Текст книги "Лондон в огне"

Чем ближе я подходил к собору, тем больше разрушений замечал. Двор Дома конвокаций оградили вместе с уцелевшими клуатрами и зданием капитула. Плотники запечатали все входы, а настоятель и капитул приказали, чтобы вокруг собора денно и нощно совершали обходы сторожа. В первые день-два гробокопатели предпринимали попытки разграбить могилы, а власти делали все возможное, чтобы им помешать.

Мальчик на побегушках, выполнявший поручения каменщика, указал мне дорогу до администрации, управлявшей работами. Здесь мне пришлось договариваться со сторожем, охранявшим вход за временное ограждение между клуатром и нефом внутри ограждения побольше, охватывавшего весь двор. Уильямсон выдал мне пропуск, подтверждающий, что я секретарь на службе у лорда Арлингтона. Наконец этот документ убедил сторожа послать за секретарем капитула.

Господин Фревин, беспокойный джентльмен лет пятидесяти, глядел на меня с подозрением:

– Вам нужно в собор? Зачем?

Когда не знаешь, что ответить, самая простая уловка – бесстыдная, но неопровержимая ложь.

– Милорд Арлингтон желает, чтобы я провел инспекцию, сэр.

– Господь свидетель, нас и без того постоянно инспектируют. Доктор Рен и другие архитекторы уже доложили его величеству о том, в каком состоянии находится здание.

– Верно, сэр. Но теперь его светлость поручил мне проследить за кое-какими нюансами.

– А именно?

Я смерил господина Фревина взглядом:

– Милорд не велел мне разглашать подробности.

Я осознавал, что моя мокрая поношенная одежда не внушает почтения. Однако уверенная манера речи и подобие власти, которой наделили меня сильные мира сего, уже не раз меня выручали. Я наблюдал, как на лице секретаря сменяли друг друга разные чувства: раздражение, сомнение, задумчивость и даже легкая опаска.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Но предупреждаю, там опасно. Стены могут обрушиться ни с того ни с сего. Да и пол весьма ненадежен, смотрите не провалитесь. Мы уже потеряли нескольких человек. Вы ведь отдаете себе отчет, что, заходя внутрь, рискуете жизнью?

Я склонил голову:

– Там сейчас идут работы?

– Ну разумеется.

Господин Фревин потер лоб. Теперь, когда секретарь решил сдаться, он заговорил со мной почти доверительно:

– Идите за мной да смотрите под ноги. Мы пытаемся разобрать обломки, из-за них здесь работать невозможно. Нам до сих пор не сообщили, что будут делать с собором – реставрировать или перестраивать. Кошмар, да и только!

– Искренне вам сочувствую, сэр.

Казалось, Фревин вот-вот разрыдается.

– Король говорит одно, настоятель – другое, а каковы намерения лорд-мэра и есть ли они у него вообще, один бог ведает. Доктору Рену дай волю – выстроит новый Иерусалим, но где взять деньги? И все это время я вынужден из кожи вон лезть, чтобы поддерживать здесь порядок.

– Сразу задам вам один вопрос, сэр. Мне велено навести справки о трупе, обнаруженном после Пожара в часовне епископа Кемпа.

– Вы про Лейна? Слугу господина Олдерли? Вот бедолага!

– Вы видели его тело?

– Да. Я осматривал всех погибших. Трупы погибших в огне зачастую трудно было отличить от останков, которым уже много веков.

– А раньше вы Лейна видели? – поинтересовался я. – Живым?

Фревин покачал головой:

– Знать его не знаю. Господин Олдерли на днях задавал мне тот же вопрос, когда приходил в собор вместе с доктором Реном.

Пока мы разговаривали, Фревин вел меня через двор, заваленный уцелевшими каменными плитами, к большому павильону, пристроенному к стене клуатра. Внутри трудились несколько человек, они разбирали и вносили в список свои находки. Фревин отдернул тяжелый кожаный занавес, висевший на задней стене. Прямо в каменной кладке было пробито отверстие, куда вставили новую дверь. За ней скрывались руины северной аркады клуатра. Через оставшиеся без стекол окна справа виднелись руины здания капитула.

– Сюда, сэр. В конце налево. Здесь раньше была южная дверь собора.

Часть этой двери, обугленная масса дерева и металла, по-прежнему свисала с петель. Ее подперли деревянным брусом. А за ней тянулся длинный неф без крыши.

Оглушенный грохотом, я замер в дверях. Трое работников с молотками и резцами трудились поблизости, откалывая блоки обтесанного камня от бутовой кладки внутри обвалившихся стен. Под средокрестием ватага работников распевала кабацкую песню, в такт орудуя лопатами. В западной части нефа, где во времена прежней власти к основному корпусу церкви приделали современный портик, кто-то кричал.

Среди обломков ветвилась целая сеть тропинок. Мужчины с трудом толкали перед собой тачки, нагруженные камнями и всевозможным строительным мусором. Для того чтобы сдвинуть тачку с места, требовалось два-три человека, и окованные металлом колеса катились по полу с громким скрежетом. Отовсюду доносились ругательства, пыхтение и оханье.

– Истинный бедлам, сэр, – проговорил господин Фревин. – Вот уж не думал, что увижу такое под крышей собора Святого Павла! Видит бог, при Оливере мы немало натерпелись, но, когда король взошел на свой законный трон, мы надеялись, что счастливые времена вернутся вместе с ним. Как же мы были глупы!

На глаза секретаря навернулись слезы. Повсюду одно горе. Чтобы не смотреть ему в лицо, я вскинул голову. Закопченные колонны и осыпающиеся стены тянулись прямо к небу, затянутому тяжелыми тучами.

– Зачем? – произнес господин Фревин. – Для чего все это нужно?

Повернувшись, он стал пробираться через аркаду обратно, оставив меня в дверях.

Теперь, когда я здесь, хочешь не хочешь, а в собор войти придется. Я направился к средокрестию. Огромные колонны, поддерживавшие башню, растрескались и покосились. Над высоким алтарем с восточной стороны крыша уцелела, однако это место было самым опасным во всем здании, потому что клирос провалился в крипту церкви Святой Веры.

Разве можно все это восстановить? Пожар нанес непоправимый урон зданию, которое и без того пребывало в плачевном состоянии. Во времена войны и Английской республики власти только радовались, что собор ветшает, и подвергали сомнению его святость. Кромвель разместил здесь кавалерийский полк, и солдаты на своих конях разъезжали вверх и вниз по ступеням, ведущим на хоры. Мой отец ликовал.

Несмотря на гигантские размеры собора, передвигаться по нему оказалось непросто: отчасти из-за груд обломков, а отчасти потому, что работники заполнили все свободное пространство. Я петлял среди развалин, подбираясь к тому, что осталось от часовни епископа Кемпа в проходе Святого Павла. Она находилась к западу от средокрестия, на северной стороне нефа. Часовня пришла в запустение еще до Пожара. Из нее воровали каменные блоки. Статуи, стоявшие в нишах, были либо полностью разрушены, либо обезглавлены.

Теперь же от часовни и ее былого величия и вовсе мало что осталось. Чтобы до нее добраться, я перелез через груду камней. Резьба местами уцелела, на ней даже кое-где сохранилась выцветшая краска. Алтарная плита была сброшена со своего возвышения. От жара она раскололась надвое. Я вспомнил сводника с балладами: выжил ли он при Пожаре?

На этом месте нашли тело Лейна со связанными за спиной большими пальцами. Оно было втиснуто между алтарем и стеной часовни.

У меня за спиной, рядом с временным заслоном в западной части нефа, кто-то кричал. Один из работников перечислял, что ему принести на ужин.

Похоже, что слугу убили в тот самый вечер, когда Пожар уничтожил собор Святого Павла. Иначе на труп наткнулись бы раньше. До того как огонь перекинулся на собор, он был полон людей, пытавшихся укрыться от огня и спасти свое имущество.

– Принеси мне щеколд, Ридж! – хриплым голосом прокричал работник. – А потом за элем сбегай, да принеси холодненького, а не полутеплого, как в прошлый раз!

Я вовсе не прислушивался к воплям работников. Мои мысли были сосредоточены на убийстве Лейна и ночи Пожара в соборе Святого Павла. Однако их слова до меня долетали, и в уме я незаметно для себя складывал из них свои собственные. «Принеси щеколд, Ридж». «Колд… ридж». Колдридж.

Я заглянул в проход Святого Павла, где работал мужчина, не желавший пить теплый эль.

Слова сложились вместе.

«Колдридж. ПСП», – пронеслось у меня в голове.

Колдридж. Проход Святого Павла.

Я шел обратно через руины клуатра, потом отдернул кожаный занавес. Я спешил уйти: мне нужно отчитаться перед господином Уильямсоном в Уайтхолле, а я без того уже провел в соборе больше времени, чем собирался.

В павильоне, служившем мастерской, господина Фревина не оказалось. Я подошел к пожилому чертежнику, склонившемуся над доской, и спросил, где мне найти секретаря капитула.

Старик выпрямился и потер глаза:

– Должно быть, он у себя в кабинете.

– Тогда, будьте добры, сэр, попрощайтесь с господином Фревином от моего имени и передайте, что я благодарен ему за помощь. Моя фамилия Марвуд, я приходил по поручению из Уайтхолла.

– Можете его подождать, он скоро придет. – Чертежник вытянул костлявый палец с кривым ногтем, который не мешало бы подстричь. – Уходя, он не закрыл чернильницу. Вот его рабочее место.

Я зашагал в указанном направлении. Табурет и стол господина Фревина стояли меньше чем в пяти ярдах от меня, а позади я заметил деревянную лестницу. Наверху была дверь, которая наверняка вела в личный кабинет секретаря.

А потом в глаза мне бросился плащ. Он висел на ржавом гвозде, вбитом промеж двух каменных блоков стены между табуретами чертежника и господина Фревина. Плащ серый, шерстяной, но легкий – для зимы не годится. К тому же вещь довольно потрепанная.

Нахмурившись, я подошел к плащу и стал ощупывать ткань. От нее пахло гарью – а впрочем, после Пожара этот запах исходил отовсюду.

И тут я будто ухнул в холодную воду. Слева на подкладке я увидел длинный разрез: летом, когда буйствовала чума, вор предпринял неудачную попытку срезать мой кошелек.

Я снял плащ с гвоздя и снова обратился к чертежнику:

– Сэр, кажется, это мой.

С вежливым поклоном старик ответил:

– Полагаю, вы заблуждаетесь, сэр.

– Но я в этом твердо уверен, сэр. – Я показал чертежнику плащ. – Не представляю, как он здесь оказался, но взгляните на эту прореху. Я ее прекрасно помню.

В последний раз я видел этот плащ, когда им прикрывалась некая молодая женщина, вместо благодарности вонзившая зубы мне в руку.

– Сэр, мне точно известно, что вы ошибаетесь. – Чертежник подошел ко мне, с неожиданной решительностью забрал у меня плащ и повесил обратно на гвоздь. – Подобные вещи легко перепутать. Серые плащи трудно отличить друг от друга. Как говорится, ночью все кошки серы. – Старик вскинул голову и устремил взгляд на что-то у меня за спиной. – А вот и господин Фревин спускается. Теперь можете лично с ним попрощаться.

Иногда я ненавидел своего отца почти так же сильно, как любил.

Он навлек беду и на себя самого, и на всех, кто был ему близок. И во времена Оливера, и до них батюшка держал писчебумажную лавку. Проживая и работая на Патерностер-роу, он немного занимался и печатным ремеслом. И станок, и печатню отец унаследовал от тестя, у которого служил подмастерьем.

Когда я был ребенком, даже в военное время мы ни в чем не нуждались. Однако, когда Оливер Кромвель стал лорд-протектором, дела у батюшки пошли неважно. Отчасти он винил матушку, утверждая, что Господь наказывает ее, а вместе с ней и нас за то, что она пытается его убедить, будто правление Кромвеля принесет нашему государству мир и спокойную жизнь, а это самое главное.

– Единственный достойный мир – мир Божий, – рассуждал отец у смертного одра моей младшей сестры, умершей от приступа рвоты прежде, чем ей успел исполниться год. – Хвала Господу. Прекрати рыдать, женщина. Тебе бы плакать от радости за дочь!

А когда король вернул себе престол, изменить взгляды отцу не позволила порядочность, а скрыть их – глупость. Батюшка частенько твердил мне, что в жилах Карла Стюарта течет та же кровь, что и в жилах его родителя, а посему он дьяволово отродье, охочее до иноземных шлюх, и папист в протестантском обличье. Отец напоминал мне, что на наших глазах голову венценосной особы уже один раз отделили от тела. Если на то будет Божья воля, мы вполне можем стать свидетелями второго подобного события.

Уже тогда я отдавал себе отчет, что рано или поздно эта точка зрения приведет к противостоянию между отцом и властью. Когда его наконец арестовали, он был крепким мужчиной средних лет. А пять лет спустя на волю вышел старик, слабый и телом, и разумом.

Но, увы, в тот день батюшка заблудился не только в собственных мыслях. Когда вечером я вернулся из Уайтхолла, госпожа Ральстон ждала меня на кухне:

– Старик где-то бродит. Одному Господу ведомо, куда его понесло.

– Он в саду?

– Да кто ж его знает?

Я с трудом сдержал гнев: эта женщина говорила о моем батюшке, будто о загулявшей собаке.

– Давно он вышел из дома, госпожа?

– Когда начинало темнеть.

Я глянул на колышки у двери:

– Без шляпы? Без плаща?

Госпожа Ральстон пожала плечами:

– Я ему не мать. Он взрослый человек.

Я повернулся к двери.

– Господин Ральстон недоволен, – сказала мне в спину госпожа Ральстон. – Он принял решение: вашему отцу здесь не место. Вы уплатили за комнату до будущей пятницы, ну а после этого срока ищите другое жилье.

В саду было прохладно, здесь до меня долетали запахи с реки. Шел мелкий дождь, и эта морось ощущалась как легкое, ласковое прикосновение. Тучи скрывали звезды.

Мои глаза привыкли к сумеркам. Сад, в котором господин Ральстон выращивал фрукты на продажу, отличался удивительной симметричностью, ведь хозяин по природе своей любил порядок. Я медленно ходил взад-вперед по длинным прямым дорожкам, полагаясь не только на зрение, но и на память. Бродя по саду, я звал батюшку.

По обе стороны от меня виднелись грядки, на которых господин Ральстон выращивал овощи, зелень и вообще все, что годилось для салата. Наконец я зашел во фруктовый сад, занимавший больше четверти от всего надела Ральстонов. Яблони, груши, сливы стояли вдоль южной стены ровным строем, точно кавалерия «железнобоких»[11]11
  «Железнобокие» – кавалерия армии парламента во время Английской гражданской войны, первоначально название конного полка, сформированного в 1643 году Оливером Кромвелем.


[Закрыть] на параде.

– Сын мой! Сын мой!

Отец сидел на мокрой земле, прислонившись к стволу одного из штамбовых деревьев.

– Это яблоня, – стуча зубами от холода, выговорил батюшка.

– Да, отец. Пойдемте в дом.

– Яблоня. Ева отведала плод с ее ветви и навлекла вечное проклятие и на себя, и на все колена рода человеческого, вышедшие из ее чрева.

– Уже поздно, сэр. Дайте я помогу вам встать.

Руки и ноги отца окоченели. Цепляясь за мое предплечье, он с трудом поднялся с земли. Его тщедушное тело оказалось неожиданно тяжелым. Я повел его обратно в коттедж, он еле брел, пошатываясь. Когда мы добрались до кухни, там было темно: Ральстоны ушли спать и забрали с собой свечу. Но тлевшие в очаге угли еще светились. Я зажег тонкую свечу от уголька и при ее свете отыскал на комоде наш подсвечник.

– Король приближается, – объявил батюшка.

– Да, сэр. – Я переставил стул поближе к очагу и подвел к нему отца. – Садитесь.

Я принес его плащ и набросил старику на плечи.

– Не выходите больше из дома после наступления темноты. К тому же холодает. А если куда-то собираетесь, обязательно надевайте плащ и шляпу.

– Да, – согласился отец. – А как же иначе? Вовсе незачем мне об этом напоминать.

Его голос прозвучал резко и уверенно, совсем как в былые времена.

Я спросил:

– Скажите, сэр, вы знаете человека по фамилии Колдридж?

– Колдридж? Нет.

– Может быть, вы слышали о нем?

– Нет. – Батюшка подался вперед, и я понял, что мыслями он снова в собственном мире. – Но если хочешь, я тебе кое-что скажу.

– И что же?

– Король приближается.

– Едва ли, – заметил я. Взяв чайник, я вылил в чашку оставшуюся на дне теплую воду. – Пейте. Вам нужно согреться.

Батюшка попытался встать:

– Король…

Я осторожно усадил его обратно.

– Какое дело его величеству до простолюдинов вроде нас? А нам до него? Пожалуйста, пейте.

Отец взял чашку, но пить не стал.

– Король явится всем, Джеймс, – и сильным мира сего, и беднякам.

Тут у меня возникли подозрения.

– О каком короле вы говорите, сэр?

– Да уж конечно, не о греховоднике Карле Стюарте, сыне простого смертного! Я о короле Иисусе.

Той ночью я почти не сомкнул глаз. Лежа в постели, я слушал храп спавшего рядом отца.

Перед рассветом я ненадолго задремал, и разум мой перенесся туда, где границы между прошлым и настоящим размыты и где обитают и сладкие грезы, и ночные кошмары. Вернувшись в детство, я снова шагаю к воротам Уайтхолла, обрамленным двумя высокими башнями. Черно-белая кирпичная кладка напоминала шахматную доску. Однако, как ни высоки были ворота, над ними возвышалось массивное здание из камня и стекла, раскинувшееся слева параллельно стене.

Справа тоже тянулись стены, и, таким образом, толпа оказалась зажата со всех сторон: выйти можно было только тем же путем, каким мы пришли. Солдаты выстроились вдоль стен, а особенно большая группа собралась возле высокого здания. Шлемы и нагрудники так и сверкали. Красные кушаки напоминали яркие кровавые полосы.

Какой-то мужчина сообщил:

– Он уже здесь, господин Марвуд.

– Где? – спросил отец.

Мужчина указал на массивное здание, возвышавшееся у него за спиной:

– Там. В Банкетном доме.

– Скоро начало?

– Никто не знает. – Мужчина кивнул в сторону задрапированного черной тканью помоста у стены особняка. – Его выведут сюда.

Время шло.

Я мерз все сильнее и сильнее. Толпа пребывала в постоянном движении, и меня, маленького и неугомонного, то и дело толкали или наступали мне на ноги. Я проголодался. При одном упоминании о Банкетном доме мой рот наполнился слюной. Внутри наверняка собрались знатные леди и джентльмены, а также командиры солдат – капитаны и полковники, и все они вкушают огромные куски мяса, утопающие в подливке на золотых блюдах.

Внезапно все часы вокруг принялись бить. Отец растирал мне руки, согревая их. Он дал мне горбушку от вчерашней буханки хлеба, чтобы я немного перекусил, и отрезал ножом с роговой рукояткой ломоть твердого сыра.

– Молодец, что не капризничаешь, – произнес отец. – А сейчас наберись храбрости, дитя мое, – ради короля Иисуса.

Глава 19

Джон навис над госпожой Ноксон. Щеки раскраснелись, подбородок выпячен.

– Клянусь, госпожа, этот человек шел за мной.

– Глупости! Поставь пока сундук в углу рядом с комодом.

Слуга опустил сундук Джема на кухонный пол и выпрямился, вытирая руки о штаны. Он протянул хозяйке ключ от сундука и только тогда прибавил:

– А все-таки он за мной шел.

Для молчаливого Джона это была целая речь. Кэт, не сводившая глаз со знакомого сундука, теперь посмотрела на слугу. Тот покраснел и улыбнулся ей.

– Кто за тобой шел? – спросила госпожа Ноксон.

Тот нехотя отвел взгляд от Кэт:

– Тощий мужчина. От Барнабас-плейс следом тащился, потом по всей Феттер-лейн, и на Флит-стрит я его тоже видел.

– Ему просто было нужно в ту же сторону. Обычное дело.

Джон выпятил подбородок еще сильнее:

– Уж я-то различаю, когда просто так идут, а когда следят.

– Кому надо за тобой следить?

– Мужчина был в зеленом камзоле? – уточнила Марджери.

Госпожа Ноксон едва не испепелила служанку взглядом, возмутившись, что та посмела вклиниться в разговор.

Однако Джон закивал.

– Да, верно. – Он снова обратился к госпоже Ноксон: – Теперь верите, госпожа? Марджери тоже его видела.

Госпожа Ноксон нахмурилась:

– Где? Ты весь день из дому не выходила.

Марджери ответила:

– Я поднималась наверх за чистым передником, госпожа, и случайно выглянула в окно.

Кэт предположила, что никакой случайности тут нет: Марджери высматривала Джона. Вот что творит с людьми любовь – превращает их в дураков.

– И что ты увидела? – поторопила госпожа Ноксон.

– Молодого человека в зеленом камзоле, госпожа. С виду неприметный – веди он себя как обычный прохожий, я бы его не запомнила.

– Он был хорошо одет?

Марджери покачала головой:

– Нет, похож на секретаря или лавочника. Из-под полей шляпы лица было не разглядеть. Но Джон прав, он и впрямь худосочный.

– Тощий, как прут. Захотел бы – пополам его переломил, – вставил Джон.

– Он встал у водокачки, – продолжила Марджери, решив воспользоваться тем, что оказалась в центре внимания. – Достал из кармана книжечку и что-то записал.

– Явно задумал недоброе, – с уверенностью сделал вывод Джон. – Иначе для чего ему за мной красться? Того и гляди перережет нас всех в собственных постелях.

– Хватит нести околесицу, Джон, – вмешалась госпожа Ноксон. – Только не говори, будто веришь в эту чепуху.

– Я верю своим глазам, госпожа. И ладно бы я один его видел! Наша Марджери тоже этого проходимца приметила.

Госпожа Ноксон обвела взглядом лица окруживших ее слуг:

– Хорошо. Объявится снова – скажете мне.

– Сломал бы его, как прутик, – с уверенным кивком повторил Джон, улыбаясь Кэт. – Раз – и пополам.

– Лучше делом займитесь, ужин для господина Хэксби сам себя не подаст, – сердито бросила госпожа Ноксон. – За работу, прохвосты ленивые!

Позже, когда убрали со стола, Джон отправился во двор, где в пристройке его ждал соломенный тюфяк, а Марджери, жалуясь на головную боль, вскарабкалась по лестнице на чердак, госпожа Ноксон вышла из своей комнаты.

Кэт стояла на четвереньках у очага, сгребая золу.

– Все, как я и думала, – понизив голос, сообщила госпожа Ноксон. – В сундуке одно барахло, да и того раз-два и обчелся. Хотя чему тут удивляться? Бедного дядю еще в могилу не опустили, а в Барнабас-плейс слуги-пройдохи уже прикарманили все ценное!

Кэт поднялась с пола, отряхивая платье.

На локте у госпожи Ноксон висел плащ, а в руках она держала несколько предметов. Хозяйка небрежно бросила их на кухонный стол.

Кэт окинула взглядом все, что осталось от Джема. Потускневшая и помятая серебряная чаша, которую ему подарили на крещение. Саржевый камзол – его Джем надевал по воскресеньям. А эту Библию он читал по вечерам, поднося книгу к самым глазам. Рядом с ней – миска: мать Кэт бросила ее в мусорную кучу у дома на Боу-лейн, а Джем взял ее себе, рассудив, что она еще пригодна для использования. И Хефциба: эту куклу Джем смастерил для Кэт, когда она была еще так мала, что считала Джема отцом.

«У всех имен есть значения, – объяснял ей Джем: в прежние времена он приобрел немало знаний и умел переводить слова с латыни, греческого и даже иврита. – „Хефциба“ значит „ты моя радость“. А еще – та, кого я оберегаю».

Даже тогда Кэт почувствовала, что Джем говорит не о кукле, а о ней.

– Вот и все имущество, – произнесла госпожа Ноксон. – Можешь себе представить? Человек почти ничего не нажил. – После короткой заминки она понизила голос. – Случайно, не знаешь, было ли у него еще что-нибудь?

– Не хватает альманаха, – заметила Кэт. – Джем всегда им пользовался. Я каждый год покупала ему новый.

Госпожа Ноксон фыркнула:

– Он верил во всякие прорицания и прочую чушь? Сейчас все астрологи твердят, будто предвидели Пожар, так что же они нам заранее о нем не сказали? Тогда бы уж и дядю предостерегли насчет… – Хозяйка осеклась и отвернулась от стоявшей на столе свечи. – Но теперь это дело прошлое. Дядя в какие только выдумки не верил, да и, если уж на то пошло, твой отец тоже. – Она кивнула на скромное имущество Джема. – Твоя кукла?

– Да, госпожа. Он смастерил ее для меня. А когда я стала слишком большой для игрушек, Джем сказал, что будет ее хранить. – Кэт сглотнула ком в горле. – Хотел передать ее моим детям.

– Раз так, возьми куклу себе.

– У меня не будет детей.

– А я говорю – бери.

Кэт взяла в руки до боли знакомую игрушку. На голове Хефцибы остались следы зубов: вкус дерева отчего-то действовал на Кэт успокаивающе.

– У тебя нет сундука для вещей, – с укоризной в голосе заметила госпожа Ноксон: у каждого слуги должен быть сундук. – Пожалуй, когда разберу этот, отдам его тебе.

Глава 20

– Какой мужчина? – спросила Кэт.

– Молодой, – вполголоса ответил господин Хэксби. – Только взглянул – и сразу решил, что это его плащ. Но я заверил юношу, что он ошибся, и в конце концов он ушел. И все же я счел за лучшее поскорее вернуть плащ вам – уж не знаю почему, но молодой человек просто глаз от него оторвать не мог. Мне бы следовало принести вам плащ раньше. В такую погоду он вам наверняка пригодится.

Он протянул Кэт серый плащ и набросил его девушке на руку. Они стояли в дверях комнаты господина Хэксби и разговаривали, понизив голос. Доктор Рен почтил господина Хэксби визитом. Гость сидел за столом у окна, склонившись над столбцами цифр и ведя подсчеты.

– Опишите этого мужчину поподробнее, сэр, – попросила Кэт. – Как он выглядел? К какому сословию принадлежал?

Хэксби взглянул на нее с любопытством, и девушка поняла, что допустила промах: она совсем забыла, что выдает себя за служанку, и обратилась к чертежнику в привычной манере – как к равному.

– Скорее всего, мелкий служащий, – предположил Хэксби. – Когда он ушел, я расспросил о нем господина Фревина, секретаря капитула: молодой человек говорил с ним. Господин Фревин ответил, что он приходил осмотреть собор по поручению лорда Арлингтона. – Правая рука Хэксби задрожала, и он поспешил спрятать ее в карман. – Однако он ушел так быстро, что почти ничего не увидел. Господин Фревин считает, что этого «инспектора» прислали только для того, чтобы мы работали на совесть и помнили, что на нас обращено внимание и короля, и всего двора.

– Господин Хэксби! – Рен поднял голову, и его взгляд остановился на Кэт. Доктор нахмурился. – Если у вас найдется минутка, будьте любезны, взгляните на эти подсчеты.

Кэт дали понять, что в ее услугах не нуждаются. Сделав книксен, девушка вышла из комнаты. Она отнесла плащ на чердак, который делила с Марджери, и вернулась к своим послеполуденным обязанностям. Весь остаток дня она ходила точно оглушенная и только потом поняла, что это неприятное ощущение – предвестник страха. За обедом, когда Джон спросил, пойдет ли «Джейн» на гулянье в день лорд-мэра – праздник для всех горожан, выпадавший на следующий месяц, – Кэт сердито рявкнула в ответ: хотя Джон не говорил о своих чувствах прямо, парень явно надеялся, что она выразит желание провести этот день с ним.

– Вот гордячка, – пробормотала Марджери, а госпожа Ноксон велела всем троим обедать молча, если они не в состоянии разговаривать друг с другом любезно, как подобает добрым христианам.

Кэт не терпелось расспросить Хэксби поподробнее. Но они с доктором Реном всю вторую половину дня были заняты работой. Только после шести Кэт услышала, как Хэксби спускается по лестнице. Она выбежала в холл, спеша перехватить чертежника прежде, чем тот выйдет за дверь.

– Сэр, пожалуйста, можно вас на пару слов?

Хэксби склонился над ней, его седые волосы свисали по обе стороны худого лица, будто две половины занавеса.

– Слушаю, моя дорогая.

Чертежник в первый раз обратился к ней «моя дорогая». Уже много лет Кэт никто так не называл, даже бедный Джем, и ее это смутило.

– Мужчина, сэр… – начала девушка. – Тот, который заинтересовался плащом. Как он выглядел?

– Как выглядел? Обычный молодой человек. Среднего роста. Худой как жердь.

– А во что он был одет?

– Не припоминаю, хотя погодите – ах да, он был в зеленом. Я обратил внимание на этот цвет, потому что во времена лорд-протектора подобный наряд считался бы чересчур ярким для секретаря в Уайтхолле. Я тогда служил главным чертежником у генерального инспектора.

Губы Кэт шевельнулись, однако слова прозвучали чуть слышно:

– Зеленый камзол?

– Да, именно. А почему вы спрашиваете?

– Просто любопытно. Этот случай показался мне странным. – Кэт помедлила, но все же решилась поделиться с Хэксби некоторыми подробностями: – Джон видел во дворе молодого человека в зеленом камзоле.

Хэксби пожал плечами и поправил собственный плащ.

– И что же в этом необычного? Многие мужчины носят зеленые камзолы, особенно легкомысленные юнцы. Я бы на вашем месте не тревожился понапрасну. – Хэксби шагнул к двери и вдруг замер. – Хочу вам предложить… вернее, попросить… Окажите мне услугу.

Чертежник поглядел на нее с улыбкой и облизнул губы. Кэт отступила на шаг. В голове пронеслось: «О нет, и господин Хэксби туда же!»

– Помните, вы на днях помогали мне с работой?

У Кэт гора с плеч свалилась.

– Да, сэр.

– Я подумал… если договорюсь с госпожой Ноксон, вы согласны помогать мне и дальше?

– Да, конечно, сэр.

Кэт сглотнула ком в горле.

– Будете писать под мою диктовку. Иногда. Вам ведь известно, что значит «диктовать»?

– Да, сэр. Вы будете говорить, а я – записывать ваши слова.

Хэксби нахмурился, и она поняла, что снова допустила ошибку.

– Вы полны сюрпризов, Джейн.

Когда господин Хэксби ушел, Кэт некоторое время стояла в коридоре. Ее била дрожь. Еще утром предложение чертежника привело бы ее в восторг, и даже сейчас Кэт была польщена: оценив ее работу, господин Хэксби обратился к ней снова.

Но теперь радоваться ей мешал страх.

Тощий молодой человек в зеленом камзоле шел за Джоном, когда тот забрал сундук Джема в Барнабас-плейс. А теперь выясняется, что в соборе Святого Павла ее плащ привлек внимание мужчины, которого описывают точно так же, и он служит у лорда Арлингтона.

По законам логики из перечисленных фактов не следует, что речь идет об одном и том же тощем молодом человеке.

Но если вдруг… Разве у него были основания заключить, что в павильоне во дворе Дома конвокаций висел именно ее плащ – вернее, плащ, который она украла? В Барнабас-плейс ему об этом предмете одежды рассказать не могли – там о нем не знал никто, кроме покойного Джема.

Но молодой человек узнал плащ и объявил его своим. Самое очевидное и простое объяснение – он говорил правду.

Выходит, секретарь лорда Арлингтона, приходивший во двор Дома конвокаций, – не кто иной, как мужчина, которого Кэт укусила за руку в ночь, когда Пожар погубил собор Святого Павла. По всей вероятности, и Джон, и Хэксби говорили о том самом тощем молодом человеке в зеленом камзоле, который оттащил Кэт от горевшего собора.

Но значит ли это, что он соглядатай на государственной службе? Известно ли ему, для чего Кэт в тот вечер пришла к собору Святого Павла?

Дождь лил как из ведра. Ближайшие часы на башне некоторое время назад пробили полночь.

Госпожа Ноксон ушла к себе и, скорее всего, уже заснула. Джон ночевал в пристройке рядом с кухней. Марджери спала на чердаке рядом с Кэт, но служанку было и пушками не разбудить, к тому же она храпела так громко, что заглушила бы даже последнюю трубу Судного дня.

Кэт никто не помешает – главное соблюдать осторожность.

Ее свеча до сих пор горела. Кэт спала у окна. Поднявшись с соломенного тюфяка, девушка завернулась в одеяло. Сундук Джема, теперь принадлежавший ей, стоял в изголовье. Кэт держала его рядом со своим тюфяком, спрятав ключ в щель между дощатым полом и стеной. В сундуке лежали ее немногочисленные вещи, содержимое узла, с которым девушка покинула Барнабас-плейс, ящичек с чертежными инструментами от тетушки Эйр и бумага – Кэт при любой возможности собирала выброшенные господином Хэксби листы, запасая их как раз для таких удобных случаев.