Текст книги "Лондон в огне"

Перед моим мысленным взором неотступно стояла картина: под сводами подвала парит душа этого человека и наблюдает за нами. Одной рукой я взялся за плечо трупа, другой – за бедро. Прохладная плоть на ощупь была податливой. Казалось, будто у меня в руках кусок вареной свинины. Я осторожно потянул тело на себя.

Телу не хватало жесткости, присущей недавно умершим, что делало его пугающе непредсказуемым, и я все время боялся, что от моих манипуляций оно упадет со стола. А еще оно оказалось неожиданно тяжелым. Наконец труп сдвинулся с места и со стуком перевалился на грудь.

Теперь руки торчали кверху.

– Видите? – тихо спросил Уильямсон.

Мы с ним стояли бок о бок, в свете фонаря разглядывая кисти рук погибшего. Большие пальцы связали шнуром так туго, что они почернели.

– Почему связаны пальцы? – спросил я. – Обычно связывают запястья.

– Не знаю. Но взгляните на его затылок, Марвуд.

Прямо под основанием черепа я разглядел на шее узкую рану.

– Клинок вонзили сзади, – заметил Уильямсон. – Прямо в мозг. Убийца знал, что делал.

Я промолчал. Нет никаких сомнений, что несчастный убит. Пожар помог скрыть много преступлений, и ничего удивительного, что в их числе оказалось убийство. Но я не понимал, почему этот случай так заинтересовал Уильямсона и зачем он привел меня смотреть на труп.

– Обратите внимание, во что был одет этот человек, – вдруг произнес Уильямсон.

Он направился к скамье и показал мне порванную рубашку, затем верхнее платье и бриджи – и то и другое с одинаковым рисунком. Я подошел поближе. От жара ткань потемнела, а местами и обуглилась, но я разглядел и на камзоле, и на бриджах широкие вертикальные полоски. Темные – похоже, что черные, – и желтые.

– Это ливрея? – уточнил я.

– Да.

К воротнику был прикреплен знак с гербом. Уильямсон потер его кончиком пальца. Птица пеликан кормила птенцов мясом, которое вырывала из собственной груди.

– Он слуга Генри Олдерли, банкира, – произнес Уильямсон. – Вы наверняка слышали об этом человеке. Перед нами герб и ливрея его дома. Вот почему тело принесли сюда. Мы должны выяснить, кто убил слугу Олдерли. Однако нужно действовать осторожно.

Король поплыл на барже в Тауэр, по пути осматривая сгоревшую столицу. Оттуда он намеревался поехать в Мурфилдс, чтобы обратиться к тем, кто сбежал из города. Господин Уильямсон предпочел бы войти в свиту его величества.

Но вместо этого ему пришлось отправиться в Холборн, в Барнабас-плейс, и сообщить Генри Олдерли о гибели его слуги, а я должен был сопровождать Уильямсона. Здесь было гораздо жарче, чем у реки, – даже на улицах, до которых пожар не добрался. В обычное время Уильямсон поехал бы в карете, но улицы были настолько запружены, что мы рисковали потратить на дорогу весь день. Уильямсон не привык к долгим прогулкам, и вскоре его лицо заблестело от пота.

Наступили тревожные времена. Вчера вечером разыгрались беспорядки, ходили слухи о нехватке продовольствия. Жители Лондона нападали на чужеземцев, обвиняя их в разрушении города лишь потому, что те прибыли из других земель. Король собрал ополчение из соседних графств, якобы для борьбы с огнем, но на самом деле вооруженные люди должны были следить, чтобы беспорядки не превратились в неуправляемый бунт.

Но даже в эти тяжелые для британской столицы дни господин Олдерли сохранял свой высокий статус. Он не просто банкир и олдермен Сити. Состояние господина Олдерли так велико, что, по слухам, в число его основных должников входит сам король.

Вполне естественно, что Уильямсон стремился оказать этому человеку должное уважение. Однако я был озадачен. Разве обязательно наносить ему личный визит в такое неспокойное время? Олдерли ведь не судья, не законник и не придворный.

Уильямсон часто оглядывался через плечо, словно боялся, что я убегу и брошу его одного среди обездоленных горожан и развалин. Должно быть, он не покидал Уайтхолл с прошлой недели. Видимо, мой начальник имел лишь примерные представления о том, что́ Пожар сотворил с Лондоном, и реальность застигла его врасплох.

Мы огибали остатки Сити, обходя те места, где огонь свирепствовал сильнее всего. Уильямсона неприятно поразило увиденное: дымящиеся руины, черные печные трубы посреди пепелищ, медленно бредущие по улицам толпы бездомных, нагруженных вещами и тащивших на себе тех, кому трудно было идти.

Все это ужаснуло и меня тоже, но у меня хватало и собственных забот. У господина Уильямсона не было никаких причин доверять мне и тем более хорошо ко мне относиться. Я поступил к нему на службу только в начале лета. Наши пути пересеклись при непредвиденных обстоятельствах, и этот поворот событий вряд ли его обрадовал.

В мае я в третий раз подал королю прошение, умоляя, чтобы наш безгранично милосердный государь сжалился и выпустил моего отца из Тауэра. Он был заключен в тюрьму после подавления восстания Веннера в 1661 году. Хотя отец не принимал личного участия в этой неудавшейся попытке захватить Лондон под знаменами короля Иисуса, до Реставрации он был известен как «пятый монархист»[3]3
  «Пятый монархист», или человек Пятой монархии – представитель религиозной секты, целью которой было приблизить восшествие на престол короля Иисуса. Были врагами династии Стюартов и считались государственными преступниками.


[Закрыть], и власти перехватили изменнические письма, свидетельствовавшие о том, что батюшка приложил руку к этому новому бунту. Поскольку мой отец был печатником, заговорщики попросили его напечатать декларацию, провозглашавшую замену земной монархии небесной. Отец по глупости согласился.

«Пятые монархисты» почерпнули свои убеждения из второй главы Книги пророка Даниила, в которой пророк толкует сон царя Навуходоносора об истукане, сделанном из золота, серебра, меди, железа и глины. На этом основании пророк предсказал рождение четырех царств, а затем пришествие пятого царства, которое сокрушит и поглотит все остальные, а само будет стоять вечно. Отец и его друзья нисколько не сомневались, что этой Пятой монархией будет править король Иисус. А чтобы приблизить этот день, во время недавней Гражданской войны они решительно выступили против короля, и казнь Карла I состоялась во многом благодаря им.

Но, к их большому сожалению, после смерти монарха король Иисус на престол не взошел. Вместо Пятой монархии возникла Английская республика, вскоре превратившаяся в военную диктатуру Оливера Кромвеля. Официально не называвшийся королем, однако на деле являвшийся им, Кромвель проявлял все больше враждебности к своим былым союзникам, «пятым монархистам». Через год-два после его смерти монархия, ко всеобщему ликованию, была восстановлена в лице Карла II.

Но отец не терял надежды, и Пожар в Лондоне ее только усилил. Несмотря ни на что, он по-прежнему ждал разрушения земных монархий, пришествия короля Иисуса и наступления Царства Небесного на земле. А я по-прежнему старался заставить его помалкивать на этот счет.

Король не удостоил ответом мое прошение о помиловании, чему я ничуть не удивился, ведь такая же судьба постигла два предыдущих прошения. Но десять дней спустя мне написал господин Уильямсон и взял меня к себе на службу в Скотленд-Ярд.

Да, писал мне Уильямсон, в своем безграничном милосердии король решил, что моего отца можно отпустить на поруки, но лишь при определенных условиях. Первое – он должен уйти на покой и не искать встречи с теми из своих былых сообщников, кто до сих пор на свободе. О том, чтобы батюшке вернули дом, имущество и печатню, разумеется, не могло быть и речи. Второе условие – гарантом благонадежности отца буду выступать я.

И третье условие – я поступаю на службу к господину Уильямсону и выполняю любые поручения, какие он посчитает нужным мне дать.

Когда после восстания Веннера мы впали в немилость, срок моего ученичества в мастерской отца подходил к концу. Другими словами, я обладал всеми знаниями и умениями, необходимыми для печатного ремесла. Вот почему Уильямсон пожелал, чтобы я работал с господином Ньюкомбом, печатником «Газетт», и не позволял тому обманывать правительство.

Однако с самого первого дня он давал мне и другие поручения. Годы учебы в школе собора Святого Павла мне все-таки пригодились: большинство подмастерьев таким образованием похвастаться не могли. По приказу Уильямсона я переписывал письма, вел записи, исполнял роль мальчика на побегушках. Иногда даже разговаривал с людьми от его имени в случае, если Уильямсон хотел сохранить в секрете свой интерес к этим персонам.

Но зачем ему брать меня с собой в дом одного из богатейших людей королевства?

Почему его выбор пал на меня?

Глава 9

Особняк Барнабас-плейс находился неподалеку от Холборнского моста: именно там люди лорда Крейвена вчера усмирили огненную стихию. Улицы вокруг выглядели бедно, однако сам старинный дом впечатлял своими размерами. Похоже, он был почти целиком построен из камня – как заметил господин Уильямсон, в наше время, когда повсюду разлетаются искры, это очень удачно.

Я постучал в главные ворота рукояткой кинжала. Уильямсон оглядывался по сторонам, скривив губы в гримасе отвращения. Сейчас к обычным толпам нищих и просителей, которые собираются у ворот богатых людей, прибавились горожане, из-за Пожара лишившиеся домов.

Я постучал еще раз. На этот раз в воротах приоткрылось окошко, и привратник спросил, что нам нужно.

– Передайте господину Олдерли, что к нему по поручению короля пришел господин Уильямсон.

Привратник впустил нас, замахнувшись жезлом на двух женщин, пытавшихся проскользнуть внутрь вместе с нами. Одна из них держала на руках ребенка, завернутого в шаль. Вслед за привратником мы поднялись по ступеням крыльца и вошли в приемную.

Казалось бы, ничего особенного не происходило, но привратник отчего-то чувствовал себя не в своей тарелке. Глаза у него так и бегали, и ему явно не терпелось уйти. А когда привратник наконец вышел в коридор, мы заметили, как он что-то шепнул на ухо другому слуге, а потом оба обернулись в нашу сторону.

Шли минуты. Я стоял в эркере у окна, выходившего в маленький двор. Уильямсон мерил комнату шагами, то и дело останавливаясь, чтобы черкнуть карандашом что-то в записной книжке. После шумных улиц тишина в доме была особенно ощутима. Толстые стены Барнабас-плейс делали особняк одновременно и убежищем и тюрьмой.

– С чего вдруг Олдерли заставляет нас ждать? – выпалил Уильямсон.

Его северный выговор сейчас звучал особенно явственно.

– У них что-то случилось, сэр. Посмотрите.

Пока я стоял у окна, во дворе собралась целая толпа прислуги. Странно, что посреди дня никто из них не был занят работой. Они все чего-то ждали, беспокойно снуя туда-сюда и время от времени переговариваясь вполголоса. Казалось, слуги не знали, как себя вести, и к тому же не выказывали своих истинных чувств.

В этот момент дверь приемной открылась и вошла молодая леди. Мы с Уильямсоном обнажили головы и поклонились.

– Здравствуйте, госпожа Олдерли, – приветствовал ее Уильямсон.

Женщина присела в реверансе:

– Надеюсь, вы в добром здравии, господин Уильямсон.

Она мельком взглянула в мою сторону, и что-то в ее темных глазах заставило меня ощутить проблеск неуместного влечения к ней.

– Сэр, мой супруг просит прощения, но он вынужден задержаться, – сообщила она, не дожидаясь ответа. – Обещаю, он придет, как только сможет. Подождите еще несколько минут.

– Однако господин Олдерли дома?

Эта статная женщина с красивыми глазами была старше, чем мне сначала показалось. Даты в календаре сменяли друг друга быстрее, чем увядали ее чары. Хозяйка выглядела усталой.

– Да, сэр, – подтвердила она. – Еще раз извините за задержку. У нас произошло такое…

Госпожу Олдерли перебил стук в ворота. Бормоча извинения и шурша шелками, она выскользнула из комнаты.

Со двора донесся ее голос: хозяйка говорила повелительным тоном. Ей ответили привратник и некий мужчина. Через некоторое время в сопровождении привратника двор пересек человек в черном. Оба почти бежали, и слуги расступались перед ними.

– Я знаю этого человека, – заметил Уильямсон, встав рядом со мной возле окна. – Это же доктор Гроут.

– Врач, сэр?

– Разумеется. Ну не доктор же богословия! Он вылечил миледи Кастельмейн от французской болезни. Она на него молится.

Вернулась госпожа Олдерли:

– Простите, господа, у нас сегодня дом вверх дном.

– Кто-то захворал? – В голосе Уильямсона прозвучал страх, ведь для многих болезней каменные стены не преграда. – Надеюсь, к вам в дом не проникла чума?

– Слава богу, нет, сэр. – У госпожи Олдерли дернулся левый глаз. – Но случилась беда похуже. Ночью на моего пасынка Эдварда напали. Прямо в доме. Когда он спал.

Уильямсон так и сел:

– Боже мой, мадам! Он выживет?

– Все в руках Божьих, сэр, и в руках доктора Гроута. Бедного Эдварда ударили ножом в глаз. А еще у него ожоги: балдахин над его кроватью подожгли. Бедняга между жизнью и смертью.

– Вы поймали того, кто это сделал?

– Полагаем, что да. – Госпожа Олдерли села напротив Уильямсона и рукой, унизанной кольцами, указала на окно во двор. – Один старый слуга всегда его недолюбливал. Ночью он бродил по дому как раз в то время, когда на Эдварда напали. Сейчас мой муж вытрясет из него правду.

– Мадам, – начал Уильямсон, – я должен сообщить господину Олдерли еще об одном…

Он осекся. Во дворе началась какая-то суматоха. Через узкую подвальную дверь двое крепких слуг выволокли на улицу старика. Руки пленника были связаны спереди, лицо окровавлено, растрепанные волосы свисали до плеч. Он был одет только в рубашку и штаны. Старик шел босиком.

– Мало того – он поджег дом, – сообщила госпожа Олдерли. – Мы чуть не сгорели в собственных постелях.

Слуги протащили старика вверх по ступенькам, затем поволокли по мощеному двору к металлическому кольцу на противоположной стене. Ремнем они привязали руки пленника к этому кольцу. Слуга помоложе проверил, надежно ли застегнута пряжка.

Второй слуга принес кóзлы, установил их между стариком и стеной и заставил пленника встать на колени. Схватившись за ворот рубашки старика, он разорвал ее, обнажив тощую сгорбленную спину жертвы. Позвонки, проступавшие сквозь кожу, напоминали зубья костяной пилы.

Уильямсон и госпожа Олдерли тоже подошли к окну. Все мы молчали.

К маленькой группе во дворе присоединился еще один человек. На нем был темный камзол отменного качества. Он выглядел как преуспевающий торговец, старающийся не выставлять богатство напоказ. В руке он держал девятихвостую плетку со стальными наконечниками.

– Кто это, мадам? – спросил Уильямсон.

– Господин Манди, сэр. Наш мажордом.

И Уильямсон, и госпожа Олдерли незаметно для себя понизили голос.

Во дворе стояла тишина. Все, кроме Манди, застыли неподвижно. Он схватил связанного старика за волосы и повернул его голову так, чтобы жертва увидела все девять ремешков со стальными наконечниками и поняла, что ей предстоит вовсе не простая порка.

Манди выпустил волосы старика, потом отошел и замер в ожидании.

Прошли секунды, потом минуты. Я невольно затаил дыхание. Наконец из тенистой арки в дальней части двора вышел человек. Все, кроме старика на ко́злах, выпрямились и повернулись в его сторону.

Средних лет, высокий и худощавый, одет сдержанно, но при этом вид у него величественный. Этот человек приблизился к ко́злам и встал рядом с ними.

Теперь сцена во дворе напоминала то ли спектакль, то ли религиозную церемонию, как будто там совершался некий сакральный ритуал, освященный законом и подкрепленный традициями. Господин Олдерли имеет полное право отхлестать непокорного слугу плеткой, даже девятихвосткой, особенно если этот слуга подозревается в совершении тяжкого преступления. Разве Олдерли не хозяин в собственном доме, так же как король – владыка Англии, а Господь Бог – властелин всего мира? Здесь слово господина Олдерли – закон.

Но отчего-то при одном взгляде на Олдерли по одну сторону от козел и Манди с занесенной плеткой по другую меня пробрала холодная дрожь. Их жертва, связанная, точно поросенок, которого тащат на убой, была такой худой, оборванной и измученной!

Губы Олдерли шевелились. Окно было закрыто, к тому же оно располагалось высоко, и слов было не разобрать.

Мажордом наклонился к хозяину. Стремительным движением он высоко вскинул плетку и обрушил ее на стену над кольцом, к которому привязали жертву. От удара раствор между камнями раскрошился в пыль, и она повисла в воздухе крошечными облачками. Стальные наконечники не коснулись старика. Однако тот дернулся, будто надеясь высвободиться из пут.

Уильямсон увлеченно наблюдал за происходящим.

– Вы уверены, что на хозяйского сына напал именно он?

– В этом нет никаких сомнений, сэр. – Госпожа Олдерли взглянула на Уильямсона. – К тому же, проникни в дом посторонний, его бы растерзали мастифы.

Меня смутили не сами ее слова, а интонация, с которой они были произнесены, и быстрый взгляд, украдкой брошенный на Уильямсона.

«Госпожа Олдерли хочет, чтобы он ей поверил, – отметил я. – Для нее это важно».

– Но ради чего? – спросил Уильямсон. – Зачем он совершил такое страшное преступление против Бога и человека? Захотел поживиться?

Госпожа Олдерли снова устремила взгляд в окно:

– У него тяжелый, дурной нрав, сэр, и в его голове рождаются злобные мысли.

– Для чего же вам такой слуга?

– Он служил у родственника первой жены моего супруга – человека, который пошел с оружием против короля и совершил немало злодеяний во время недавней смуты. Господин Олдерли взял его к нам лишь из сострадания, иначе он бы умер с голоду. – И снова этот взгляд искоса в сторону Уильямсона. – И вот к чему привела доброта моего мужа.

Когда на старика обрушился первый удар плетки, я вздрогнул. Жертва закричала, и этот звук проник даже сквозь оконное стекло. Его тело выгнулось над ко́злами дугой. На боку и спине выступили пятна крови. Постепенно они слились в полосы, а потом превратились в разливающиеся алые реки.

Манди взглянул на хозяина, тот кивнул. Я не хотел этого видеть, но не в силах был отвести взгляд.

Плетка опустилась на спину жертвы снова, стальные наконечники на ремешках порвали кожу. Это заставило жертву содрогаться и хватать ртом воздух.

Капля крови попала на рукав камзола Олдерли. Манди ждал, пока хозяин доставал платок и вытирал кровь. Олдерли отошел подальше и снова кивнул мажордому.

Тот нанес третий удар.

– Другим слугам тоже будет наука, – выговорила госпожа Олдерли, сглотнув ком в горле, – похоже, это зрелище доставляло ей не больше удовольствия, чем мне. – Разумеется, потом он предстанет перед магистратом, но господин Олдерли говорит, что сейчас их в городе не осталось. Все разбежались из-за Пожара.

К этому времени спина слуги превратилась в кровавое месиво, кое-где между лоскутами кожи белели обнажившиеся кости. Олдерли вскинул руку. Манди попятился и опустил плеть. Слуги, которые до этого стояли полукругом и перешептывались, наблюдая за поркой, теперь отошли подальше от мажордома, будто боялись, что плетка достанет их даже издали.

Жертва выгибала спину и делала судорожные вдохи. Олдерли наклонился и что-то сказал старику на ухо. Не знаю, ответил тот или нет, но Олдерли в любом случае остался недоволен. Он снова отошел и подал знак Манди.

– Очень жаль, что нельзя обойтись без этого, – произнесла госпожа Олдерли, отворачиваясь от окна.

Плетка хлестнула старика в четвертый раз.

Он дернулся и повис на ко́злах, голова поникла так, будто шея была не в состоянии удерживать ее вес. Булыжники под телом блестели от крови.

Я понял, что теперь передо мной не человек, а именно тело. Я сгорал от стыда и чувствовал себя запятнанным, словно, наблюдая за экзекуцией, я стал ее участником.

Уильямсон переступал с ноги на ногу:

– Да, неприятная история, мадам.

– Что верно, то верно, сэр, – тихо согласилась она.

Манди подошел к ко́злам и склонился над спиной, ставшей месивом из крови, сухожилий и костей. Подняв взгляд на хозяина, мажордом чуть заметно покачал головой. Казалось, по рядам слуг пробежала дрожь.

Олдерли что-то приказал мажордому, еще раз промокнул кровавое пятно на рукаве и пересек двор, даже не взглянув на тело. Остановившись возле нашего окна, он вскинул голову и поклонился. Господин Олдерли вошел в дом, и через секунду за дверью приемной послышались его тяжелые шаги.

Он отвесил еще один поклон господину Уильямсону – почтительный, но не раболепный, – кивнул жене в ответ на ее реверанс, а меня едва удостоил взглядом.

– Я весьма опечален тем, что вам пришлось наблюдать эту сцену, – произнес хозяин. – Приношу извинения.

– Дорогой… – В глаза супругу госпожа Олдерли не смотрела. – Преступник сознался?

– Да, – громко объявил Олдерли. – Перед самой своей кончиной. Мерзавец неблагодарный! Даже виселицы умудрился избежать! А ведь из-за него мой бедный сын при смерти.

– Я должна быть с Эдвардом, – сказала госпожа Олдерли. – Вы позволите мне удалиться, сэр?

– Ну конечно. Я и сам приду, как только смогу.

Я поспешил открыть перед ней дверь. Хозяйка выпорхнула из комнаты, вместо благодарности окинув меня быстрым оценивающим взглядом.

– Моя супруга поведала вам о наших несчастьях, сэр? – спросил Олдерли Уильямсона. – Сейчас доктор Гроут борется за жизнь бедного Эдварда. Врач не берется сказать наверняка, выкарабкается Эдвард или нет. В любом случае он не сможет видеть правым глазом. Кроме того, существует риск заражения крови. Правая рука очень сильно обожжена. Невыносимо видеть боль и страдания бедного юноши. От еще большего несчастья нас спасла только милость Божья: огонь в комнате Эдварда мог распространиться дальше, и тогда заполыхал бы весь дом. Мы все едва не изжарились в собственных постелях.

Уильямсон принес свои соболезнования так неловко, будто тащил тяжелый ящик с камнями. Ему, северянину, нелегко давались цветастые южные речи.

– Сэр, мне не следует отвлекать вас в такой момент, – произнес господин Уильямсон. – Но мое дело не терпит отлагательств.

Я снова отошел к окну, чтобы господа не подумали, будто я подслушиваю. Вокруг козел натекла лужа крови. Слуги уже утащили тело старика со двора.

– У вас ведь, если не ошибаюсь, пропал слуга?

Кровь на булыжниках высохла и стала похожа на ржавчину. Во двор вышел мальчик с метлой и ведром. Он выплеснул воду, и она описала серебристую дугу над ко́злами и булыжниками вокруг.

– Что? – переспросил озадаченный Олдерли. – Откуда вам это известно, сэр? Полагаю, вы говорите о Лейне?

Под окном показался мужчина с четырьмя мастифами, по два поводка в каждой руке. Он остановился и что-то сказал мальчику. А псы тем временем опустили свои массивные головы и принялись с энтузиазмом лакать воду с кровью.

– О Лейне? – Господин Уильямсон решил больше не церемониться. – Я не знаю, как его звали, сэр. Единственное, что мне известно: среди руин собора Святого Павла мы обнаружили человека в ливрее вашего дома. С прискорбием сообщаю, что он убит.

Глава 10

Во второй раз я посетил Барнабас-плейс один, и случилось это два дня спустя. Я брел по теплому пеплу среди развалин. Жар по-прежнему был силен.

Пепелище оказалось на удивление многолюдным: одни искали близких или руины своих домов, другие мародерствовали. Я слышал о людях, которые, подобно рудокопам, добывали в этом городе-призраке ценные металлы: здесь попадались и затвердевшие лужи свинца, и куски железа, и даже золотые или серебряные жилы. Лондон будто превратился во второй Новый Свет, где человека, не обремененного совестью, ждут не только ужасы, лишения и горести, но и богатства.

– Господина Олдерли нет дома, сэр, – сообщил привратник, открывая задвижное окошко в створке ворот. – Его высокородие два часа назад отбыл в Вестминстер.

– А госпожа Олдерли? – спросил я, немного оживившись, хотя сам понимал, как это глупо. – Она дома?

Привратник пошел узнать, согласится ли хозяйка со мной побеседовать. Через несколько минут он вернулся и провел меня в ту самую приемную с эркером, где я через окно наблюдал, как человека забили до смерти.

Определить, сколько прошло времени, я не мог, но, должно быть, не меньше получаса. Во дворе господин Манди приказал, чтобы подали лошадь. Богато одетый джентльмен маленького роста прошел через двор. Лица его было не видно из-под шляпы с двумя страусиными перьями. Они были выкрашены в лиловый цвет и подпрыгивали в такт походке владельца.

Вскоре за мной пришел слуга и повел меня вглубь дома.

– Что за джентльмен сейчас вышел во двор? – спросил я.

– Сэр Дензил Кроутон, сэр. – А потом слуга с явной гордостью за хозяина прибавил: – С ним обручена племянница его высокородия.

– Должно быть, сэр Дензил здесь частый гость?

– Его невеста сейчас в деревне. – Слуга взглянул на меня настороженно, будто опасаясь, что сболтнул лишнего. – Сэр Дензил справлялся о ее благополучии, а также о здоровье сына его высокородия. Сюда, сэр.

По выложенным каменными плитами коридорам слуга провел меня в богато обставленную гостиную с видом на маленький сад и велел ждать. Я уже смирился с тем, что даром потрачу еще полчаса, но всего через несколько минут в комнату вплыла госпожа Олдерли в сопровождении личной горничной.

– Мы с вами встречались в четверг, – заметила госпожа Олдерли. – Я вас помню, вы секретарь господина Уильямсона. Как ваше имя?

Я отвесил ей свой самый эффектный поклон:

– Марвуд, мадам. Джеймс Марвуд.

– Не знаю, когда вернется мой супруг. Но, может быть, я сумею вам помочь.

Опустившись в кресло, она жестом указала мне на другое, стоявшее напротив. «Какая поразительная снисходительность, – отметил я. – Она всегда так любезна или госпожа Олдерли хочет произвести на меня впечатление?»

Горничная расположилась в другом углу комнаты и занялась штопкой. Она бросила на меня быстрый взгляд, и ее лицо скривилось так, будто она проглотила ложку уксуса.

– Первым делом, мадам, господин Уильямсон велел спросить, как себя чувствует мастер Эдвард Олдерли.

– Спасибо, чуть лучше. Главное, что он жив. Сейчас с ним доктор Гроут. Он говорит, мы должны благодарить Господа за то, что нож не достал до мозга.

Я опустил голову, молча выражая свою благодарность за эту благую весть.

– Вам по-прежнему неизвестна причина нападения?

– Наш старый слуга – полоумный смутьян, его голова была забита кощунственными идеями. После недавней войны подобных безумцев пруд пруди. Но о Джеме лучше не вспоминать, сэр, ведь нам его все равно не понять. – Помолчав, госпожа Олдерли тихо прибавила: – Мы очень благодарны господину Уильямсону за доброту. В тот день вас обоих послало к нам само Провидение.

Я восхитился тем, как деликатно она выразила свою мысль. Хотя Олдерли имел полное право высечь своего слугу, особенно после столь ужасного злодеяния, смерть виновного во время экзекуции – обстоятельство довольно-таки неприятное. Но Уильямсон – свидетель, в правдивости которого никто не усомнится, к тому же обладающий полезными связями, – оказался в доме в нужное время. Он урегулировал вопрос с властями, подчеркнув, что причиной смерти преступника, скорее всего, стали болезни и старость, а не избиение, а также заметив, что гибель слуги – лучший исход для него самого, поскольку она избавила старика от тягот тюремного заключения, суда и публичной казни.

– Погиб еще один слуга, мадам. В соборе Святого Павла.

– Лейн? – Речь госпожи Олдерли стала оживленнее и громче, – похоже, эта тема для беседы нравилась ей больше предыдущей. – Да, это ужасно! – произнесла она с драматизмом, достойным театральных подмостков. – Увы! Бедный Лейн! Вот человек, который полностью оправдал наше доверие. И моего супруга, и меня глубоко опечалила его смерть.

После того как коронер проведет дознание, Лейна тихо предадут земле. Уильямсон сказал мне, что Олдерли предложил оплатить похороны, а значит, церемония пройдет как полагается.

– Должно быть, преступник позарился на несколько пенни в его кошельке? – Госпожа Олдерли подалась вперед. – Вы нашли убийцу? Может, кто-нибудь сообщил вам полезные сведения?

– Очень жаль, мадам, но, насколько мне известно, нет. Времена сейчас настолько сумбурные, что все перевернулось с ног на голову. Но господин Уильямсон разделяет ваше негодование и просит вас обращаться к нему, если он может быть вам полезен.

– Как любезно с его стороны. – Госпожа Олдерли подозрительно прищурилась, – должно быть, она понимала, что никто не предлагает свои услуги просто так. – Но что тут можно предпринять? Если не найдется свидетелей, как же мы упрячем в тюрьму негодяя, убившего Лейна?

– Пожалуй, вы правы.

– Что, если это дело рук одного и того же безумца? – Заметив, что я озадачен, она пояснила: – Я про Джема – человека, напавшего на моего пасынка. Раз он готов был пойти на убийство в нашем доме, возможно, ему уже приходилось убивать за его пределами.

– Весьма изобретательная догадка, мадам. – К тому же это объяснение очень удобно: оно позволяет разрешить дело без лишних хлопот для семейства Олдерли. – Пожалуйста, скажите, кто ближайший родственник Лейна?

– Насколько я знаю, брат. Он сейчас в Вест-Индии, служит моряком на одном из королевских судов, и весьма успешно. А почему вы спрашиваете?

– Сундук с вещами Лейна еще в доме?

– Да. Мой муж будет хранить его, пока брат Лейна не вернется.

– Господин Уильямсон хотел бы, чтобы я осмотрел его содержимое на случай, если внутри обнаружится нечто, указывающее на личность убийцы. Видите ли, вполне можно допустить, что убийство произошло неслучайно.

– Господин Манди – наш мажордом, вы его помните, – уже перебрал вещи в сундуке и составил полный список. Может, вам достаточно будет этого документа?

– Будет лучше, если я взгляну на имущество Лейна своими глазами. Без сомнения, господин Манди просто перечислил вещи, не задумываясь над их назначением.

– Прекрасно сказано, сэр. – Госпожа Олдерли снова улыбнулась так, что мне стало чуть-чуть не по себе. – Вам следовало бы заниматься правом. Или, может быть, вы законник?

В другой жизни для меня был бы открыт и этот путь. В ответ на ее похвалу я лишь улыбнулся и скромно пожал плечами, хотя и был польщен, ведь льстили мне редко.

– А как насчет сундука другого слуги?

– Джема? Кажется, он до сих пор в доме. Я бы его сожгла, но господин Олдерли не позволил. Мой муж во всем неукоснительно следует букве закона. По-моему, в Оксфорде у Джема есть то ли племянница, то ли двоюродная сестра, и мой супруг велел господину Манди написать ей.

– В таком случае разрешите мне взглянуть и на сундук Джема тоже.

– Разумеется, сэр. Господин Манди вас проводит.

Все это время она смотрела на меня, а я на нее. Вдруг мы оба умолкли. Повисла пауза, неловкая и неуместная. Я заерзал в кресле, и оно дважды скрипнуло подо мной. В тишине этот звук показался оглушительно громким.

Госпожа Олдерли перевела взгляд на горничную: та по-прежнему сидела, усердно склонившись над шитьем.

– Энн, отведи господина Марвуда к мажордому. Скажи господину Манди, чтобы оказывал нашему гостю все возможное содействие.

Господин Манди, строгий человек, исполненный сознания собственной важности, повел меня вниз, в ту часть дома, где жили слуги. Трудно было представить, что два дня назад этот степенный и добропорядочный джентльмен до смерти забил старика плеткой-девятихвосткой.