Текст книги "Небо смотрит на смерть"

Теперь обратите, пожалуйста, на этот факт особое внимание. Следует вспомнить о том, что Чарльз Хилари не был совершенно незнакомым человеком для обитателей Клэндон Мьюз. Он и раньше несколько раз бывал там, а не только в злополучную пятницу: в первый раз, когда снимал этот дом, а впоследствии – когда несколько раз заходил к жене, чтобы попытаться добиться развода. Миссис Скотт ведь сама говорила, что проходит по этой улице каждый день по пути в магазины. Она сообщила нам также, что не припоминает, чтобы она видела мистера Хилари ранее, до злополучного дня третьего июня, но не случилось ли так, что именно в этом и кроется причина ее ошибки? Я думаю, вы должны согласиться со мной: нам гораздо легче бывает запомнить контуры чужого лица, чем зафиксировать обстоятельства, при которых мы его видели. Не можем ли мы вследствие этого предположить, что миссис Скотт проходила по этой улице и видела Чарльза Хилари выходящим из дома раньше, а не в тот самый день, когда случилось убийство?! А если такое предположение верно, тогда то, что имело место на опознании, уже не является столь неопровержимой уликой против Хилари. Миссис Скотт, повторяю, искала лицо, ассоциировавшееся в ее памяти с человеком, выходящим из дома на Клэндон Мьюз, а не с кем-либо еще. И если среди этих двенадцати она не увидела лица убийцы, а увидела лицо Чарльза Хилари, не выбрала ли она со всей неизбежностью именно это лицо – знакомое ей, виденное однажды при аналогичных обстоятельствах и в общих чертах похожее на лицо убийцы?… По версии, предложенной мною, и по моему глубочайшему мнению, именно это и случилось в действительности.

Уважаемый суд присяжных! Мне трудно преувеличить всю ненадежность и опасность подобного опознания по памяти. В архивах суда содержится не один пример аналогичных случаев опознания, сделанных из самых добрых побуждений, но которые в конечном итоге оказывались ошибкой. Небезызвестный Оскар Слэйтер лучшие годы своей жизни мостил булыжные мостовые в городе Питер-хеде после того как многочисленные свидетели опознали в нем убийцу пожилой леди. Теперь установлено, что он был невиновен, а свидетели ошибались. Некоего Адольфа Бека вполне определенно опознала как преступника дюжина различных свидетельниц, хотя в конечном итоге следствие убедительно доказало, что им был совсем другой человек. Насколько же менее охотно в таком случае согласились бы мы признать результаты теперешнего опознания, совершенного всего одной свидетельницей, принять его за основу и, опираясь в основном на него, обречь подсудимого на страшную, неотвратимую казнь?!

Мёргатройд замолчал на секунду, с удовлетворением убедившись, что внимание присяжных приковано к нему, затем продолжал в том же духе:

– Уважаемые леди и джентльмены! Теперь, когда истинная ценность этого опознания рассмотрена нами в ее подлинном значении, процесс по обвинению Чарльза Хилари приобретает совершенно иную окраску. С чем же мы теперь остаемся? Мотивом данного преступления, по мнению обвинения, послужила необходимость убить жену с целью сохранить любовницу. Что ж, вы слышали версию самого подсудимого относительно данного предположения, а также его эмоциональное заявление о том, что впереди его ждала более приятная перспектива. Данная перспектива хоть и не слишком привлекала его – ведь он и не скрывал этого, как и всего остального, имеющего отношение к данному делу, – но вне всякого сомнения, казалась ему более легкой и безопасной, а к тому же более радостной, чем убийство. Мужчина вполне может внутренне сопротивляться тому, чтобы любимая женщина жертвовала своей карьерой ради него, и в еще большей степени внутренне сопротивляться тому, чтобы просить ее «погрязнуть с ним во грехе», как написано в Библии, но он должен быть умственным и моральным уродом, чтобы решиться предпочесть всему этому жестокое и бессмысленное убийство. Какие бы сиюминутные сложности и проблемы ни стояли на пути наших любовников, они, безусловно, знали, что время на их стороне и что в конечном итоге со всеми этими сложностями будет покончено.

С чем мы остаемся еще? Ложь, говорит обвинение, – ложь, доказывающая вину. Достопочтенные судьи, как же легко быть выше человеческих слабостей, рассматривая их с высокой трибуны суда, и совершенно забыть о них, вынося приговор! Но факт остается фактом: человека не обязательно называть убийцей или даже просто плохим человеком, если он однажды солгал. Мы можем только сожалеть о том, что Хилари столь неподобающим образом солгал полицейским, но ложь эта вполне объяснима и объяснена им самим. Неужели только виновным в каком-либо преступлении позволено обладать инстинктом самосохранения? Хилари совершенно ясно увидел, что сеть, сплетенная косвенными уликами, накрывала его, а нынешняя ситуация, в которой он оказался, – верное подтверждение правильности его опасений, порожденных его невиновностью. Что еще? Неподтвержденное алиби, говорит обвинение, которое невозможно проверить? Это правда – мы не смогли доказать алиби, как не смогли доказать и того, что обвиняемый находился в квартире жены между половиной первого и часом злополучного дня. Однако должен ли нас удивлять тот факт, что ни один из добровольных свидетелей не явился в полицию, чтобы подтвердить показания Хилари? В его внешности нет ничего необычного, ничего выдающегося… У него нет очевидных уродств или длинной черной бороды, – словом, на первый взгляд ничего, что выделяло бы его из толпы сограждан. Удивительно ли в таком случае, что он ухитрился нанести столь краткий визит жене, а сотни свидетелей не заявили тут же в полицию, что видели его там? Удивительно ли в таком случае, что его никто не заметил в «Овале»? Тысячи, десятки тысяч людей столпились во время матча на стадионе, и все они в отличие от мистера Хилари сконцентрировали свое внимание на игре – ведь за билет уплачены деньги! Почему же кто-то обязательно должен был запомнить его? Что касается неточности его описания матча, Хилари вполне вразумительно объяснил свое состояние, и это вполне приемлемое объяснение. Что же до меня, я утверждаю следующее: если бы Хилари на самом деле не был в тот день в «Овале», вряд ли он бы согласился на предложение полиции описать этот матч. Сама попытка сделать это говорит о его чистой совести, хотя и не о хорошей памяти. Итак, что осталось от пунктов обвинения, приведенных здесь для того, чтобы избавить вас от сомнений? Мы не смогли опровергнуть их, но мы смогли ответить на все вопросы, не обойдя ни одного из них, и ответить вполне разумно. Теперь разрешите мне обратить ваше внимание на некоторую психологическую недостоверность данного обвинения. Вы видели Чарльза Хилари на скамье подсудимых и слышали его свидетельские показания. Вне всякого сомнения, вы составили о нем свое мнение. Вы слышали о его работе, о его интересах, о его деятельности. Вы наблюдали его поведение. Это тихий, интеллигентный человек, который обязательно сначала подумает, а уж потом совершит поступок или заговорит. Всю свою жизнь он посвятил исследованиям, направленным на развитие сельского хозяйства и улучшение жизни своих сограждан. Это интеллигентный и добрый парень.

Задумайтесь на мгновение о том обвинении, которое предъявлено этому человеку. Он обвиняется в том, что убил жену, задушив ее своими руками. Затем без капли жалости или раскаяния он прямиком направляется к своей любовнице и ведет ее в ресторан праздновать! – там они обедают, пьют шампанское и танцуют! Если Чарльз Хилари способен на это в то время, когда убийство жены еще свежо в его памяти, а руки его еще не остыли от прикосновения к ее теплой шее, тогда он – самое хладнокровное и бессердечное чудовище, которое когда-либо встречалось в уголовной практике. Взгляните на него, господа присяжные, взгляните! Вы видите перед собой именно такое чудовище? Или перед вами Чарльз Хилари такой, как он есть – интеллигентный и абсолютно невиновный, взглянувший в лицо смертельной угрозе несправедливого обвинения?!

И наконец, я хочу кратко коснуться еще одной стороны этого дела. В задачу защиты, разумеется, не входит необходимость искать других возможных убийц. Мы и не располагаем подобными фактами. Но вдумайтесь… Луизу Хилари никак нельзя назвать весьма милой особой. По обоюдному согласию сторон она жила отдельно от своего мужа, полностью находясь на его содержании, к тому же позволяя себе комфорт, даже роскошь. Она не любила его – она даже не испытывала к нему симпатии. Она ненавидела этого человека, щедротами и великодушием которого продолжала пользоваться. Зная о его безвыходной ситуации и о том, что наносит ему ощутимый вред, она все же отказывала ему в разводе. Вы можете заявить, что она имела юридическое право на это. Верно, она имела такое право. Но с точки зрения обычных человеческих норм поведения она действовала из побуждений зла и отмщения. Что еще мы знаем о ней? Она много и регулярно пила, можно сказать, была алкоголичкой. Она принимала таблетки, чтобы уснуть, и принимала таблетки, чтобы проснуться. Она никогда не следила за порядком. Вспомните, в три часа дня постель была еще не застелена, дорогой ковер прожжен окурками сигарет, полированная мебель – в пятнах от бутылок с вином. Можно ли обвинить меня в преувеличении, если я выскажу свое мнение о том, что Луиза Хилари была избалованной, бессердечной и неряшливой невротичкой? Думаю, нет! И все же она еще оставалась в некотором роде физически привлекательной. Вы видели ее фотографии? В молодости она считалась очень хорошенькой, и хотя беспорядочный образ жизни нанес непоправимый ущерб ее внешности, она все еще оставалась внешне довольно эффектной. Было бы совершенно естественно предположить, что у такой женщины имелся любовник или даже любовники. Вы можете возразить, что мы не получили тому подтверждения, и будете правы. Но вспомните, эта женщина пришла к почти патологическому решению не дать своему мужу возможности стать счастливым. Она обвиняла его в своих собственных неудачах, вынашивая злобные планы отмщения. Чтобы не дать свободу Чарльзу, она была готова прибегнуть к любым ухищрениям и скрыть подробности своей жизни. Я предоставляю возможность решить этот вопрос вам, господа присяжные: были ли у Луизы Хилари любовники, а если были, то не мог ли один из них задушить ее? Призовите на помощь свой разум и сделайте должный вывод. Мы знаем также, что она собиралась в течение суток покинуть страну, не располагая определенными планами, то есть совершить поступок, которого она ранее никогда не совершала. Что заставило ее решиться на столь неожиданный шаг? Можем ли мы быть уверены в том, что он никак не связан с преступлением, которое вскоре должно было совершиться? По существу, мы ничего не знаем о жизни этой женщины за последние два года, и именно этот пробел в наших знаниях должен заставить нас крепко задуматься. Вправе ли мы приговорить обвиняемого к смертной казни на фоне собственного столь трагического неведения? Можете ли вы поклясться, что знаете всю правду?

Достопочтенные судьи, у вас появились сомнения, а раз появились сомнения, как сказал вам мой уважаемый оппонент, вы должны только исполнить свой долг. Только вынеся приговор «Не виновен!», вы сможете быть уверены в том, что не совершили самую страшную из ошибок – судебную, несправедливо послав человека на смертную казнь!

По мере того как Мёргатройд продолжал свою убедительную и проникновенную речь, обращенную к судьям, Кэтрин почувствовала, как ледяной комок, сковавший ее грудь, начал потихоньку рассасываться. Все будет хорошо, она зря сомневалась. Жаль только, что королевскому прокурору каким-то образом удалось представить обвинение более сильным, чем оно являлось на самом деле, но теперь Мёргатройд не оставил от него камня на камне. С обвинением покончено! Мёргатройд восхитителен!! Он все изложил так ясно и четко. Все, что он говорил о Чарльзе, было абсолютно верно, и присяжные должны были осознать это. Чудовище! Какая нелепость!! А какое великолепное объяснение он дал тому, что миссис Скотт опознала Чарльза! Именно так наверняка и было на самом деле. Теперь процесс скоро закончится… Они подведут итоги, а затем судьи посовещаются и вынесут приговор. Чарльза тут же освободят; она заберет его, и они уедут. Она будет ухаживать за ним, и они постараются поскорее забыть всю эту историю…

Но когда главный судья начал свою заключительную речь, страх опять овладел Кэтрин. За несколько секунд атмосфера, царившая в зале суда, вновь изменилась, а весь эффект магнетической речи Лео Мёргатройда, казалось, исчез без следа. Профессионально и беспристрастно судья представил все в мрачном свете, и, что было еще хуже, он собирался вновь перечислить все эти кошмарные пункты стороны обвинения…

– Вам придется решить, уважаемые присяжные, сможем ли мы основываться на показаниях миссис Скотт. Защита считает, что свидетельница ошиблась, и выдвинула свою версию, объясняющую такую ошибку. Вы можете считать эту версию правдоподобной или неправдоподобной – решать вам. Возможность совершить такую ошибку исходя из мимолетного впечатления вполне вероятна, так что имейте это в виду. Но в то же самое время не позволяйте увести себя по ложному следу с помощью ссылок на ошибочные опознания на предыдущих процессах, когда они проводились при совершенно иных обстоятельствах. Оцените показания миссис Скотт по достоинству. И если вы испытываете хоть малейшее сомнение в их соответствии истине, тогда вы должны с полной серьезностью отнестись и к остальным пунктам, предъявленным обвинением. Если же, напротив, вы поверите в то, что Хилари находился в доме убитой именно в указанные дневные часы, вы скорее всего должны будете прийти к заключению, что он виновен в убийстве.

И вновь судья подробно рассказывал обо всех уже навязших в зубах пунктах, предъявленных обвинением, характеризуя их избитыми фразами. Иногда он, казалось, слегка склонялся в одну сторону, иногда – в другую, как китайский болванчик. По поводу мотива убийства он, например, сказал: «…по мнению защиты, у Хилари имелся лучший выход из тупика, чем убийство жены, но ни для кого не секрет, что далеко не каждый вспомнит о таком „лучшем выходе“, будучи вовлечен в безобразную сцену с кем-то, кто является препятствием на пути». Или далее, переходя к описанию Чарльзом крикетного матча: «Большое впечатление на вас могло произвести утверждение защиты, что человек, который и близко к стадиону не был, вряд ли согласится давать показания в полиции относительно якобы виденного им матча».

И так далее и так далее, с подробным зачитыванием улик и повторением противоположных точек зрения до тех пор, пока сами присяжные не начали беспокойно ерзать и перешептываться. Он перечислил все, но ни на чем не остановился как следует. Последовало обычное напутствие не забывать о том, что обвиняемый не должен доказывать свою невиновность, что данный суд не является судом чести, обычное напоминание о том, что следует считать «разумным сомнением».

– Вам не следует говорить себе: «Мы многого не знаем о жизни Луизы Хилари, поэтому возможность того факта, что ее решился убить один из ее знакомых, полностью не исключается нами». Это нельзя назвать разумным сомнением. Не следует вам также рассуждать и таким образом: «Мы слышали, как Хилари давал свидетельские показания: он очень приятный парень, почти такой же, как мы, и он совсем не похож на такого, который смог бы задушить свою жену». Это также нельзя назвать разумным сомнением.

Маленькая проповедь с целью погубить обвиняемого?

– И наконец, несколько слов о косвенных уликах. Существует общепринятое мнение, что косвенные улики – это не настоящие улики, но это мнение зачастую бывает ошибочным. Иногда косвенные улики бывают столь же существенными и убедительными, как и прямые показания свидетелей. Но каждую косвенную улику следует подвергать жесткой проверке. А проверка должна состоять в нижеследующем: исключает ли данная косвенная улика, по мнению любого разумного человека, все остальные версии или возможности? Если нет, у вас возникает сомнение, а если у вас возникает сомнение, значит, подсудимого следует оправдать.

Последнее, казалось, должно было восстановить равновесие. Присяжных вернули назад к тому, с чего они начали. Теперь судьба Чарльза Хилари была целиком в их руках.

Кэтрин сидела, сгорбившись, в ожидании приговора. В душе ее застыл ужас – такой ужас, что она не могла говорить. Джон пытался заставить ее уйти, чтобы избавить от муки ожидания, но она, казалось, не слышала. Конечно, она останется в зале.

Прошло десять минут, затем двадцать, затем полчаса. Брат предложил ей выйти из зала, посидеть в кресле, вытянув ноги, выкурить сигарету – сделать хоть что-нибудь, лишь бы отвлечься. Кэтрин отрицательно покачала головой. Она боялась сдвинуться с места.

Сорок минут… Пятьдесят… Сколько времени человек может подвергаться пытке, оставаясь в здравом уме? Внезапно вдалеке послышался шум, возбужденные голоса и звук откидываемых сидений. Боже! Они уже возвращались!!

– Достопочтенные судьи! Готовы ли вы вынести приговор?

– Да, готовы.

– Виновен ли подсудимый, по вашему мнению, или нет?

– Виновен!

Кровь застучала в висках у Кэтрин. Сквозь какую-то пелену она увидела вскочившего с места Чарльза, услышала голос судьи: «Хотите ли вы что-нибудь сообщить суду?» И холодный ответ Чарльза: «Нет, ничего». Затем отвратительные, невероятные слова, которые будут звенеть в ушах Кэтрин вечно в сопровождении звучного «Амен!». Она почувствовала, что падает, пытаясь уцепиться за рукав сидящего рядом брата… А дальше долгая темнота…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Во вторник в четыре часа дня, ровно за шестнадцать часов до назначенной на следующее утро казни Чарльза Хилари, по дороге на юго-западной окраине Лондона двигался большой бензовоз. Водитель, огромный детина по имени Уильям Мур, сидел в кабине голый по пояс. Жарища вот уже четвертые сутки стояла дикая – выше девяноста по Фаренгейту в тени! Мур с трудом сидел за рулем, чувствуя себя совершенно измотанным. Он обязательно посетит врача, как только выльет бензин из цистерны.

Бензовоз медленно полз с холма, приближаясь к тюрьме Пентонхэрст, когда огромные двойные ворота неожиданно открылись, выпустив со двора машину. Мур затормозил, пропуская ее и слегка крутанув руль вправо, но в этот момент автомобиль с надписью «Учебный» чиркнул по бамперу, обгоняя его. Чертыхнувшись, Мур резко вильнул влево, чтобы избежать столкновения, и больше уже ничего не ощущал. Руки отпустили баранку, тело обмякло, нога вдавилась в акселератор. На полном газу огромный грузовик с ревом пронесся в открытые ворота тюрьмы, подмяв под колеса выскочившего закрыть их и закричавшего в ужасе полицейского.

Двигаясь со скоростью около сорока миль в час, грузовик промчался через тюремный двор, врезался с жутким треском в стену тюремного блока и перевернулся. Цистерна с бензином лопнула при ударе, выплеснув содержимое. Раздался оглушительный взрыв. Через несколько секунд от тела Мура остались лишь мелкие кусочки – две тысячи галлонов пылающего топлива обрушились на тюрьму, и прежде чем кто-либо успел осознать, что случилось, море огня уже простиралось от места взрыва до больничного блока. Из соседнего магазина, где хранились бумажные пакеты для почты, повалили клубы густого черного дыма.

В момент взрыва Чарльз лежал на койке в камере для осужденных на смерть. Толстые тюремные стены не спасали его от неслыханной жары, царившей в тот день, и он лежал в одной майке, трусах и хлопчатобумажных носках, но все равно был весь мокрый от пота.

После суда прошло три недели. Первое время он еще позволял себе надеяться. Несмотря на то, что адвокаты убеждали его, будто процесс был проведен безупречно и надежд на апелляцию очень мало, он все-таки рассчитывал на отсрочку. И вот три дня назад министр внутренних дел ответил, что не видит причин для своего вмешательства в это дело.

Затем наступила агония. Душу терзала мысль о том, что его лишат жизни именно в тот момент, когда она повернулась к нему своей лучшей, многообещающей стороной. А его обвинили в преступлении, к которому он не имел отношения. Приступы ярости тонули в черной бездне отчаяния. Но в последние дни перед казнью он слегка успокоился, напоминая себе вечные избитые истины. Все в конце концов когда-нибудь умирают, но мало кто остается счастливым под конец жизни. Зачем же возмущаться несправедливостью, когда миром правит несправедливость и все к этому словно привыкли? Зачем вообще возмущаться, если ничего нельзя изменить? Он должен умереть, так не лучше ли встретить смерть, как подобает мужчине?…

Была еще встреча-прощание с Кэтрин, которая не укрепила его спокойствия. Они долго вглядывались в лица друг друга, терзаясь от любви и отчаяния. После этого стало совсем нелегко утешать себя мыслями о неизбежности конца.

И все же он снова взял себя в руки, стремясь воспринимать все как должное, и почти не услышал взрыва, находясь как бы в трансе, нечувствительный к звукам внешнего мира…

Шум становился все громче. Чарльз поднялся и прошлепал по полу к решетке в двери. Где-то в глубине коридора слышались пронзительные вопли и бешеный стук. Охранник, раньше неотступно стоявший снаружи, куда-то исчез; мимо с топотом мчались какие-то люди, пытавшиеся перекричать страшный грохот. Протяжно завыла сирена. В тюрьме воцарился настоящий бедлам.

Коридор заполнился густым едким дымом, и Чарльз закашлялся. Шум все усиливался; паника охватила тюрьму. Внезапно он услышал, как с металлическим грохотом открылась дверь в конце коридора – должно быть, началась эвакуация заключенных! Подчинившись инстинкту, Чарльз как безумный принялся колотить в дверь.

Наконец ключ лязгнул в замке, охранник схватил его за руку, проревев сквозь дым: «Выходи!» Через секунду Хилари уже несся с толпой заключенных по коридору. Вопли становились все пронзительней – видимо, некоторые из заключенных остались закрытыми в камерах!

Снаружи в тюремном дворе царило смятение. Два блока были объяты пламенем; вверх поднималось густое облако дыма, превратившее солнце в красный мигающий шар. Заключенные вместе с охранниками столпились вокруг больничного блока, пытаясь спасти пострадавших. С каждой секундой задача их становилась еще сложнее – дым сгущался, смешиваясь с неподвижным и влажным воздухом.

Во двор на бешеной скорости, чуть не сбив Чарльза с ног, влетела пожарная машина. Он отступил назад в нерешительности, наблюдая, как вокруг него полицейские раскручивают шланги. Его больше никто не держал за рукав. В момент катастрофы, когда и не приговоренные к смерти заживо сгорали в ревущем огне, он перестал быть самой важной персоной.

Дымовая завеса становилась все гуще, дым начал опускаться вниз, и вскоре вокруг уже ничего невозможно было разглядеть, кроме дрожащих и неясных теней. Мимо проносились какие-то люди, но он не мог разобрать, были ли это заключенные, охранники или пожарные. Задыхаясь и кашляя, он стал продвигаться вперед, пытаясь выбраться из пелены дыма. Когда он вытянул руки вперед, пальцы его коснулись металла. Какие-то призрачные тени склонились над чем-то, лежащим на земле; другие шумно и возбужденно толпились рядом с воротами. Чарльз прошел мимо, никем не замеченный. Никто не остановил его, и через минуту он уже оказался за воротами.

До теперешнего момента мысль о побеге не посещала его: три месяца заключения избавили его от привычки действовать по своему разумению. Теперь, когда он покинул тюремный двор, возвращаться обратно было совсем уж глупо. Вряд ли он сможет уйти далеко в тюремной одежде, но терять ему нечего, и Чарльз побежал вперед.

Пелена дыма рассеялась, он выбежал на яркий солнечный свет. Какой-то парень, проезжавший мимо на велосипеде, весело крикнул: «Подбери локти!» Значение этой команды не сразу дошло до него, но, видя снисходительные улыбки на лицах прохожих, Чарльз понял, в чем было дело. В трусах и в майке его принимали за марафонца! Чарльз выпятил грудь, расправил плечи и постарался бежать легко и непринужденно, как настоящий спортсмен. Пока он двигается вперед, ему будут верить… А если?… Впервые за все это время он подумал о бегстве как о реальной возможности и вскоре свернул с дороги. Теперь он бежал в лабиринте грязноватых маленьких улочек с играющими в лужах детишками. Они радостно хихикали, завидев его, и свистели вслед.

Он начинал выдыхаться; нетренированные мышцы отказывались подчиняться ему и болели. Так больше нельзя! Если он немедленно не остановится и не сделает передышки, то просто свалится замертво. Его странный вид привлечет толпу, и кто-нибудь, подойдя поближе, непременно поймет, что он бежал из тюрьмы. Единственная возможность спастись – это немедленно позвонить Кэтрин. Если бы она подъехала за ним на машине и увезла его поскорее отсюда, тогда, может, что-нибудь и получилось бы…

Впереди он увидел небольшой дорожный перекресток с площадкой, в центре которой располагались общественный туалет и – ура! – телефонная будка. Чарльз сделал рывок, преодолевая последнюю сотню ярдов, и, задыхаясь, влетел в автомат…

И тут он вспомнил, что у него совершенно нет денег. А ведь всего-то нужна монетка в три пенса! Плата за то, чтобы оказаться в раю… Три пенса, но где же их взять?! В отчаяньи он задубасил по кнопке «В», но «волшебный дождь» не посыпался. Он застонал от злости. Должен же быть хоть какой-нибудь выход?!

Внезапно он вспомнил, что когда-то по коду звонил в кредит. И вновь вернулась надежда. Секунды две он стоял, положив на рычаг руку, пытаясь успокоить дыхание и придумать, что сказать оператору, а потом – Кэтрин, если удастся связаться с ней. Успокоившись, он набрал «О». Когда девушка ответила, он уже мог контролировать голос.

– Я бы хотел позвонить в кредит. Флэксмэн 4 – 8042. У меня совершенно нет мелочи.

Девушка восприняла его просьбу как нечто само собой разумеющееся.

– Назовите, пожалуйста, ваше имя.

– Форрестер. Меня зовут Джон Форрестер.

– Не кладите трубку.

Почти в тот же момент телефон зазвонил на другом конце провода. Он звонил и звонил, но никто не отвечал.

Ее нет дома, подумал он с горьким отчаянием. Пот заливал глаза. Этого он и боялся. Она, наверное, совсем разболелась после суда; ведь когда он увиделся с ней на свидании, она казалась такой измученной. А вдруг Кэтрин уехала? Может, живет у Джона?…

Внезапно раздался щелчок, и звонки прекратились. Чарльз услышал девушку-оператора и… божественный голос Кэтрин. «Говорите!» – услышал он радостную команду.

Вряд ли кто-нибудь их подслушивал, но осмотрительность не помешает. Чарльз произнес фразу, обдуманную заранее:

– Кэтрин! Прежде чем ты мне ответишь, внимательно выслушай. Я хочу принести извинения за то, что наша встреча сегодня не состоялась.

Возникло одно непредвиденное обстоятельство, и мне пришлось изменить свои планы. Ты поняла меня? Но теперь я свободен, совершенно свободен. Я нахожусь на Портер-стрит, юго-запад, семнадцать, там, где она пересекается с Лемон-стрит. Ты не могла бы подъехать за мной сюда прямо сейчас?

Несколько секунд стояла абсолютная тишина, затем он услышал испуганный шепот:

– Чарльз!

Он попытался ответить спокойно:

– Пересечение Портер-стрит и Лемон-стрит. Ты можешь приехать?

И снова молчание.

– Да-да, конечно!

– Вот и отлично. Я буду ждать тебя через полчаса. Возможно, зайду в кафе выпить чашечку чая и что-нибудь пожевать. Ты погуди пару раз, когда подъедешь.

– Хорошо, – голос ее, все еще испуганный, звучал гораздо уверенней.

Чарльз быстро повесил трубку и посмотрел сквозь стеклянную дверь. По противоположной стороне улицы проходили двое мужчин и женщина. Он подождал, пока они исчезнут из поля зрения, пропустил машину и быстро вбежал по лестнице к двери с надписью «Мужской туалет». Мрачное помещение, такое же, как все остальное в этом районе, но, слава Богу, хоть без служителя. На одной из кабинок висела надпись «Свободно»; он проскользнул внутрь и запер дверь.

Наконец! Хоть какая-то передышка.

В ожидании Кэтрин он принялся обдумывать свои последующие действия. Сначала необходимо достать самое главное – одежду, еду, а прежде всего надежное убежище, где можно было бы спрятаться, хотя бы на время, подальше от тех мест, где его видели раньше. Там, где его не начнут искать в первую очередь. Нужно переждать, пока они не закончат охоту. Найти место и затаиться – завтра его лицо станет таким же известным, как лицо Кэтрин, и все будут против него. Но, кажется, он знает такое место, если только сумеет добраться туда. Жаль, что придется вовлечь в это дело Кэтрин, но он уже пошел на это… План действий начинал вырисовываться у него в голове.

Вскоре он услышал, как вдалеке зазвонили церковные колокола. Пять часов! Он здесь не менее получаса. Он стал уговаривать себя набраться терпения, успокаивая себя тем, что Кэтрин, вероятно, попала в час пик или никак не найдет место встречи; удивительно, что она вообще согласилась приехать… Но сохранять спокойствие было трудно – место весьма ненадежное. Каждую секунду кто-нибудь мог войти в туалет и начать ломиться в закрытую дверь. С каждым ударом колокола сердце обрывалось у него в груди. Радость свободы опять сменилась гнетущим страхом. Теперь у него вновь есть что терять.

И вдруг откуда-то сверху послышался знакомый гудок. Слава Богу! Ей удалось приехать! Он чуть-чуть приоткрыл дверь и прислушался. Все было тихо. Осторожно вылез из кабинки и поднялся вверх по ступеням, каждую минуту готовый спрятаться обратно, если возникнет опасность. Сквозь решетку ему удалось разглядеть желтовато-коричневый автомобиль Кэтрин и ее саму, сидящую за рулем, бледную и встревоженную. На перекрестке показался грузовик; он снова спрятался и переждал, пока тот не скроется, потом тут же бросился к машине бегом.

Услышав его шаги, Кэтрин резко обернулась, не зная толком, чего ожидать. Она находилась в состоянии шока после того, как услышала его голос по телефону. Разум отказывался повиноваться ей, а по телефону он ничего толком не объяснил. Единственное, что было ясно, – каким-то чудесным образом ему удалось вырваться на свободу. Теперь, увидев его, Кэтрин просто онемела.

Чарльз рывком открыл дверь, бросился на заднее сиденье.

– Поезжай, Кэтрин! Быстрей! Давай к площади Элефант…

Машина тронулась. Взгляды их встретились в зеркале заднего вида, и это было похоже на встречу призраков.

– Дорогой! – проговорила она прерывающимся голосом. – О, мой дорогой!!! – мысли ее пришли в полное смятение. Она с трудом подбирала слова. – Чарльз, что случилось?

– Тюрьма загорелась, и мне удалось убежать.