Текст книги "Башня Ворона"

В предрассветных сумерках вы с Маватом тихонько брели по лагерю вербов. Лазутчик, добывший ценные сведения, снабдил вас паролями, позволившими беспрепятственно проникнуть на вражескую территорию. В остальном, мне думается, Мават полагался на заступничество Ворона. Хотя он ни секунды не сомневался в своем покровителе, полагаться на него всецело не привык. Тебя Мават взял в помощники – сражаться, когда пробьет час, и вести переговоры, если понадобится. Сам он довольно сносно владел вербским, однако акцент сразу выдавал в нем иноземца. Твой южный говор вызывал куда меньше подозрений.

В качестве божественного подспорья Мават захватил с собой бесценный, сотворенный самим Вороном бронзовый диск для передачи простейших сообщений. Стоило обладателю артефакта произнести заветные слова, как загоралась лампада. Лампаду Мават передал Айру, наказав действовать только по сигналу, не раньше.

Благодаря темноте, краденым паролям, покровительству Ворона, твоим знаниям вербского и низко надвинутым на лица капюшонам вы добрались до окруженного палатками просторного шатра, куда поместили будущего агнца. Единственный часовой дремал у входа.

– Я полагал, сюда без боя не прорваться, – шепнул Мават. – Потрясающая беспечность. Интересно с чего?

Он немного поразмыслил и заключил:

– С того, что жертва добровольная, а вокруг вооруженная армия. И все ж часовому надо снять голову за то, что спит на посту.

Выждав еще мгновение, Мават шагнул к палатке и тенью скользнул внутрь. Ты – следом. Охранник даже не шелохнулся.

Убранство шатра поражало скромной роскошью. Пол устилали чистые, плотного плетения травяные циновки, в расставленных по периметру сверкающих бронзовых шандалах горели лампады. На соломенном тюфяке подле железной печурки, завернувшись в одеяла, спал агнец – совсем мальчишка, чья худоба ассоциировалась не столько с неуклюжей долговязостью, свойственной многим юнцам, сколько с недоеданием. Очевидно, его смерть сулила родным многие милости от вербских вельмож либо от Охотницы (что маловероятно).

Впрочем, последние дни юноша доживал в достатке: тюфяк, на котором он возлежал, был пышным и мягким, одеяла – из тончайшей шерсти; у постели, на низком столике чеканного золота, лампада озаряла пузатый кувшин с золотым кубком.

– Вино из Ксулаха, – шепнул Мават. – Только ли оно прибыло сюда через горы?

Он тряхнул головой – надо не вопросами задаваться, а обездвижить агнца, пока вас не поймали с поличным. Мават подал тебе знак, и вы крадучись двинулись к ничего не подозревающему юнцу.

Снаружи, на подступах к лагерю, раздался крик.

– Айру! Мерзавец! – выругался Мават и, навалившись на мальчишку, одной рукой зажал ему рот, а второй стиснул запястье.

Ты опустился на колени в изголовье у жертвы и, пока юноша извивался под тобой, силясь позвать на помощь, связал ему запястья.

Пространство вокруг шатра огласилось криками; внезапно кто-то отдернул полог, и на пороге возник воин с обнаженным мечом, за ним маячил совсем не сонный, а вполне бодрый часовой.

При виде вас вошедший – настоящий великан, многим выше Мавата, – застыл как вкопанный. Часовой запнулся, вытаращил глаза и потянулся к ножнам.

– Не упусти его! – скомандовал Мават и тоже выхватил меч.

Едва от губ юнца отняли ладонь, тот пронзительно взвизгнул и попытался высвободиться, но ты держал его мертвой хваткой. Снаружи вопили и, судя по топоту, мчались по направлению, откуда прибыли вы с Маватом. Откуда Айру атаковал лагерь. Издалека – дальше, чем тебе, вероятно, хотелось бы, – доносился звон мечей. Мават с великаном замерли друг напротив друга – безмолвные и сосредоточенные. Часовой двинулся к тебе.

Воспользовавшись твоей заминкой, пленник вырвался и на четвереньках засеменил прочь. Ты настиг его в мгновение ока и повалил наземь. Часовой споткнулся о кучу-малу и, потеряв равновесие, опрокинул столик – кувшин, кубок, лампада полетели вниз, масло выплеснулось на циновку.

Мальчишка снова высвободился, вскочил и бросился к великану, вступившему в схватку с Маватом. Ты устремился было следом, но путь тебе преградил часовой.

Он превосходил тебя размахом плеч, но ты оказался проворнее и, скользнув под занесенный меч, вонзил кинжал сопернику под мышку, в зазор между пластинами доспеха. Вызволив нож, ты отлетел в сторону, отброшенный могучей рукой, – и исчез в клубах дыма от пылающей циновки. Часовой рухнул ниц, закашлялся и принялся жадно хватать ртом воздух.

Великан и Мават скрестили мечи. Мальчик вклинился посередине. Довольно крякнув, великан попытался достать жертву – Мават блокировал удар, однако рукоять выскользнула у него из пальцев.

Захлебываясь кашлем, ты обнажил меч и ринулся в атаку; Мават меж тем выволок пленника из задымленной палатки. Великан опрокинул тебя навзничь и пустился в погоню за беглецами.

Очутившись за порогом, мальчишка попытался высвободиться и вернуться в палатку, но куда ему против мертвой хватки Мавата! Великан разинул рот, чтобы кликнуть подмогу, но из горла вырвался только надсадный хрип.

– Айру, мерзавец! – сипло завопил Мават.

Как по волшебству появились с полдесятка всадников и окружили Мавата с добычей.

– Надо было слушать меня и сразу атаковать, – бросил из седла Айру, пока его напарник разделывался с великаном.

Обнаженные руки Айру, его меч были залиты кровью, а сам он свирепо скалился.

Мават передал мальчишку третьему седоку, наказав связать его покрепче и беречь как зеницу ока. Потом развернулся, по всей видимости намереваясь войти в пылающий шатер, но тут ты, пошатываясь, выбрался наружу. Мават жестом велел ближайшему всаднику закинуть тебя в седло, сам запрыгнул на другую лошадь, и вы помчались прочь.

Примерно на полпути мальчишка, несмотря на все предосторожности, раздобыл откуда-то старую бронзовую пряжку – зазубренную, покореженную и острую как бритва. Пока наездники хватились, было уже слишком поздно. Жертва истекла кровью – к вящему удовольствию Охотницы, которая, будь ее воля, снабдила бы юнца всем необходимым, чтобы исполнить предназначение, – но безо всякого проку для вербов.

– Его поступок достоин уважения, – заметил Мават. – Доберись он до нашего лагеря целым и невредимым, я бы сгноил его в канаве. Тот, кто нарушил принесенную богу клятву, иной доли не заслуживает. Теперь же мы похороним его как подобает и непременно известим о том вербов. Пусть сообщат семье, что их отпрыск умер с честью.

Никто не возражал. Очевидно, все склонялись к той же мысли.

Едва отряд укрылся за валом, опоясывающим лагерь, Мават спрыгнул наземь и ударил спешившегося Айру по лицу.

– Доставай меч и готовься к смерти, – холодно произнес Мават, обнажив клинок.

– Но ведь я был прав! – возмутился Айру, взявшись за рукоять.

– Завидев ваше приближение, вербы послали человека ускорить обряд, – отозвался Мават, не повышая голос и не опуская меч. – Преуспей он, и вам противостоял бы куда более могущественный соперник. А он почти преуспел. Потерпи вы буквально пару минут, как я и наказывал, мы бы управились быстрее и безо всякого шума.

– Тебе ничего не грозило, – гнул свое Айру. – Тебя всегда оберегает Ворон.

– Он оберегает меня и сейчас.

Один из господских сыновей тронул Айру за плечо и что-то горячо зашептал ему на ухо.

– Мой повелитель, – все еще сиплым от дыма голосом окликнул ты, поравнявшись с Маватом, – убив Айру, ты лишишься поддержки северо-западных земель. Повезет, если их воины мирно разъедутся по домам, не пожелав отомстить.

– Везение тут ни при чем, – холодно парировал Мават.

– Мой повелитель, наместник Ворона, – с усилием проговорил Айру (товарищ по-прежнему стискивал его предплечье), – я допустил ошибку. Приношу… – Он запнулся и довершил сквозь зубы: – Приношу свои извинения.

– Извинения не помогут, если ты не подчиняешься приказам.

– Мне почудилось, ты подал сигнал, – соврал Айру, не разжимая челюстей. – Впредь буду внимательнее.

Ты хотел что-то добавить, но передумал. Вскоре Мават опустил меч:

– Убирайся с глаз моих!

Случилось это полтора года назад. Сейчас ты в крепости Вастаи, сидишь под дверью Мавата. К вечеру он так и не объявился, молоко, как и опасалась служанка, скисло. Но ты все равно его выпил, поразмыслив, съел хлеб с одной из колбас и снова привалился к створке.

С лестницы донесся шелест шелкового платья. Оторвавшись от созерцания колбасы, ты увидел перед собой Зизуми – высокую, статную, в сумерках ее синие одежды казались черными. От внимания Безмолвной не укрылась пустая миска из-под молока на подносе.

– Так он не весь день просидел взаперти? Ты убедил его подкрепиться?

– Нет, матушка.

Ты неуклюже поднялся и тайком вытер жирную руку о штаны.

– Выходит, ты не отлучался отсюда ни на минуту? Ты ведь его соратник? Прислушивается ли он к тебе, когда хандрит? Да и вообще, следует ли советам?

– Увы, нет.

Зизуми вздохнула, и ты поспешил добавить:

– Такого за ним отродясь не водилось. Час-другой, и хандра отступала.

– В самом деле? – искренне удивилась Зизуми. – Значит, тебе известен его нрав. Неужто не боишься попасть под горячую руку?

Настал твой черед дивиться:

– Нет, матушка.

Зизуми смерила тебя оценивающим взглядом:

– Ты очень привлекательный юноша, несмотря на крестьянский говор.

До тебя не сразу дошел потаенный смысл ее слов.

– Боюсь, в этом плане я совершенно не интересую господина Мавата.

Зизуми даже не пыталась скрыть разочарования:

– Проклятье! Я надеялась, хоть тебе удастся его угомонить. – У нее снова вырвался тяжелый вздох. – Ситуация не из приятных. Естественно, Мават зол, я предупреждала Глашатая, что это неизбежно. Такую пилюлю не подсластить. Хотя для Мавата ничего не изменилось, он по-прежнему наместник.

– Если только Глашатай не изберет на его место другого.

Мне показалось, ты на секунду замешкался, прежде чем произнести «Глашатай», словно сомневался, является ли Гибал таковым.

– Маловероятно, – отрезала Зизуми. – Где тебя поселил Мават?

– Покуда нигде.

– Само собой, – уже в который раз вздохнула Зизуми. – Но не спать же тебе у порога, как собаке. Ступай к Гизет и скажи: Зизуми велела устроить меня на ночлег – не в коридоре, разумеется, а где-нибудь поблизости, в самой крепости свободного угла не найти. У нее комнатка позади трактира. Не застанешь Гизет там, посмотри по кладовым. Заодно пускай снабдит тебя брелоками для кухни, по ним будешь получать завтрак и ужин.

– Хорошо, матушка Зизуми. Спасибо.

– Коли захочешь, возвращайся утром. В ближайшие дни Мават не появится и не откроет дверь, не удостоверившись, что в коридоре пусто. – Заметив твое недоумение, женщина нахмурилась. – Удивлен?

– Матушка Зизуми, на моем опыте он успокаивался через пару-тройку часов. А по тревоге и того быстрее. За это время хандру как рукой снимало. Ну, почти.

– По тревоге? – Зизуми не сразу сообразила, о чем речь. – А, ясно. Трудно защищать границу, сутками просиживая взаперти. Очевидно, он малость научился обуздывать свой нрав, что весьма отрадно. Но в этих стенах не зазвучит сигнал тревоги, да и слишком чудовищен был удар. Его отец… Немыслимо. Никогда бы не поверила, что Глашатай способен…

Женщина осеклась, не в силах докончить фразу. Она покачала головой:

– И бросить нас в беде. Немудрено, что Мават рвет и мечет, но мы не могли поступить иначе. Пришлось спешно утвердить нового Глашатая. – Зизуми испытующе глянула на тебя. – Не вздумай заговаривать с ним об этом, когда выйдет. Себе только хуже сделаешь. Сама управлюсь. Я ведь знаю его с младенчества. Рано или поздно он прислушается к моим словам.

– Да, матушка, – покорно отозвался ты.

Гизет ты застал в деревянной лачуге, лепившейся с торца длинного, под высокой крышей трактира. Жилище более походило на кладовую: повсюду громоздились восковые дощечки в деревянной оправе и вытесанные из древесных стволов сундуки, обитые железом. Гизет была лишь немногим моложе Зизуми, седые волосы она заплетала в толстую косу и закалывала на макушке. Под фартуком грубого сукна, надетым поверх унылых болотных юбок, гремели ключи и стилусы. Гизет с порога объявила, мол, класть тебя негде, если только на тюфяке в трактире, но, услыхав распоряжение Зизуми, ворчливо протянула тебе жетон для постоялого двора за воротами крепости. Потом, поколебавшись, выудила из сундука еще два прямоугольничка полированного дерева с медной инкрустацией; через отверстия по краям был пропущен шнурок, позволявший носить брелоки вокруг запястья или на шее.

– Первый для допуска в крепость, второй на пропитание. Всего две трапезы, две! – хмурясь, предупредила Гизет. – А не по две в каждом доме. Хозяева отчитываются передо мной о расходах. Уяснил?

– Да, госпожа, – кротко произнес ты, по опыту зная, что спорить с такими особами себе дороже.

– Будь моя воля, ты перебился бы и одним, но раз матушка Зизуми велела, я не стану перечить. Но коли приспичит, покажу ей сальдо.

Гизет протянула тебе брелоки.

– Да, госпожа, – повторил ты, принимая подношение.

В комнату вихрем ворвалась леди Тиказ и, не обращая на тебя ни малейшего внимания, ловко обогнула стопку дощечек, о которую ты чуть не споткнулся на входе.

– Тетушка, если завтра подадут угрей, прибереги немного для отца. Иначе вмиг расхватают.

С появлением Тиказ тебе надлежало смотреть под ноги или деликатно отвести взор в сторону, а не таращиться на нее во все глаза. Впрочем, она не осталась в долгу и смерила тебя оценивающим взглядом. От нее не укрылись ни болтающиеся в твоей руке кожаные шнурки, ни домотканое платье, ни единственный золотой браслет на предплечье, ни позолоченная рукоять кинжала.

– А ты кто такой?

Ты запоздало потупился:

– Эоло, леди. Прибыл вместе с господином Маватом.

– Зачем?

– Он соратник господина Мавата, – встряла Гизет, пока ты мешкал с ответом. – И слуга, да, видать, не из простых. Хозяину еды поднести или кому еще подсобить – переломится.

– Значит, ты его любовник? – фыркнула Тиказ.

Повисло неловкое молчание. Ты вздернул подбородок и, глядя на Тиказ в упор, выпалил:

– Завидуете?

– Кому? – снова фыркнула леди.

– Да хоть кому. Без разницы.

– Я сто раз отвергала Мавата и отвергну в сто первый, коли придется. А что касается тебя…

По какой-то причине тебе не хотелось, чтобы она докончила реплику.

– Матушка Зизуми повелела забрать это. – Ты воздел ладонь с жетоном и брелоками. – Я трое суток провел в дороге и очутился в чужом краю, где не знаю ни одной живой души, кроме своего господина, который нынче не в духе. Сожалею, если мое присутствие вас коробит, но оскорблений я не потерплю.

– Вот нахал! – воскликнула Гизет. – Крестьянин, а как дерзит!

– Простите, госпожа, иными речами не владею, – повинился ты. – И не я затеял свару.

– Каюсь, сэр, – помедлив, объявила Тиказ. – Сказала сгоряча. Не только Мават сейчас не в духе.

– Конечно, леди, – согласился ты. – Забудем это недоразумение.

Тиказ развернулась и в облаке алых и зеленых шелков скрылась за дверью.

– Следи за языком, юноша, – хмуро предупредила Гизет. – Особенно при леди Тиказ.

– Я с леди не ссорился, – возразил ты, как мне почудилось, старательно сдерживая гнев. – И не задел бы ее достоинство, не начни она первой.

– Я не за ее достоинство хлопочу, – еще пуще нахмурилась Гизет. – «Завидуете»! У меня чуть глаза на лоб не полезли! С леди Тиказ лучше не связываться. Ее отец возглавляет Распорядительный совет и вхож к Глашатаю. Если не поостережешься, накличешь на себя немало бед. И выгораживать тебя перед матушкой Зизуми я не стану, не надейся!

– К господину Мавату наведаюсь завтра, – сменил ты тему. – Если ему до тех пор надоест сидеть взаперти, дайте знать.

– Дадим непременно, – заверила Гизет, не переставая хмуриться. – Он хоть немного перекусил?

– Когда я уходил, поднос оставался нетронут.

– О-хо-хо, – вырвалось у женщины. – Немудрено, что он зол. Кто бы мог подумать. Такое горе.

– Еще какое, – поддакнул ты. – Никто и вообразить не мог. Он ведь восседал на скамье всю мою жизнь.

По всему было ясно, что под «ним» ты подразумевал не Гибала.

– Похоже, мой господин не очень-то поверил, – после секундной заминки добавил ты.

Гизет резко постарела, когда ее черты исказил страх.

– Никто не верит.

Тут, вероятно, тебя осенило, кто послал миску свежего молока Мавату. В городах молоко идет на масло, сыр либо на густую простоквашу. В первозданном виде его днем с огнем не сыщешь. Нетрудно было угадать, что многочисленные таблички содержали строгий учет провианта, а заведовала всем Гизет: она точно знала, какими продуктами располагает и кого ими следует накормить. И все равно не побоялась выделить деликатес, заведомо обреченный скиснуть. Для человека ее положения поступок весьма смелый.

– А вы, госпожа, сами верите? Может, имелись какие предпосылки? Не припоминаете?

– Не твоя печаль, – сощурилась Гизет. – У меня хлопот полон рот, если не похлопочу, вся крепость останется голодной. А ты… Ты займись своим делом.

– Да, госпожа.

Она с сомнением покосилась на тебя:

– Да не забудь, две трапезы. Две!

– Не забуду, госпожа, – уверил ты и, коротко поклонившись, вышел.

Дом, куда тебя определила Гизет, – длинная двухэтажная постройка из камня, дерева и алебастра под соломенной крышей – стоял на площади подле ворот крепости. Половину первого этажа занимала единственная комната, где на ночь столы со скамьями сдвигали к стене, а пол устилали тюфяками, на которых, завернувшись в плащи и одеяла, дремали – или же пытались задремать – люди.

Комната вмещала тринадцать человек, однако при виде твоего жетона деловитая манера хозяйки самую малость переменилась, и тебя сопроводили в отдельную комнатку, чистенькую и пустую, чью скудную меблировку составляла узкая кровать, а крохотное оконце выходило на желтоватую стену крепости. Раздосадованный зрелищем, ты опустился на постель и, сомкнув веки, горестно вздохнул. Потом стянул сапоги, ослабил повязки и, укутавшись в плащ, вытянулся на ложе – но, бьюсь об заклад, еще долго провалялся без сна.

Язык, коему меня обучили жрецы охотничьего племени, вышел из употребления тысячелетия назад, хотя его отдаленный потомок еще в ходу у народов, что обитают далеко-далеко на востоке, за морем. Едва жрица удостоверилась, что я внемлю ей и относительно разумею, начались подношения: парное оленье молоко, кровь, мясо, цветы, желтовато-розовые кислые ягодки. Дары сопровождались просьбами. Их я, конечно, принимал, и с каждым принятым даром могущество мое росло, а вот просьбы вызывали недоумение. Впрочем, только на первых порах. Всякий раз, стоило прошению сбыться – стараниями ли самого просителя или же волею судьбы, – как меня в благодарность осыпали все новыми милостями. И всякий раз жрица славила силу моего слова. Постепенно мне удалось уловить связь, а уловив, постигнуть дар речи, чтобы речами снискать пущую благодарность племени, каковая выражалась бы нескончаемыми подношениями.

Да, они дрессировали меня, точно пса, – заботой, лакомствами и похвалами. Однако я тоже не оставался в долгу. Охотники быстро уяснили, что хоть я не брезгую ни кровью, ни молоком, ни простою водицей, но предпочитаю все же рыбу из близлежащей реки или раковины из далекого нынче моря. Речь давалась мне нелегко, поэтому спустя десятилетия мы изобрели свою систему обозначений: деревянные фигурки рыбок с вкрапленными раковинами, украшенные различной символикой. Желающий обратиться ко мне излагал просьбу и совал руку в мешок с фигурками. Мне не составляло особого труда подсунуть страждущему «правильную» фишку, а иногда и не одну; их раскладывали на земле и трактовали мою волю.

Хоть я и благоволил к людям, меня все чаще посещали мысли о богах, коим они поклонялись и о коих толковали. Могу ли я двигаться? Могу ли, подобно людям, странствовать по свету и воочию наблюдать то, о чем слыхивал от других? Если молва не врет, другие боги кочуют с места на место, а иногда преодолевают громадные расстояния. Почему же до сих пор они не удостоили меня визитом?

Впрочем, кое-кто все-таки удостоил. Однако заметил я ее лишь спустя многие годы.

За сотни лет до знакомства со мной охотничье племя наткнулось на красноватую, в диковинных рытвинах глыбу – очень тяжелую, несмотря на обманчиво скромные габариты. Такие породы в здешних краях не водятся, рассудили охотники – и ошиблись (еще несколько красноватых обломков таилось в округе глубоко под землей), хотя доля истины в их рассуждениях тоже присутствовала: все обломки некогда составляли единый монолит. Так или иначе, глыба и впрямь была уникальной, и племя почитало ее как богиню.

Я воочию наблюдал, как она рассекла небо и от столкновения с нею содрогнулась твердь. На месте падения образовался глубокий кратер, многим глубже необъятной ледяной корки. Прежде чем рухнуть на землю, богиня скиталась по белу свету, видела всякие чудеса. С огромной высоты взирала она на просторы и моря земного шара, похожего на гигантскую чернику, где зелень чередовалась с бурыми участками и синевой. Планета неустанно вращалась вокруг Солнца – круглого исполина, который видится нам многим меньше из-за расстояния. Богиня созерцала и другие миры, тоже циркулирующие вокруг Солнца по своим проторенным дорожкам. Она рассказывала, что сияющие звезды, чьей незыблемой траекторией я любовался, суть отдельные миры и солнца, но из-за большого удаления нам они представляются крохотными огоньками. По крайней мере, так она полагала, весьма опрометчиво – можешь вообразить, каким могуществом надо обладать, чтобы воплотить такие домыслы в реальность? Впрочем, едва ли она погрешила против истины, раз ни ее, ни меня не постигло возмездие за дерзновенные речи.

Язык богиня освоила довольно быстро, и немудрено, что ей, в отличие от меня, нравилось путешествовать – с охотничьим ли племенем или самой по себе. Она рано научилась тому, о чем я даже не помышлял и к чему не питал ни малейшего пристрастия, – заимствовать или создавать тело для странствий, изъяснений и прочих целей. Наконец, именно она направила охотников к моему склону. В Ирадене ее именем проклинают, в охотничьем же племени, величавшем себя «человеками», перед ним благоговели. Имя ей было Мириада. И милостью Мириады людям почти удалось избавить свои земли от нашествия комаров, чьи полчища являлись на закате.

Я ни о чем таком не ведал, пока не познакомился с Мириадой. Точнее, пока не осознал факт нашего знакомства. Комары виделись мне неотъемлемой частью мироздания. Естественно, они не докучали существам вроде меня – бескровным, неуязвимым к укусам. А посему в первую встречу в глаза мне бросилась лишь темная, темнее обыкновенного, туча москитов.

Мириада много странствовала по свету и знала массу увлекательных историй – своих и чужих. По крайней мере, мне они грезились увлекательными. Ее, в свою очередь, увлекали мои рассказы о рыбах с костяными головами и трилобитах; о том, как суша медленно вытесняла воду; об амфибиях и рептилиях, неотличимых от птиц; о ледниках, сковывавших землю.

Раз в год или в несколько лет Мириада наведывалась ко мне вместе с охотниками, и мы беседовали недели напролет, а когда племя снималось, она отправлялась следом. Мне хватало. Я привык к одиночеству. Сказать по правде, упивался им. Но Мириада на своем пути встречала не только людей, но и множество богов. Она исколесила вдоль и поперек северные земли, а на юге и вовсе добиралась до Горбатого моря.

Сказывали мне однажды: на северном берегу Горбатого моря раскинулось поселение небывалой ширины. Поселение росло, пока не превратилось в городок, заполонивший часть огромной природной гавани, укрытой двумя мысами. Город очень удачно расположился в одном из немногочисленных судоходных проливов между Горбатым морем и открытым океаном. Там проплывали и причаливали суда. Не утлые, обтянутые кожей суденышки, бороздившие речку в моей долине, а крупногабаритные суда, пригодные для перевозки десятков человек, древесины, больших партий шкур, мехов и прочих грузов, что в избытке водятся в одних краях и высоко ценятся в других.

Подношений городские боги получали столько, что мне и не снилось. Кое-кто всецело посвятил себя слегка нелепым, на наш с Мириадой вкус, ремеслам – так, некий бог только и делал, что дробил камни; долгие годы он измышлял, как ловчее сокрушить кремень и обсидиан, чтобы извлечь из них максимальную пользу. Просьбы, коими досаждали камнетесу, касались того, как изготовить, сторговать или применить его детища.

Время от времени я оказывал схожие услуги охотникам, но, если бы ограничивался сугубо ими, лишился бы солидной части жертвований. Городской бог, напротив, довольствовался единственной нишей, на ней он креп и обрастал могуществом. Прибрежный град населяли толпы, и практически всем требовался нож или иной острый предмет.

Другая богиня десятилетиями вынашивала планы по возведению стен, дабы расширить и удлинить городскую гавань, а вдоль ее выстроить каменные пристани, хранилища, склады. Замысел обошелся бы городу и его создательнице недешево, зато результат гарантировал безопасность и простор для большего числа крупных судов. Благосостояние города (и самой богини) всецело зиждилось на судоходстве, а скудных ресурсов близлежащих земель не хватало, чтобы прокормить всех страждущих. Тогда богиня поделилась своей идеей с населением и небожителями. Воплощение замысла грозило затянуться на долгие годы – годы обрядов и подношений для непосредственных участников действа, чья сила оставляла желать лучшего. Потом богиня-архитектор оттеснит воды и будет сдерживать их, а инженеры тем временем начнут укладывать исполинские каменные плиты, строить дамбы, вколачивать опоры для возведения исполинских причалов.

Каким могуществом надо обладать, чтобы сдвинуть линию прибоя, пусть и на короткий срок!.. А ведь еще нужно уберечь от обрушения дамбы и сваи, ворочать плиты…

– Для того и существуют инженеры, – втолковывала мне Мириада. – Богиня наверняка немало размышляла о добыче и транспортировке камня. А у строителей для перевозок имеются специальные устройства, ей достаточно только подсобить. Но даже при таком раскладе могуществом она должна обладать невероятным. Чтобы скопить его, понадобятся десятилетия или того больше.

На ум сразу пришли боги, виденные мною давным-давно, задолго до знакомства с Мириадой. И задолго до появления людей.

– То наверняка были Древние, – уведомила Мириада, присовокупив, что боги побережья трепещут перед теми немногими из них, кто здравствует и поныне.

А еще страшатся возвращения тех, кто сгинул. Ей доводилось слышать о стране далеко-далеко на юге, за Горбатым морем, где бились полчища Древних. Один, умирая, сотворил заклятие, и теперь, спустя десятки тысяч, а может, миллионы лет, проклятые кости его врагов покоятся в земле. Всякий, кто потревожит их, еще до заката умрет в страшных мучениях.

В теории такое вполне возможно; как возможно делать подобные заявления о неодушевленном предмете, будь то божественные останки или что-то иное, тем самым превращая предмет из неодушевленного в богоизреченный. А изрекать бог должен только факты. Если же изреченный факт еще не свершился, бог своей властью должен изменить мир – или хотя бы попытаться.

Безусловно, есть множество способов изменить мир так, чтобы всякий, коснувшийся определенного предмета, умер еще до заката. Пожалуй, самый очевидный из них – поменять само устройство вселенной. Однако при всей внешней простоте изменения такого масштаба неподвластны никому из известных мне богов; кроме того, малейшие метаморфозы даже в пустяках чреваты последствиями. Страшно вообразить, во что выльются столь глобальные реформы…

Впрочем, по моему опыту, бог отвечает за слова, лишь когда соблюдены все условия изречения. Со смертью же говорившего все сказанное им теряет актуальность. А насколько мне известно, боги, участвовавшие в той битве, почили много тысячелетий назад.

Хотя, если верить Мириаде, ей об этом поведал кто-то из богов, и поведал весьма недвусмысленно: бог, сотворивший заклинание, мертв, однако его проклятие действует. Полагаю, так оно и есть; ни один бог не рискнул бы безнаказанно утверждать подобное, не имея в своем арсенале поистине безграничного могущества. Некоторые деяния неподвластны всесильным богам, например выдавать за свершившееся то, что не свершилось. И наоборот.

– Твой источник говорил за себя или, как и ты, ссылался на «некоего бога»? – спросил я, поразмыслив пару лет.

Мириада издала дребезжащий плаксивый смешок:

– Соображаешь ты медленно, но верно. Да, он ссылался на некоего бога, но оснований сомневаться в его словах у меня нет. Если мы проследим цепочку до самого конца, непременно доберемся до первоисточника, который изначально поведал эту историю без ущерба для себя. В противном случае она бы не достигла наших ушей.

Я поразмыслил еще немного и задался вопросом: как могущественный Древний мог поведать хоть что-то, если язык – сугубо человеческое изобретение?

– Сие мне неведомо, – отвечала Мириада. – Но смею предположить, боги стародавних времен разительно отличались от нынешних.

Я и сам склоняюсь к такому мнению, однако утверждать не берусь.

Зато мне доподлинно известно, что прибрежный город, куда наведывалась Мириада и на чью гавань множество местных искусных богов строили грандиозные планы, ираденцы ныне величают градом Вускцией. Узреть его можно, взобравшись на Башню Ворона и посмотрев через пролив.