Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Агнес Грей"

XXIII
В парке

На следующее утро я спустилась в гостиную незадолго до восьми часов, как определила по бою часов где-то в отдалении. Ни малейших признаков завтрака – его подали через час, который я провела в сожалениях, что так и не узнала дороги в библиотеку. После своей одинокой трапезы я прождала еще часа полтора в большом недоумении и раздражении, потому что не знала, как поступить. Наконец явилась леди Эшби пожелать мне доброго утра и сообщила, что, едва позавтракав, торопится отправиться со мной погулять по парку. Осведомившись, давно ли я встала, и выслушав мой ответ, она выразила глубочайшие сожаления и вновь обещала показать мне библиотеку. Я заметила, что лучше бы сделать это теперь же, чтобы потом уж не забывать и не вспоминать с раскаянием. Она повела меня туда, но с условием, что я не вздумаю читать или смотреть книги сейчас же, потому что она хочет показать мне сады и погулять по парку, пока еще не слишком жарко, – и правда, до самых жарких часов оставалось уже совсем недолго. Разумеется, я охотно согласилась на такой план.

Мы неторопливо шли по аллее, и я слушала рассказы моей спутницы о том, что она видела и узнала во время своих путешествий, как вдруг нас обогнал всадник, который обернулся и посмотрел мне прямо в лицо, так что я в свою очередь успела хорошо его разглядеть: высокий, худой, даже тощий, слегка сутулый, лицо бледное, но в нездоровых пятнах и с неприятно красными веками, черты невзрачные, выражение вялое и скучающее, но губы злобно поджаты и такие тусклые, пустые глаза!

– До чего же я его не выношу! – с глубокой горечью шепнула леди Эшби, когда всадник удалился легкой рысцой.

– Но кто это? – спросила я, предпочитая не думать, что она говорит так о своем муже.

– Сэр Томас Эшби! – Сказано это было с унылым равнодушием.

– И вы его не выносите, мисс Мэррей? – спросила я, от растерянности назвав ее девичьей фамилией.

– Да, не выношу, мисс Грей, и презираю к тому же. И если бы вы его знали, то не стали бы меня осуждать.

– Но ведь вы-то знали, каков он, до того, как вышли за него.

– Нет. Мне только казалось, будто я его знаю. Я и представления не имела, что в нем еще кроется. Да-да, вы меня предупреждали, и я жалею, что не послушалась вас. Но теперь уже поздно. К тому же маме, конечно, было известно куда больше, чем вам или мне, а она слова против не сказала. Совсем наоборот. Ну, и я думала, что он меня обожает и позволит мне все, чего бы я ни захотела. Вначале он притворялся, будто так оно и есть, а теперь ему до меня нет дела. И я бы только радовалась: пусть он вытворяет, что ему вздумается, лишь бы я могла развлекаться, как нравится мне, жить в Лондоне или приглашать сюда моих друзей.

Но нет! Это он делает, что ему нравится, а я должна жить тут, как пленница и рабыня. Едва он заметил, что мне весело и без него, что другие знают мне цену лучше, чем он, как дрянной себялюбец принялся обвинять меня в кокетстве и мотовстве и всячески поносить Гарри Мелтема, хотя не достоин и башмаки ему чистить. А потом насильно увез меня в деревню вести жизнь монахини, а то как бы я его не обесчестила или не разорила! Как будто сам не в сто раз хуже со своими пари, игрой по-крупному, оперными певичками, леди Той, миссис Этой – не говоря уж о бутылках вина и коньяке с водой! Ах, я десять тысяч миров отдала бы, лишь бы по-прежнему быть мисс Мэррей! Так горько чувствовать, что жизнь, молодость, красота пропадают понапрасну, не принося ни счастья, ни радости из-за такого животного! – воскликнула она и чуть не расплакалась от бессильной досады.

Разумеется, мне было чрезвычайно жаль ее – и потому, что человек, с которым она навсегда связала свою жизнь, оказался столь недостойным, и потому, что ее представления о счастье и собственном долге были столь ложными. Я постаралась утешить ее, насколько было в моих силах, и дать те советы, какие могли, по моему мнению, принести ей пользу: во-первых, кроткими убеждениями, ласковостью, собственным примером и заботливым вниманием попытаться смягчить мужа, а потом, если, сделав все, от нее зависящее, она убедится, что он неисправим, постараться найти от него убежище в собственной безупречности и не принимать к сердцу ничего с ним связанное. Я убеждала ее искать утешение в исполнении своего долга перед Богом и людьми, уповать на волю Небес и посвятить себя заботам о своей дочурке, за которые, добавила я, ей воздастся сторицей, когда она начнет находить радость в ее детской любви и в наблюдениях за тем, как девочка растет и как образовываются ее ум и душа.

– Но я не могу посвятить себя всю младенцу! – возразила леди Эшби. – Она ведь может умереть, это даже вероятно.

– Из хилых младенцев вырастают крепкие и здоровые дети, нужен только любящий уход за ними, – возразила я.

– Но она может вырасти в такое подобие своего отца, что я ее возненавижу!

– Вряд ли. Она ведь девочка и уже очень похожа на мать.

– Ах, все равно! Лучше бы она была мальчиком, хотя, впрочем, отец промотал бы его наследство раньше, чем он стал бы взрослым. Что за радость смотреть, как девочка вырастает, чтобы затмить меня и наслаждаться удовольствиями, которых меня навек лишили? Но предположим, я окажусь настолько великодушной, что правда обрету в этом радость, так ведь она же всего лишь ребенок, а я не могу сосредоточить все свои надежды только на ребенке – это же немногим лучше, чем посвятить свою жизнь болонке! Благоразумие и добродетель, которые вам так хотелось бы во мне пробудить, – свойства, не спорю, весьма похвальные, и будь мне лет на двадцать больше, вероятно, ваши советы пошли бы мне очень на пользу. Но молодость дается нам для наслаждений, и как же не ненавидеть тех, кто нас их лишает?

– Высшее наслаждение – исполнять свой долг и ни к кому не питать ненависти. Цель религии не в том, чтобы учить нас умирать, но в том, чтобы учить нас жить. И чем раньше вы станете благоразумной и возлюбите добродетель, тем больше счастья обретете. А теперь, леди Эшби, я хотела бы дать вам последний совет: постарайтесь не смотреть на свою свекровь как на врага. Не привыкайте сторониться ее и питать к ней ревнивое недоверие. Я никогда ее не видела, но слышала о ней и хорошее, а не только дурное. Хотя она держится холодно и надменно и очень придирчива, мне кажется, она способна искренне привязаться к тем, кто будет искать такой привязанности, и, как ни слепо ее чувство к сыну, она, по-моему, обладает твердыми принципами и доступна доводам рассудка. Если вы попробуете сделать шаг ей навстречу, быть с ней мягкой, открытой и даже поверять ей свои огорчения – только подлинные, на которые у вас есть право сетовать, то, по моему твердому убеждению, со временем она станет вашим истинным другом, утешением и опорой, а не той ведьмой, какой вы ее описали.

Боюсь, однако, мои советы пропали втуне, и, как только я поняла, что никакой пользы несчастной молодой женщине я принести не сумею, мое пребывание в Эшби-Парке стало для меня вдвойне тягостным. Мне пришлось пробыть там до конца этого дня и весь следующий, как я обещала, однако никакие уговоры и соблазны не понудили меня продлить мой визит, и я уехала на четвертый день утром, сославшись на то, что мама нетерпеливо ожидает моего возвращения и я не хочу, чтобы она дольше оставалась одна. Тем не менее, когда я попрощалась с бедной леди Эшби и оставила ее среди роскоши поистине княжеской обители, на душе у меня лежал камень. Какие еще требовались доказательства того, как несчастна бедняжка, если ей служило утешением мое присутствие и она цеплялась за общество той, о ком не вспоминала, пока была счастлива, чьи вкусы и мнения были ей столь чужды и чье присутствие из удовольствия превратилось бы в досадную помеху, если бы она могла обрести хотя бы часть желаний своего сердца.

XXIV
У моря

Наш пансион был расположен не в самом сердце А., а на въезде в него с северо-запада, где по обеим сторонам широкой дороги стоят солидные дома с узкими палисадниками, жалюзи на окнах и десятком ступенек, ведущих к аккуратным дверям с медными ручками. В одном из самых больших и обитали мы с мамой, а также те барышни, которых друзья или посторонние люди решили доверить нашим попечениям. Иными словами, мы жили в отдалении от моря, отделенные от него целым лабиринтом улиц и домов. Но я бесконечно любила море и часто с радостью отправлялась через весь городок, чтобы погулять возле него и с ученицами, и только с мамой в дни каникул. Море восхищало меня в любое время года, в любой час, но особенно, когда волны плясали под крепким бризом в солнечной свежести летнего утра.

На третий день после возвращения из Эшби-Парка я проснулась на заре, едва первые лучи солнца проникли в комнату сквозь жалюзи, и подумала, как будет приятно пройти по тихим улицам и прогуляться по берегу, пока весь мир еще спит. Сказано – сделано. Разумеется, маму я будить не хотела, а потому бесшумно прокралась вниз на цыпочках и осторожно отодвинула засов. Когда я выскользнула за дверь, церковные куранты отбили три четверти шестого. Даже на улицах веяло бодрящей свежестью, когда же они остались позади и мои ноги ступили на твердый песок, а впереди простерлась ширь сверкающей бухты… Нет, мне не найти слов, чтобы описать ясную лазурь небес и моря, утреннее солнце, льющее лучи на полукруг отвесных обрывов и гряду зеленых холмов над ними, на ровный белый песок, на невысокие скалы в уборе из водорослей и мхов, точно поросшие травой островки, и главное – на сверкающие, рассыпающиеся искрами волны! А несказанная чистота и хрустальность воздуха! Солнце пригревало ровно настолько, чтобы сделать бриз приятным, а он дул лишь с такой силой, чтобы море танцевало и волны, пенясь, накатывались на песок, словно вне себя от восторга. И нигде ни единой живой души, кроме меня. Только мои следы виднелись на глади песка, выровненного и укатанного ночным приливом, который, правда, оставил кое-где бегущие рябью лужицы и промоинки.

Я шла, исполненная ликующей радости, забыв все заботы: мне казалось, что на ногах у меня выросли крылья, и я могу пройти хоть сорок миль, не ощутив ни малейшей усталости, – с далеких дней детства не испытывала я такой блаженной бодрости. Однако около половины седьмого появились конюхи, прогуливавшие лошадей, и вскоре я насчитала шесть всадников. Но меня это не огорчило, потому что я уже добралась до камней, где лошадям нечего было делать.

Ступая по мокрым, скользким водорослям, рискуя сорваться в прозрачные соленые озерца, которыми изобиловало это место, я выбралась на мшистый мысок, по сторонам которого плескались волны. Тут я оглянулась посмотреть, кто еще спустился на берег. Но, кроме тех же шести всадников, увидела в отдалении лишь мужскую фигуру, перед которой темным клубком катилась собака, да водовоза, спускавшегося со своей бочкой по откосу, чтобы набрать воды для ванн. Еще несколько минут – и задвигаются купаленки на колесах, после чего на утренний моцион выедут пожилые чинные джентльмены и чопорные квакерши. Но каким бы любопытным ни обещало быть это зрелище, блеск солнца и волн настолько меня ослепил, что после одного-единственного взгляда я отвернулась и стала глядеть и слушать, как море, шурша, накатывается на мой мысок, успев утратить силу на подводных рифах и в гуще водорослей – не то я была бы уже совсем мокрой от брызг. Тем временем начался прилив, вода наступала, озерца и лужицы вновь наполнялись, промоинки расширялись, и пора было перебраться в более безопасное место. Скользя и спотыкаясь, я выбралась на твердый ровный песок, но решила сначала дойти до обрыва, а уж потом повернуть обратно.

Внезапно позади меня послышалось сопение и мне в ноги ткнулся, извиваясь всем телом… Снэп! Мой маленький темный жесткошерстный терьер! Я окликнула его, и он с заливистым тявканьем попытался лизнуть меня в лицо. Обрадованная не меньше, чем он, я подхватила песика на руки и расцеловала. Но откуда он тут взялся? Не мог же он свалиться с неба или в одиночестве проделать весь путь сюда от Хортона! Вероятно, он тут с хозяином – крысоловом или каким-то другим. А потому я прервала наши взаимные восторги, опустила его на землю, оглянулась и увидела… мистера Уэстона!

– Ваша собачка вас не забыла, мисс Грей, – сказал он, крепко пожимая руку, которую я ему протянула, сама не понимая, что делаю. – А вы ранняя пташка!

– Только в редких случаях, – ответила я с необыкновенным самообладанием, если принять во внимание все обстоятельства.

– Но вы ведь еще не возвращаетесь?

– Нет, я как раз думала повернуть назад… вероятно, уже поздно.

Он достал часы – теперь уже золотые! – и сказал, что еще только пять минут восьмого.

– Однако, – продолжал он, – вы, вероятно, устали. – И пошел рядом со мной, потому что я медленно направилась в сторону городских улиц.

– А в какой части города вы живете? – спросил он затем. – Мне так и не удалось это узнать.

Не удалось узнать! Так, значит, он узнавал? Я объяснила, где расположен наш дом. Он осведомился, как идут наши дела. Я ответила, что очень хорошо: после Рождества у нас появилось много новых пансионерок, и число их после летних каникул, видимо, тоже увеличится.

– Вероятно, вы прекрасная учительница.

– Нет-нет, это мама, – ответила я. – Она так образованна, энергична, умна и умеет все устроить наилучшим образом.

– Мне хотелось бы познакомиться с вашей матушкой. Вы меня ей представите, если я навещу вас?

– Очень охотно.

– А вы разрешите мне на правах старого друга иногда бывать у вас?

– Да. Если… Полагаю, что…

Ответ был удивительно глуп, но я не считала себя вправе приглашать кого-нибудь в дом моей матери без ее ведома. Но скажи я: «Да, если мама не будет иметь ничего против», получилось бы, что я вкладываю в его слова особый смысл. А потому я и добавила «полагаю» – в том смысле, что не сомневаюсь в ее согласии. Но, разумеется, я могла бы ответить и более внятно, и более вежливо, если бы не была так ошеломлена. Около минуты мы шли в молчании, которое, впрочем (к большому моему облегчению), мистер Уэстон вскоре прервал, заговорив о прелести утра, о красоте бухты и о преимуществах А. перед многими другими модными курортами.

– Но вы не спросили, каким образом я оказался в А., – продолжал он. – Ведь не думаете же вы, что мне по средствам приехать сюда ради удовольствия?

– Я слышала, что вы расстались с Хортоном.

– Но, следовательно, не слышали, что я получил приход в Ф.

В Ф.! В деревушке всего в двух милях от А.!

– Нет, – ответила я. – Мы даже здесь живем очень уединенно, и новости редко до нас доходят… Только благодаря местной газете… Но надеюсь, вы довольны своим приходом, и я могу вас от души поздравить?

– Полагаю, приход мой вам понравится больше через год или два, когда мне удастся осуществить кое-какие задуманные мною реформы или хотя бы приступить к ним. Но поздравить меня можно уже сейчас, потому что во всяком случае чудесно, когда приходом распоряжаюсь я один, когда никто не вмешивается, чтобы положить конец моим планам или свести на нет мои усилия. А кроме того, у меня недурной дом, приятное соседство и триста фунтов годовых. Откровенно говоря, жаловаться я могу лишь на одиночество, а желать мне нечего, кроме подруги жизни.

При последних словах он посмотрел прямо на меня, и молния из его темных глаз зажгла мое лицо жарким румянцем – к великой моей досаде, так как в подобный момент выдать свое смущение было невыносимо. А потому я сделала над собой большое усилие, чтобы поправить дело, и, притворяясь, будто не усмотрела в этих словах ничего личного, торопливо и сбивчиво заметила, что едва его получше узнают в этих местах, он, разумеется, сумеет найти ее среди обитательниц Ф. и окрестностей, а если ему такой выбор покажется мал, так ведь остается еще А.! Я даже не сообразила, какой двусмысленный комплимент содержит эта фраза, пока он не ответил:

– О, я не настолько самодоволен, чтобы поверить этому даже из ваших уст! Но будь это правдой, у меня есть свои представления о той, с кем мне хотелось бы разделить жизнь, и, быть может, среди упомянутых вами девиц я ее не сыщу.

– Если вы требуете совершенства, то никогда его не найдете.

– Вовсе нет. Какое у меня есть право требовать совершенства, если я сам далек от него?

Тут наш разговор прервала водовозная бочка, которая прогромыхала мимо, так как уединенная часть берега осталась позади, и минут десять мы пробирались между повозками, лошадьми, осликами и пешеходами, не возобновляя его. Наконец мы повернулись спиной к морю и начали взбираться по крутой дороге, ведущей в город. Мой спутник предложил мне руку, и я оперлась на нее, хотя, сказать правду, совсем в опоре не нуждалась.

– Видимо, вы редко бываете тут, – заметил он. – После моего приезда я не раз прогуливался по берегу и утром и вечером, но встретил вас лишь сегодня. И когда ходил по городу, то старался найти вашу школу. Однако поискать на дороге в… я не додумался. А попытки навести справки тоже ничего не дали.

Когда откос остался позади, я хотела отнять руку, но он чуть прижал ее локтем, безмолвно дав понять, что он не желает этого, и я подчинилась. Разговаривая о том о сем, мы вошли в город и миновали несколько перекрестков. Я поняла, что он захотел меня проводить, хотя ему еще предстояла длинная дорога в Ф., и, боясь, что он затрудняет себя из вежливости, я сказала:

– Боюсь, мистер Уэстон, вы из-за меня сделали большой крюк. Ведь Ф. совсем не в этой стороне.

– Я попрощаюсь с вами в конце следующей улицы.

– А когда вы придете познакомиться с мамой?

– Завтра… если бог даст.

На следующем углу он остановился – до моего дома оставалось лишь несколько десятков шагов, но он попрощался со мной и кликнул Снэпа, который словно бы не знал, то ли ему пойти за прежней хозяйкой, то ли за новым хозяином, но тотчас отозвался на его зов.

– Я не предлагаю вернуть его вам, мисс Грей, – с улыбкой заметил мистер Уэстон, – потому что очень к нему привязался.

– Отбирать его у вас я вовсе не собиралась, – ответила я. – Мне совершенно довольно, что у него теперь хороший хозяин.

– Так, значит, вы ничуть не сомневаетесь, что я хороший?

Они ушли, а я вернулась домой, благодаря Небеса за такое счастье и горячо молясь, чтобы мои надежды вновь не были сокрушены.

XXV
Заключение

– Агнес, тебе не следует отправляться в такие длинные прогулки перед завтраком, – сказала мама, заметив, что я выпила лишнюю чашку кофе и не стала ничего есть, сославшись на жару и утомление. Я действительно устала и ощущала что-то вроде лихорадки.

– Ты ни в чем не знаешь меры. Вот если бы ты по утрам совершала небольшие прогулки, и постоянно, это было бы тебе очень полезно.

– Хорошо, мама.

– Но это даже вреднее, чем лежать в постели или сутулиться над книгами. Ты заболеешь!

– Я больше не буду, – ответила я, ломая голову, как рассказать ей о мистере Уэстоне: ведь он же придет завтра! Однако я подождала, пока со стола не убрали, а сама я немножко не остыла и не успокоилась. А тогда, открыв альбом и взяв кисточку, я начала:

– Сегодня я встретила на берегу старого знакомого, мама.

– Старого знакомого? Кого бы это?

– Собственно, двух старых знакомых. Один был терьер… – И тут я напомнила ей про Снэпа, чью историю она знала, а потом описала, как он вдруг подбежал ко мне, сразу меня узнав, как это ни удивительно. – Ну, а второй, – продолжала я, – был мистер Уэстон, хортонский младший священник.

– Мистер Уэстон? Что-то раньше я про него ничего не слышала.

– Да нет же! Я несколько раз про него упоминала. Просто вы забыли.

– Ты рассказывала про мистера Хэтфилда.

– Мистер Хэтфилд – приходский священник, а мистер Уэстон был его помощником. И я про него упоминала, потому что он полная противоположность мистеру Хэтфилду и к пастырским своим обязанностям относился гораздо серьезнее. Но как бы то ни было, я встретила его на берегу со Снэпом, вероятно, он его купил у крысолова, – и он тоже сразу меня узнал… наверное, благодаря Снэпу. Мы с ним немножко поговорили, и он спросил про нашу школу, а я что-то сказала про вас, как вы все прекрасно устроили, и он сказал, что очень хотел бы с вами познакомиться, и спросил, не представлю ли я его вам и нельзя ли ему позволить себе такую вольность и прийти с визитом завтра же? И я сказала, что можно. Я правильно поступила?

– Конечно. А что он за человек?

– Очень порядочный, по-моему. Но вы сами завтра увидите. Он только что получил приход в Ф. и за эти несколько недель, наверное, еще не обзавелся знакомствами и чувствует себя одиноко.

Наконец наступил следующий день. В какой лихорадке, тревоге и надежде провела я часы между завтраком и полуднем, когда он наконец пришел! Представив его маме, я села с альбомом к окну ожидать результатов. К моей огромной радости, они вскоре уже разговаривали точно старые знакомые – ведь меня очень тревожило, как он покажется маме! Посидел он недолго, но когда встал, прощаясь, она сказала, что будет рада видеть его у нас в любое удобное ему время. А когда он ушел, она и вовсе привела меня в восторг, заметив:

– Что же, по-моему, весьма достойный молодой человек. Но, Агнес, почему ты села так далеко и все время молчала?

– Потому что вы так хорошо говорите, мама. И я подумала, моя помощь вам не нужна. К тому же он пришел в гости к вам, а не ко мне.

После этого он навещал нас довольно часто – несколько раз в неделю. Разговаривал он обычно с мамой, и не удивительно – она ведь была прекрасной собеседницей. Я почти завидовала непринужденности и легкости, с какой она излагала свои мысли, а также их значительности и глубине. И все-таки настроение это мне ничуть не портило, потому что, хотя я иногда и сожалела о своем косноязычии, мне было очень приятно слушать, как два самых дорогих для меня человека на свете обсуждают что-то так по-дружески, так умно и интересно! Впрочем, я вовсе не всегда молчала и вовсе не чувствовала себя забытой. Нет, ко мне все время обращались, мне говорилось много чудных слов, сопровождавшихся еще более чудными взглядами, меня окружали всевозможными знаками внимания, такими деликатными и тонкими, что их нельзя выразить в словах и, следовательно, описать, – зато проникавшими в самое сердце.

Вскоре мы оставили всякие церемонии, мистер Уэстон приходил как желанный гость и стал у нас в доме совсем своим. Он даже называл меня «Агнес»: вначале робко, но, убедившись, что это никого не возмутило, предпочел и дальше обходиться без официального «мисс Грей» – чем доставил мне большую радость! Какими скучными и мрачными казались дни, когда он не приходил! Но грустными они все-таки не были, потому что меня подбодряли мысли о прошлом его визите и мечты о следующем. Однако, если я не видела его два-три дня подряд, мне становилось очень страшно – разумеется, без всякого на то основания: ведь у него было много всяких дел в приходе. И я с ужасом думала о конце каникул, когда я тоже буду занята и либо не сумею выйти к нему, либо, наоборот, когда мама будет в классной комнате, останусь с ним наедине, чего дома мне вовсе не хотелось, хотя случайно встретить его на улице и пройтись рядом с ним было так чудесно!

Как-то вечером за неделю до конца каникул он пришел – хотя я его почти не ждала, потому что днем долго бушевала гроза. Правда, теперь тучи разошлись, и ярко светило солнце.

– Прекрасный вечер, миссис Грей, – сказал он, входя. – Агнес, не прогуляетесь ли вы со мной до… – И он назвал крутой холм, обрывавшийся прямо в море, с вершины которого открывался великолепный вид. – Дождь прибил пыль, очистил и освежил воздух, и дали сейчас удивительно ясные. Вы согласны?

– Можно, мама?

– Ну разумеется.

Я пошла переодеться и через несколько минут спустилась вниз, хотя, конечно, задержалась перед зеркалом подольше, чем если бы просто отправлялась за покупками. Гроза, бесспорно, оказалась очень благотворной, и вечер был восхитителен. Мистер Уэстон настоял, чтобы я оперлась на его руку, но пока мы шли по людным улицам, он почти ничего не говорил, шагал очень быстро и выглядел задумчивым и рассеянным. Я старалась угадать, что случилось, и мучилась предчувствием, что его гнетут тяжелые мысли. Однако эти придуманные страхи рассеялись, едва мы вышли на тихую окраину и увидели впереди старинную церковь, холм, а за ним морскую синеву, потому что мой спутник произнес веселым тоном:

– Боюсь, я заставил вас почти бежать, Агнес. Мне не терпелось скорей уйти из города, и я не подумал, что вам трудно успевать за мной. А теперь мы пойдем не спеша, и вы отдохнете. Те светлые облака на западе обещают великолепный закат, и мы успеем подняться на холм как раз вовремя, чтобы полюбоваться им над морем.

На полпути вверх по склону между нами вновь воцарилось молчание.

Как обычно, первым его прервал он.

– Мой дом по-прежнему пуст и уныл, мисс Грей, – сказал он с улыбкой, – а я теперь знаком со всеми девицами в моем приходе, и у меня есть незамужние знакомые в городе, других же я знаю в лицо или по слухам, однако ни в одной из них нет того, что я ищу в спутнице жизни. По правде говоря, во всем мире лишь одна создана для меня – это вы. И я хотел бы узнать ваше решение.

– Вы говорите серьезно, мистер Уэстон?

– Серьезно? Неужели вы полагаете, что я сейчас способен шутить?

Он прикрыл ладонью мою руку, которая лежала на сгибе его локтя, и, наверное, почувствовал, как она затрепетала. Но теперь это уже не имело значения.

– Надеюсь, я не был слишком уж поспешен, – сказал он серьезным голосом. – Но вы же знаете, что я не умею говорить комплименты, нашептывать нежный вздор или даже выражать восхищение, которым полон. И что одно мое слово или взгляд значат больше, чем медовые речи и пылкие клятвы большинства других мужчин.

Я пробормотала что-то о том, что не хотела бы расставаться с мамой и что без ее согласия ни на что не решусь.

– Я поговорил с миссис Грей, пока вы надевали шляпку, – ответил он. – Она сказала, что даст свое согласие, если я получу ваше, а я попросил ее – в случае если удостоюсь подобного счастья – поселиться у нас, так как догадывался, что таково будет ваше желание. Но она отказалась, объяснив, что уже может взять себе помощницу и намерена держать пансион, пока не приобретет ренту, чтобы жить на нее в удобном доме, а до тех пор на каникулах будет гостить поочередно у нас и у вашей сестры: ведь, кроме вашего счастья, ей ничего не нужно. На ваши возражения, касающиеся вашей матушки, я ответил. Есть у вас какие-нибудь еще?

– Нет никаких.

– Так, значит, вы меня любите? – воскликнул он, пылко сжимая мою руку.

– Да.

Тут я прерву свое повествование. Мой дневник, легший в его основу, почти не имел продолжения. Я же могла бы писать и писать без конца, но удовлетворюсь упоминанием, что никогда не забуду этого дивного летнего вечера и всегда буду с восторгом вспоминать крутой холм и обрыв, над которым мы стояли рука об руку и смотрели, как великолепный закат отражается в пляшущих волнах у наших ног, а сердца наши были полны благодарностью Небесам, счастьем и любовью – так полны, что мы не находили слов для их выражения.

Несколько недель спустя, когда мама нашла себе помощницу, я стала женой Эдварда Уэстона, и с тех пор ни разу не нашла причины раскаяться в этом – и никогда не найду. У нас были свои тяжелые минуты, и мы знаем, что немало их ждет нас впереди, но вместе нам легче их переносить, и мы стараемся укрепить дух друг друга, готовясь к последней разлуке – величайшему горю, которое ждет оставшегося в живых. Но, памятуя о светлых Небесах, где нет ни греха, ни печали и где разлученные встречаются вновь, можно перенести и его. Пока же мы стараемся жить по заветам Того, Кто одарил нас столькими милостями.

Эдвард, не жалея стараний, сумел на удивление изменить к лучшему свой приход, все обитатели которого почитают и любят его, как он того заслуживает – ибо каковы бы ни были его недостатки как человека (а кто их лишен!), как пастыря, мужа и отца, его никто ни в чем упрекнуть не может, это я знаю твердо.

Наши дети, Эдвард, Агнес и малютка Мэри, показывают хорошие задатки. Пока их воспитанием и образованием занимаюсь главным образом я, и у них не будет недостатка в тех благах, которые дарит материнская заботливость. Нашего скромного дохода более чем достаточно для наших нужд. Соблюдая экономию, которой научились в более стесненных обстоятельствах, и не стараясь гнаться за более богатыми соседями, мы не только живем в достатке и довольстве, но каждый год откладываем кое-что для наших детей и кое-что для помощи неимущим.

Ну что же, пожалуй, я сказала все.