Текст книги "Жена-незнакомка"

Эмилия Остен
Жена-незнакомка

Франция, 1643 год

Глава 1

Сначала примчался гонец и привез письмо. В нем коротко и зло Раймон сообщил, что возвращается, и больше ничего. В этот раз он даже опустил те цветистые выражения, которым, без сомнения, обучают всех шевалье с детства, дабы перед дамами не позорились. Раймону было все равно, опозорится он перед женой или нет. Он желал прислать ей весть, и только.

Потом приехал один из его слуг – запуганный, полуоглохший юнец лет семнадцати, который шарахался от каждого звука и бормотал нечто неразборчивое, когда думал, что его никто не слышит. Этого мальчишку, только нюхнувшего пороху и запомнившего свои первые сражения накрепко, было жалко, однако он кое за что отвечал: вместе с ним прибыла пара сундуков и короткая записка. Тот, что со львом на крышке, трогать ни в коем случае не следовало; другой надлежало открыть. В нем обнаружились кое-какие книги, поношенная одежда, ее немедленно отдали прачкам, шпага, пара ножей и перевязанная лентой стопка писем, в которых Жанна сразу узнала свои.

– Он все-таки хранил их, – задумчиво произнесла она, взвешивая пачку на ладони. Не такая уж легкая, надо признать.

– А ты полагала, что он разжигает ими костер, милая? – осведомилась Элоиза, чуть приподняв бровь.

– Уж точно не хранит.

– Он тебя удивил. Может быть, и дальше все будет не так плохо.

Жанна вздохнула и отложила письма, чтобы позже отнести их в кабинет.

Кабинет тоже придется освободить… За два года Жанна сама не заметила, как привыкла чувствовать себя хозяйкой замка, но в особенности – этой большой светлой комнаты с окнами на реку. В кабинете было хорошо проводить солнечные утра, и насыщенные дни, и спокойные вечера. Большой стол со множеством выдвижных ящичков, где хранились письменные принадлежности, послания, маленькие секреты и памятки, вроде речных камней. Шкафы с книгами, что обитали не в библиотеке, а здесь: золоченые переплеты, тускло отсвечивающее стекло. Иногда Жанна засиживалась в кабинете за полночь, когда весь дом уже спал крепким сном и тишину разгонял лишь скрип пера да тихие ругательства, если случалось поставить кляксу.

– Я не думаю, что все будет плохо, – объяснила Жанна Элоизе, заглядывая в сундук – не скрывается ли что еще в его темных углах? Ничего больше не было. – Все уже не слишком хорошо.

– Милая, тебе не следует забывать, что именно стоит на кону, – мягко заметила Элоиза.

– Я об этом никогда не забываю.

– Тогда стоит молиться и просить помощи у Бога… или ругаться и жить так, чтобы черти в аду восхищенно аплодировали.

– Если бы я хоть немного знала его, Элоиза. Я могла бы предсказать.

– Ну что ты, моя дорогая. Ты и так можешь. Мужчины весьма предсказуемы. Он не говорит, почему возвращается, но как только ты это выяснишь, сможешь понять, как с ним обходиться. Если ему наскучила война, ты сделаешь его жизнь интересной здесь. Если он ранен, ты будешь ухаживать за ним. Если он получил приказ, ты смиришься.

Жанна невесело усмехнулась.

– Ты, как всегда, мудра, моя любезная наставница… И все же – ты уверена, что нам не следует сбежать в Руан, пока не поздно?

– Нет, милая. Уже слишком поздно.

Жанна и сама это прекрасно знала.

– Что же, тогда, как хорошей жене, мне остается радостно встретить супруга.

– Возможно, следует остановиться, ваша милость?

– Едем.

– Ваша милость!..

– Едем, Норбер.

Слуга недовольно поджал губы, но приказ исполнил. Он всегда подчинялся приказам, за это Раймон его ценил. Поворчит, как старый дед (а ведь на год младше хозяина!), придумает, рыжий сатир, какую-нибудь каверзу, однако подчинится беспрекословно, даже если полагает содеянное полнейшей глупостью. Как сейчас, например.

Норбер вежливо советовал остановиться еще утром, послать в Марейль за каретой, дождаться ее и в ней уже прибыть домой – чего же странного? Но Раймон не мог ехать по своим владениям в карете, словно придворный щеголь, никак не мог. Он ненавидел кареты, их легкомысленный дух, их потворство. Мужчина должен ездить верхом, ибо это – тренировка и закалка воина. А он, Раймон де Марейль, воин. Будь он проклят, если позволит кому-то в этом сомневаться!

И так уже поводов достаточно.

Поморщившись, он выпрямил спину и пришпорил лошадь. Великолепная арабская кобыла Сирена, верой и правдой служившая вот уже год, вскинула благородную голову, топнула не менее благородной ногой и перешла на рысь. От ее ровной, красивой рыси, которую Раймон так любил, сейчас мутилось в голове, а из желудка поднималась кислая волна.

Ну уж нет, он не сдастся. И хуже бывало.

Сейчас Раймон очень не любил себя самого. Можно сказать, ненавидел.

Бренное тело, вместилище духа! Чтоб ее, эту оболочку, которая и является источником его бед! А он еще втайне недоумевал, когда Бальдрик говорил ему о том, как тело превращается в тюрьму. Раймон не верил, посмеивался слегка. С ним-то такого не случится никогда, он если и пострадает на поле брани, то уж сразу насмерть. И дух вознесется к небесам, ликующий и свободный. Лучше бы так и произошло.

Ладно, ему повезло больше, чем Бальдрику, и надо лишь выполнить пожелание Гассиона – и не являться пред маршалом, пока тот не остынет. Гассион его почти проклял на прощание, тем особым проклятием, что возможно лишь между давними и верными соратниками. Звучат такие слова, когда не находится иных доводов, чтобы достучаться до разума друга. Раймон понимал, что хотел от него командующий, однако понимать и принимать – две совсем разные вещи.

Он был зол на весь свет. Хорошо хоть, до Марейля осталось совсем немного.

Долина, в которой стоял замок, открылась перед Раймоном внезапно – он просто потерял счет времени, а когда очнулся, оказалось, что уже почти приехали. В лучах послеполуденного солнца летний пейзаж не просто купался – он нежился, тек яркими красками, ослеплял бликами на воде мелкой речушки, притока Сены. Вдоль дороги, спускавшейся с холма к воротам старой крепости, росли мелкие полевые цветы. В последний раз Раймон их наблюдал, лежа в траве навзничь и немного опасаясь пошевелиться. Воспоминание было не из приятных, а потому шевалье отвернулся от цветов.

– Вот и дом, – промолвил Норбер.

Дом, верно. Раймон не был здесь… да, больше двух лет. Он уехал отсюда в апреле сорок первого года, чтобы жениться на девушке из рода де Кремьё, а сейчас июнь сорок третьего – и вроде бы ничего не изменилось. Пейзаж плавился и струился, и Раймон не мог понять, это от жаркого воздуха или же от мерзкой слабости.

Сирена, будто чуя настроение хозяина, перешла на быстрый шаг, и Раймон безмолвно поблагодарил ее за это. Не хватало упасть с лошади сейчас, на виду у своих людей – в том, что его уже увидели со стен, сомневаться не приходилось. Старый седой замок, чьи стены кое-где обвил плющ, даже в отсутствие Раймона содержался в полном порядке и был все той же неприступной маленькой крепостью, которую можно оборонять много дней подряд. Об исправности всех служб, охране и доходах супруга писала Раймону в армию, и он читал эти послания с плохо скрываемым удовлетворением. Дом должен быть крепостью, даже если на вид он самая настоящая крепость и есть.

Ворота начали открываться только тогда, когда Раймон с Норбером въехали в падающую от замка тень: в жаркий полдень она казалась особенно густой и желанной, однако прохладой тут и не веяло. Словно на юге, когда даже ветер несет обжигающий жар и не приносит облегчения. Древний мост не поднимали уже лет двести, и он врос в берега над наполненным рвом, украшенным камышами и ряской. Увидев толстые листья кувшинок, на длинных ногах поднимавшиеся из темно-коричневой воды, Раймон вдруг подумал: «Я дома».

Давно он не испытывал этого чувства.

Ворота приоткрылись ровно настолько, чтобы впустить двух всадников, и снова закрылись за их спинами. Гулкий туннель, где в прошлые века обливали осаждающих горячей смолой и кипящим маслом, вел в просторный двор. Вот здесь было прохладно – толстые стены хранили в себе зимние холода, и весенние дожди, и ветреные майские дни. Раймон несколько раз моргнул, пытаясь вернуть зрению ясность. Он слишком устал, чтобы действительно насладиться своим возвращением, и от противоречивости собственных чувств испытывал злость. Раймон любил свой дом, однако не желал сейчас здесь находиться. Совсем.

Во дворе уже ждали конюхи – поклонились, поприветствовали хозяина, взяли лошадей под уздцы и подождали, пока всадники спешатся. Ощутив под подошвами сапог стертый камень, Раймон еле устоял и на мгновение вцепился в седло, однако тут же обрел равновесие. До комнаты, где можно остаться одному и закрыть глаза, оставалось совсем немного, и не годится падать почти в самом конце пути.

На ступеньках, ведущих в основные помещения замка, никто не ждал – а вот сразу за дверьми несколько человек и обнаружилось. Раймон после яркой улицы видел их, словно оплавленные свечи в сумеречной полутьме. Лица расплывались, как давешний пейзаж, и не удавалось уловить черты. Это можно будет сделать потом.

– Ваша милость, – присела в реверансе невысокая свеча, светлая, будто лунный луч, – добро пожаловать домой.

Раймон кивнул. Ему не хотелось никаких слов.

– Мои покои подготовлены? – отрывисто спросил он.

– Они всегда ждали вас.

– Хорошо.

Не утруждая себя более общением, он направился к лестнице, ведущей на второй этаж, – там располагались спальни и личные гостиные хозяев. Раймон не слышал шагов Норбера – слуга передвигался бесшумно, – однако знал, что тот здесь, идет след в след, будто бы на разведке. Эта мысль приободрила.

Спальня – знакомое до последнего угла пространство, с окном, через которое лился щедрый медовый поток, – показалась Раймону самым прекрасным местом на свете. И пускай он не хотел ехать сюда, пускай, зато кровать уже совсем рядом. Он присел на край, услышал, как что-то сказал Норбер, однако это было теперь неважно.

Некоторое время Жанна и Элоиза стояли, не шевелясь и слушая, как шаги хозяина затихают на лестнице. Потом переглянулись. Немного растерянные слуги топтались рядом, и Жанна взмахом руки отпустила всех.

– Это было… впечатляющее явление, – пробормотала она.

– Куда уж лучше, – язвительно согласилась Элоиза. – Кабан-секач в лесу и то более вежлив.

– Ты когда-нибудь видела кабана-секача?

– Нет, но у меня хорошее воображение.

Жанна усмехнулась. Честно говоря, ее воображение гораздо хуже, чем у Элоизы, потому что такой встречи с супругом она себе представить не могла. Она готовилась к тому, что муж будет недоволен, или что он, наоборот, обрадуется, что захочет отдохнуть, пообедать или же узнать о делах в замке – но только не к тому, что он прошествует мимо, едва скользнув по ней взглядом.

Жанне показалось: он ее даже не узнал.

– Наверное, он устал с дороги, – вслух произнесла она. – Мы позже все выясним у его слуги.

– Или не выясним, – пожала плечами Элоиза, – такие слуги весьма скрытны, если преданы своему хозяину. Например, я. От меня бы они ничего не узнали.

– Ты не служанка, ты моя родственница. И я не потерплю этого уничижения.

– О, милая моя, это была всего лишь тонкая ирония, всего лишь.

– Нам следует заняться своими обычными делами, – рассеянно сказала Жанна, глядя на лестницу, как будто на каждой ступеньке ее лежали ответы. – Позже я поднимусь к супругу и спрошу, как он себя чувствует.

– Возможно, не слишком хорошо.

– Да, он… другой. Я помню его другим.

Элоиза еле заметно вздернула бровь и сказала со значением:

– Он тебя – тоже.

Глава 2

Через два часа, оставив Элоизу с книгой в гостиной, Жанна подошла к дверям покоев супруга и негромко постучала. Она уже знала, что слуга, приехавший с Раймоном, затребовал таз с водой, подогретое вино и еще кое-какие мелочи, однако никого к хозяину не впустил. Но, может, жену впустит?

За массивной дубовой дверью, украшенной резьбой (виноградные лозы и чаши, корзины и цветы), не было слышно ни звука. Иногда замок казался Жанне чересчур укрепленным местом: не завоюешь, не подслушаешь, не подкрадешься. Она улыбнулась своим мыслям. Зачем ей подкрадываться? Она тут хозяйка.

Дверь приоткрылась, и высунулось широкое веснушчатое лицо. Круглые глаза, похожие на совиные, с любопытством смотрели на нее. Слуга Раймона не торопился распахивать дверь и приглашать хозяйку в комнату, просто глядел, что еще усиливало его сходство с птицей.

– Я мадам де Марейль, – произнесла Жанна спокойно. – Могу ли я увидеть своего супруга?

– Мадам, – слуга кивнул, и рыжая челка свесилась на лоб, тоже веснушчатый. – Боюсь, сейчас это невозможно. Мой господин отдыхает.

– Как тебя зовут? – спросила Жанна.

– Норбер, мадам. Норбер Пелуз.

– Очень хорошо, Норбер. Если хозяин отдыхает, выйди и поговори со мной.

Слуга бросил неуверенный взгляд себе за спину, однако, судя по всему, Раймон и вправду спал мертвецким сном после дороги, так что его верный страж решился. Он мягким движением выскользнул из комнаты и затворил дверь прежде, чем Жанна успела что-то увидеть. И тут же поклонился.

– К вашим услугам, мадам.

– Пойдем.

Она провела его по коридору и остановилась в конце – там, где начиналась галерея над просторным залом. Когда-то здесь устраивались пиры и праздники, но потом замок неоднократно перестраивали, сузили зал, переделав часть его в гостиные и хозяйственные помещения, построили широкую лестницу, ведущую на второй этаж, прорубили еще несколько окон. А галерея осталась. Экономка рассказала Жанне, что в прежние века во время балов сюда часто усаживали музыкантов, дабы не мешали благородным господам внизу.

Опершись спиной о тонкую витую колонну, соединенную стрельчатой аркой с другой такой же, Жанна скрестила руки на груди и оглядела Норбера с головы до ног. Тот ответил любопытным взглядом. Парень не робкий, что, впрочем, неудивительно, если он так много времени провел с Раймоном. О слуге муж упоминал в письмах пару раз, тем не менее имя не писал – возможно, не считал важным. Жанна не помнила Норбера, однако все события двухгодичной давности смешались у нее в голове. Столько тогда всего произошло, куда там слугу запомнить.

Но теперь все изменилось. Доверенный слуга – это важное лицо, и вопрос в том, насколько он это понимает. Жанне не хотелось, чтобы Норбер считал ее за угрозу.

– Я рада, что ты приехал с моим супругом. Ты давно ему служишь?

– Давно, мадам. Вот уже лет десять как будет. А знаю его всю жизнь.

– Ты вырос в этом замке?

Норбер кивнул.

– Да. Мой отец был писарем у старого шевалье де Марейля, отца господина. Думали, что и я тоже писарем стану, однако почерк у меня отвратительный, – он усмехнулся, – и никак не удавалось научиться. Тогда и решили, что я буду слугой при молодом господине.

– А тебе это понравилось?

Он удивился – видимо, никто не спрашивал у юного рыжего разгильдяя, нравится ему приказ или нет.

– Ну, выбора-то все равно особо не было. А потом, мне сам молодой господин всегда нравился.

– Ты ему тоже, раз он тебя не выгнал.

Норбер кивнул.

– Это вы верно подметили. Если ему кто не по нраву – его милость сразу прогоняет, при себе держать не станет.

Слуга достаточно расслабился, чтобы можно было задать ему следующий вопрос:

– Как себя чувствует Раймон?

Хлоп! Словно забрало закрыло лицо жизнерадостного Норбера Пелуза. Он насупился, на лбу выросла вертикальная морщинка, а прищуренные глаза теперь совсем не казались птичьими – совершенно человеческие были, умные, внимательные.

– Этого я не могу вам сказать, мадам. Его милость не любит, когда я о его делах с кем-то беседую.

– Но я не кто-то, – мягко напомнила Жанна, – я его жена. И милостью Божьей мне жить с ним столько, сколько отпущено. Это небезразлично мне, Норбер, хотя я и не видала супруга… очень долго. Мой муж выглядит странно и едва кивнул мне. Если нужно звать лекаря, мне надо знать.

– Я справлюсь сам, – произнес Норбер и тут же понял, что себя выдал. Он посмотрел на Жанну обвиняюще, как будто она вытащила у него признание под пытками, и настороженно – однако она только кивнула.

– Полагаю, я права. Моему супругу требуется отдых. Я верю, что ты справишься, Норбер, только будь любезен, позови меня, если перестанешь справляться. Коль моему мужу не нравится, чтобы об этом кто-нибудь знал, я сохраню секрет. Уговорились?

Слуга кивнул, хотя и несколько растерянно. Видимо, он ожидал от Жанны другого.

– Теперь я могу увидеть Раймона?

– Ему это не понравится.

– А мы ему не скажем. Это будет тайна. Ты ведь умеешь хранить тайны, я знаю.

Норбер, смущенный ее мягким напором, пожал плечами.

– Я знаю только, что хозяин велел никого не впускать.

– Ты меня не впустишь, я войду сама.

– Мадам!

– Норбер.

Она произнесла его имя так, что слуга сделал шаг назад. Как бы близок он ни был к Раймону, какое бы доверие хозяин ему ни оказывал, – этот человек был воспитан, чтобы служить, и оставался таковым. Ему тяжело ослушаться команды, тем более когда у приказывающего звучит в голосе эта повелительная сталь. Возможно, экономке Норбер бы и противостоял – но хозяйке…

– Я не стану навлекать на тебя неприятности, – все так же негромко и мягко продолжила Жанна, будто и не прозвучало сейчас повелительного окрика. – Но он – мой муж, возвратившийся с войны. И я знаю, как беспечны бывают мужчины, стараясь не уронить честь. Честь останется в неприкосновенности, я обещаю. Твое место – тоже. Если он выгонит тебя, я оставлю.

Она не имела права давать ему подобных обещаний, в конце концов Раймон мог совершенно иначе смотреть на место хозяйки в доме и на ее права, однако сейчас Жанна готова была солгать. Ей нужно понять, кто таков ее муж, и как можно скорее.

Она видела его только в тот его свадебный приезд. Надо это исправить.

Норбер не возражал, когда Жанна пошла к спальне мужа, однако все же сделал робкую попытку заслонить собой дверь. Одно движение бровей – и слуга отошел с пути. Когда Жанна бывала в таком настроении, от нее все разбегались, оставалась лишь стойкая Элоиза, умевшая вздергивать брови не хуже воспитанницы.

Ставни были прикрыты, золотому солнечному свету, облюбовавшему витражное окно, оставили лишь клочок пола. Жанна медленно подошла к кровати, на которой лежал супруг, и остановилась, вглядываясь в его черты, пытаясь узнать человека, которого так давно не видела.

Раймон спал. Сон его был глубоким и спокойным, но на лбу блестели предательские капли пота. Жанна смотрела, словно впитывая в память это лицо: резкие черты, выступающий вперед подбородок, нос с отчетливой горбинкой, дерзкий абрис губ. Раймон отрастил себе бородку, стрелой поднимавшуюся к нижней губе, и усы, казавшиеся нарисованными; волосы его, ставшие длиннее, чем Жанна помнила, были зачесаны назад и связаны в хвост, открывая широкий ровный лоб. Через правую щеку от глаза, через нос и вниз по левой щеке шел тонкий, уже побледневший шрам, который со временем превратится в неглубокую впадину или исчезнет совсем. У Жанны шевельнулись пальцы: ей вдруг захотелось дотронуться до этого шрама, очертить одним движением полузнакомое лицо – то ли чтобы лучше запомнить, то ли чтобы окончательно узнать.

Крупные руки Раймона лежали поверх одеяла, и Жанна отметила мельком, какие у него длинные пальцы. Рука хорошего фехтовальщика, так сказал бы отец.

Жанна сглотнула и постаралась справиться с дрожью. Даже спящий, Раймон не выглядел беспомощным, и ей стало страшно.

«Господи, что я делаю?!»

– Норбер, – произнесла она совсем тихо, чтобы не разбудить мужа, – где раны?

Слуга обреченно пробурчал:

– Левое плечо, но там все неплохо. Правый бок хуже. И еще есть на спине, ему полоснули шпагой и зашили, но это еще до Рокруа. Стычка с испанцами, будь они неладны…

Жанна кивнула.

– Что ты ему давал?

– Отвар из березовых почек, смешанный с вином.

– Норбер!

– Я знаю! – огрызнулся слуга, однако тут же повинился: – Простите, ваша милость. Я знаю, что так нельзя. Однако хозяин не любит всего этого. Он предпочитает не замечать.

Жанна, не отводившая взгляда от лица супруга, упрямого даже во сне, вздохнула.

– Тогда ему следует выспаться и не заметить, что с ним произошло то, чего он не любит. Верно, Норбер? Сейчас пойдешь со мной. Кухарке я скажу, она поможет тебе приготовить два отвара. Один из мяты, липы и пятнистого болиголова, и еще кое-какие травки туда добавим, чтобы лучше спалось. Второй – ромашковый, и березовые почки используем, только никакого вина. Вино будет позже. Понимаешь меня?

Норбер кивнул и тут же поморщился.

– Только ведь, мадам, он откажется это пить.

– А ты скажи ему, что это вино так скисло. – Она на мгновение сжала кулаки и тут же расслабила пальцы. – Идем, Норбер. Ты сам еще не ел и не отдохнул с дороги, верно? Мы договоримся с кухаркой, что нужно делать, никому ничего не скажем, а потом я велю, чтобы тебе принесли еды.