаете, меня ведь так и не поблагодарили как следует за тот вечер.

– Не поблагодарили?! – вскричал мистер Бленкинсоп, сердито уставившись на нее. – Хотелось бы мне знать, ради чего вы вообще вмешались? Что до благодарности, то от кого конкретно вы ее ждете? – требовательно спросил он и с этими словами удалился.

Наконец‐то ей удалось вывести мужчину из себя, хотя его горячность показалась Ханне несколько непропорциональной испытанным неудобствам, по сути весьма незначительным.