Текст книги "Конечная – Бельц"

– Жюган был один? – спросил комиссар.

Ле Флош сообщил название траулера и имена четверых матросов. Упомянул и о ссоре, разгоревшейся на борту, и тут же пожалел, что затронул эту тему при новом комиссаре.

– Суеверия, знаете ли, – добавил он. – Если хотите знать мое мнение, это все сущая ерунда.

– Хм-м-м… – задумчиво протянул Фонтана, которого, судя по всему, совершенно не заинтересовала эта часть истории.

Он поделился с Ле Флошем своими соображениями относительно находки. Начал с того, что это действительно человеческая ступня… и, скорее всего, где-то непременно имеется от нее тело. Вполне вероятно, труп. Что предполагает факт насильственной смерти. Необязательно криминального характера, хотя это довольно необычно – потерять ногу в открытом море. Как бы там ни было, они самым внимательным образом исследовали материалы о случаях насильственной смерти в этом департаменте, которые попали в отчеты за последние две недели. В Южном Финистере поиски также ничего не дали. Дело, разумеется, завели. Они распутают эту темную историю, постараются с этим не тянуть. Фонтана предложил Николя опросить моряков с «Наливая».

Когда они только причалили, небо было затянуто облаками, а теперь же полностью прояснилось. Оно сияло безупречной насыщенной синевой. От легчайшего бриза не становилось зябко, хотя температура воздуха не поднималась выше десяти градусов. Фонтана и Николь шагали по набережной.

– Сделайте запрос на исследование конечности, – сказал лейтенанту Фонтана. – Что у нас с патологоанатомом?

– Франком Мартинесом? Тот еще деятель. А история с этой ногой, отрезанной посреди океана, и правда какая-то странная.

– М-да… Самый подходящий повод нанести визит местным жителям. В котором часу отходит судно?

– Примерно через пятьдесят минут.

– Отнесите это на паром и приходите ко мне в бар. Пойду представлюсь лидерам общественного мнения.

Фонтана похлопал Николя по плечу и направился к «Тихой гавани». Комиссар произвел впечатление на лейтенанта. Его послужной список, его спокойствие, ощущение, будто он знает ответ прежде, чем ему успевают задать вопрос. У них в комиссариате бывали великие сыщики, честные, харизматичные, обладающие изрядным интеллектом и при этом одаренные тонким чутьем. Такие, кем даже против своей воли восхищались подчиненные. Фонтана был одним из них. Николь свято верил – и коллеги были с ним солидарны, – что у Фонтаны можно многому научиться. Он их начальник, и стал им наверняка небезосновательно. Однако в данный момент у Николя возникло тревожное чувство, возможно нелепое, что Фонтана совершает ошибку. Некое предчувствие, ничем не обоснованное; и он решил держать его при себе. Он пожал плечами, окликнул Оливе и попросил спустить трап, чтобы занести на борт ведро.

* * *

Марк щелкнул мышкой. Они с Венелем в конце концов укротили строптивого зверя. Пришлось дважды запускать компьютер, и в итоге они достигли цели. В книжную лавку зашел покупатель, и Венель поспешил к нему навстречу.

С момента отъезда из Одессы – сто сорок пять непрочитанных писем, целых семь страниц. Темы писем обозначены жирным шрифтом: Марк пробежал глазами по строчкам, пропуская предложения по увеличению пениса и инструкции, как заработать миллионы долларов, не вставая с дивана. На Украине, как и в любой другой стране мира, письма на электронную почту сыплются с одинаковой быстротой.

Интересно, как долго может течь этот стихийный беззвучный поток, если не отвечать на сообщения и даже их не просматривать? Вот погиб бы он, упал за борт? Сколько потребуется времени, чтобы этот ручей иссяк, пересох окончательно? Марк представил себе, как электронные послания льются на него нескончаемым потоком и он утопает в них и умирает.

Касса Венеля издала мелодичное «дзынь», и Марк очнулся от раздумий. Среди всего этого множества писем, кроме спама и рекламы, были такие, которые он открывал по привычке, хотя чаще всего они не представляли для него никакого интереса.

Баланс вашего банковского счета отрицательный… черная пятница, экономия до 66 %… Предложения для вашего бизнеса… Безлимитный интернет за… Призовой фонд составил 29 000 евро… Она посмотрит на тебя другими глазами, если… Баланс банковского счета… Zoyavor: Где ты, Марк? Баланс вашего банковского счета отрицательный. Чтобы пополнить его…

Он никому ничего не сказал. Даже маме и Зое. Двум главным женщинам в своей жизни, которые теперь, наверное, места себе не находят от беспокойства. Он кликнул мышкой на ZOYAVOR. Зоя Воронина. В строке «Тема» она написала просто: Где ты, Марк?

Где ты, Марк? Я отправляю тебе уже четвертое письмо. Ты ни на одно не ответил. Мы с мамой тут с ума сходим от волнения. Если ты уехал, напиши, прошу тебя. Не хочешь говорить, где ты, и не надо, просто откликнись. Надеюсь, с тобой все в порядке.

Сердце Марка готово было выскочить из груди.

Он кликнул на «Ответить» и застучал по клавишам.

Зоя, дорогая моя сестричка!

Не тревожься обо мне. И успокой маму. У меня все хорошо. Поверь, мне искренне жаль, что все это время не писал, но у меня не было доступа к интернету. Теперь все наладилось, и я смогу почаще тебе писать. Зоя, я уехал из Одессы. И вообще с Украины. Пересек Европу, и сейчас во Франции. Не спрашивай, зачем я это сделал. Я не рассказывал вам об этом из соображений безопасности, – и ты, конечно, понимаешь, на какой риск мне пришлось пойти. Но, к счастью, уже все позади.

Я живу в маленьком домике. Окно моей комнаты выходит на пшеничное поле – совсем как в деревне у дяди Саши. Помнишь поле люцерны за окном свинарника? В остальном здесь все для меня в новинку. Говорить по-французски довольно утомительно, но я вроде справляюсь. Найти людей, на которых можно положиться, было непросто, но все же кое с кем удалось подружиться. Я работаю. Встаю очень рано, в 4 часа утра. Ты бы меня не узнала.

Хочу вот о чем попросить тебя, Зоя. Моя поездка прошла не слишком гладко. Но проблемы возникли не у меня, а у тех, кто нас вез. В общем, они сильно на нас разозлились и имеют на меня зуб. Боюсь, как бы они не отыгрались на вас с мамой. Вы – самое дорогое, что у меня есть, и я очень за вас переживаю. Но не пугайся, я все продумал, вам только нужно сделать, что я скажу. Договорились? Обещай, что, прочитав это письмо, поступишь по-моему.

Уезжайте из Одессы, вместе с мамой, – и никому не сообщай, куда направляетесь, никого не проси получать твою почту. Можете поехать к тете Оле, например, или куда-нибудь еще – куда сама захочешь, – место не имеет значения. Объясни маме, что это необходимо, что дома вам оставаться небезопасно. Не думайте об оставленных вещах, вам нужно торопиться. Свяжемся, когда устроитесь на новом месте.

И еще: смени электронный адрес, так будет лучше.

Крепко тебя целую. Тебя и маму.

Марк

Марк несколько раз перечитал письмо и нажал на «Отправить». Ему было невероятно приятно писать на родном языке, после того как все последнее время ему приходилось говорить на французском. Он вышел из программы и выключил компьютер. Венель забился в дальний уголок магазина и сидел там, листая книгу.

– Месье Венель!

– А? Ну что, получилось?

– Да. Спасибо. Вы оказали мне огромную услугу, – сказал Марк, поднимаясь с места.

– Пустяки. Я же вам сказал, вы здесь у себя дома. Приходите, когда захотите.

– Я приду, – отозвался Марк, с теплотой пожав руку книготорговцу.

* * *

С тех пор как Пьеррик Жюган привез на берег отрезанную ступню, а потом и полицейские принялись расспрашивать матросов, на Бельце только об этой истории и говорили. Был четверг. К девяти часам должен был начаться прилив, и метеорологи предупреждали, что до следующего утра не стихнет пятибалльный по шкале Бофорта ветер, поэтому выходить в море следовало с осторожностью, соблюдая взаимную обходительность. Необходимость рыбачить в таких условиях особо не радовала, и по такому случаю моряки собрались в «Тихой гавани», чтобы немного согреться и пожелать друг другу не дрейфить.

Разливал пиво хозяин бара Люсьен Перрон, – прозванный за свои метр восемьдесят пять Малышом Лю, или Малю, – худой мужчина с очень светлыми курчавыми волосами и редкой бородкой. Когда снаружи штормило, капитан вставал на вахту и сам обслуживал клиентов.

– Малю, так полицейские тебя расспрашивали или нет? – бросил Фанш, облокотившись о стойку и запустив пятерню в миску с арахисом.

– Ну да. Новый комиссар приходил представиться.

– А старый что, сбежал? Как там его?

– Бертран. Он уже две недели как на пенсии.

– Считай, ему повезло.

– Он тебе сказал, что обо всем этом думает?

– О чем?

– Об… этом. – И Фанш поднял глаза к потолку. – О ноге. Он говорил или нет?

– Ну… Мне кажется, они ни шиша не знают. Открывают дело. Спросили, много ли здесь было яхтсменов. Я ему сказал, что да. Но только не в январе.

– Это не яхтсмен, – раздался густой голос откуда-то слева.

Это был Ив Питр, кряжистый рыжеволосый мужчина, который ходил на «Пижоне в тумане» вместе с Жюэлем.

– Наверное, какого-нибудь узкоглазого бросили за борт, и его отнесло к Корбо. Такое часто происходит на этих грузовых помойках. Ну или поранился парень, ногу отрезали и выбросили за борт. И никто ничего не видел и не знает.

– А иногда вместе с ногой выбрасывают и парня, – внес свою лепту Лоик, сухощавый и жилистый, как борзая.

– Это да. Чертовы филиппинцы. Настоящие дикари.

– Скорее уж – чертовы судовладельцы, – заметил Фанш. – А эти бедолаги делают то, что им велят.

– Там в основном греки, – вставил Антуан.

– Греки или филиппинцы – один леший. И мне совсем не по нутру делить с ними наши бретонские воды. Это наша территория, черт побери! Они если не соляркой море загадят, так трупов в воду накидают. Не успеем оглянуться, как у одного из нас на траулере обнаружится мертвое тело.

– В любом случае тот, кто его выудит, платит за выпивку, – подвел итог Ле Шаню.

– Вот это дело! – проревел Каллош, грохнув пивной кружкой о деревянный стол.

– Бред все это! – отрезал Малю. – Точно говорю, это какой-нибудь мужик на своей яхте, который решил повыпендриваться. Столичный бездельник, не справился со шквалом и упал за борт. Знаете, из тех, кто ходит с немытой головой и строит из себя Керсозона[6]6
  Оливье де Керсозон (р. 1944) – знаменитый французский яхтсмен, патриарх парусного спорта, неоднократный победитель океанских гонок, журналист и писатель; уроженец Бретани, представитель старинного аристократического рода.


[Закрыть]! Выпил лишнего, что-то пошло не так – и готово!

– А вот я считаю, что в трале Жюгана запутался один из утопленников с «Бискароссы», – невнятно пробубнил Фанш, рот которого был набит арахисом.

Каллош, Ле Шаню и Питр дружно расхохотались, а Фанш, недовольно ворча себе под нос, загреб очередную порцию арахиса.

– Мы никогда не узнаем, чья это нога, – раздался нетрезвый голос из глубины зала.

Во время общего разговора его владелец не проронил ни звука. Головы резко повернулись в его направлении. Человек ерзал на диванчике и кашлял, пытаясь прочистить горло, чтобы голос звучал яснее.

– Вот те на! Да это наш артист! – со смешком заявил Антуан.

Все без исключения уставились на диванчик.

– Хотите знать, почему мы никогда не узнаем, что случилось?

– Ну ты-то уж точно знаешь. А знаешь – так говори! – откликнулся Морис.

– Потому что тело не найдут. А почему тело никогда не найдут? Потому что его нет.

Фанша рассмешило заявление Папу, но кроме него никто даже не улыбнулся. Остальные ждали продолжения.

– Тела нет, и вы хорошо это знаете. Боитесь сказать вслух, но про себя прекрасно все понимаете. Тела нет. И утопленника нет.

– И ноги тоже нет, если верить твоим словам, – сердито возразил Фанш. – По моему разумению, мужика свалил резкий порыв ветра, он упал за борт, и его слопали рыбы – кошачья акула или морской угорь. И точка.

Фанш постучал по виску указательным пальцем, намекая на то, что он думает об умственных способностях «артиста». Но остальные молчали. Их застывшие лица выражали недоумение и страх. Версия Фанша их не убедила. Все взгляды снова нацелились на Папу.

– Пьеррик и его матросы подняли на борт черную метку. Если хотите, можете спрятать головы в песок, только это ничего не изменит. На одного из них скоро обрушится беда. Я тут ни при чем, вот и все. Обещаю бочку килкенни тому, кто выловит тело с отрезанной правой ступней. В Корбо или где-нибудь еще…

– Метка, говоришь? – недоверчиво проговорил Ле Шаню. – Но зачем?

– Откуда я знаю? – ответил Папу.

– Кто мог послать знак Пьеррику?

– Пьеррику или одному из его матросов, – поправил Папу. – О том, когда и зачем, не имею ни малейшего понятия. А вот от кого…

Папу обвел взглядом оцепеневших рыбаков. В «Тихой гавани» не раздавалось ни звука, кроме тихого жужжания холодильника за стойкой.

– Посмотрите правде в глаза, – произнес Папу. – Знаю, это никому не понравится, но он вернулся. Он пробудился. Одному Богу известно почему. Только, думаю, в наших же интересах сидеть дома в тепле и не выходить в море.

– Тебе легко говорить. А мне через час с якоря сниматься, – заметил Жюэль.

– Мне тоже, – поддержал его Ле Шаню.

– А зачем он вздумал вернуться? – спросил Ив.

– Если б я знал…

– Это все из-за грека! – заорал Фанш. – Стоило тому появиться, как Пьеррик выудил из моря это…

– Это да.

– Верно сказано.

– Может, и так, – согласился Папу.

– А я вам говорил, – напомнил Антуан. – От греков и узкоглазых всегда одни гадости.

Папу подошел к бару и поставил пустой стакан на деревянную стойку. Все молча смотрели на него. Он с громким щелчком положил монету и, пошатываясь, вышел за дверь.

Бежать

На Бельце рыбный промысел полностью подчинен расписанию приливов и отливов. Ежедневно, независимо от времени года, суда заходят в порт и покидают его в течение четырех часов до или после прилива. В момент отлива только в самой середине неглубокого илистого участка сохраняется узкий канал, позволяющий проходить лишь маленьким суденышкам и непригодный для траулеров.

Последние пять ночных выходов в море совершенно вымотали рыбаков. Лов в темное время суток, да еще зимой – каторжный труд. Моряки отчаливали еще до полуночи, каждый в свое время, гуськом, выходили в открытое море и направлялись к месту лова; освещением им служили только слабый отблеск луны на водной поверхности да разрезающие темноту лучи галогеновых прожекторов. Для того чтобы предугадать приближение невидимой волны, распознать, откуда она нахлынет, и направить форштевень судна в нужную сторону, требовались сноровка и неусыпная бдительность. Рыбный промысел сопряжен с определенным риском, и нередко моряки платили за свой труд высокую цену, – ничего не поделаешь, такова эта профессия.

Все эти пять дней прогноз погоды оставался неутешительным. Ледяной северо-западный ветер силой в сорок узлов не стихал ни на минуту, поднимая четырехметровые волны в нескольких кабельтовых от фарватера, проходящего вблизи Сен-Жиль-Круа-де-Ви. Каждый вечер порт, где готовые к отплытию траулеры и сейнеры уже урчали своими двигателями, содрогался от оглушительного грохота разбивающейся о волноломы водной громады. Тем не менее штормового предупреждения метеорологов, предписывающего судам оставаться на приколе, не поступало. А значит, нужно выходить в море – в погодных условиях, хуже которых трудно себе даже представить.

На борту «Пелажи» Марк испытывал настоящую муку. Его донимали холод, нестерпимый шум и приступы морской болезни, соленая вода разъедала кожу. Карадек же, напротив, переносил все эти напасти с невероятной легкостью. Он рассказывал своему неопытному матросу о походах к «новой земле» – берегам Ньюфаундленда. Тогда, в семидесятых годах, приходилось по двенадцать часов кряду разделывать рыбу на палубе при тридцатиградусном морозе. Теперь только старики помнят, как это было. Больше двадцати лет назад поголовье промысловой рыбы в районе канадской банки заметно сократилось, и понятно, что из тех, кому сейчас меньше сорока, там побывали единицы. Конечно, кое-кто из молодых тоже мог похвастаться тем, что бороздил волны во всех уголках земного шара: у берегов Перу, Мавритании, Мадагаскара, Гренландии, в Баренцевом море… Но настоящей легендой в Бретани на протяжении двух веков оставался рыбный промысел у «новой земли». Рассказывая об этом, Карадек раскраснелся от возбуждения. Он на чем свет стоит клял чертовых «ростбифов» за то, что они за ломоть хлеба купили у французов Луизиану, к тому же выгнали их из Акадии и вытеснили в залив Святого Лаврентия и на острова Сен-Пьер и Микелон. А потом эти негодяи закрыли двухсотмильную зону – просто-напросто вышвырнули оттуда бретонских рыбаков, словно какое-то отребье, хотя они занимались там ловом на протяжении двух веков. А правительство и пальцем не пошевелило. Ну да, рыбная ловля – это последнее, о чем власти стали бы думать. Этим технократам интересно аэробусами да скоростными поездами торговать. Ради этого они на все готовы.

– Китайцы давно это поняли. Нужно только назначить цену, и можно нас трахать по-всякому. Марк, Франция – самая банальная шлюха. Цена за вход – пассажирский состав.

Пока они часами добирались до места лова, Карадек рассказывал Марку о своих приключениях на «новой земле». О том, как после двухнедельного перехода они два месяца рыбачили на полярном холоде. При минус десяти морская вода замерзает, и все канаты, ванты, леера, столы для разделки рыбы покрывались льдом, придавая траулерам облик фантастических кораблей. Люди двигались как автоматы, в полной тишине. Их непромокаемые плащи на холоде приобретали структуру картона. Рыбаки отправлялись на свою ежедневную пытку, ни о чем не думая – ни о тоннах рыбы, ни о холоде, ни о времени, которое для них остановилось: знай себе тяни, поднимай, выгружай трал; режь, потроши, отбрасывай коченевшую на морозе рыбу. Их руки словно изрезали тысячи острых бритв, а тела под слоями шерстяной одежды и прорезиненной ткани превращались в ледышки. Казалось, этим вахтам не будет конца. Как и многие пережившие подобное, Карадек отличался невероятной физической и психической выносливостью.

«Пелажи» представляла собой небольшой траулер длиной всего восемь метров. В центре палубы находилось нечто вроде будки, где едва умещалось два человека; за ней, над отсеком для рыбы, располагалась лебедка с козловым краном, позволявшая поднять двадцатипятиметровый трал. Все приспособления были сложены спереди, под верхней палубой. Весь путь до промыслового участка Карадек стоял за штурвалом, и только придя на место, начинали вместе заниматься подготовкой трала. Это был самый опасный момент: старый моряк ставил «Пелажи» на автопилот (так он называл канат, который привязывал к румпелю, чтобы худо-бедно поддерживать нужный курс). В эти минуты они оказывались беззащитными перед высокими волнами, которые могли, ударив сбоку, захлестнуть судно. После они опускали трал и буксировали его в течение одного-двух часов. На повороте Марк занимал свое место у лебедки. Карадек держал курс, следя через иллюминатор, чтобы трал поднимался правильно. Как только тот оказывался над водой, он ставил траулер против ветра, и они вдвоем принимались сортировать рыбу и наполнять ею отсек. Потом проделывали то же самое во второй раз, иногда и в третий. Марка еще подташнивало, но уже реже.

Из последней в феврале ночной экспедиции они вернулись в девять часов утра. Весь день работали на судне, а вечером ужинали супом, наспех сваренным спозаранку. Карадек, вопреки обыкновению, не стал доедать и отправился наверх спать. Марк сидел внизу один, развалившись на диване и потягивая вино. Он размышлял о том, что, возможно, уже близок к тому, чтобы выиграть пари. Исчезнуть, раствориться, затеряться, забыв свое имя, среди таких же безымянных людей; вкалывать до изнеможения, зная, что всем на тебя наплевать. Мало-помалу, с каждой набежавшей волной и следующим поднятым тралом, он приближался к цели – стать невидимкой. Он вдруг ощутил, что на душе у него легко и спокойно. Он понимал, насколько хрупким является это чувство, но впервые за несколько месяцев ему показалось, что все еще может обернуться к лучшему. Он видел, что Пьеррик Жюган и горстка моряков настроены по отношению к нему враждебно и не скрывают этого, но были и другие, кто проявили к нему благосклонность. Хозяин книжной лавки, например, – алкоголик, краснобай, – сразу проникся к нему симпатией. Кюре счел своим долгом извиниться за недостойное поведение моряков. Но что это доказывает? Почему он позвал его на церковную службу? Не говоря уж о Карадеке, который дал ему работу и кров, даже повздорил из-за него с Жюганом. Думаешь, твой драгоценный Карадек сможет справиться с полицейскими? У него были основания надеяться, что он выбрал верный путь. Тогда почему настойчивый голосок крутится у него в голове как юла, повторяя, что он себя обманывает, что принимает желаемое за действительное и на самом деле он просто чужак, и при первой же неприятности здешние жители продемонстрируют, какой смысл они вкладывают в это слово. Когда он впервые ступил на остров в конце января, разве не возникло у него ощущение, что он выбрал не то направление? Помнишь, Марк?.. Разве не хотел он тут же уехать обратно и раствориться в безликом городе? Но тут вмешался Карадек, и он пошел у него на поводу. К тому же материковая часть страны кишмя кишит полицейскими, а на острова они почти не заглядывают. Хотелось бы на это надеяться. Ведь если полицейские разыщут тебя здесь, ты окажешься в мышеловке.

Марк поставил стакан на низкий столик рядом с бархатным диваном и встал. Ему показалось, что его голова стала тяжелее тела. Он медленно прошел в свою комнату и, не раздеваясь, залез в постель.

* * *

Как ни пытался, заснуть он так и не смог. Он накрыл голову подушкой, старался ни о чем не думать и глубоко дышать – ничего не помогало. Он ворочался под одеялом, без конца возвращаясь к одним и тем же мыслям. Очередной эпизод в его воображении заканчивался всегда одинаково: двое полицейских, нацепив на него наручники, волокут его в Лорьян. Назойливый голосок был прав. Вот черт… Как же он его ненавидел! Эту пиявку, питавшуюся его соками, присосавшуюся изнутри к его черепу, выползавшую из его снов, только чтобы отравлять ему жизнь. Дабы разбудить твое сознание, Марк.

Он вздрогнул, услышав глухой стук. Звук шел сверху – казалось, кто-то с размаху опрокинул на паркет какую-то мебель. Потолочное перекрытие между первым и вторым этажом представляло собой настил из сосновых досок, между которыми там и сям зияли щели, пропускавшие свет, не говоря уж о звуке. По правде говоря, из любого уголка этого дома можно было отчетливо расслышать даже самый тихий шепот, и у Марка возникало ощущение, что ночью он спит в одной комнате со своим патроном. За грохотом сверху последовала тишина, что выглядело довольно странно, – обычно такие звуки сопровождаются каким-то движением, требуют ответа. Марк напрягал слух, ожидая продолжения, и минуту спустя он услышал нечто похожее на бульканье, словно из крана подтекает вода, – только вот на втором этаже ни туалета, ни умывальника не было. Потом раздались мерные тяжелые удары, будто кто-то прыгал по полу на двух ступнях одновременно. И наконец, тишину пронзил крик. Марк пулей выскочил из комнаты и через четыре ступеньки взлетел вверх по лестнице, ведущей к комнате Карадека, и остановился перед закрытой дверью. Гулкий стук сменился другими звуками: кто-то словно скреб ногтями по полу. Марк постоял в нерешительности, приник ухом к двери. Крики стихли, сменившись слабыми стонами. За дверью явно что-то происходило. Марк постучал:

– Жоэль…

Не получив ответа, он постучал снова:

– Жоэль! Ответьте мне…

По-прежнему ничего. Потом раздался протяжный вой… – так скулит от испуга собака, застигнутая врасплох огромным зверем, гораздо более крупным, чем она сама, например медведем, который надвигается на нее, ступая тяжелыми лапищами с торчащими черными когтями, вызывая неодолимый страх.

– Жоэль, это я, Марк. Ответьте.

Царапание по полу прекратилось, но по-прежнему отчетливо слышалось журчание воды. Марк попытался заглянуть под дверь, и в этот момент ночную тишину разорвал звериный рев: как будто в комнате душат дикое животное.

– ЖОЭЛЬ!

Он несколько раз с силой ударил плечом в дубовую дверь – но та оказалась слишком крепкой. Цепенея от ужаса, Марк вслушивался в доносившиеся до него звуки – не отрывистые крики и не судорожные всхлипы, а скорее хрипы. Казалось, что говоривший пытается что-то сказать, вполне осмысленное. Низким, замогильным голосом, непохожим ни на какой другой, словно идущим из небытия.

«И… ня…»

Как будто на низкой скорости проигрывали старую пластинку, отчего разобрать слова было невозможно.

«Си… ня…»

Марк затаил дыхание и прислушался. Мысли путались. По-прежнему скулила встревоженная косолапым зверем собака. Не переставая капала вода. У Марка мороз пробежал по коже.

«Паси… меня…»

Глухой голос звучал умоляюще. Марк наконец-то опомнился и заколотил изо всех сил в деревянную дверь. Вдруг под ней появилась яркая полоса, и хлынул холодный свет, ослепительный, белый. Слух различил уже не журчание ручейка, а рокот речных порогов; голоса возвысились до крика.

«Уйди!» – визжала собака.

«Спаси меня!» – умолял медведь.

Марк приник глазом к замочной скважине – от увиденного ему стало не по себе. Карадек, с лицом перекошенным от муки, скрючившись сидел на кровати, натянув одеяло на плечи, и дрожал всем телом.

– Уйди, – стонал моряк.

Потом по комнате словно пробежала рябь, все содрогнулось и разом замерло. Водопад, свет, голос мигом пропали, как будто их засосала дыра во вселенной, откуда не суждено выбраться. Марк стоял, положив руки на дверь. Скрежет и вопли смолкли. Сердце молодого человека колотилось, едва не выскакивая из груди. Ладони и спину покрывал холодный пот. Боль в груди мешала дышать. Так он простоял довольно долго, не зная, что ему делать, прислушиваясь к каждому звуку, присматриваясь к малейшему проблеску света. Но уже ничто не нарушало давящую тишину ночи, кроме ветра, который свистел, задувая под черепицу на крыше. Тогда он повернулся и медленно спустился по лестнице: было два часа ночи, и до ее завершения оставалось страшно мало времени.

* * *

На следующее утро они отчалили в восемь часов. В море они провели всего пять ночей, но они показались Марку вечностью. Утреннее солнце переливалось на поверхности спокойного моря, которое нежно гладил легкий бриз. На фоне ярко-голубого, без единого облака неба четко вырисовывалась линия горизонта, и океан казался более широким, чем обычно. Марк облокотился о перила судна. Ветер ерошил его волосы, водяная пыль садилась на лицо и губы, пропитывая их запахом соли и водорослей. Он смотрел на море, наслаждался его бесконечностью, опьяненный прерывистым шумом, с которым форштевень траулера врезался в волны. Ему нравилось место на самом носу корабля. Удары тяжелых морских гребней о борт и монотонный плеск мелких завитков возле ватерлинии почти полностью заглушали шум мотора, и у Марка создавалось впечатление, будто он парит над морем на небольшой высоте. Положив руки на борт, он отпускал свой разум в свободный полет, но поднимавшаяся в душе волна выбрасывала его на берег, всегда в одном и том же месте. Зоя. Удалось ли ей уехать из Одессы? Согласилась ли мать отправиться вместе с ней? Были ли они осторожны? Ему казалось, что он сумеет выдержать все, любые пытки, нечеловеческие мучения, кроме мысли о том, что его сестре и матери кто-то причинил боль.

Марк вернулся на мостик. Карадек стоял в рубке и пребывал в отличном настроении. Наверное, отчасти благодаря хорошей погоде: в спокойных водах рыбы всегда больше. – Еще пять минут – и мы на месте, – облегченно выдохнул он.

– Жоэль, можно вас кое о чем спросить?

Карадек кивнул.

– Что случилось сегодня ночью?

– Что ты имеешь в виду?

– Я слышал в вашей комнате сильный шум.

– Сильный шум?

– Очень странный. Я поднялся наверх, стучался к вам, но вы меня не слышали. И я видел…

– Что?

– Вас. В замочную скважину. Вы плакали.

Карадек вздрогнул. От добродушного настроения не осталось и следа. Не отрывая взгляда от линии горизонта, он запустил в волосы пальцы.

– Я спал, – произнес он с досадой. – Господи, ничего не понимаю…

Он шумно сглотнул. Глаза его слегка затуманились.

– Наверное, мне снился кошмар. Такое со мной часто случается… Год назад мой сын утонул в море. Я не рассказывал?

Марк покачал головой.

– Ему был двадцать один год. Однажды вечером он ушел. Мы с ним немного повздорили.

Карадек снова сглотнул.

– Молодые, они такие. Им ничего нельзя сказать. Он взял лодку. Один, среди ночи. Море было недобрым. Он налетел на риф…

Карадек немного помолчал, потом продолжил:

– С того дня меня преследуют кошмары…

Моряк откашлялся.

– Ну, иди к лебедке. Пора тащить трал.

За три часа, что рыбачили, они обменялись всего несколькими словами. Зато подняли на борт тонну рыбы, а значит, день выдался удачный.

* * *

Драгош безостановочно преодолел пятьсот километров до Братиславы. Последние четыре часа он ехал, до предела втопив в пол педаль газа. Потрепанный жизнью старичок «ситроен» ворчал и гремел, его допотопный мотор ревел, как ракетный двигатель, при том что из него ни разу не удалось выжать больше ста десяти километров в час. По небу плыли свинцовые тучи. С тех пор как он тронулся в путь, его умудрилось обогнать множество всяких странных штуковин на четырех колесах: белые «жигули», набитые длинноволосыми студентами, крытые грузовики для перевозки скота, в которых кочевали с места на место турецкие работяги, пятнадцатитонная фура с транзитными номерами Литвы… Драгош утопал в продавленном сиденье и был зол на весь свет. Он поставил печку на максимум и включил радио. Тоненький ручеек едва слышной мелодии начал его убаюкивать. Иногда он включал дворники, когда на стекло падало несколько капель, и тут же останавливал их. Пепельница переполнилась. В салоне было нечем дышать. Он бросил взгляд на свои огромные часы в позолоченном корпусе. Еще пять минут, и он опять попробует позвонить.

Впереди в правом ряду замаячил двухэтажный, цвета голубой металлик туристический автобус «вольво». В нескончаемом потоке суетливых седанов, маленьких и больших грузовиков Драгош медленно, но уверенно его настигал. «Ситроен» и «вольво» двигались один за другим, как два поплавка, увлекаемые течением. Приблизившись на достаточное расстояние, Драгош разобрал надпись на автобусе: Herburger. Austria. Europa Reisen. Старички гуляют! Как и он, они ехали в Баварию.

Драгош решил обогнать мастодонта. Он ехал почти на той же скорости, что автобус, но когда ты за рулем и у тебя перед глазами стена голубого цвета, это может вызвать состояние, схожее с клаустрофобией. «Ситроен» перестроился. Драгош поддал газу. От напряжения он вытянул вперед шею, как будто хотел помочь своему автомобилю вырваться вперед. Поравнявшись с «вольво», он различил за огромными тонированными окнами автобуса пассажиров с сиреневыми волосами – одни из них спали, другие смотрели телевизор; какая-то бабуля в бигуди скользнула отсутствующим взглядом по миниатюрному автомобилю, который двигался в одном с ними темпе, отчего казалось, что все они стоят на месте. Дорога еле заметно пошла в горку, и теперь обгон этого чудища мог затянуться до бесконечности. Пока Драгош ругался и грозил автобусу кулаком, маленькая темная точка в зеркале заднего вида «ситроена» превратилась в черную громадину, заслонившую обзор. На него надвигалась не просто какая-нибудь колымага, а настоящий монстр. По части скоростных машин Драгош считался знатоком. Воинственная, по-кошачьи изящная, сияющая, как возбужденный пенис быка во время гона. «Ауди-Q7». Полный привод. Восьмицилиндровый двигатель с рабочим объемом четыре литра. Под капотом двести пятьдесят диких лошадей, скачущих во весь опор. Эта бомба разгоняется до ста километров за шесть секунд. На ней можно выжать двести сорок километров и легко преодолеть подъем в 20 градусов. Драгош любил внедорожники, но эта модель «ауди» была его мечтой. Восемьдесят тысяч евро, с уважением подумал он. Когда-нибудь и он купит себе такую, с салоном, отделанным белой кожей, у которой такой приятный животный запах. Водитель внедорожника стал проявлять нетерпение. «Ауди» была вдвое выше, и свет ее мигавших фар заливал «ситроен» ярким белым заревом. Драгош оказался в ловушке. Автобус медленно, но уверенно его обгонял, а сзади напирал внедорожник.