Текст книги "Ореховая роща"

– Я не могу этому научить, я так родился.

Хашим Умарович, тоже смеясь, подтвердил правоту Мурода:

– Это бывает не так часто, и ты просто первый раз встретила такого человека.

Мурода уже окружили ребята, которые хотели с ним познакомиться, стали звать его пообедать с ними, но Хашим-ока сказал, что они поедят со старшими, которые вот-вот придут из школы.

Дети, уже переодетые в домашнюю одежду, шли группками или по одному в столовую, показывали проверяющим, тоже детям, чистоту своих рук и садились за столы, на которых уже были приготовлены тарелки для супа, ложки, хлеб и компот. За каждым столом кто-то из взрослых разливал половником суп, желал приятного аппетита, и ел вместе с детьми. Все негромко переговаривались иногда, а кто суп съел, нес свою тарелку к баку с горячим горчичным раствором, щёткой счищал остатки еды и погружал её в этот раствор; потом брал чистую тарелку из стопки у раздаточного окна и получал порцию макаронов по-флотски.

Всё было не так, как в прежних детдомах Мурода: вроде бы никто никого не принуждал, все охотно подчинялись каким-то правилам и чувствовали себя свободно. Со старшими вместе обедали все остальные работники Ореховой рощи, включая директора. В общем – как дома должно быть, по мнению Мурода. К концу дня, когда он был на складе при выдаче продуктов на завтра, Хашим-ока предложил ему с утра вместе поехать получать молоко в колхозе, потом мясо на мясокомбинате, потом другие продукты на базе:

– Парень ты крепкий, поможешь грузить всё на арбу, – предложил Хаким-ока, а Мурод с удовольствием согласился. И снова удивился: все продукты в полной сохранности доставлялись в Ореховую рощу, без отгрузки лучшей части где-то по дороге, как это делалось в других детдомах.

Через три дня он сказал директору, которого все дети называли Наш Па, что он остаётся в Ореховой роще. А взрослые, директор, завуч, Маруся и Хашим-ока, составляли для него индивидуальный план работы с ним. Обычно нового воспитанника сразу определяли в школу в класс, который подходил уровню знаний. А здесь надо было определить язык обучения и до конца учебного года подтянуть его по школьной программе к 6 классу, соответствующему его возрасту. Наш Па сказал Руфе и Хашиму, которые, конечно, пока были не в курсе последней беседы Ильи Марковича и Маруси по поводу возможного будущего Мурода, что он производит впечатление толкового парня и, если занизить его потенциал, можно отбить у него охоту учиться с другими ребятами младше его по возрасту и ниже по способностям. Решено было до конца года обучать его на родном языке, который у него был диалектный и не соответствовал нормам литературного современного языка. Контроль за эту учёбу будет осуществлять Хашим-ока. За это время, под ответственность Руфы, следует организовать изучение русского языка, чтобы в 7 классе он мог учиться в русской школе, где уровень обучения был намного выше. Подтянуть его по математике брался сам директор. Иностранным языком будет заниматься с ним Маруся, которая вскоре после родов и получения документов восстановилась на своей учёбе на факультете иностранных языков в пединституте. Остальные предметы были лёгкими. Предстоящий разговор с парнем проведут Илья Маркович и Хашим-ока.

– Для каждого воспитанника Ореховой рощи составляется план работы с ним и этот план утверждается только при условии, что он принимается самим воспитанником. Мы считаем, что ты человек интересный, способный и с нашей помощью можешь получить хорошее образование и выбрать себе любую профессию, когда станешь взрослым. Кем ты хотел бы быть, ты об этом думал?

После перевода и дополнительных разъяснений Хашима Мурод, чрезвычайно удивлённый тем, что кто-то интересуется им и его будущим, показал такое непонимание и растерянность, что взрослые рассмеялись.

– У тебя будет время подумать. Сейчас Хашим-ока расскажет тебе о наших предложениях, мы ответим на твои вопросы. Предупреждаю – это будет нелегко.

Хашим-ока доступно познакомил Марата с возможностями, которые даёт ему Ореховая роща. Видно было, что ему всё очень интересно, но относится он к этому плану недоверчиво, хотя сразу согласился на этот эксперимент. Проблем с ним почти не было, математику схватывал на лету, таблицу умножения выучил быстро, складывать и вычитать умел, умножать и делить научился. Для изучения родного языка переписывал тексты, читал статьи в учебниках вслух, пересказывал их своему учителю Хашиму и отвечал на вопросы. Английский язык только начинали изучать в 6 классе, поэтому Марусе нетрудно было контролировать, чтобы задания выполнялись только на отлично по её стандартам, а не по требованию учителя, студента первого курса, который был направлен в школу, потому что некому было преподавать. С разговорным русским он освоился быстро, а учиться читать и писать пришлось начинать с учебников начальной школы. Таким образом, первые шаги по выполнению плана прошлись успешно, все недостатки предыдущего обучения были устранены, и к следующему учебному году Мурод был готов к 7 классу более трудной школы. Его вполне устраивало отношение к нему всех взрослых и детей, и сам общался со всеми уважительно и бесконфликтно, выделяя только Нину и Марусю. При встречах с Ниной он, улыбаясь, говорил: «Привет, сестрёнка!», а она, такая всегда строгая, тоже улыбалась, отвечала: «Привет!» и указательными пальчиками касалась своих щёк, где так и не появились ямочки. По-хорошему и необидно подшучивала.

А в Марусю он влюбился – так сказал бы он, если б в его лексиконе было такое слово, если б среди его чувств было место такому ощущению. Наш Па даже пошутил: он остался в Ореховой роще, потому что увидел Марусю. А она не приняла шутливого тона по этому поводу:

– Да, я тоже заметила. Ведь это серьёзно – первая несчастная любовь. Я, конечно, не давала никакого повода, а сейчас просто не знаю, что мне делать.

– Ты ведёшь себя правильно, и ты не виновата, что в тебя невозможно не влюбиться. Но любовь есть всегда счастье, какая бы она не была. Первая юношеская любовь бывает очень сильной, так что будем относиться к этому с уважением. Закончит он у нас 7 класс, уйдёт в училище или в техникум с общежитием, и станет проще.

А Маруся знала, что ошибается Илья Маркович, что это у Мурода на всю жизнь.

Между тем, жизнь шла своим чередом, преподнося и счастливые события. Редко, но находились родственники детей. Это становилось праздником для Ореховой рощи. Радовались найдёныши, получали надежду на такую же радость все остальные. Такое событие с Ниной превзошло все предыдущие и по значимости, и по невероятности. К Илье Марковичу пришёл человек средних лет, назвался Решетовым Степаном Семёновичем, предъявил документы представителя Союзного Красного Креста. По возможности кратко он сказал, что нашлись родственники Серебряной Нины, и он командирован из Москвы в детский дом, чтобы забрать её и передать родственникам. Все документы подготовлены, согласованы, и никаких вопросов не может быть.

Для Ильи Марковича это не было новостью. К нему уже несколько раз наведывались работники из служб безопасности, которые пока очень нейтрально собирали всю информацию. Это было связано с тем, что родственники Нины были влиятельные люди из Соединённых Штатов. На Нину посмотрели издалека, изучили личное дело, в котором, как у всех, хранилась запись первых рассказов детей о том, что с ними случилось и как они попали в детдом, аккуратно и приветливо поспрашивали детей из орехово-рощинской почты, как они организовали поиск родных, и особо внимательно расспрашивали о трёх позитивных результатах. Детям сказали, что это материал для «Пионерской правды», и оставили несколько номеров этой детской газеты, которая не всегда попадала в детдом. Илью Марковича настоятельно попросили пока никому ничего не рассказывать, чтобы не травмировать девочку в случае каких-то ошибок, а он рассказал об этом только Марусе и попросил её незаметно обеспечить безопасность Нины. Шли непонятно почему засекреченные процедуры и переговоры – передать её дедушкам-бабушкам в Соединённые Штаты или она останется в Союзе. Илья Маркович имел основания думать, что за положительное решение – разрешение выехать – была прадедом-банкиром заплачена немалая цена: организованы фонды помощи эвакуированным, пострадавшим от фашистов. От этих фондов через Красный Крест, частных лиц и общественных организаций потоком шли в республику, принявшую беженцев, продукты, одежда, денежные средства. А пока Нина ещё не была американка, она была просто Нина-счетовод, помощница бухгалтера Софьи Андреевны.

Решетов передал папку со всеми документами Илье Марковичу и стал обговаривать процедуру передачи ребёнка. Илья Маркович вызвал Марусю, представил её как секретаря и попросил найти Нину. Маруся сразу всё поняла. Через несколько минут они с Ниной зашли в кабинет. Решетов с улыбкой представился:

– Я Степан Семёнович, приехал из Москвы с радостной вестью: нашлись твои родственники, твоя тётя, которая готова с тобой встретиться, и, если ты согласна, забрать тебя.

Нина, как всегда не по-детски серьёзная, молча смотрела на него. Он даже растерялся, ожидая, наверное, что она от радости бросится ему на шею. Молчание даже несколько затянулось, и Степану Семёновичу пришлось продолжить.

– Завтра мы на самолёте полетим в Москву.

– Я никуда одна не поеду, – сказала вдруг Нина.

– Но ты же не одна, ты поедешь со мной.

– Я Вас не знаю.

– Вот это да! – не удержавшись, воскликнул Степан Семёнович. – А с кем же ты поедешь?

– Я никуда отсюда не поеду. Пойдём, Маруся. – И они вышли.

Молчание опять пришлось прервать Решетову:

– Что же делать? Вы должны мне помочь.

– Я никому ничего не должен. Это – во-первых. Во-вторых, Вы приехали за девочкой. Я представил Вам её, она жива, здорова, и в таком возрасте, как у неё, принято спрашивать, чего же она хочет. После того, что она пережила, пока попала сюда, я не думаю, что за неё насильно можно решать её судьбу.

Назавтра Решетов снова пришёл.

– Можно, я с ней поговорю?

– Конечно.

И снова Нина категорически отказалась ехать с ним.

– Ты не хочешь встречаться со своими родственниками?

– Хочу. Если я им нужна, они сюда приедут, и я уеду с ними. С Вами я никуда не поеду.

Так и уехал ни с чем Решетов Степан Семёнович. На Либмана попытались надавить, но он сразу поставил вопрос об увольнении. Прежний нарком просвещения работал уже в другой республике, а новый ничем ему не был обязан.

– Я выполнил своё обещание помочь организовать жизнь эвакуированных детей и по возможности вместе с коллективом сделал детдом своим домом для детей. Теперь я прошу отпустить меня с этой должности, тем более Калинина Руфина Тимофеевна вполне может заменить меня на этой должности.

Никто не взял на себя ответственность менять директора детдома перед возможным появлением представителей Международного Красного Креста. И пришлось даже спросить у Ильи Марковича, что срочно нужно сделать к возможному приезду заокеанских гостей, а он, пользуясь случаем, дипломатично сказал, что им может показаться странным проживание уже второй год сотрудников из эвакуированных на территории детского дома. Как по волшебной палочке сразу нашлась возможность обеспечить жильём Руфу с сыном, Евдокию Гавриловну, Марьяну Яковлевну, Марусю с двумя сыновьями и ещё двух воспитательниц с детьми. Им выделили по одной комнате в двухэтажном доме на другой стороне речки, которая протекала на задней границе Ореховой рощи. Как раз напротив детдома был давным-давно построен пешеходный мостик, так что добираться на работу и в школу не было проблем. Но… что этот дом, что вся Ореховая роща были такими старыми, убогими, совершенно неприспособленными для жилья, что Илье Марковичу было понятно нежелание некоторых органов власти показывать всё это международным организациям. Ведь только Дилмуроду всё это убожество могло показаться раем.

Илья Маркович осмотрел это жильё, где будут жить только женщины с детьми, и понял, что они останутся здесь совершенно беззащитными.

– Лучше бы вы в Ореховой роще оставались, мне было бы спокойнее. А теперь как я могу уснуть, зная, что любой, кому не лень, может ввалиться сюда. Нажил себе головную боль!

Как всегда, когда надо было что-то решать, связанное с местными обычаями, он призвал на помощь Хашима. Хашим согласился с директором, что женщин нужно защитить. Во-первых, в этом доме были две двери, и обе настежь. Одна входная дверь выходила на улицу, другая – во двор, где стоял в углу дощатый туалет. Замков, конечно, не было. Слава Богу, во дворе же была водопроводная колонка, из которой непрерывно текла вода, благодаря чему деревья росли буйно и красиво. Во-вторых, окна выходили на улицу, а не так, как в местных постройках – только во двор, наружу только глухие стены. Пришлось срочно, в течение недели устанавливать решётки на окнах и делать двери двойными за счёт установки вторых металлических решётчатых дверей. С вечера двери-решётки запирались, дворовым туалетом не пользовались, только ночные вазы, проще говоря, горшки. Но даже после этого Илья Маркович не успокоился. Маруся работала ночным воспитателем и на ночь оставалась в Ореховой роще, Марьяна Яковлевна переходила спать в комнату Маруси, а в её комнате на первом этаже ночевала добровольная охрана – то Лёва, то Иван Дмитриевич, то дядя Егор с женой, и почти всегда Дилмурод. Через несколько дней после переселения часов в 10 вечера в железную дверь постучали, и Дилмурод пошёл встречать непрошенного гостя, местного ловеласа, у которого было трое детей и жена. Дилмурод открыл замок, распахнул решётку и с положенными приветствиями, приложив руку к сердцу, пригласил гостя проходить. Огорошенный искатель приключений прошёл в комнату, а там за столом играли в шахматы ещё двое. Диалекты гостя и Дилмурода были разные, но они хорошо понимали друг друга, буквально и на самом деле. Человек представился соседом, который пришёл познакомиться и помочь, если нужно. Он, видите ли, знал, что двери не запираются и хотел предложить поставить замок. В 10 часов вечера. Больше, правда, таких визитов больше не было, но дом так и остался филиалом Ореховой рощи, а по пятницам, когда местные мужчины коротали время в чайхане, оттуда доносился гомерический хохот, и бедный ловелас думал, что кто-то ещё раз рассказал аскию(шутку) про его похождения.

Итак, куда проще было взять Нину, да отвезти её в Москву, но пришлось принимать тётю и её сопровождающих. Она оказалась единственной девочкой в двух последних поколениях многочисленных потомков известной банкирской семьи, и для всех был большой праздник, что нашлась, казалось, навсегда потерянная принцесса. А для Ильи Марковича было настоящим потрясением, когда он увидел трогательную встречу Нины с тётей и услышал, как она на идише упрекнула тётю, что так долго ждала её.

– Ну, партизанка! Вот девчонка! Ни разу не сказала, не показала, что на идише говорит… Да и как можно было ожидать, что тётя смогла бы вдруг заговорить по-русски.

Как всегда в таких редких случаях, когда находились родители, приёмные или настоящие, был устроен праздник. Но на этом празднике каждый воспитанник получил неожиданный подарок от Нины и её родственников, напрямую, без всяких организаций, в которых международная помощь выпадала осадком неизвестно где. Всех одели и обули в нормальную одежду по размерам, которые были заранее запрошены и получены в процессе переговоров, взаимных обязательств и оформления документов. Но на этом подарки не закончились. Позже Ореховая роща получила лёгкий спортивный инвентарь и комплекты спортивной одежды. Нина хорошо чувствовала себя в этом месте, и родственники с благодарностью это поняли и оценили.

При прощании она каждому пожала руку, и взрослым, и детям, только с Марусей обнялась, но смотрела при этом на Мурода и указательным пальчиком свободной руки касалась щеки, делая ямочку. Но заметили это не все, и только один Мурод по-настоящему понял, что он навсегда теряет эту милую сестрёнку, девочку, с которой они были неравнодушны друг к другу. Удивительно, как эта симпатия проявлялась: они практически не общались, не разговаривали, иногда только обменивались взглядами, но при этом точно знали, что никто другой не мог вызвать такого чувства. Ведь только один раз на его «Привет, сестрёнка!» она ему ответила:

– Ты правда мой брат?

Он засмеялся и, подумав, сказал:

– Мы все здесь братья-сёстры.

– И ты всех называешь сестрёнками?

– Нет, только тебя.

– Почему?

– Ну, хотел бы, чтоб у меня такая сестрёнка была.

Она немного подумала и снова, уже с улыбкой, спросила:

– А может быть, ты меня всё-таки научишь ямочки на щеках делать?

Мурод смеялся и не знал, как ответить:

– Но тебе даже Хашим-ака сказал, что это от рождения, я их не делаю, они сами появляются. Я тебе уже говорил, что стараюсь их закрывать руками, когда смеюсь.

– Сейчас ты не закрываешься.

– Потому что ты моя сестрёнка.

Так начиналось их общение, которое было больше, чем дружба, и они оба это знали.

Сначала он потерял маму, теперь эту подружку. Неизвестно, почему и зачем.

А Маруся всегда была спокойна за Нину: будет у неё любимое занятие, хорошая семья, удачливые дети, возможность выбирать всё, что она захочет, только вот в любви будет больше расчёта, чем чувства.

А вот на другую Нину, которую все называли Нинулей, Маруся просто боялась смотреть, хотя не могла определить и сказать, что вызывает такую тревогу и жалость. Всё, вроде бы, складывалось, как по заказу: хорошенькая, всегда весёлая девочка, очень аккуратная. В любом пространстве, где она находилась, всё сразу как-то само собой располагалось на своих местах. В спальнях каждая кровать была заправлена, но Нинуля мимоходом поправляла подушки, занавески на окнах, разглаживала покрывала, по-другому складывала полотенца, которые висели на спинках кроватей, и спальня выглядела как-то особенно опрятной. Мимоходом же в игровой или на террасе складывала на место книги, игрушки, по-своему что-то переставляла, выравнивала; на кухне, в столовой, в классе – везде, где она находилась, – всё как бы структурировалось, находило своё место, приходило в порядок. Выглядела она всегда ухоженной и холёной, тщательно расчёсывала свои волосы утром и вечером, наглаживала складочки на школьной форме, подгоняла под свою фигуру всё, что носила.

Илья Маркович заметил, что Маруся с беспокойством и страхом смотрит на неё.

– Ты что-то знаешь? Ведь девочка красивая, довольная, радостная… – Может быть, он тоже чувствовал какую-то угрозу для неё и спрашивал Марусю, чтобы понять себя.

– Не знаю, Илья Маркович, не знаю. Что-то страшное с ней будет, и с этим страшным она останется одна. Дай Бог, чтобы я ошибалась. И не спрашивайте меня ни о чём. Могу только молиться, чтобы судьба смилостивилась над ней, чтобы это страшное её обошло, – Маруся не хотела даже ему рассказывать, что однажды, невзначай глянув на неё, она увидела беззубую страшную алкоголичку с безумным взглядом, потерянную и никому не нужную.

Маруся любила Нинулю как-то по-особенному, видела в ней свою старшую сестру: такая же лёгкая, беспечная и счастливая. Было невыносимо трудно знать, какое страшное будущее ожидает её, знать, что она, Маруся, при всей своей любви, ничего не сможет сделать, ничем помочь.

Сначала Нинуля заболела. Пришла в медпункт с высокой температурой, и Евдокия Гавриловна сразу определила у неё воспаление лёгких. Немедленно вызвали детского врача, она подтвердила диагноз, горестно сказала, что девочка обречена: лёгкие хрипят, как испорченные меха, температура за сорок, а лечить нечем, из лекарств только стрептоцид. Она должна направить девочку в больницу, но предупреждает, что лежать она будет в коридоре, в палатах мест нет. Евдокия Гавриловна предложила, чтобы девочку оставили в детдоме, потому что такого индивидуального ухода, как здесь, дома, в больнице она не получит, просто будет брошена на умирание. На второй день Нинуля потеряла сознание. Илья Маркович, который не особенно распространялся, что его сын служит в госпитале в этом же городе, попросил его посмотреть девочку. Он подтвердил и диагноз, и прогноз детского врача. На вопрос, что же они, работники детдома, могут для неё сделать, он, покачав головой, сказал: «Уход и питание. Крепкий куриный бульон, лучше из потрошков, желток с мёдом, не забывать поить теплой кипячёной водой. Организм надо поддержать, но надежды нет. Надеяться можно только на чудо».

Такое чудо сотворили Маруся, Евдокия Гавриловна и Дима, мальчик со сложным пороком сердца. Ему, конечно, было не место находиться в детдоме для нормальных здоровых детей, но в первые месяцы войны ни у кого не было ни времени, ни места заниматься такими детьми. При осмотрах врачи сразу предупреждали, что мальчик просто чудом жив с таким сердцем, что в любую минуту можно потерять его, но уже не было санаториев, не было детских кардиологических центров, вот и приходилось направлять безнадёжно больных детей, оставшихся без родителей, в совершенно неподходящие для них детские учреждения. Так и Диму некуда было направить, и пристроили его к ребятам, которые остались живы после той страшной переправы. В детдом его принесли, ходить ему было нельзя, и сразу поселили в изоляторе при медпункте. Евдокия Гавриловна обеспечила ему уход, заботилась о нём и даже частенько сама в медпункте спала. Дети его любили, каждый день в хорошую погоду выносили его во двор на специальном кресле, которое для него мастер на все руки дядя Егор сконструировал и сделал при участии группы ребят-помощников. Обедал он тоже с детьми в столовой, а одноклассники приносили ему из школы задания и выполненную работу сдавали учителям. Так что он был в списке класса и успешно осваивал программу. Со стороны это, может быть, выглядело странно, но было прекрасным примером человеческой способности до конца надеяться и верить в лучшее.

Теперь у Евдокии Гавриловны появился второй безнадёжно больной ребёнок. Круглые сутки она была с ними, помогали ей санитарки – старшие девочки, которые решили стать медсёстрами, а пока при исполнении своих обязанностей носили на руках белые повязки с красным крестом, контролировали чистоту, следили, чтобы Дима не скучал.

Маруся взяла на себя финансовое обеспечение питания Нины. Снова через Хашима продали ювелиру кулон, его жена Назира договорилась с пожилой женщиной, которая на базаре каждый день продавала тушку курицы и отдельно потрошки, для спасения жизни больной девочки продавать потрошки и одно свежее яйцо только ей; нашли и пасечника, у которого банку мёда купили.

С раннего утра помощница Назиры Мухаббат приносила с базара потрошки и яйцо, ставила маленькую кастрюлю с мясом на плиту часа на три, добавляла туда морковку, луковичку, душистый корешок. Готовое мясцо тщательно протирала через сито и разбавляла процеженным бульоном. Остатки шли в общий суп. Бабочка Дуся с утра кормила Нину по одной капельке желтком, растёртым с ложечкой мёда. Нина морщилась, как новорожденный ребёнок, но глотала, правда не всегда. После одиннадцати был готов бульон, и кормление продолжалось каждые два часа.

Дима вымолил у медсестры разрешение сидеть около Нины. Он внимательно наблюдал за процессом кормления, стал иногда докармливать девочку, а потом ему доверили кормить её сначала под наблюдением медсестры, потом самостоятельно, и он трогательно разговаривал с Ниной, совсем, как Бабочка Дуся: открывай ротик, сейчас покушаем сладкий медок, чтобы наша девочка сил набралась, чтобы всю хворь победила, чтобы здоровенькая была и т. д. Свои школьные задания он выполнял тоже около неё: вслух читал тексты, проговаривал всё, что писал, а потом рассказывал ей сказки, сообщал о новостях Ореховой рощи.

Навещали их все взрослые и дети. После одного из визитов Илья Маркович спросил Марусю:

– Может быть, эта болезнь, это беспамятство и есть то страшное, о чём ты говорила?

Маруся подумала и ответила:

– Нет, она не умрёт. Она выживет. Я видела её старой.

– Посмотрим, посмотрим. Поживём – увидим.

Целый месяц пролежала Нина без сознания. Врач, которая каждый день приходила осматривать больную, сначала не видела никаких изменений, потом температура перестала подниматься, вроде бы миновал кризис, и, наконец, сама Евдокия Гавриловна почувствовала некоторое улучшение состояния Нины.

Однажды, когда она находилась в соседней комнате, она услышала крик Димы:

– Бабочка Дуся, Нина глазки открыла! Я ей свою жизнь… – и звук упавшего тела.

Когда Евдокия Гавриловна забежала в комнату, первым делом она увидела Диму на полу. Он увидел, как Нина открыла глаза, рванулся к ней из своего кресла, забыв, что ему нельзя делать резких движений. Бедное его сердце не выдержало такой радости и захлебнулось своей кровью.

Это было поздним вечером, а на утренней линейке Илья Маркович, дождавшись полной тишины, объявил:

– Вчера вечером умер ваш брат, наш сын Дима. Мы все знали, что он неизлечимо болен, он сам знал, что долго не проживёт. Мы его любили и берегли, и он прожил на 2-3 года дольше, чем прогнозировали врачи. Последнее время он выхаживал Нину, которая четвёртую неделю была без сознания. Вместе с Ниной они старались выжить. Он кормил и поил её с ложечки, наблюдал за ней и первый увидел, что она открыла глаза и пришла в себя. Он умер счастливый и радостный. Всей своей жизнью он научил нас самым лучшим человеческим чувствам: любви, состраданию, взаимопомощи, надежде, памяти.

Евдокия Гавриловна, сквозь рыдания, могла только сказать:

– Он радостно успел крикнуть: «Она глазки открыла! Я ей свою жизнь …» Он не договорил и умер на моих руках, с улыбкой.

Плакали все, вспоминая страшные потери своих близких, которые им пришлось пережить.

– Почтим его память минутой молчания.

Маршрут трамвая-четвёртки от конца до конца позволял беспроблемно доставить всех детдомовцев до кладбища. Тело Димы из Ореховой рощи увезли ночью в морг, подготовили для захоронения и поставили гроб на площадке перед кладбищенской церковью. Погода была на удивление прекрасной, солнце мягко отдавало всем своё тепло, было тихо и благодатно. Кладбище было христианское, ещё со времён присоединения этих земель к государству Российскому. К середине двадцатого века оно оказалось в черте города. Дореволюционные захоронения свидетельствовали о другом времени. Детям дали возможность побродить по кладбищу. К четырём часам все непривычно притихшие дети собрались у ворот и трамваем доехали до своей Ореховой рощи. Были накрыты столы для поминок: чай со свежеиспечёнными булочками. Стоя, выслушали всех, кто что-то хотел сказать о Диме. Потом до самого сна были трудные разговоры со всеми взрослыми о смерти…

А Нинуля ещё продолжала свою борьбу с ней, стойко и настойчиво возвращаясь к жизни. Реабилитация продолжалась ещё месяц, прежде чем она сама спустила ножки с кровати и попыталась встать. Она разучилась ходить; держась за спинку кровати или за руки тех, кто ей помогал, сделала самые страшные первые шаги и через день уже не совсем уверенно, но зато самостоятельно ходила по медпункту. Через полгода она даже начала забывать о своей болезни, которая, к счастью, прошла без всяких осложнений.

Снова жизнь в Ореховой роще шла беспечально и гладко. В детдоме появлялись люди, которые брали детей в свои семьи, кого-то просто на воскресные и праздничные дни, кого-то удочеряли-усыновляли. Этот процесс был долгий и сложный: дети и родители выбирали друг друга, присматривались и приспосабливались к новым отношениям. Илья Маркович и воспитатели должны были дать согласие на это, настаивали, чтобы дети до официального оформления находились в новой семье не менее полугода, чтобы обе стороны – и дети, и родители – со всей ответственностью подошли к таким радикальным изменениям в жизни, чтобы все имели возможность в любой момент свой выбор изменить, хотя в практике работы таких случаев не было.

Было несколько желающих удочерить Нинулю – хорошенькая, чистенькая, всегда улыбается, с лёгкой походкой, как будто сама Земля подкатывалась ей под ножки. Но она сразу отказывалась уходить из Ореховой рощи, так ей было здесь хорошо, так все её любили, и она любила всех. Как потом показала жизнь, просто это была не её судьба.

В последний военный год дети проходили очередной углублённый медицинский осмотр. Вот здесь Нинуля встретила свою Судьбу, и началась неприметно страшная, неминуемая трагедия.

Детский врач Антонина Николаевна совершенно очаровалась Нинулей, которая важно и как всегда весело выполняя своё поручение, данное Евдокией Гавриловной: разносила медицинские карточки детей по кабинетам поликлиники, приводила и уводила детей. Её муж, военный врач, работал в госпитале, был загружен донельзя. В семье всё было хорошо, кроме одного – не было детей.

Между Антониной Николаевной и Нинулей сразу возникла взаимная симпатия – это госпожа Судьба начала плести свою интригу и свела их вместе.

Всё складывалось очень удачно. Нинуля задумчиво спрашивала Марусю:

– Может быть, это моя настоящая мама?

– Может быть, – смеялась Маруся. – А что же случилось?

Нина уже знала, что у Антонины Николаевны была беременность, ребёнок погиб при родах, а потом у неё не получалось иметь ребёнка. Нинуля придумывала разные истории, что ребёнок, т. е. она, остался жив, произошла ошибка, умер кто-то другой, и вот они с мамой теперь нашли друг друга.

Просто и беспроблемно пришла Нинуля в свою новую семью. Кончилась война, постепенно налаживался нормальный ритм жизни. Нина училась в новой школе рядом с её новым домом, красивым и благоустроенным. Всё было хорошо и счастливо, она просто каждой клеточкой тела ощущала, как это здорово жить в атмосфере благополучия, любви и свободы. В 16 лет встретилась с Георгием, который учился в Ленинграде в Военно-медицинской академии и проходил стажировку в госпитале у отца Нины, а после получения диплома был направлен на службу в их военный округ. Сразу после окончания школы Нина вышла за него замуж. Она шла по своей новой жизни, как по ковровой дорожке: любящий муж, двое детей, мальчик и девочка, которых она родила на радость и счастье всех во время учёбы в институте иностранных языков. Преподавала английский в в школе рядом с домом несколько часов в неделю, только в двух классах, чтобы работа не мешала семье – муж, дети, родители на первом месте. В школе тоже все любили её: за то, что такая на редкость счастливая, красивая, радостная, лёгкая. Серьёзно влюбился в неё преподаватель физкультуры, готовый на всё ради неё, но она и к нему относилась легко и беззаботно, и надежды у него не было ни на что, кроме безответного обожания.