Текст книги "Жена-незнакомка"

Он задумчиво постучал пальцами, теперь уже по колену.

– Не менее месяца, – неохотно проговорил Раймон наконец, – а вероятнее всего – до конца лета. Осада Тионвиля пока проходит без меня.

Это не имело прямого касательства к делу, однако Жанна спросила заинтересованно:

– Тионвиль?

– Да, это крепость на реке Мозель. После битвы при Рокруа туда отошли испанцы, в том числе люди генерала Бека. Это сильная крепость с большим гарнизоном, более восьмисот человек. Если Бек введет туда подкрепление, Тионвиль может держаться долго. Поэтому я думаю, что еще увижу его стены до того, как погода испортится и армия встанет на зимовку.

Он говорил об этом привычно, буднично и притом – довольно живо, как о любимом деле, оставленном ненадолго, но никуда при этом не исчезнувшем. Жанна вспомнила, как услышала от одного старого военного фразу о том, что женщину мужчина может разлюбить, а войну – никогда. Похоже, это мнение имеет под собой основания…

– Тем не менее месяц вы пробудете в Марейле, – произнесла она, вернувшись к мягкому тону. Смена кнута и пряника в риторике была одной из любимых тем Элоизы. – Это значит, что к вам возвратится управление теми делами, которыми в отсутствие управляющего занималась я. Кроме того… – Жанна запнулась. Не могла она так впрямую обсуждать продолжение рода, несмотря на свою смелость. – Кроме того, следует решить, что будет с нами.

– Вы так торопливы, сударыня.

– Но и вы можете уехать в любой момент, а я хотела бы немного представлять свое будущее.

Раймон подумал, затем кивнул.

– Это справедливо. Хорошо. Завтра я посмотрю те записи, что вы вели за время моего отсутствия в Марейле, а затем решим все остальное.

Жанна поморщилась. Его подход, чудовищно прагматичный, был продиктован формальностью брака и самой личностью Раймона, однако ее словно кошки царапали при мысли о таком. Неужели он, соизволив посетить ее спальню, отведет на это определенное время – скажем, полчаса, – и уйдет, как только оно закончится? Словно в дозор выйти. И если уж на то пошло, Жанна до сих пор была не уверена, что хочет впускать его в свою спальню.

Она знала, что должна. Но мысли о греховной подоплеке происходящего ее не оставляли.

Когда Раймон приехал в Кремьё, он нравился ей. Он казался тогда немного другим – не таким… выпотрошенным тем, что с ним происходит. И хотя улыбки от него было не дождаться, его походка, его движения, выражение холодного лица запали Жанне даже не в память, а в тот кармашек, где прячутся надежды и чувства. Она не открывала его никогда, но из него ничто никуда не делось. Вот Раймон сидит напротив, даже сейчас напряженный, словно старый боевой кот, и в груди щекотно и сумбурно. Сохранять спокойствие – вот что нужно.

– Я согласна, – произнесла Жанна. – И я хотела бы, чтобы мы с вами немного узнали друг друга.

– Что же, давайте познакомимся, – произнес он прохладным тоном, – я шевалье де Марейль, ваш супруг.

Всемогущий Господь, да он и шутить умеет! В том, что это шутка, Жанна не сомневалась: Раймон тут же усмехнулся.

– Простите. Я не очень понимаю, что вам сказать. Мы соединены узами брака, однако ни вы, ни я не думали, что все сложится так.

– Все могло сложиться хуже. Вы могли погибнуть при Рокруа… или в одной из бесчисленных стычек с нечестивыми испанцами, как называет их Норбер.

Раймон нахмурился.

– Вы много беседовали с Норбером, как мне показалось? – произнес он медленно.

– О, не слишком много, – сказала Жанна непринужденно. Вряд ли ему стоит знать, что она провела в комнате мужа достаточно времени, чтобы Раймон разозлился. И навлекать неприятности на слугу, столь преданного своему господину, тоже не стоит. Сейчас у нее имеется союзник в стане врага… «Боже, о чем я думаю?! Раймон – не враг мне. И не должен им стать».

– Но о нечестивых испанцах успели узнать.

– Он восхищен вами.

Раймон отвел взгляд.

– Возможно. – Он помолчал и продолжил сухо: – Что же, мы, кажется, обсудили все, что нужно. Сопроводить вас обратно в столовую?

– Если вы составите мне компанию за ужином.

– Я предпочел бы подняться к себе.

– Что же, сударь, в таком случае, я еще посижу здесь. Закат чудо как хорош.

Раймон встал, поклонился и ушел. Жанна проводила его взглядом. И поклон, и шаги давались супругу явно не так легко, как он хотел показать.

Кого он обманывает? И зачем?

Одно понятно точно: быть здесь Раймону отчего-то совершенно не хочется.

Глава 5

Вечер Раймон провел в обнимку с бутылкой вина, которую молчаливый Норбер принес из погреба, ночь проспал безмятежно, повидав во сне упитанные ландыши, а около половины шестого утра уже оделся и зашел в кабинет. Светало, и потому свечей не требовалось: портьеры были отдернуты, чтобы свет легко проникал в комнату.

Здесь пахло, как и раньше, пылью и бумагой, хотя ни на столе, ни на подоконниках не виднелось пыли. Судя по всему, в кабинете тщательно убирались. Впрочем, как и во всем замке, это шевалье заметил. Не заметить большого количества слуг с тряпками, уже начавших работу, несмотря на ранний час, просто невозможно.

Раймон остановился у окна и посмотрел на реку: знакомый с детства вид вдруг оказался странно чужим. Деревья разрослись, склоняя ветви над заводями, на берегах появилось несколько домиков, и около них паслись овцы и коровы. Справа чего-то не хватало, и, помаявшись немного, Раймон вспомнил, чего именно: там раньше стоял огромный дуб, которому было то ли сто лет, то ли двести. Его крона всегда первой появлялась из-за холмов, если подъезжать дорогой со стороны поместья Бальдрика, а теперь дуба нет. И не разглядеть отсюда, остался хотя бы пень?..

Раймон раздраженно отвернулся от окна и увидел на столе выложенные рядком тома: это, по всей видимости, Жанна для него подготовила, чтобы он мог посмотреть все записи о жизни в поместье. Хмыкнув, шевалье уселся, мельком отметив, что на столе царит привычный порядок, и, полюбопытствовав, заглянул в ближайший ящичек. Никаких следов пребывания Жанны тут не имелось. Если она и хранила свои вещи здесь, теперь она их забрала.

Начал Раймон с позапрошлого года: страницы испещрены высоким и немного нервным почерком управляющего, столбики цифр пляшут, словно крестьяне на празднике урожая. В сентябре почерк изменился, и это был почерк Жанны, Раймон его узнал. Столбики постройнели, цифры изменились. Изучив их, Раймон покачал головой: а ведь жена права! Воровал выгнанный с позором управляющий, и еще как воровал, пользуясь отсутствием хозяина в поместье. Однако бо́льшую часть удалось возвратить, это было отмечено отдельно.

У Жанны несомненно имелся талант к ведению дел, а впрочем, чему тут удивляться – ее для этого воспитали. Только вот ее живая, непосредственная натура искала выход повсюду. На полях, ранее девственно-чистых, теперь встречались нарисованные в задумчивости узоры, вензеля, цветы и кошки. Однажды встретился стихотворный отрывок, которого Раймон не узнал, однако был решительно перечеркнут крест-накрест, как будто Жанна запрещала себе отвлекаться.

Раймон так увлекся изучением записей, что появление супруги заметил, когда она прошла уже половину пути от распахнутой двери до стола. На Жанне было надето что-то нежно-сиреневое: там кружево, тут довольно скромный вырез, оставлявший тем не менее достаточно места и для восхищения, и для фантазии.

– Доброе утро, сударь. – Жена кивнула ему. – Вы рано встали. Надеюсь, вы довольны тем, что прочли?

Раймон закрыл учетную книгу и откинулся на спинку кресла. Некстати заныл правый бок, и шевалье слегка поморщился.

– Вы были правы. Он воровал.

Жанна развела руками с видом «я же вам говорила».

– Надеюсь, вы также сочтете приемлемым, что я его прогнала.

– Я не сторонник милосердия и сдал бы его властям, поэтому ему просто улыбнулась удача.

– О, если вы сторонник возмездия, еще можно его найти. Хотя не сомневаюсь, что он уже забился в самую дрянную нору где-нибудь в Уэльсе.

– Хватит говорить о нем. У нас есть иные темы для обсуждения. Сядьте, мадам, прошу вас.

Напротив стола стояла пара кресел: по всей видимости, Жанна принимала здесь посетителей. В одно из них супруга и уселась – чинно, словно монастырская воспитанница, разложив аккуратно складки своего утреннего платья. Спина у Жанны оставалась прямой. Подбородок вздернут, шея напряжена… «Милостивый Бог, она что, боится меня?!»

Раймон был солдатом до мозга костей. Он в совершенстве умел убивать, следовать разумным приказам и отдавать их, уважать старших по званию и проделывать еще множество вещей, которые в армии необходимы. За то время, что шевалье де Марейль провел на войне, он развил слух, зрение и обоняние. А еще он развил чутье – то острое необходимое чутье на людей, которое позволяет предсказывать, как поведет себя противник в рукопашной схватке, выстрелит или нет загнанный в угол испанский солдат, дезертирует ли сержант и боится ли пленник. В тех кусках мирной жизни, что доставались Раймону достаточно редко, он почти ничего не понимал в людях – может быть, потому, что ситуации и обстановка были далеки от знакомых ему. Шевалье никогда бы не разгадал уловку придворного острослова и подоплеку женского кокетства, ему неинтересны были сплетни и напускной гнев властей предержащих. Но в мирном обществе встречались все те же отточенные эмоции, которые ловило его чутье опытного солдата. Отчаяние. Злоба. Мольба. Страх.

Раймон открыл рот, чтобы спросить у Жанны, действительно ли это так и откуда взяться страху, но внезапно понял, что не стоит этого делать. У женских боязней, чтоб их черти взяли, множество причин, зачастую далеких от логики. Может, кухарка приготовила отвратительный пирог и супруга опасается, что Раймону это не понравится.

Она ведь не знает, чего от него ждать.

Ну а его это заботит? Или нет?

Злость на Гассиона, поставившего его в такое положение, снова вскипела, и Раймон произнес резче, чем намеревался:

– Мадам, я обдумал то, что мы обговорили вчера. Я согласен, мне придется принимать участие в жизни поместья, и это справедливо – ведь я хозяин. Также я приношу вам извинения за то, что оставил вас справляться со всем этим в одиночку. – Он понадеялся, что извинения прозвучали… извинениями, а не оскорблением. – До своего отъезда я подыщу человека на должность управляющего. Кстати, – тут ему пришел в голову закономерный вопрос, – а почему вы не сделали этого сами?

– Потому что я справлялась, – спокойно ответила Жанна.

– Вы могли бы попросить порекомендовать вам кого-нибудь. Не меня, я редко бываю здесь и не знаю достойных людей, но… Бальдрика де Феша. Вы говорили, он приезжает в Марейль.

– О, Бальдрик! – воскликнула Жанна, и губы ее тронула нежная улыбка. – Конечно, если вы о нем заговорили, то он предлагал мне помощь. Я отказалась. Видите ли, сударь, мне нравится делать это самой.

– Нравится? – переспросил Раймон.

– Да, именно. Меня учили этому, и я чувствую себя способной не разорить поместье. Если я ошибаюсь или вы нашли ошибки в моих расчетах, я и слова против не скажу.

– Для такой молодой девушки вы весьма самоуверенны, – буркнул Раймон.

Ее синие глаза сверкнули – то ли гнев, то ли обида, – однако Жанна тут же взяла себя в руки.

– И еще умна, – добавила она чрезвычайно легкомысленным тоном, – и скромна, как вы видите! Ну же, сударь. Неужели вам претит сама мысль о том, что я способна на такое?

Раймон медленно покачал головой, не отрывая взгляда от супруги. Она права, а он всегда был человеком справедливым. Эта справедливость иногда мешала жить, но сейчас оказалась как нельзя кстати. Не следует обвинять жену в том, что она плохо поступила, когда справилась со всем великолепно.

– Я просмотрю записи снова, однако мне ясно, что вы говорите правду. И вы действительно способная. Я начинаю считать, что наши родители были весьма мудры, заключив наш брак.

Жанна медленно кивнула и опустила взгляд. А сейчас-то что не так?..

– Теперь о той жизни, которую я буду вести, пока нахожусь здесь. – Раймон взял незаточенное перо и покрутил его в пальцах. – Законы вежливости и гостеприимства требуют каких-то особых действий?

Он много лет не устраивал приемов в Марейле и не испытывал уверенности, что стоит начинать.

– Только если вы пожелаете, сударь.

– Но вы… – Справедливость проклятая! Он снова поморщился – то ли от осознания собственной никчемности, то ли от нарастающей боли в боку. – Вам это нужно?

– Я не любительница балов, сударь. Тем не менее соседи могут обидеться, что вы не захотели даже повидать их. А обиды соседей – не то, что идет на пользу, особенно в неспокойные времена.

– Это все политика, в которой я ни черта не смыслю. – Соседей Раймон знал, но давно ими не интересовался. – Хорошо. Мы дадим один прием.

– Когда? – Жанна снова подняла голову.

– Скажем, через две недели.

– Значит, две недели вы тут пробудете.

– Я уже сказал вам вчера, что пробуду здесь месяц! А может, и дольше, черт бы все это побрал! – рявкнул Раймон. Жена не отшатнулась, не вжала голову в плечи, лишь прикрыла глаза на пару мгновений. – Не задавайте мне этот вопрос раз за разом, мадам, – продолжил шевалье уже тише. – Я дал ответ.

– Я не задавала вопроса.

– Тем не менее вы спрашиваете, о да. Впрочем, оставим это. Один бал, через две недели. Раз вы так хорошо управляетесь, то все на ваше усмотрение. – Бессмысленно упоминать, что он сам не испытывает ни желания, ни склонности придумывать идеи. – Также следует пригласить кого-то раньше.

– Барон де Феш прислал письмо вчера, – уведомила его Жанна. – Я не сообщала ему о вашем приезде, но слухи быстро распространяются по округе. Он испрашивает разрешения нанести визит. – Она усмехнулась. – Я понимаю, как вы запугали арендаторов, и они жаждут вас видеть, при этом трепеща пред вами. Но Бальдрик?.. Он такой отважный человек, хотя и мягок с дамами. Барона вы тоже припугнули, месье, поэтому он спрашивает позволения?

Раймон медленно и грозно повернулся в своем кресле, словно медведь в берлоге. Он никак не мог понять, какое чувство испытывает при разговоре с женой. Пожалуй, смесь злости, раздражения и удивления. Она от страха такая храбрая? Не иначе.

– Бальдрик знает, что я не люблю непрошеных визитов, и он вежлив, чтобы дать мне отдохнуть с дороги. Дайте мне его письмо, я отвечу.

– Оно в левом верхнем ящике, – указала Жанна.

– Вы не станете возражать, если он составит нам компанию завтра за ужином?

Может быть, встреча со старым другом поможет. Поговорить с Бальдриком… или помолчать с Бальдриком. Барон де Феш всегда все понимал. Не зря он так долго сражался рядом, и жаль, что не может сражаться сейчас. «Если бы Бальдрик был там, он не позволил бы выбросить меня за пределы войны, как новорожденного кутенка».

– Нет, я буду очень рада.

– Хорошо. Это все.

Жанна осталась сидеть.

– Это все, мадам, мы все обсудили, – повторил Раймон.

– Вы так полагаете? Вы отпускаете меня, словно… Норбера?

Ее тонкие ноздри затрепетали, и вот это чутье Раймона уловило точно: злость.

– У нас есть еще темы для бесед? – Бок болел все сильнее, и сейчас шевалье хотелось одного – чтобы Жанна ушла, а потом вызвать слугу и приказать принести вина. Рановато пить много, но один бокал успокоит боль и голову.

– Да, сударь, имеются. Видите ли, я не ваш управляющий и не служанка. Я ваша жена. Это немного больше того, что мы обсудили. Но если вы желаете говорить не как супруг, а как владетель, извольте. Вчера я уже упомянула, что наш брак должен быть… скреплен окончательно. Чтобы он стал настоящим браком пред Богом. Вы мой муж, что бы вы об этом ни думали, я ваша жена. Церковь благословила нас на супружескую жизнь и рождение детей. Марейлю нужны наследники, а я хорошо понимаю свой долг, и он не только в том, чтобы считать пшеницу и устраивать бал.

– Вы настаиваете, чтобы мы скрепили брак? – насмешливо произнес Раймон, которому не терпелось от нее избавиться. – Что ж, мадам, идемте! Арендаторы подождут.

Жанна вспыхнула и вцепилась тонкими пальцами в украшавшие платье кружевца.

– Боюсь, нынче утром я откажу вам в этом, господин мой супруг. Мы должны прежде узнать друг друга, потому что брак – это не только обязанность, но и священнодействие. И святость его состоит в… любви.

Она запнулась перед последним словом, вновь отвела глаза, однако через мгновение посмотрела на Раймона опять, прямо и решительно.

– Я не романтически настроенная особа, которой нужны фиалки и серенады, сударь. Или клятвы, если уж на то пошло. Или чувства, о которых пишут в книгах. Мир дал мне уже достаточно доказательств тому, что истинная и искренняя любовь встречается редко, а все, что существует на самом деле, – это те или иные стороны доверия. Мы с вами так мало знаем друг друга, что даже не начали доверять. Мы знаем только то, что писали друг другу в письмах, и эти письма… они мне нравились, – созналась она с обезоруживающей искренностью. – Я подумала, мы с вами могли хотя бы подружиться, сударь. Я не заставлю вас проводить со мною долгие часы или обсуждать Тацита вместо того, чтобы уделять внимание более важным делам, но дружба – это неплохо для такого брака, как наш. Хотя бы ее бледное подобие – все лучше того, что есть сейчас.

– Вы совсем не такая, – вырвалось у Раймона. Жанна удивилась:

– Простите?..

– Вы не такая, как на свадьбе. Тогда вы показались мне очень запуганной, и я помыслить не мог, что та девушка произнесет передо мною речь, достойную выступления перед королевой.

– А я боялась, – сказала Жанна. – И сейчас немного боюсь. Но прошло время, сударь, и я изменилась, потому что вы изменили мою жизнь. Для вас так не случилось. Наш брак стал всего лишь эпизодом между военными действиями, в которых вы участвовали, но для меня все по-другому. Возможно, потом вы это поймете.

– Возможно, – протянул Раймон и задумался. Жанна молчала, ожидая, что он скажет.

Она в чем-то права. Для нее все переменилось, и эта женщина выглядит достаточно крепкой, чтобы прожить долго и произвести на свет наследника. Если ее условие – дружба, это можно попробовать осуществить. Хотя Раймон не верил в успех подобного начинания. Он тяжело сходился с людьми и даже с Бальдриком всегда сохранял дистанцию – сейчас еще большую, чем прежде, из-за того, что случилось в Хемнице. Но если Жанне так хочется, пускай.

– Хорошо, – сказал шевалье де Марейль. – Это справедливое условие. Мы попробуем сделать так, как вы просите.

– Благодарю, сударь. – Она встала, сделала реверанс и направилась к двери, шурша юбками.

– Почему вы меня так называете? – сказал Раймон ей вслед. Жанна остановилась и обернулась, непонимающе нахмурив брови.

– Что?

– Сударь. Вы зовете меня – сударь, и ни разу не произнесли мое имя. Друзья так не делают.

Повисла пауза, а затем Жанна еле заметно улыбнулась:

– Да, Раймон. Верно, так не делают.

Он кивнул, и она ушла. Подождав некоторое время, Раймон позвонил и потребовал вина. Есть не хотелось.

Глава 6

Когда Жанна отыскала ее, Элоиза читала в гостиной. За завтраком родственницы говорили мало, и после него у хозяйки дома нашлось достаточно дел, чтобы отложить беседу. Однако время подбиралось к середине дня, скоро должны были накрыть стол к обеду, и Жанна чувствовала, что ей просто необходимо целительное общество Элоизы. Беспокойство нарастало вокруг, словно снежная шапка на камне.

Мадам де Салль без дел тоже не скучала, и Жанна была очень благодарна ей. Элоиза сумела подружиться с экономкой, женщиной пожилой и суровой, которая не слишком-то приветствовала появление совсем молодой хозяйки в доме. Мадам Батай полагала, что все женщины младше тридцати не иначе как вертихвостки, способные лишь наряжаться и спать до полудня. Жанна удивила ее, а Элоиза, сошедшаяся с экономкой не только на почве вдовства, но и в обсуждении юношеских нравов, окончательно поспособствовала перемирию.

Жанна уселась в кресло, устало вздохнула и потерла виски. Мадам де Салль отложила томик и с любопытством спросила:

– Ну что же?

– Я не знаю, Элоиза. Он весь день не выходил из кабинета, и я не видела его. – Жанна перестала трогать виски, все равно бесполезное занятие, и принялась вместо этого теребить кольцо на пальце. – Трое арендаторов приехали, они уже покинули замок, а Раймон все еще…

– Дорогая, – прервала ее Элоиза, – прошу тебя, не нервничай так. Он хозяин, и он хочет сам разобраться в том, что ты здесь делала без него.

– Я все думаю, не могу перестать думать… Если он… узнал? Он сказал, что я изменилась, и…

– И это так. – Голос Элоизы действовал успокаивающе. – Свадьба проходила в большой спешке, вы общались едва ли несколько минут.

Жанна усмехнулась.

– Так и есть.

– Не стоит придумывать, милая. Все будет хорошо.

– Мне это невыносимо, – тихо и четко произнесла Жанна. – Элоиза, ты знаешь, как я не люблю лгать. Пока Раймон был далеко, это происходило словно само собой, но сейчас он приехал, и я… растеряна. Может, стоит поговорить с ним, рассказать ему все? Не сейчас, а когда он станет чувствовать себя лучше. Он показался мне хорошим человеком. Не добрым, нет, но он справедлив.

Элоиза глубоко вздохнула и на мгновение прикрыла глаза.

– Я ожидала, что ты заговоришь об этом однажды, но не думала, что столь скоро. Видишь ли, для тебя свадьба прошла в смятении, однако для меня – нет. Смятение началось… после. А тогда я просто наслаждалась происходящим и наблюдала за женихом. И знаешь, ты права, он справедлив. Но при этом – холоден, расчетлив и помешан на войне. Ты не видела, какое облегчение отразилось на его лице, когда гонец приехал, а я видела, Жанна. Только дело даже не в этом. – Она помолчала. – Сейчас он слегка растерян и болен, а потому кажется тебе менее опасным. Однако позволь уверить тебя: Раймон де Марейль – не жалостлив, не всепрощающ и вообще не похож на доброго Господа. Я понимаю, что ты очарована им, но…

– Очарована? – переспросила Жанна оскорбленно. – Очарована?!

– Погоди, милая моя. Ты всегда утверждала, что тебе нравится моя откровенность, и советовала продолжать, поэтому сцепи зубы и послушай. Этот человек согласился на выторгованные тобою условия лишь потому, что по какой-то причине оказался не у дел в ставке герцога Энгиенского, и это непривычно для людей подобного склада. Но не обманывайся ни его покладистостью, ни его добродушием, которого, кстати, ты и не видела пока. Через неделю он оправится от ран – на таких все заживает как на кошках, – и вот тогда ты расскажешь ему правду?

– Да, – кивнула Жанна, не понимая, к чему ведет Элоиза, – я хотела бы.

– Он выпотрошит тебя как рыбу, – спокойно произнесла мадам де Салль, – и не испытает никакой жалости при этом. То, что он читал твои письма и отвечал на них, то, что он позволил тебе устроить бал и пригласить барона де Феша на завтрашний ужин, ничего не значит, милая моя. Это воздействие воспитания на характер шевалье де Марейля. Однако характер победит. И если, как ты говоришь, он справедлив, подумай сама, как он должен поступить с тобой? По справедливости?

Жанна молчала. Справедливость, вот верное слово. Элоиза тоже говорит справедливо, и хотя эти слова ранят, они, к сожалению, правдивы. Компаньонка права: хорошее отношение Раймона, которое на мгновение почудилось Жанне, – это не более чем иллюзия. Обманывать его – это ходить по лезвию шпаги босиком.

– Нам всем будет лучше, если он поскорее уедет обратно в армию, – жестко закончила Элоиза.

– Я не хочу, чтобы он уезжал, – пробормотала Жанна.

Брови мадам де Салль взлетели.

– Девочка моя, повтори это еще раз!

– Я не хочу, чтобы он уезжал, – покорно повторила Жанна уже громче. – Так и есть, и я ничего не могу с этим поделать.

– Моя дорогая девочка, – сказала Элоиза с таким сочувствием и сожалением, что становилось ясно – это искренние и подлинные чувства, – тебе стоит с этим что-нибудь сделать для твоего же блага. Иначе, если все обернется хуже, чем мы обе надеемся, конечно, тебе будет больно. Но если ты позволишь своей нежности и доброму отношению перерасти в нечто большее, поверь, Раймон сможет причинить тебе целый океан боли, если вдруг узнает, что ты ему не жена.

Шевалье де Марейль спустился к обеду, однако особенного аппетита не испытывал, равно как и тяги к разговорам за столом. Впрочем, собеседницы на сей раз решили не занимать его светской беседой и обронили лишь несколько фраз, да и выглядели обе мрачно. Поссорились, что ли? Женские ссоры – вот чего ему недоставало, конечно же. Раймон выпил еще бокал вина, присовокупив его к четырем кабинетным, вяло сжевал кусок какого-то мяса и отправился к себе в покои. Норбер отсутствовал, и шевалье улегся на кровать и пролежал без сна часа полтора, бездумно глядя на балдахин.

Арендаторы подтвердили то, что Раймон понял уже и сам: Жанна превосходно обращалась с людьми, живущими в поместье. Мужчины желали лишь засвидетельствовать почтение хозяину, однако дела их оказались мелкими и незначительными, все важные вопросы были ранее решены с мадам де Марейль. Восхищение, которое эти простые люди выказывали по отношению к хозяйке, многое говорило о Жанне. Больше, чем сказала она сама.

Раймону почти удалось задремать, когда возвратился Норбер, чем-то очень довольный. По всей видимости, возвращение домой пошло слуге на пользу: он завел знакомства с теми горничными, которые были наняты в дом за последние два года, возобновил свои добрые отношения с кухарками и потому пребывал в благостном расположении духа. Норбер наслаждался мирной жизнью, в отличие от хозяина. И жизнерадостная физиономия слуги привела Раймона в раздражение.

– Переоденься и возьми оружие, – велел он, поднимаясь. – Идем в сад.

Улыбка сползла с лица Норбера.

– Но, ваша милость…

Раймон знал все, что слуга мог ему сказать, причем на несколько фраз вперед.

– Норбер, я сказал – оружие и в сад. Если тебя так это волнует, можешь найти тупые рапиры, но толку от них мало. Мою боевую шпагу, свою. Немедленно.

В саду Раймон предпочитал тренироваться летом, так как обстановка, считал он, приближена к боевой. Никто не даст тебе под ноги ровный пол фехтовальной комнаты, когда испанцы вот-вот прорвут строй. Под ногами может оказаться все, что угодно, – корни, тела, пропаханная ядром борозда, лужа крови. Ты можешь поскользнуться на палых листьях или неправильно поставить ноги, в сражении спускаясь с холма. В бою от подобных мелочей зависит жизнь. И хотя никогда не удается просчитать их полностью, не стоит отчаиваться и вовсе забрасывать тренировки. В армии Раймон начинал с этого каждый день. Он обучил Норбера, у которого внезапно выявился талант к фехтованию, и слуга выходил против господина в те дни, когда никто из офицеров не мог составить компанию шевалье де Марейлю.

Иногда Раймону выпадала удача – поединок с Гассионом или самим герцогом Энгиенским, человеком, здоровье которого было слабовато, зато ум велик. После Рокруа уже никто не посмеет сомневаться в этом. Герцогу всего двадцать два, а он уже одержал одну из самых громких побед в войне, которая неизвестно сколько еще продлится. Может быть, сто лет? И такое бывало…

Разговоры с арендаторами, с одной стороны, порадовали Раймона, а с другой – расстроили. Это была та самая жизнь, от которой он уже успел отвыкнуть и не хотел заново привыкать. Мирная, расхолаживающая, превращающая мужчину в ленивого кота. Раймон никогда всерьез не думал о ней. Он в армии с семнадцати лет, точно как герцог Энгиенский, только подобных высот не достиг. Ну, так и рождение у шевалье де Марейля не то чтоб высоко, хотя денег хватает и стратегических талантов особо нет, зато он знает, что такое верность и преданность. Как Гассион мог все это отринуть? И как скоро он смилостивится? Лев Франции сам одиночка до мозга костей – что же он посчитал себя вправе так поступать с подчиненным и другом?

Раймон переоделся в старую, уже несколько раз штопанную рубашку и драный жилет, из которого отовсюду нитки торчали, и спустился вниз. Молча протестующий Норбер плелся за хозяином. На пути, к счастью, никто не встретился, в гостиной женщин не было. Спустившись в сад, Раймон пошел вглубь – не так уж много тут места, однако любимая поляна для тренировок имеется. Мягкая трава выросла уже высоко, качали головками неутомимые сорняки. Рядом дряхлый садовник подстригал куст, и Раймон махнул старику, чтобы ушел.

Норбер протянул хозяину шпагу и не удержался все-таки:

– Ваша милость, рана откроется, и это плохо. Не стоило ли дать ей зажить еще?

– А под Рокруа меня кто-нибудь спрашивал об этом? – усмехнулся Раймон, вытягивая из ножен длинную тяжелую полосу превосходной стали. У клинка имелось имя – Стремительный – и гравировка у гарды, и это было лучшее оружие шевалье. Прикосновение к шпаге оживило воспоминания и непостижимым образом добавило хорошего настроения. Какого черта! Надо было сделать это еще вчера.

– Под Рокруа все было не так.

– Хватит, Норбер. – Раймон отшвырнул ножны. – Мое терпение на исходе. Еще слово – и ты отправишься чистить конюшни, коль скоро ни на что не способен более. Ты ноешь, как крестьянская девчонка, да и от тех можно услышать меньше жалоб за год, чем от тебя за минуту.

Слуга действительно переступил грань. Добрые советы имеют право на существование, но их количество не должно превышать разумные пределы. Норбер это тоже понимал, а потому, вздохнув, обнажил свою шпагу и встал напротив хозяина в боевую стойку.

– И если ты вздумаешь меня щадить, – Раймон, словно волк, вздернул верхнюю губу, оскалившись, – помни: конюшни!

Выгребать навоз никому не хочется, особенно привилегированному слуге, сыну писца. И хотя в походах Норбер ухаживал за лошадьми и выполнял грязную работу, здесь, в замке, это будет унижением на глазах у всех.

А потому слуга бросился на Раймона, не предупреждая, – тот даже одобрительно хмыкнуть не успел.

И все сразу стало чудесно. Мир наполнился звоном стали, мгновенным просчетом действий противника, ловкими выпадами и виртуозной обороной. Тело годами повторяло этот танец, внося в него новые па, и сейчас преисполнилось восторга оттого, что удалось снова его протанцевать. Восторга и… боли, потому что Норбер, как выяснилось, был прав. Занывший еще с утра бок пустил по крови огонь, растекшийся пламенными реками. Однако Раймон знал, что с этим делать. Он вплел боль в танец, обозначив ее слабостью, тем местом, которое нужно особо защищать, дабы не проиграть. И остановился минуту спустя, приставив шпагу Норберу к горлу.

– Хорошо. En garde!

Трава стелилась под сапогами так мягко, словно прилечь манила; солнечные блики яростно плясали на клинках. В этой битве чувствовалось столько первозданной силы, столько животного ритма, который ведет сильнейшего к победе, что Раймону самому хотелось петь. Он не так искусен с лютней, как Норбер, но песню стали – о, это он исполнять умеет!