Текст книги "Сеть. Как устроен и как работает Интернет"

– Мы изначально поставили перед собой цель стать профессионалами, – объясняет Виттеман. – Мы не хотели каждый день спрашивать друг друга: «Кто у нас сегодня главный?»

Кроме того, Виттеман с самого начала избрал столь же типично голландскую стратегию формирования рынка. Компания сбросила профессорскую мантию и стала коммерческим предприятием, но одновременно и общественной организацией.

– Это у голландцев заложено в генах. У нас хорошо получается создавать торговые организации, биржи, например, по продаже луковиц тюльпанов и тому подобное. Нам, может быть, и не нужно ничего покупать и продавать, но нам нравится создавать свой рынок, – говорит Виттеман.

И это очень открытый рынок. В AMS-IX, как и на улицах Амстердама, вы можете делать все что угодно, если это не мешает другим.

– Наша компания всегда придерживалась такой позиции: «Это ваша платформа, вы платите за нее. Только размер вашего порта определяет объем трафика, который вы можете перекачивать через exchange, но мы не лезем в него, нам нет дела, мы не возражаем».

Открытость AMS-IX поразила меня как образцово чистое проявление публичности Интернета; взаимосвязанная группа автономных сетей предоставлена сама себе в грамотно организованной обстановке. Она также напомнила мне о базовых калифорнийских идеях основания Интернета в духе «живи и дай жить другим», «будь консервативен, отправляя и либерален – принимая». В той или иной мере это свойственно не только AMS-IX, но и всем прочим точкам обмена.

Такая открытость сопряжена с рисками. Без сомнения, традиционные проблемы Интернета (в том числе и детская порнография) касаются и AMS-IX. Но Виттеман убежден, что предотвращать подобные вещи – не его дело: ведь почтовое отделение не несет ответственности за содержимое посылок. Когда голландская полиция однажды попросила его подключить оборудование для перехвата данных, Виттеман осторожно объяснил властям, что это невозможно. Однако полиция может стать участником обмена трафиком и наладить в индивидуальном порядке пиринг с теми провайдерами, за которыми она хочет следить.

– Теперь копы платят за собственный порт, и все довольны, – говорит Виттеман, сделав глоток и вздернув брови.

Пока мы разговаривали, к нам подошел высокий мужчина с аккуратно подстриженной бородой и волосами торчком. Он что-то искал в своем смартфоне, ожидая паузы в разговоре. Когда она настала, он показал экран Виттеману, покачал головой с притворным удивлением и сказал:

– Восемьсот!

Виттеман сделал круглые глаза, лицо его выразило смешанные чувства. Высоким мужчиной был Фрэнк Орловски – коллега Виттемана, руководитель DE-CIX во Франкфурте. Речь шла о восьмистах гигабит в секунду: пиковое значение трафика его точки обмена в тот день – очередной рекорд. Это больше, чем в Амстердаме, и в десять раз больше, чем в Торонто.

Очевидно, что конкуренция между этими крупными точками обмена является хотя бы отчасти личной. Орловски и Виттеман – звенья одной цепи, иногда они работают сообща, чаще – как дружественные конкуренты. Сейчас они оба прилетели в Техас, за несколько недель до этого их пути пересеклись на аналогичном мероприятии в Европе. Виттеман, несомненно, завидовал росту DE-CIX, но одновременно гордился тем и поражался тому, что их общее детище (я имею в виду сам Интернет и находящиеся в его центре точки обмена) стало таким большим. Слушая их, я ловил себя на приятной мысли о том, что инфраструктура Интернета теперь и мне кажется очень близкой: запросы и сообщения целого полушария легко обсуждаются за бокалом пива в техасском баре. Социальные узы, связывающие воедино физические сети, демонстрировали не только Виттеман и Орловски, но и остальные люди на вечеринке. Я не слишком удивился тому, что Интернетом руководят волшебники, – кто-то же должен им управлять. Но меня удивляло то, как их мало.

Но что насчет мест? – напомнил я себе. Как же физические компоненты, твердая основа? Действительно ли Интернет так сконцентрирован, как мне казалось во время пиринг-сессии или у барной стойки в ту ночь? На конференции NANOG инженеры обсуждают всего несколько городов с четкой иерархией. Это и есть география Интернета? Франкфурт и Амстердам разделяет примерно такое же расстояние, как Бостон и Нью-Йорк (которое не очень велико); предприятия Виттемана и Орловски одинаково профессиональны. Они оба приложили усилия, чтобы наладить здесь, за тысячи миль от дома, новые контакты, подвигнуть новых инженеров на пиринг с их компаниями. Что может заставить сетевого инженера предпочесть Франкфурт Амстердаму или наоборот? И смогу ли я сам увидеть разницу между этими двумя местами?

Эти два крупных IX казались квинтэссенцией Интернета – единые точки связи, порождающие новые соединения, словно ураган, набирающий силу над океаном. Я хотел убедиться в том, что, хотя Интернет и сделал реальную географию менее значимой, даже его собственные места – а вместе с ними и весь материальный мир вокруг – все еще важны. Я приехал на конференцию NANOG, чтобы познакомиться с людьми, которые лично управляют сетями, а сообща – всем Интернетом. Но больше всего мне хотелось увидеть места, где они встречаются, чтобы как-то приблизиться к пониманию физической географии моей собственной виртуальной жизни. Принадлежащие Виттеману и Орловски части Интернета изначально укоренены в конкретных местах, специфических и обладающих своими национальными особенностями. Куда ведут все эти провода? Что все-таки можно там посмотреть?

Я рассказал Виттеману и Орловски о своем путешествии, прежде чем задать очевидный, как я надеялся, вопрос: можно ли мне увидеть все собственными глазами?

– У нас нет секретов, – сказал Виттеман, карикатурно выворачивая карманы куртки, чтобы подчеркнуть свои слова. – В любое время, как будете в Амстердаме.

Орловски смерил нас обоих взглядом и молча кивнул головой в знак согласия. Значит, во Франкфурт я тоже приглашен. Мы чокнулись за встречу, сдвинув фирменные бокалы Equinix.

* * *

В тот пасмурный день в конце зимы, когда я прилетел в Германию, свинцовое небо идеально сочеталось со стальными небоскребами банков, возвышающихся на берегу Майна. Усталый после долгого перелета, я провел воскресенье, гуляя по тихому центру Франкфурта. В городском соборе я увидел придел, в котором короли и князья Священной Римской империи выбирали императора. Из этого помещения новости расходились по всей стране. Неподалеку возвышается более современный ориентир: большой сине-желтый монумент в виде символа евро, на фоне которого журналисты любят снимать репортажи о Европейском центральном банке. Как собор, так и евро намекали на особый дух этого места: Франкфурт всегда был торговым городом и коммуникационным узлом, прекрасно осознающим собственное значение.

Вечером я ужинал в ресторане со столетней историей со своим другом – архитектором и коренным франкфуртцем. За тарелкой говядины с традиционным зеленым соусом и бокалом «пильзнера» я попросил его помочь мне понять этот город и то, как франкфуртский кусок Интернета вписывается в глобальное целое. Мой приятель несколько смутился. Франкфурт – не место для романтических афоризмов. О нем не поют самодеятельных гимнов и не слагают лирические стихи. В нем редко снимают кино. Его самые известные уроженцы – Ротшильды, великая немецко-еврейская банковская династия, успех которой, кстати говоря, связан с тем, что они вели бизнес со всем миром (и использовали почтовых голубей для быстрой дальней связи), а также великий поэт Гете (но он ненавидел этот город). Из вкладов Франкфурта в культуру ХХ века наиболее известна так называемая «франкфуртская кухня» – предельно утилитарный даже по меркам баухауза кухонный дизайн (соответствующие экспонаты выставлены в местном Музее современного искусства). Сегодня Франкфурт известен прежде всего своими ярмарками (которые проводятся здесь с XII века), такими как книжная Buchmesse и автомобильная Automobil-Ausstellung, а также огромным аэропортом – одним из крупнейших в Европе. Так что я несильно удивился, когда мой друг в конце концов сделал простое и звучное заявление: Франкфурт – транзитный город, место, куда люди приезжают, делают бизнес, а затем уезжают. Несмотря на пять миллионов жителей, Франкфурт не назовешь подходящим местом для жизни. Это казалось справедливым не только для людей, но и для битов.

На следующее утро я отправился в офис DE-CIX, размещавшийся в новом здании из стекла и черной стали с видом на Майн, в стильном районе дизайнерских магазинов и медиакомпаний. Сетевые инженеры DE-CIX работали в полупустом помещении в задней части здания. Их столы стояли вперемешку с белыми досками на колесиках, явно расположенными в строго продуманных местах, как обслуживающая техника на взлетном поле аэропорта. Но это был лишь административный центр DE-CIX. «Центральный коммутатор» – живое сердце дата-центра, большой «черный ящик», через который пробегают 800 гигабит трафика в секунду, – находился в паре миль дальше по дороге, а его дублер располагался на таком же расстоянии в другом направлении. Мы собирались воздать обоим дань уважения после обеда.

Сначала я поговорил с Арнольдом Ниппером – основателем DE-CIX, его техническим директором и вообще, можно сказать, отцом немецкого Интернета. Он выглядел соответствующе и был одет как уважаемый профессор компьютерных наук – в рубашку с логотипом компании и джинсы. Перед ним лежал его смартфон и ключи от BMW. Он уже двадцать пять лет рассказывает профанам о компьютерных сетях и потому говорит медленно и очень точно, с акцентом, немного напоминающим акцент Шона Коннери.

В 1989 году Ниппер создал первое интернет-соединение для Университета Карлсруэ – центра высоких технологий, а позже являлся ведущим разработчиком национальной академической сети Германии. Когда в начале 1990-х годов сформировался коммерческий Интернет, Ниппер стал техническим директором одного из первых в Германии провайдеров – Xlink, где столкнулся со знакомой проблемой: нельзя было миновать MAE-East.

– Каждый пакет должен был идти через очень дорогие международные каналы к магистрали NSFNET, – объясняет Ниппер, потягивая эспрессо.

В 1995-м Xlink объединилась с двумя другими интернет-провайдерами: EUnet в Дортмунде (где находится еще один знаменитый факультет вычислительной техники) и MAZ в Гамбурге – в попытке обойти трансатлантический «перекресток», связав воедино свои сети на Немецкой земле.

Deutscher Commercial Internet Exchange сначала имел 10-мегабитную соединительную линию (это примерно в 100 000 раз меньше его современных возможностей) и хаб, размещавшийся на втором этаже старого здания почты недалеко от центра Франкфурта. Эта первая инкарнация DE-CIX не поражала воображение своим величием, однако именно она все изменила. Впервые Германия получила собственный Интернет – свою собственную Сеть сетей.

– Когда появился DE-CIX, нам оставалось только наладить международные связи, – говорит Ниппер.

Но почему именно Франкфурт? Ниппер признает, что решение построить хаб (который сегодня, словно Солнце, влияет своей гравитацией на географию всего мирового Интернета) именно здесь было, возможно, несколько поспешным. В основном оно объяснялось тем, что Франкфурт находится примерно на одинаковом расстоянии от трех первых центров, и данное обстоятельство нередко приносило большую пользу. Кроме того, Франкфурт – это традиционный центр немецкого рынка телекоммуникаций, а кроме того, конечно же, финансовая столица Европы. Однако было бы неверно считать, будто в случае DE-CIX Интернет следовал за финансами (или за Deutsche Telecom). Тот первый хаб не планировался как стартовая площадка для стремительного роста, или, по крайней мере, никто не ожидал, что бизнес сможет взмыть в небо, как ракета. Расширение Интернета оказалось, как всегда, случайным фактором.

Многое изменилось за полтора десятилетия с момента основания DE-CIX – не только в самом центре, но и по всей Европе, причем именно изменения в Европе обусловили рост DE-CIX. Сейчас, когда объемы интернет-трафика в бывших республиках Советского Союза догоняют западные стандарты, DE-CIX активно привлекает местных провайдеров, предлагая им связи с сетями по всему миру за меньшие деньги, чем в Лондоне или Эшберне, и с более богатым выбором глобальных операторов, в частности с Ближнего Востока и из азиатских регионов. Не то чтобы у постсоветских республик имелся значительный трафик, предназначающийся специально для Франкфурта; просто Франкфурт (в большой степени благодаря DE-CIX) является самым удобным для них местом, через которое можно видеть и слышать остальной мир. Здесь хорошо развита инфраструктура дальней связи: главные европейские оптоволоконные маршруты проходят вдоль Майна, максимально используя центральное географическое положение города, – тот же самый фактор, который превратил аэропорт Франкфурта в один из крупнейших европейских хабов и который всегда делал Франкфурт важным перекрестком. Но в основном сети руководствуются простым экономическим соображением: дешевле и надежнее «привязаться» к большому IX, нежели полагаться на кого-то еще. Это вечная истина.

Например, компания Qatar Telecom, центральный офис которой находится в крошечном государстве в Персидском заливе, создала плацдармы в уже упоминавшихся точках по всему миру: в Эшберне, Пало-Альто, Сингапуре, Лондоне, Франкфурте и Амстердаме. Сеть занималась телефонией и предоставляла защищенные каналы передачи данных для частных корпораций, но когда дело дошло до публичного Интернета, ей, несомненно, проще всего было бы купить «транзит» у одного из расположенных неподалеку крупных международных провайдеров, например у Tata – индийского конгломерата, имеющего надежные связи с Персидским заливом. Однако это означало бы, что бизнес по интернетизации региона будет отдан в чужие руки. Вместо этого Qatar Telecom установила собственное сетевое оборудование в крупнейших точках обмена и арендовала частные оптоволоконные каналы из Европы до Персидского залива. Неудивительно, что точки обмена конкурируют друг с другом. Все они борются за то, чтобы получить больше пиринговых соединений, но на самом деле для них важно не просто «больше», но «больше и именно у меня».

Во Франкфурте мне только предстояло выяснить, как выглядит это «у меня». После обеда Ниппер повез нас на восток вдоль реки в своем маленьком «универсале» и остановился на узкой улице в районе, плотно застроенном основательными зданиями старых складов. Основное «ядро» DE-CIX находится в здании, которым управляет колокейшн-компания под названием Interxion – европейский конкурент Equinix. Она открылась в 1998 году, а DE-CIX стал одним из первых ее арендаторов (и пока единственной точкой обмена). В отличие от парковки на просторах виргинских пригородов, здешняя стоянка оказалась тесной, но очень опрятной, с мощенным плиткой тротуаром и ухоженными кустами. Ее окружали несколько приземистых белых зданий, увешанных камерами видеонаблюдения. Мы втиснулись рядом со свинцово-серым микроавтобусом с надписью Fibernetworks на боку. Его задние двери были распахнуты настежь, а в кузове виднелась стойка с инструментами. Рабочий в красной каске долбил асфальт отбойным молотком, и двое техников в поте лица разбирали на части автоматическую дверь.

– Как вы можете видеть, бизнес отлично себя чувствует, – говорит Ниппер, кивая на строителей.

Я спрашиваю, является ли он крупным клиентом DE-CIX.

– Да, мы важные клиенты, – поправляет он хладнокровно. Компания Ниппера – лакомый кусок, и, соответственно, отношение к ней очень хорошее. Многие точки обмена даже не берут с них арендную плату за использование своего оборудования.

Мы ждем, когда к нам выйдет охранник, чтобы сопровождать нас во время экскурсии по зданию, и Ниппер говорит, что подобное отношение к безопасности кажется ему преувеличенным.

– Это всего лишь телекоммуникационный хаб, – объясняет он. – Проходящие через него данные весьма прозрачны, в чем вы сможете убедиться сами. Это ведь не центр аварийного восстановления баз данных, которому действительно нужно быть сверхнадежным. Даже если этот хаб полностью выйдет из строя, это, конечно, окажет воздействие на Интернет, но вряд ли будут потеряны ваши электронные письма, просто ваш браузер зависнет на пару секунд, а затем все перенаправится.

Ядро DE-CIX, в свою очередь, разработано так, чтобы в случае необходимости автоматически переключаться на резервный центр на другом конце города в течение 10 миллисекунд. Легко пришло, легко ушло.

Когда наконец появляется женщина-охранник, нам приходится почти бежать, чтобы угнаться за ней. Мы пересекаем стоянку, Ниппер прикладывает свой магнитный ключ к электронному замку и впускает нас в пустынный холл дата-центра, а затем проводит нас во второй холл, который, кажется, весь состоит из белых стен и ламп дневного света. Здесь царит небольшая суматоха. Строительный рабочий в синем комбинезоне застрял внутри стеклянного цилиндра «западни», словно в пробирке. Сканер отпечатков не смог распознать его грязные пальцы и запер внутри под шуточки коллег, стоящих по эту сторону стекла. По сравнению с Equinix, здесь все кажется не таким «супер-кибер» и больше напоминает какую-то мрачную тевтонскую тюрьму. Когда настает наша очередь, охранница рявкает что-то в свою рацию, и обе створки «западни» раскрываются настежь. Громко гудит зуммер, и она поторапливает нас, чтобы мы проходили не задерживаясь.

Когда мы попадаем внутрь, оказывается, что клетки с оборудованием здесь – вовсе не клетки, а полностью закрытые стальные отсеки бежевого цвета. Под высоким открытым потолком пролегают знакомые нити желтых оптоволоконных кабелей. Каждое пространство помечено числовым кодом с запятой: никаких условных знаков или названий. В Европе питание и охлаждение обычно организуют под полом, тогда как в США – чаще под потолком. Когда мы только приехали в DE-CIX, охранники передали Нипперу ключ на зеленом резиновом браслете, как будто мы собирались спуститься в депозитарную ячейку в банке. Своими размерами и общим обликом это помещение напоминало туалет в аэропорту: все чистенькое и бежевое. Как и в Эшберне, рев машин здесь был оглушительным, и Нипперу приходится кричать, чтобы мы его услышали.

– Один из наших принципов – все должно быть сделано настолько просто, насколько это возможно, но не проще, – объясняет он, цитируя Эйнштейна.

Инженерная типология DE-CIX – собственная разработка компании. Соединения от каждой из более чем 400 сетей, обменивающихся здесь трафиком, объединяются вместе («мультиплексируются») в несколько оптоволоконных кабелей. Получающееся «устройство защиты волокон» работает как двусторонний клапан, направляя поток данных между двумя основными коммутаторами DE-CIX – активным и резервным (он находится на другом конце города). Задача ядра – направлять входящий трафик к правильному выходу, ведущему к месту назначения. Большая часть информации проходит через активный канал к основному ядру, но 5 % сигнала перенаправляется в сторону резервного ядра, которое всегда наготове.

– Все эти коробки постоянно общаются между собой, – продолжает Ниппер. – Если одна из них откажет, она тем самым сообщит всем остальным, что им необходимо переключиться, что они и сделают в течение 10 миллисекунд.

Ниппер тестирует систему четыре раза в год, переключаясь между двумя ядрами во время затишья – рано утром в среду. Несмотря на большое количество международных клиентов, трафик через DE-CIX идет волнами, которые растут в течение дня и достигают пика к середине вечера по немецкому времени, когда люди приезжают домой с работы и садятся смотреть видео онлайн или делать покупки в интернет-магазинах. Пока Ниппер рассказывает, женщина-охранник прилежно наблюдает за нами из конца прохода, словно работник службы безопасности супермаркета.

Ниппер оставил само ядро – словно драгоценности короны – на десерт. Он вставляет ключ на зеленом браслете в замок шкафа и открывает его, широко распахнув дверь. Я, затаив дыхание, вглядываюсь внутрь: какое-то черное устройство в коммуникационной стойке стандартного размера. Желтые оптоволоконные кабели торчат из него, словно макароны из машинки для изготовления пасты. Десятки деловито мигающих светодиодов. Печатная белая этикетка с надписью «Core1.de-cix.net». И табличка с надписью «MLX-32».

Как там спрашивала глупышка Джен из сериала «Компьютерщики»? «Это и есть Интернет? Весь Интернет?» Если говорить о машинах, то надо признать, что MLX-32 выглядела примерно так же, как и все другие машины Интернета. Я пытался подготовиться к этому – к возможной банальности, к самому обыкновенному на вид черному ящику. Это было похоже на поездку в Геттисберг[29]29
  Близ городка Геттисберг в 1863 году произошло самое кровопролитное сражение в ходе гражданской войны в США.


[Закрыть]: подумаешь, поле как поле. Объект, на который я смотрел, был реальным и вещественным, хотя в то же время и однозначно абстрактным; материальным, но неощутимым. Я еще в Остине узнал, что эта конкретная машина считается одной из наиболее важных для Интернета, что это сердце одной из крупнейших в мире точек обмена трафиком, но она играла эту свою роль настолько скромно… Я сам должен был наделить ее значением.

Я вспомнил сцену из странной, написанной от третьего лица автобиографии Генри Адамса[30]30
  Генри Брукс Адамс (Henry Brooks Adams, 1838–1918) – американский писатель и историк.


[Закрыть], в которой он рассказывает о Всемирной выставке 1900 года в Париже. Там он увидел волшебное изобретение – динамо-машину, электрический генератор. Для Адамса это было поистине захватывающее столкновение с новой технологией. На первый взгляд, «динамо-машина означала не более чем искусное устройство для передачи тепловой энергии, скрытой в нескольких тоннах жалкого угля, сваленного кучей в каком-нибудь тщательно спрятанном от глаз специальном помещении»[31]31
  Здесь и далее пер. М. Шерешевской.


[Закрыть]. Но вместе с тем динамо-машина стала для Адамса «символом бесконечности». Стоя рядом с ней, он ощущал ее «источником той нравственной силы, каким для ранних христиан был крест». Далее он пишет:

Сама планета Земля с ее старозаветным неспешным – годичным или суточным – вращением казалась тут менее значительной, чем гигантское колесо, которое вращалось перед ним на расстоянии протянутой руки с головокружительной скоростью и мерным жужжанием, словно предостерегая своим баюкающим шепотом, неспособным разбудить и младенца, что ближе подходить опасно.

Однако больше всего Адамса поразила не таинственность и не мощность этой машины, а то, как ясно она свидетельствовала о «разрыве непрерывности». Динамо-машина не оставляла сомнения в том, что жизнь разорвалась на две эпохи: древнюю и современную. Она сделала мир новым.

Я чувствовал то же самое, глядя на черное устройство в центре Интернета. Я верю в преобразующую силу Сети. Но я всегда чувствую растерянность, когда дело касается физических воплощений этой трансформации. Интернету не хватает внятных ориентиров. Экран компьютера – это пустой сосуд, это отсутствие, а не присутствие. С точки зрения пользователя, объект, через который к нему приходит Интернет, может быть абсолютно любым: айфон, коммуникатор BlackBerry, ноутбук или телевизор. Но дата-центр DE-CIX стал моей динамо-машиной – символом бесконечности, пульсирующим со скоростью восемьсот миллиардов (восемьсот миллиардов!) бит в секунду. Эта машина работает громче (хотя она и меньше размером), чем динамо-машина Джеймса, и она не выставлена в огромном зале, а скрыта за полудюжиной надежно запертых дверей. Но она также является символом нового столетия, вещественной приметой изменений в обществе. Я прошел долгий путь от эпизода с белкой во дворе – и дело тут не только в фактически преодоленных километрах, но в самом направлении движения от периферии Сети к ее центру, а также в прогрессе моего понимания виртуального мира.

Охранница нетерпеливо притоптывала ногой. Ниппер и я обошли вокруг машины. Мощные вентиляторы в ее тыльной части выдували наружу потоки тепла, выделившегося в результате незаурядных усилий по распределению всех этих битов – фрагментов каждого из нас. Горячий ветер щипал глаза и даже выбивал скупую слезу. Затем Ниппер запер «клетку», и мы поспешно вышли наружу.

В автомобиле по пути к офису DE-CIX Ниппер спросил, доволен ли я. Хорошая ли получилась экскурсия? Я ведь искал реальное среди виртуального – нечто более «настоящее», чем все эти пиксели и биты, – и нашел это. И все же меня терзала мысль о том, что эта конкретная машина не так уж сильно отличается от многих других машин, и это, казалось, только подтверждало необязательность, случайность, неуникальность ее физического существования. Я верил на слово, что эта конкретная черная коробка была важнее, чем другие коробки, но чувствовал, что оказался в трудном положении. Разумеется, в мире есть и другие коробки. Но при этом и внутри этой конкретной коробки скрывался целый мир. Я еще отнюдь не закончил с Интернетом. Суть того, за чем я охотился, можно сформулировать так: уникальное пересечение географии и технологий, та единственная коробка в том единственном городе, которая играет роль главного перекрестка физического и виртуального миров. Голый, неопровержимый географический факт.

Ниппер и я ехали вперед мимо высоких портальных кранов, стоявших на берегу Майна. Когда мы вернулись в офис, Орловски порылся в кладовке и вручил мой приз – черную футболку с большой желтой надписью спереди: «Я [сердечко] пиринг». Затем из другой картонной коробки он достал черную ветровку с небольшим логотипом DE-CIX на груди.

– Надень это в Амстердаме, – сказал он, подмигнув. – И передавай привет Йобу.

Итак, они соперничают даже прикидом!

Оказавшись тем вечером в своем гостиничном номере, я быстро набил на клавиатуре свои впечатления и перенес аудиофайлы из цифрового диктофона в ноутбук. Письменный стол стоял у окна. Начался дождь, с улицы доносился шум автомобилей. С грохотом проехал трамвай. Затем, на всякий пожарный случай и чтобы развеять затаившуюся паранойю, я загрузил все свои файлы на «облачный» сервер (который, как я уже знал, физически находится в большом хранилище данных в Виргинии – совсем недалеко от Эшберна). Я наблюдал, как двигается маркер в строке состояния загрузки, а тем временем мои объемистые аудиофайлы летели по проводам. Теперь я очень хорошо представлял себе, каким путем движутся эти биты информации. Белых пятен на карте Интернета оставалось все меньше.

* * *

После суровой серости Франкфурта Амстердам был настоящим утешением. Оживленным весенним вечером я сошел с трамвая на Рембрандт-плейн – одной из разбросанных по центру города площадей, похожих на большие гостиные. Симпатичные парочки с шумом проносились мимо на тяжелых черных велосипедах, их плащи развевались, словно крылья. Оставим стереотипы о гашише и проститутках; либеральность Амстердама куда более глубокого и взвешенного свойства. Прогуливаясь по тихим набережным каналов, я заглядывал в незашторенные окна квартир, освещенных стильными современными люстрами и полных книг. Это напомнило мне Бруклин (или Брейкелен, как его называли голландцы) с его стоящими впритык один к другому домами с верандами.

В своей книге «Остров в центре мира» Рассел Шорто[32]32
  Russell Shorto (род. 1959 г.) – американский писатель, историк и журналист.


[Закрыть] утверждает, что голландский дух «заложен в ДНК Нью-Йорка и всей Америки». Это, как он пишет, общая «культурная восприимчивость, включающая искреннее принятие различий и веру в то, что индивидуальные достижения важнее происхождения». Странно применять такие рассуждения к Интернету, думать о нем не как о явлении, не привязанном ни к одному государству, текучем и даже постнациональном. Стеклянные прямоугольники наших мониторов и окна браузеров в них сглаживают различия между людьми лучше любого McDonald`s. Политические границы, подточенные корпоративным триумвиратом Google, Apple и Microsoft, в Сети обычно невидимы. Но Амстердам начал доказывать мне обратное. Как оказалось, голландский Интернет – это нечто чрезвычайно голландское.

С точки зрения Интернета, Амстердам с самого начала позиционировался правительством Голландии как «третий порт» страны – порт для битов (так же как Роттердам – пункт прибытия для кораблей, а Схипхол – для самолетов). Голландцы рассматривали Интернет как новейший этап в пятисотлетней истории развития своих технологий, который так же, как и все они, может приносить выгоду стране. «В Нидерландах форты, каналы, мосты, дороги и порты всегда имели в первую очередь военное значение, а затем уже становились полезны для торговли, – говорится в публицистической статье 1997 года. – Логистика битов в Нидерландах потребует собственного места, если мы хотим откусить значительную часть того многомиллиардного пирога, которым станет мировая интернет-коммерция в будущем».

История уже доказала работоспособность этой модели: «Выход к морю во времена Ост-Индской компании являлся решающим фактором успеха… Обеспечение доступа к цифровым артериям глобальной Сети станет решающим сегодня». Франкфурту повезло быть географическим центром Европы, но Амстердам осмелился стать одним из логических центров Интернета. Если отсюда можно извлечь более общий урок, то он состоит в том, что правительству следует вложиться в инфраструктуру, а затем уйти с дороги. На протяжении всей своей истории Интернет всегда нуждался в помощи на старте очередного этапа и всегда выигрывал, когда его оставляли в покое.

Первым ингредиентом амстердамского Интернета (как и любого другого) было (и остается) оптоволокно. В 1998-м Нидерланды приняли закон, разрешающий прокладку оптоволоконных кабелей через частные землевладения. Прежде этим правом пользовалась лишь KPN – государственная телефонная компания. Кроме того, закон гласил, что любая компания, желающая заняться прокладкой кабелей, должна заранее объявить о своих планах и позволить другим компаниям проложить свои волокна в ту же траншею (и разделить расходы). Отчасти это объяснялось желанием предотвратить постоянное перекапывание улиц. Но важнее то, что такая политика лишила могущества старые монополии.

Результаты оказались крайне успешными. Я познакомился с Кесом Неггерсом – директором голландской университетской компьютерной сети SurfNet и ключевой фигурой в развитии голландского Интернета – в его кабинете в башенке над городским вокзалом Утрехта. Кес снял с книжной полки какой-то отчет в переплете и открыл его на странице с фотографиями, сделанными в момент работ по прокладке траншей. На одной из них множество разноцветных кабелей торчали из мягкого дна польдера, на другой десятки кабельных каналов устремлялись на улицу из дверного проема амстердамского жилого дома. Лежа на мостовой в ожидании, когда их похоронят в земле, они заняли целую полосу движения. Цвета – оранжевый, красный, зеленый, голубой, серый – означали разных владельцев; каждый кабель содержал сотни нитей волокна. Это невероятное изобилие, даже по нынешним меркам.