Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Агнес Грей"

XV
Прогулка

– Ах, ну зачем Хэтфилд так поторопился! – объявила Розали на следующий день в четыре часа пополудни, когда с томительным зевком положила вышивку и обратила безучастный взгляд в окно. – Вот и гулять идти не хочется, и предвкушать нечего. Если нет ни званых вечеров, ни балов, время тянется так долго и так скучно! А на этой неделе, да и на следующей, ничего не предвидится.

– Жаль, что ты так его отбрила, – ответила Матильда, к которой были обращены эти сетования. – Он к тебе теперь, конечно, и на милю не подойдет, а ведь ты-то была не против его ухаживаний. Я все надеялась, что ты выберешь его своим кавалером, а миленького Гарри оставишь мне.

– Вздор! Мой кавалер, Матильда, должен быть истинным Адонисом и вызывать восторг и зависть решительно у всех, – вот тогда, быть может, я удовольствовалась бы им одним. Признаюсь, мне жаль, что я потеряла Хэтфилда. И буду рада первому же более или менее сносному мужчине – или толпе их, – который сможет заменить его. Завтра воскресенье… Интересно, какой у него будет вид, да и сможет ли он вообще служить! Наверное, он скажется больным и поручит службу мистеру Уэстону.

– Как бы не так! – пренебрежительно отозвалась Матильда. – Хоть он и дурак, но до такого не дойдет.

Розали слегка оскорбилась, но Матильда оказалась права: отвергнутый влюбленный исполнял свой пастырский долг, как обычно. Правда, Розали заявила, что он смертельно бледен и уныл. Возможно, он был несколько бледнее, чем всегда, но ручаться не могу. Что до уныния, то действительно из ризницы против обыкновения не доносился его смех или веселый голос, хотя все в церкви услышали, как он за что-то гневно выговаривал пономарю, – и многие с недоумением переглянулись. К кафедре и от кафедры, к аналою и от аналоя он шел на этот раз с большой торжественностью, а не с тем неблаголепным самодовольством, а вернее, упоенный самовосхищением, с каким обычно проносился по проходу, словно говоря: «Я знаю, все вы меня благоговейно чтите, но если найдется такой, кто этого чувства не разделяет, я им пренебрегаю!» Однако наиболее примечательным было то, что он ни разу не обратил взгляда на скамью мистера Мэррея и не вышел из церкви, пока мы не уехали.

Без сомнения, мистер Хэтфилд получил тяжелый удар, но гордость понуждала его скрывать это от посторонних глаз. Он обманулся в сладкой надежде не просто получить руку пленившей его красавицы, но и обзавестись женой, чье положение в свете и богатство придали бы очарование даже дурнушке. К тому же он, несомненно, был уязвлен тем, как мисс Мэррей ему отказала, и ее поведение, пока он за ней ухаживал, представлялось ему теперь оскорбительным. Вероятно, впрочем, он немало утешился бы, узнав, как больно ее задело его видимое равнодушие: ни во время первой службы, ни во время второй он не удостоил ее ни единым взглядом! Правда, она объявила, что, следовательно, он каждый миг думал о ней – иначе взглянул бы на их скамью нечаянно. Хотя, случись это, она, разумеется, с той же уверенностью стала бы утверждать, что у него не хватило сил удержаться. И наверное, он получил бы некоторое удовольствие, если бы видел, какой унылой и раздраженной была она почти всю следующую неделю, лишившись любимого развлечения, и как часто вслух сожалела, что «слишком уж быстро все из него выжала!» – точно ребенок, который, сразу проглотив свой кусок пирога, облизывает пальцы и тщетно раскаивается в недавней жадной торопливости.

Под конец в одно погожее утро она пожелала, чтобы я проводила ее в деревню, куда она решила прогуляться, чтобы (как она объяснила) подобрать берлинскую шерсть в лавке – весьма недурной, где делали покупки все окрестные дамы. Однако можно предположить, – надеюсь, не слишком отступая от христианского милосердия, – что в действительности ее влекла туда надежда встретить по пути приходского пастыря или какого-нибудь еще поклонника. Во всяком случае, всю дорогу ей «было бы интересно узнать»: то – что сказал бы или сделал бы Хэтфилд, «если бы он нам встретился?», то, когда мы проходили мимо ворот мистера Грина, – «неужели этот болван сидит дома?», то, когда навстречу проехала в карете леди Мелтем, – «чем занимается мистер Гарри в такой прекрасный день?». После чего она принялась бранить его старшего брата за то, что «идиот не придумал ничего лучшего, чем жениться и уехать в Лондон!».

– А мне казалось, что вы и сами хотели бы жить в Лондоне, – заметила я.

– Да, потому что тут скука смертная. Но оттого, что он уехал, стало еще скучнее. А если бы он не женился, я могла бы выйти за него, а не за этого противного сэра Томаса.

Тут она увидела на довольно-таки грязной дороге отпечатки лошадиных копыт, и оказалось, что ей «было бы интересно узнать, не оставил ли их благородный конь какого-нибудь джентльмена», после чего был сделан вывод, что так оно и есть, ибо «неуклюжий деревенский одер» таких изящных следов оставить не мог. И потому «было бы интересно узнать, кто же этот всадник» и не встретим ли мы его, когда он будет возвращаться, потому что он ведь проехал тут совсем недавно. Когда же мы наконец добрались до деревни и не увидели никого, кроме нескольких смиренных ее обитателей, она объявила, что «было бы интересно узнать», почему эти глупые люди не сидят у себя дома? Что за удовольствие смотреть на их безобразные физиономии и грязные, вульгарные отрепья! Она совсем не для этого пришла сюда!

Признаюсь, мне все время тоже втайне было бы очень интересно узнать, не встретим ли мы кого-то совсем другого. И когда мы проходили мимо дома, где он жил, я даже почувствовала, что мне было бы очень интересно узнать, не стоит ли он сейчас у окна.

Войдя в лавку, мисс Мэррей распорядилась, чтобы я осталась у порога, пока она будет выбирать шерсть, и предупредила бы ее, если кто-нибудь пройдет мимо. Но, увы! Кроме местных жителей в вульгарных отрепьях на единственной длинной улице мой взгляд различил только Джейн и Сьюзен Грин, которые, видимо, возвращались домой после прогулки.

– Идиотки! – пробормотала мисс Розали, выходя с покупкой. – Почему они не взяли с собой своего болвана-брата? Все-таки он был бы лучше, чем ничего.

Однако поздоровалась она с ними самым приветливым образом и не менее их радовалась вслух такой счастливой встрече. Болтая и смеясь, как принято у барышень, если только уж они вовсе друг друга терпеть не могут, все трое пошли вместе – Розали посредине, Джейн и Сьюзен справа и слева от нее. Я, чувствуя себя лишней и не желая мешать их веселости, как обычно, отстала – что за радость идти рядом с барышнями Грин, подобно глухонемой, с которой не говорят и которая сама не может сказать ни слова!

Но на этот раз мне недолго пришлось оставаться в одиночестве. В первую минуту я сочла очень странным совпадением, что мистер Уэстон подошел и поздоровался со мной именно тогда, когда я о нем думала. Но, по зрелом размышлении, я решила, что ничего странного тут не было – разве что в его желании заговорить со мной. В такое прекрасное утро так близко от его дома подобная встреча была лишь естественной. Ну, а думала я о нем почти все время с самого начала нашей прогулки, так что и в этом совпадении ничего удивительного не было.

– Вы опять одна, мисс Грей! – сказал он.

– Да.

– Да, кстати, эти мисс Грин – какие они?

– Право, не знаю.

– Странно! Ведь вы соседи и так часто видитесь.

– Что же, по-моему, они очень живые барышни, с приятным характером. Но, думаю, вы должны их знать лучше, чем я, – ведь я с ними ни разу не обменялась ни словом.

– Неужели? Мне они особенно сдержанными не показались.

– Возможно, в своем кругу они и не такие, но, по их мнению, они вращаются в совсем иных сферах, чем я.

Он помолчал, а затем сказал:

– Полагаю, потому-то, мисс Грей, вы и считаете, что умерли бы, не будь у вас родного дома?

– Не совсем. Дело в том, что я по натуре общительна, и мне трудно обходиться без друзей, а единственные мои друзья – и вряд ли я когда-нибудь обрету других – это мои родные у меня дома. И если я лишусь его… то есть их, то, может быть, и не умру, но мне трудно будет жить в опустевшем мире.

– Но почему вы полагаете, что не можете обрести других друзей? Или вы столь замкнуты, что это вам трудно?

– Нет. Но до сих пор мне это не удавалось. А в нынешнем моем положении нет никакой надежды даже завязать обычное знакомство. Возможно, в этом есть и моя вина, однако, надеюсь, она лежит не только на мне.

– Вина лежит отчасти на обществе, отчасти, мне кажется, на тех, кто вас окружает, но отчасти и на вас самой. Многие барышни в вашем положении сумели бы поставить себя по-другому. И ваши ученицы могли бы в какой-то мере заменить вам подруг. Ведь разница в возрасте между вами не так уж велика.

– О да, иногда мне бывает с ними легко и приятно, но считать их настоящими подругами я не могу, да и им в голову бы не пришло удостоить меня таким названием. У них есть другие, более отвечающие их требованиям.

– Быть может, вы для них чересчур умны. Но как вы развлекаетесь в одиночестве? Вы много читаете?

– Чтение – мое любимое занятие, когда у меня есть досуг и книги.

От книг вообще он перешел к определенным книгам и продолжал перебирать тему за темой, так что за какие-нибудь полчаса мы успели поговорить и о вкусах и о мнениях, причем сам он был сдержан и немногословен, видимо предпочитая узнавать мои убеждения и склонности, а не сообщать мне свои. Он не обладал умением или искусством ловко выведывать мои мысли или чувства с помощью каких-то своих утверждений, искренних или нет, или же незаметно переведя разговор в желанное ему русло, а задавал вопросы без всяких обиняков, но с благородной прямотой и откровенностью, которые лишали некоторую его резкость малейшей оскорбительности.

«Но почему его интересует, что я думаю и чувствую?» – спросила я себя, и мое сердце затрепетало от волнения.

Тем временем Джейн и Сьюзен уже дошли до своих ворот и остановились, стараясь убедить мисс Мэррей отдохнуть у них. Мне очень захотелось, чтобы мистер Уэстон успел уйти, прежде чем она, обернувшись, увидит нас вместе, но, к несчастью, он направлялся к бедному Марку Вуду, и ему было с нами по дороге почти до самого парка. Впрочем, увидев, что Розали распрощалась с приятельницами и ждет меня, он простился со мной и ускорил шаги. Однако, к моему удивлению, когда он поравнялся с ней и приподнял шляпу, намереваясь пройти мимо, она вместо того, чтобы ответить ему сухим, чопорным кивком, удостоила его одной из самых обворожительных своих улыбок и пошла рядом с ним, стараясь завязать веселый и непринужденный разговор. И мы продолжили путь уже втроем.

При первой же паузе мистер Уэстон обратился ко мне, напомнив одну из недавних тем, которые мы обсуждали, но Розали опередила меня, поспешно высказав свое мнение. Он ответил, и с этой секунды она завладела им всецело. Возможно, тут была повинна и я сама – моя глупость, отсутствие у меня светского такта и уверенности в себе, – однако я сочла себя обиженной. Меня снедали дурные предчувствия, я с завистью слушала ее бойкую болтовню и с тревогой замечала ясную улыбку, с какой она время от времени заглядывала ему в лицо, для чего (как показалось мне) нарочно шла на полшага впереди, чтобы ему было хорошо ее видно, а не только слышно. Пусть она говорила одни пустяки, они были забавны.

У нее всегда находилось что сказать – и все необходимые для этого слова. И ни задорности, ни легкомысленности, как бывало, когда она прогуливалась с мистером Хэтфилдом, – только кроткая веселость и милая живость, которые, решила я, должны особенно нравиться человеку с таким складом характера, как у мистера Уэстона.

Когда он свернул на свою тропу, она засмеялась и пробормотала:

– Я ведь знала, что сумею!

– Что сумеете? – спросила я.

– Прикончить этого человека.

– Как так?

– А так, что он вернется домой и будет грезить обо мне. Я убила его выстрелом прямо в сердце.

– Почему вы так думаете?

– Неопровержимых признаков вполне достаточно. Но главное – взгляд, которым он одарил меня на прощание. Нет, нет, вовсе не дерзкий, тут мне не в чем его упрекнуть, но благоговейный, полный почтительного обожания. Ха-ха! А он вовсе не такой скучный болван, каким я его считала!

Я хранила молчание, потому что у меня в горле стоял комок, словно мое сердце грозило вырваться наружу, и мне было страшно заговорить. «Господи, не дай этому произойти! – мысленно вскричала я. – Не ради меня, но ради него!»

Пока мы шли по парку, мисс Мэррей несколько раз обращалась ко мне с какими-то банальными фразами, но я (вопреки твердому намерению скрыть свои чувства) отвечала коротко и невпопад. Хотела ли она меня помучить или просто позабавиться, не знаю, но меня это и не интересовало. Я вспоминала единственную овечку бедняка и богача, у которого было много всякого скота, и меня мучил непонятный страх за мистера Уэстона, не имевший никакой связи с моими разбитыми надеждами.

Как была я рада, когда мы вернулись и я осталась одна у себя в комнате. Больше всего мне хотелось опуститься в кресло у изголовья, сунуть голову в подушку и найти облегчение в бурных слезах. Но, увы! Мне пришлось вновь сдержать и подавить свои чувства: прозвонил колокол, мучитель-колокол, призывающий к обеду в классной комнате, и мне предстояло спуститься вниз со спокойным лицом, и улыбаться, и смеяться, и говорить всякий вздор, и… да-да, и есть, если я смогу проглотить хоть кусок, словно ничего не произошло и я просто только что вернулась после приятной прогулки.

XVI
Замена

Следующее воскресенье оказалось беспросветно хмурым: черные клубящиеся тучи низвергали на землю потоки дождя. Такого пасмурного дня в этом апреле еще не выпадало. Никому в доме не хотелось ехать в церковь – кроме Розали. Она, не слушая никаких возражений, потребовала карету, и мне пришлось поехать с ней, что, впрочем, меня лишь обрадовало: ведь только там я могла, не боясь насмешек или осуждения, смотреть на лицо, которое казалось мне чудеснее всего, что сотворил Бог; там я могла без помех внимать голосу, который чаровал мой слух слаще самой дивной музыки: я словно соприкасалась с душой, внушавшей мне такой глубокий интерес, и впивала ее самые чистые помыслы, самые священные чаяния – и это счастье ничем не омрачалось, если не считать тайных укоров совести, нередко шептавшей мне, что я обманываю себя и глумлюсь над Богом, предлагая ему сердце, отданное более творению, нежели Творцу. Порой такие мысли очень меня смущали, но я отгоняла их, внушая себе, что люблю не человека, но его добродетели. «Что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте». Нам заповедано поклоняться Богу в Его творениях, а среди них я не знаю другого такого, в котором сияло бы столько Его свойств, столько Его духа, как в этом Его смиренном служителе. Лишь бесчувственная тупость, думала я, не воздала бы ему должного, но ведь мне-то больше нечем было занять свое сердце.

Мисс Мэррей вышла из церкви, едва служба завершилась. Нам пришлось остановиться в дверях, потому что дождь лил по-прежнему, а карету еще не подали. Меня удивила эта ее поспешность: ни молодого Мелтема, ни сквайра Грина в церкви не было. Но я вскоре поняла, что она намеревалась перехватить мистера Уэстона, который действительно вышел сразу после нас. Поклонившись нам обеим, он собирался пройти мимо, но она его задержала – сначала посетовала на погоду, а затем спросила, не будет ли он так добр и не навестит ли завтра внучку старухи, живущей в сторожке у въезда в парк, – у девочки сильная лихорадка, и она очень хотела бы его увидеть. Он обещал побывать там.

– Но в каком часу вас примерно ждать, мистер Уэстон? Старушка непременно просила это узнать – вы же знаете, какое значение все они придают тому, чтобы в их каморках царил порядок, если они ждут тех, кто выше их. Они ведь принимают это куда ближе к сердцу, чем мы привыкли считать.

Какая умилительная деликатность вдруг проснулась в легкомысленной мисс Мэррей! Мистер Уэстон назвал наиболее удобный ему утренний час. Карета к этому времени уже подъехала, и лакей раскрыл зонт над мисс Мэррей, чтобы проводить ее до экипажа. Я было пошла за ними, но мистер Уэстон тоже открыл зонт и предложил мне укрыться под ним, так как дождь припустил сильнее.

– Нет, благодарю вас, я не боюсь дождя, – ответила я. (Стоит застать меня врасплох, и я утрачиваю способность мыслить.)

– Но мокнуть под ним вам вряд ли нравится, не правда ли? И в любом случае от зонтика вам вреда не будет, – ответил он с улыбкой, показавшей, что он ничуть не задет, хотя человека более раздражительного или менее проницательного такой отказ от его любезности мог бы рассердить.

Возражать более я не могла и позволила ему проводить меня до кареты. Он даже подал мне руку, чтобы подсадить внутрь, – услуга совершенно излишняя, но я не отказалась, боясь его обидеть. В последний миг он посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой – длилось это краткое мгновение, но я успела прочесть – или внушила себе, будто прочла, – в этом взгляде то, отчего надежда в моем сердце вспыхнула таким ярким пламенем, какого я прежде не знавала.

– Я бы прислала лакея за вами, мисс Грей, если бы вы подождали минуту, вам вовсе ни к чему было пользоваться зонтиком мистера Уэстона, – заметила Розали с недовольной гримасой на прелестном лице.

– Я пришла бы и без зонтика, но мистер Уэстон предложил мне свой, и я должна была согласиться, чтобы не обидеть его – он не хотел слушать никаких отказов, – ответила я, безмятежно улыбаясь: счастье в моей душе сделало смешными упреки, которые в иное время больно меня ранили бы.

Лошади тронулись. Когда мы нагнали мистера Уэстона, мисс Мэррей наклонилась вперед и посмотрела в окошко. Он шагал по мощеному тротуару в сторону своего дома и не повернул головы.

– Болван! – вскричала Розали, откидываясь на сиденье. – И ведь он даже не подозревает, чего лишился, потому что не соизволил посмотреть в эту сторону.

– Чего же он лишился?

– Моего поклона, который вознес бы его на седьмое небо!

Я промолчала. Ее дурное настроение меня втайне обрадовало – не потому, что она огорчилась, но потому, что у нее для этого была причина. Вдруг мои надежды имеют более твердое основание, чем одни мои желания и мечты?

– Я намерена заменить мистера Хэтфилда мистером Уэстоном, – объявила после недолгого молчания моя спутница, снова повеселев. – Во вторник, вы знаете, я еду на бал в Эшби-Парк, и мама полагает, что сэр Томас почти наверное сделает мне там предложение. Уединенные уголки бальных залов очень к этому располагают – кавалеры легче пленяются, потому что их дамы кажутся особенно очаровательными. Но если я должна выйти замуж столь скоро, времени терять нельзя. Я ведь решила, что Хэтфилд будет не единственным, кто положит сердце к моим ногам и будет тщетно молить, чтобы я приняла этот никчемный дар.

– Если вы наметили себе в жертвы мистера Уэстона, – заметила я с притворным равнодушием, – вам придется сделать ему столько авансов, что взять их назад, когда он попросит вас подтвердить подаренные вами надежды, окажется не так-то просто.

– Ну, нет, он вряд ли попросит меня стать его женой, да я этого и не хочу: у всякой дерзости должны быть пределы! А хочу я, чтобы он признал мою власть. О, он ее уже почувствовал, но он должен ее признать! Свои же призрачные надежды пусть держит при себе. Вполне достаточно, если благодаря им он будет меня забавлять – оставшееся время.

«Ах, если бы какой-нибудь добрый дух нашептал ему эти слова ее голосом!» – мысленно вскричала я в таком негодовании, что побоялась ответить ей что-нибудь вслух.

В этот день мистер Уэстон более не упоминался – ни мною, ни при мне. Однако на следующее утро мисс Мэррей вошла в классную комнату, где ее сестра сидела, а вернее зевала, над уроками, и сказала:

– Матильда, около одиннадцати часов мы с тобой пойдем погулять.

– Нет, Розали, я не могу! Мне надо распорядиться о новой уздечке и попоне и поговорить с крысоловом о его собаках. Пусть с тобой пойдет мисс Грей!

– Мне нужна ты, – объявила Розали и, отозвав сестру к окну, прошептала ей что-то на ухо, и Матильда уступила.

Я вспомнила, что в одиннадцать мистер Уэстон обещал побывать в сторожке, и весь замысел сразу стал мне ясен. За обедом меня развлекали подробным рассказом о том, как их нагнал мистер Уэстон, когда они прогуливались по дороге, и как они долго шли и разговаривали с ним – ах, он оказался очень приятным собеседником, – и как он должен был быть восхищен, да и был восхищен! – и ими, и их необычайной снисходительностью.