Текст книги "Башня Ворона"

Насколько мне известно, ты спал мертвым сном в верхних этажах постоялого двора, что неподалеку от крепости Вастаи, пока тебя не разбудил громоподобный стук в дверь. При первом же ударе ты вскочил, откинул плащ и, выхватив кинжал, завопил:

– Кто там? Чего надо?

Стук прекратился.

– Эоло!

Узнал ли ты этот голос? Или еще не наслушался его вдоволь?

– Эоло! Проснись, дитя! Нужно поговорить.

Помешкав, ты спрятал кинжал в ножны, завернулся в плащ и впустил в комнату Зизуми.

– Я не сплю, матушка.

– Ты должен образумить Мавата!

– Простите, не совсем понимаю, о чем вы…

– Ведь он внемлет твоим словам. Ты говорил, он не хандрит на поле брани, а сопровождаешь его ты, не кто-то другой. Получается, ты знаешь к нему подход.

– Все равно не понимаю, – вежливо откликнулся ты, однако в голосе сквозила растерянность. – Кому срочно понадобилось, чтобы Мават прервал свое уединение?

– Уединение он прервал, более того! Беда не в этом. Рано или поздно он должен был выйти, не в первый раз. Беда в том, – Зизуми понизила голос, – чем он занимается сейчас.

– Никак не возьму в толк, чего вы добиваетесь, – признался ты. – Если я вдруг понадоблюсь господину, он пошлет за мной.

– За тобой посылаю я! – рявкнула Зизуми. – Отправляйся на площадь и вразуми Мавата. Пусть прекращает делать из себя посмешище, Глашатай не станет долго терпеть его выходки. В общем, урезонь его, как умеешь.

Пару секунд ты обдумывал ее слова.

– Где сейчас господин Мават?

Зизуми поморщилась и изобразила протяжный сердитый вздох:

– Ты что, оглох? Я ведь сказала, он на площади, перед крепостными воротами. Мимо не пройдешь, – ехидно добавила собеседница.

– Спущусь через минуту, – заверил ты, отвесив короткий поклон.

Зизуми глядела с сомнением, будто досадуя на твою медлительность, будто намереваясь возразить, однако вслух произнесла:

– Ладно. Спасибо, – и скрылась за дверью.

Ты поспешил вниз. Восход только-только занимался над крышами, однако обитатели постоялого двора, включая ксуланцев (предположительно, вместе со змеей), высыпали наружу. Протиснувшись сквозь толпу, ты обнаружил, что по всему периметру площади выстроились зеваки, с любопытством взирающие на обнаженного Мавата.

Зизуми слегка погрешила против истины: Мават сидел не у ворот крепости, а в центре площади. Как мне видится, цель сего действа – не воспрепятствовать людскому потоку, а удостовериться, чтобы всякий проходящий мимо заметил акцию и осознал ее посыл.

– Доброе утро, господин, – приветствовал ты, поравнявшись с Маватом. – Матерь Зизуми наказала мне переговорить с тобой.

– Что она велела передать? – откликнулся он, не поднимая головы и отстраненно глядя перед собой.

Утро выдалось прохладным, кожа Мавата вся покрылась мурашками.

– Чтобы ты прекращал делать из себя посмешище и – не сердись, господин, я лишь передаю ее слова – что Глашатай не станет долго терпеть твои выходки. В общем, мне велено урезонить тебя, как умею.

– Ты надежный посланник, – с едва уловимой горечью констатировал Мават.

– Стараюсь, господин.

– Это мне известно. – Тон Мавата смягчился, однако выражение лица осталось прежним.

– Матушка Зизуми права, господин. Твой дядя долго сносить это не будет.

– Весьма любезно с ее стороны предупредить меня. – Горечь вернулась в его интонации. – Ступай обратно на постоялый двор, позавтракай. Ручаюсь, вниманием тебя сегодня не обделят.

– Как пожелаете, господин, – кивнул ты и удалился.

Воротившись к себе, ты совершил утреннюю молитву, после прихватил порцию хлеба с пивом и уселся за полированный деревянный стол, который успели отодвинуть от стены вместе с прочей мебелью, поскольку уже занимался день и все постояльцы проснулись. Как и накануне, ты выбрал место, с которого открывался обзор на входную дверь, кухонное помещение и лестницу. Трапезничал молча. Еще несколько зевак с площади устроились неподалеку, неустанно косясь на тебя и перешептываясь.

В зал вошел ксуланец, беседовавший с тобой вчера.

– Доброе утро, – поприветствовал он, направляясь к тебе.

Прочие в зале старательно делали вид, будто не глазеют на вас обоих и не напрягают слух в попытке уловить обрывки фраз.

– Доброе утро, – отозвался ты вежливо, но без намека на радушие.

Ксуланец уселся напротив, из горловины туники высунулась змея – и тут же спряталась.

– Я не называть свое имя вчера. Дупезу.

Ты молча откусил хлеб.

– А как кличут тебя?

Ты пожевал. Тщательно. Проглотил. Пригубил пива. И только потом ответил:

– Эоло.

– Эоло, – с улыбкой повторил Дупезу. – Эоло, помощник князя Мавата.

– В Ирадене так не говорят. Князь – вербское слово.

– А, ты снова помогать мне в ираденском! – обрадовался Дупезу. – Премного благодарен, Эоло.

– Пустяки. – Ты снова принялся за хлеб.

– А как принято говорить в Ирадене?

– Преемник Глашатая.

Дупезу облокотился на столешницу из темного дерева.

– Преемник Глашатая Мават вести себя странно. Наш проводник уверять, он принудить царь… «Царь» тоже вербское слово?

– Да, – сухо бросил ты.

– Правильно будет «Глашатай»? Мават принудить его к ответу. Ведь так? Чего добиваться преемник Глашатая?

– Спроси у него.

– Но я его не знать! – искренне огорчился ксуланец. – Зато я знать тебя. А ты говорить с… преемник Глашатая всего недавно. Друг Эоло, скажи, почему преемник сидеть голым на площади? Он негодовать, но на что?

– Я уже сказал, все вопросы к Мавату.

– Я слыхать, друг Эоло, будто здесь творится неладное. Царю… то есть Глашатаю, прежнему Глашатаю не устраивать… Как называется, когда кто-то умирает?

– Похороны, – выручил ты.

– Верно, похороны. Прежнему Глашатаю не устраивать похорон. А на скамье сидеть новый Глашатай, меня не проведешь. Я торчать в Вастаи много-много дней, и Глашатай нас не принимать. А потом принять – всего раз, – но это новый Глашатай.

– Тебя смущает, что ты встречал лорда Гибала раньше, но Глашатаем он не был, – сообразил ты.

– Именно! – воскликнул Дупезу. – Я знаться с лордом Гибалом, братом Глашатая, и надеяться, он убедить его принять нас. Когда нас позвать, я обрадовался, и тут выяснять, что Гибал и есть Глашатай!

Ты промолчал.

– Тогда лорд Мават быть преемником. Однако он так и не стать Глашатай. Не потому ли, друг Эоло, он сидит сейчас нагим на площади? Но ради чего?

– Выходит, вы удивились, узрев Гибала на скамье? – как можно непринужденнее поинтересовался ты, стараясь не выдать заинтересованности.

– Пожалуй, «удивились» – подходящее слово, – согласился Дупезу.

– Лучше не придумаешь, – заверил ты.

– Да, мы удивились. Нам не сообщать, что Глашатай умер, только то, что он желает нас видеть. Странно, очень странно. Теперь в Вастаи приезжать преемник, а новый Глашатай уже на скамье! Хотя люди не хоронить прежнего, но никто не хотеть это обсуждать.

Ты запил остатки хлеба пивом.

– Вот и мне не хочется.

– Но твой господин вынудить обсуждать! – возразил ксуланец. – Думаю, даже тебя вынудить. Мутная история, мутная. Ведь существует обет, данный Ворону из Ирадена. Глашатай сам себе хозяин, пока не умирать птица, за нею должен следовать Глашатай. Это ни для кого не секрет. Башню Вастаи драпировать черным, весь Ираден являться на похороны. Наш провожатый говорит, тело царя нести по улицам, а преемник идти рядом. Народ делать подношения, пировать. А тут ни похорон, ни тела, ни пира, зато откуда-то взяться новый Глашатай, и это не Мават. Думаю, происходить нечто странное, но почему Ворон из Ирадена ничего не предпринимать?

– Надо спросить Ворона из Ирадена.

– Мы пытаться! Но Ворон не говорить с нами. Все равно я считать, с преемником Глашатая Маватом поступить несправедливо и он хотеть добиться справедливости. Мават сидеть голый на площадь, и все это видеть. И все задаваться вопросом почему. Теперь Глашатай Гибал должен ответить, иначе у людей возникать подозрения.

– А куда девался ваш товарищ? – огорошил ты ксуланца.

– Чего? – растерялся тот.

– Где ваш толмач?

– Уехал. – Дупезу вздохнул. – Ему тут боязно, мы ждать слишком долго, и он не захотеть оставаться. Говорит, ради своей безопасности.

Ксуланец убрал локти со стола и выпрямился.

– Мы обращаться к Ворону, возносить дары, но Ворон не отвечать. Хотя к принцу Мавату тоже есть вопрос. Почему Ворон бездействовать? Почему преемник вынужден сидеть голым, сетовать на несправедливость, взывать к народу, Глашатаю Гибалу? Почему он не жаловаться Ворону напрямую? Где сейчас бог Ирадена?

– Да где угодно.

– Разве не странно, что его нет сейчас тут, хотя он так необходим? – напирал ксуланец.

В горловине мелькнул раздвоенный язык, змея не высовывалась, лишь бугорок под тканью туники извещал о ее присутствии.

– Прошу меня извинить, у меня срочное дело, – объявил ты, поднимаясь.

И, не дожидаясь ответа, вышел.

Мават по-прежнему восседал в центре площади. По краям по-прежнему толпились зеваки, однако их ряды значительно поредели. Мимо сновали люди, одни с любопытством косились на обнаженного мужчину, другие старательно его не замечали.

Мават все так же глядел перед собой. А подле стояла Тиказ.

– Впечатляет, – донесся до тебя ее голос. – Чувствую, ты станешь первым, кто замерзнет насмерть, попутно обгорев в интимных местах.

Мават никак не отреагировал на издевки.

– Ну и что ты творишь?

– Сама как думаешь? – бросил Мават, не поворачивая головы. – Лучше скажи, зачем пришла.

– Отец велел передать, что я пересплю с тобой, если прекратишь заниматься ерундой.

– Это вовсе не ерунда, – возразил Мават. – В противном случае старейшина не подослал бы ко мне родную дочь. А Матерь Безмолвных не наказала бы Эоло вправить мне мозги.

Тиказ окинула тебя взглядом:

– Снова ты? Явился – не запылился.

– Доброе утро, леди, – поприветствовал ты.

Не удостоив тебя ответом, Тиказ обернулась к Мавату и понизила голос:

– Я знаю, что ты затеял. Все знают. Только добром это не кончится. Гибал уже восседает на скамье, смирись.

– Мой отец не дезертир. – Голос Мавата дрогнул, вероятно от холода. – Отец не дезертир, а его брат окопался на скамье, как будто так и должно быть. И все молчат, ничего не предпринимают. Ну и ладно, сам справлюсь.

– Все боятся даже помыслить о случившемся, – огрызнулась Тиказ. – Боятся даже вообразить, каким будет возмездие Ворона, если Глашатай нарушит обет. Народ хочет, чтобы все шло своим чередом. За то, что ты бередишь рану, никто по головке не погладит.

– Мы знакомы с детства, – буркнул Мават. – Уже могла бы меня изучить.

– О, я изучила тебя вдоль и поперек, – злобно прошипела Тиказ. – В гневе ты не способен думать ни о чем, кроме своих обид. А тебе не приходило в голову, что иногда полезно вовремя остыть? А не бросаться из огня да в полымя. Ты намеревался взойти на скамью, но ее занял Гибал. А чтобы ты не мог претендовать на нее, заручился поддержкой совета и Матери Безмолвных.

– А между тем… – подхватил Мават.

– А между тем Гибал мнит себя победителем. Но какая разница, кем он себя мнит?! Разберись в себе. Ты по-прежнему преемник и станешь Глашатаем, когда пробьет час Гибалу платить по счетам. Зачем самому лезть в петлю?

– Отец расплатился сполна, – отчеканил Мават. – Он не дезертировал и, вопреки ухищрениям Гибала, изыскал способ исполнить предназначение. Ну а коли Гибал всерьез считает, что долг не погашен, пусть закроет его сам. Немедленно!

Случайная прохожая испуганно ойкнула от его рыка и, зажав ладошкой рот, поспешила прочь. Часовые у крепости если и слышали дерзкую речь, то не подали виду.

– Может, он так и планировал? – вклинился ты. – Взойти на скамью, чтобы она не пустовала, и в самый короткий срок погасить долг за брата?

Тиказ закатила глаза:

– Кто, Гибал? Да никогда в жизни.

– Будь оно так, Гибал объявил бы о своих намерениях, – вторил ей Мават. – Над башней развевались бы флаги, подготовка к ритуалу шла бы полным ходом. Вместо этого Гибал притворяется, будто ничего не случилось. А совет и Безмолвные ему потакают! Почему?

– Хороший вопрос. – Тиказ скрестила руки на груди. – Вот и задайся им, пока не наломал дров. Хотя надо очень постараться, чтобы наломать их еще больше, чем сейчас.

– Я подтолкну всех задаться этим вопросом. И заставлю Гибала ответить.

– Если за ночь не умрешь от переохлаждения, – съязвила Тиказ.

Мават повел плечами. Солнце уже сияло над крышами, согревая камни и, самую малость, Мавата.

– Как стемнеет, Эоло принесет мне одеяло.

– Конечно, господин, – заверил ты.

Вастаи – многолюдный город. А люди – неиссякаемый источник увлекательных животрепещущих историй. Конечно, при наличии животрепещущего интереса к людям. У меня он зародился много веков назад в процессе освоения языка, но осознание пришло относительно недавно. Вслед за осознанием возникло желание выяснить причину такого интереса. Возник ли он потому, что люди обеспечивали меня пропитанием? Или с появлением канала коммуникации я стал уделять им чуть больше внимания, хотя уже давно не страдал от одиночества и отсутствия достойного собеседника? А может, их самоотверженное стремление научить и выслушать ответные реплики пробудило во мне любопытство? Весьма вероятно. Кальюты не находились подле меня сутками. Овладев навыками речи, я по-прежнему коротал дни в компании птиц, изредка компанию мне составляли зайцы и лисы.

Сейчас люди окружают меня постоянно, и, хотя общение между нами свелось практически к нулю, мой интерес нисколько не угас. Башня Вастаи, крепость, раскинувшийся вокруг город изобилуют рассказами и приключениями, победами и поражениями. Я наблюдаю, внемлю, мотаю на ус. По ряду веских причин мое пристальное внимание обращено на Глашатая Ворона – вне зависимости от того, кто носит титул, – и его преемника. Их личные неурядицы сказываются на всем населении Вастаи, если не целого Ирадена, и непосредственно на мне. Вот почему я так пристально слежу за ними.

Иное дело ты. Не могу объяснить, почему меня так влечет к тебе, зачем я вообще исповедуюсь перед тобой, хотя уверен, ты не способен ни услышать меня, ни тем более понять. Ты выехал из леса – скованный, напряженный. Мават, напротив, правил лошадью как прирожденный наездник. Поначалу в глаза мне бросился только он. Впрочем, немудрено, ведь я заранее знал, что за ним отправили гонца, знал, какое потрясение ожидает его в крепости. Знал, что, даже восприми он ситуацию иначе – спокойно, рассудительно, – первые часы его будут обуревать негодование, гнев. Но Мават не из тех, кто действует спокойно и рассудительно. А вот ты… ты вынудил меня поломать голову. Изначально я принял тебя за лакея. Но присмотревшись, вслушавшись в ваши речи, осознал – ты не простой слуга. Во-первых, несмотря на неумение держаться в седле и крестьянский говор, осанка, оружие, толика золота выдавали в тебе воина. А во-вторых, ты пользовался доверием Мавата. Думаю, он намеревался ехать в одиночестве, ведь ехать предстояло на похороны отца и навстречу собственной предрешенной и неизбежной смерти. Однако приехал в сопровождении тебя. И беседовал с тобою так, словно не возражал против твоего присутствия. Словно ты был ему другом – ну или кем-то вроде, учитывая неспособность Мавата заводить друзей.

Но почему выбор пал на тебя? Судя по манерам и диалекту, ты из зажиточной крестьянской семьи. Крестьянские отпрыски часто сбегают из отчего дома в поисках славы (или богатства) на поле брани, другие оказываются в солдатах волею случая, третьи попадают под призыв. Но никто не становится доверенным лицом кандидата на скамью в Вастаи.

Сейчас я лучше всего разбираюсь в тех, кто находится ближе всего. Я уже давно, хотя и весьма смутно, в самых общих чертах выяснил, как устроены человеческие тела, как они функционируют (пока функционируют) и как прекращают свое бренное существование. Однако за минувшие годы мои знания изрядно обогатились. Мне доводилось наблюдать, как напрягаются и расслабляются мускулы, как подкашиваются ноги от усталости, как колотится сердце и перехватывает горло от боли и печали. Рыдания, рвущиеся из израненной груди, тусклый, остекленелый взгляд человека, отчаявшегося обрести иной покой, кроме легкой, внезапной смерти. Мне доводилось слышать исступленные крики мольбы и ненависти, адресованные безучастному богу, звон кандалов, ранящих и терзающих плоть. Вдоволь насмотревшись, я осмыслял увиденное. Силился разгадать его назначение. Суть.

Я не знаю, о чем ты думаешь, какие чувства питаешь, но догадываюсь. Догадываюсь по тому, как ты замираешь и глядишь на Тиказ. Догадываюсь, какие эмоции обуревают тебя, когда вы беседуете с Маватом, догадываюсь, почему ты последовал за ним.

Как расширились бы мои горизонты, обладай я склонностью к перевоплощению. Кое-какие боги находят полезным и занимательным вселяться в животных. По заверениям Мириады, сделать это можно искусно и безболезненно; если действовать грубо и небрежно, велика вероятность изувечить или погубить потенциальное вместилище. Чем глубже знания об объекте, тем проще вселиться в него. Подозреваю, что именно это, вкупе с личными предпочтениями, заставляет богов принимать одну и ту же форму. Взять, к примеру, Мириаду с ее полчищами комаров. Или Ворона из Ирадена.

Насколько мне известно, самый легкий (но вместе с тем самый утомительный) способ перевоплощения – через эмбрион. Конечно, можно вселиться и в относительно взрослую особь, однако для этого требуется куда больше сил, сноровки и опыта.

Впрочем, я никогда не тяготел к смене образа. Меня вполне устраивала ипостась камня на склоне, позволявшая видеть, внимать.

Я по-прежнему наблюдаю и внемлю. Редкое слово в крепости Вастаи да и во всем городе ускользнет от моего слуха. Если вдруг спросят, я могу сказать, сколько крыс водится в крепостном подвале, даже сколько на их шерсти блох. Мне известно, когда родились Мават и его отец. Мне известны тайны всех обитателей крепости, и у меня было время проанализировать их. Я многое осмыслил и постиг.

Чутье подсказывает, относительно недавно ты получил травму плеча, потому редко поднимаешь левую руку, а если шевелишь ею, то с крайней осторожностью. У тебя хорошо получается скрывать самые очевидные реакции, но кое-какие мелочи все же прорываются: судорожный вздох, когда касаются твоего плеча, кривая ухмылка, когда испытывают твое терпение. Мимолетная гримаса страха. Я отмечаю все это, анализирую. Иных развлечений здесь нет. Добавь сюда мою привычку созерцать, внимать, предаваться раздумьям и тот факт, что Башня Ворона сложена из камня.

Молва гласит: узурпация Вороном из Ирадена пролива незамедлительно и пагубно сказалась на богах града Вускции. Однако на севере всполошились не сразу. Кальютам наряду с соседними народами было безразлично, кому продавать рог нарвала, жадеит и мех полярной лисицы. Нас одолевали насущные заботы – на крайнем севере лихорадочно готовились к зиме, опасаясь, что она может стать последней. Люди и боги разбирались между собой, делили территорию, провиант, вспоминали старые дрязги.

Однако за долгие века, проведенные мною среди льдов в ожидании, когда воротятся люди, пушнина, нарвал и самоцветы потекли на юг, где их обменивали на металлические лезвия для ножей, мечи, бронзовую посуду, горшки с искусной росписью. Даже я, не до конца освоивший диковинный язык кальютов и привыкший коротать дни на склоне холма наедине с собственными неспешными мыслями, даже я заметил, что люди теперь одеваются иначе, пользуются иными инструментами. Накидки были расшиты бисером – ярко-голубым, зеленым, оранжевым – или разноцветными нитями. Все это поставлялось через град Вускцию, что свидетельствовало о беспрепятственном обороте товаров и людей. Но если бисер и нити считались легкозаменимой роскошью (исчезни они, появился бы новый способ украсить одежду), то ножи, посуда существенно облегчали жизнь. С прекращением поставок люди лишились бы многих удобств.

Но с чего поставкам прекращаться? Даже когда весть о притязаниях на пролив достигла наших ушей, встревожились единицы. Кто бы ни одержал верх, ему так или иначе понадобятся отменные лисьи меха, китовый ус, и он продолжит обменивать на них цветные стекляшки, нитки, ножи и железную утварь. Ни крах, ни триумф града Вускции не нарушит привычный уклад.

Поначалу у нас не возникло оснований усомниться в своей правоте. Изредка до меня долетали вести из града Вускции, искаженные до неузнаваемости временем и расстоянием: якобы боги града Вускции выступили с ответным возражением. Однако Ворон уцелел, опровергнув гипотезу, будто ему не выстоять против божественного альянса. По всей видимости, он обзавелся могущественными союзниками; тогда боги обратились за помощью к малым и средним покровителям соседних народов, с которыми были связаны уговорами и обязательствами. Но Ворон опять выстоял. Пока наделенные божественною силой слова сталкивались и разбивались друг о друга, пересекать пролив было опасно для всех. Корабли покидали порт града Вускции и шли обратно к Горбатому морю – ждать, когда ситуация утрясется, а угроза минует. Часть судов увозила с собой товары, предназначенные для народов севера.

Эта весть встревожила северных покровителей. У богов, вовлеченных в борьбу против Вастаи, водились союзники в дальних краях, связи единомышленников простирались еще дальше, и так, по цепочке, они достигали моего склона и устремлялись к объятому льдом Арктическому морю. Южные коллеги Мириады взывали о помощи, обеспокоенные алчностью Ворона и его неуязвимостью.

Их тревоги объяснялись непосредственной близостью к Вастаи. На крайнем севере мы не сомневались: как бы ни разрешился конфликт, купцы рано или поздно воротятся в град Вускцию, а воротившись, начнут сметать пушнину и самоцветы.

Наступила зима, я снова остался один на склоне наблюдать отрадный, умиротворяющий круговорот Солнца и звезд. Вслед за оттепелью явились кальюты. Совершенно обескураженные. Противостояние Вастаи и града Вускции затянулось. Весной, вопреки обыкновению, к берегу не прибило обещанной партии древесины. У подножия моего холма торчали куцые ивы, но они не покрывали нужды кальютов, привыкших выменивать лес у обитателей побережья. Однако заветных поставок не предвиделось ни в этом году, ни в следующем.

Уверен, ты опытный воин и наверняка предугадал такое развитие событий. Поскольку божественные дебаты не двигались с мертвой точки, враждующие стороны задействовали армию и флот. Корабли, как известно, строятся по большей части из дерева, а солдатам необходимы луки, стрелы, мечи, кинжалы, где присутствуют деревянные элементы и которым придают форму в огне. Из-за повышенного спроса на древесину соглашение было попрано. Понятно, чем скорее разрешится противостояние, тем быстрее возобновится трафик плавучего леса. Тогда многие боги и народы, обитавшие на крайнем севере, всерьез задумались о том, чтобы отправиться на войну.

Многие, но не все, даже не всякий, заключивший пакт о бесперебойных и обильных поставках древесины. Лично я не видел причин ввязываться в конфликт. В худшем случае племена, что наведывались ко мне, обоснуются южнее, в более мягком климате, а мне предстоит десятилетиями прозябать в одиночестве, размышляя о вечном. Обетами я не связан. Кальюты либо появятся, либо нет. Как знать, вдруг с течением времени им на смену придут другие, ну а коли нет, невелика потеря. Конечно, мне будет самую малость недоставать людей (каюсь, привык), однако я тысячелетиями обходился без них, обойдусь и впредь.

Выслушав мои доводы, Мириада издала возмущенный гул:

– Возомнил себя неприкасаемым? Думаешь, раз поселился на отшибе, тебя не затронут перемены?

– Ничего я не возомнил. Предположил только, что исчезновение людей едва ли повлияет на мой образ жизни.

– Предположения бывают ошибочными, – возразила Мириада.

– Я привык к одиночеству.

Мне казалось, Мириада тоже, но как знать.

– Полное одиночество тебе точно не светит, да и не светило никогда. Мир, кой мы населяем, чудится необъятным, однако с высоты это лишь крохотный островок на бескрайних просторах вселенной. Нам чудится, будто град Вускция далеко и тамошние неурядицы нас не коснутся. И действительно, соберись мы в паломничество к берегам Горбатого моря – ты на телеге, я комариным роем в поднебесье, – дорога займет недели, а то и месяцы.

– Не сомневаюсь, – согласился я.

– Однако, – продолжила мысль Мириада, – вознамерься я передать послание – не лично, а шепнув нужному человечку, чтобы он донес мои слова до бога в граде Вускции, – оно дойдет до адресата за считаные дни.

– Ты сама приложила к этому руку. Уверен, вся история с древесиной и железом – твое детище. В противном случае события в граде Вускции не играли бы для нас особой роли. А какое мне дело до нехватки дерева и металла? Если мои поклонники вдруг сочтут здешние условия невыносимыми и переберутся в другие края, меня это не огорчит. Все меняется. Люди приходят и уходят. Мне всегда хватало своего общества.

Хотя должен признать, весть о существовании мне подобных успокаивала и скрашивала мое одиночество.

– Да, мне нравятся подношения и ритуалы, однако острой нужды в них я не испытываю. Пусть люди идут, куда их душе угодно. Справлюсь и без них.

– Ты, может, и справишься, – не стала спорить Мириада. – А другие нет. Многие из нас привыкли полагаться на людей, черпать силу из подношений. Многие привязались к своим сторонникам.

– Все меняется, – повторил я. – Иногда медленно, иногда стремительно, но меняется все. Океаны разливаются и мелеют. Горы устремляются ввысь и снова равняются с землей. Война между градом Вуксцией и Вастаи рано или поздно закончится. Ворон из Ирадена познает либо триумф, либо поражение. Уверен, людей не на шутку заботит, каким будет исход. Тебя это заботит не меньше, но только потому, что ты приложила руку к этой истории. Но я лишь валун на склоне, возникший задолго до появления града Вускции. Задолго до человечества. Какое мне дело, кто из богов захватит власть над проливом?

Воцарилось молчание.

– Я много веков прозябала в одиночестве, – молвила наконец Мириада. – Впервые этот мир явился мне в образе далекой, покрытой водой глыбы, и этот образ не менялся на протяжении множества долгих моих циклов. Я и помыслить не могла, что глыба обитаема. Более того, мне и в голову не приходило, что я не одна во вселенной. Я совершала обороты, машинально вращалась вокруг Солнца, не пытаясь ни оспорить, ни осмыслить, ни изменить свое положение. Но позволь рассказать, что предшествовало моему падению! На моих глазах столкнулись два камня, приключилось это так далеко, что больше напоминало яркую вспышку; из-за столкновения, случившегося тысячи лет назад за тысячи верст, один из камней – вместо того чтобы благополучно миновать нашу планету и возобновить солнечный цикл – рухнул на Землю. Обладай я исчерпывающей информацией, имей на руках все фрагменты мозаики, мне не составило бы труда предугадать, что и когда произойдет на расстоянии многих световых лет. Все меняется, нам ли с тобой не знать. Однако не все перемены проходят для нас бесследно.

– Может, и не все, – согласился я. – Но «не бесследно» не означает «пагубно». Впрочем, любые ненастья рано или поздно заканчиваются.

– А благодаря долголетию мы, боги, успеваем дожить до лучших времен, – подхватила Мириада.

Сгустились сумерки; люди сновали взад-вперед, то опуская, то поднимая полог, из-за чего клочок земли перед юртами то озарялся светом, то вновь погружался во тьму. Из мрака доносились цоканье оленьих копыт и приглушенное ворчание. Мириада спикировала на меня и умолкла. В чернильном небе сияли звезды. Молва гласит, их часто сравнивают с самоцветами, но лично я не наблюдаю между ними ни малейшего сходства. У самоцветов широкая палитра оттенков – от блеклых до насыщенных; не спорю, они радуют глаз, однако звездный свет ослепляет. Если, конечно, речь не идет о глыбах сродни той, где обитаем мы и которые при приближении неотличимы от луны. Но даже они для меня милее самоцветов. Не знаю почему.

В юрте жрицы шевельнулся полог, отблески костра выхватили из мрака участок вытоптанной оленями травы, и снова воцарилась темнота. Вскоре до меня донеслись легкие шаги: кто-то взбирался по склону.

– Вопрос не в том, влияют на нас отдаленные события или нет, – объявила Мириада. – Тут все очевидно: они влияли, влияют и будут влиять. Не важно как. Можно выдвигать сколь угодно обоснованные гипотезы, однако, пока событие не свершилось, полагаться на гипотезы бессмысленно. Можно строить сколь угодно обоснованные догадки, но, пока событие не свершилось, ничего нельзя утверждать наверняка, поскольку наши сведения и понимание ситуации не всегда оказываются исчерпывающими.

– По-моему, ни сведения, ни понимание не бывают исчерпывающими в принципе, – заметил я. – Вселенная слишком необъятна и непостижима.

– Воистину, – вторила мне Мириада. – Однако, повторюсь, вопрос заключается в другом. Есть ли нам до всего этого дело?

Приблизившись к нам, жрица опустила на землю миниатюрную лампаду и пала ниц:

– О Сила и Кротость! Незыблемый и непоколебимый! Только на тебя уповаем.

– Она точно явилась не поболтать, – шепнул я Мириаде.

– И часто жрецы ходят к тебе поболтать?

– Эта часто.

Нынешняя жрица родилась у подножия моего холма и еще малюткой наведывалась ко мне с разговорами. Поначалу она лепетала на разные лады, притворялась, будто показывает мне найденный по дороге листик или камушек. С возрастом ее речь сделалась внятной, теперь девочка устраивалась подле меня и говорила обо всем подряд: о том, что ела на завтрак, что ей рассказывала накануне мама, какие формы принимают облака. А иногда молчала в унисон. Никто в становище не удивился ее намерению стать жрицей, хотя молва гласит, будто наставник был потрясен, узнав, что она самостоятельно выучилась читать символы, до всего дошла своим умом, слушая и созерцая. После окончания обучения она по-прежнему взбиралась на склон и, привалившись ко мне, рассуждала о разном: от просьб соплеменников до всяких пустяков.

– В минуту отчаяния, – вещала жрица, глухая к нашему диалогу, – мы взываем к тебе. Там, где не справляются другие боги, вся надежда на тебя.

– Льстит, – констатировал я, – и обращается ко мне по всей форме. Хотя обычно не церемонится. Значит, у нее деликатная и непростая просьба.

Жрица выпрямилась, отвесила три поклона, провозгласив «О Сила и Кротость!». Потом опустилась на колени и стальным огнивом – привезенным, вне всяких сомнений, с юга, через град Вускцию, – разожгла жадеитовую лампадку. Из складок накидки появился мешочек мягкой тюленьей кожи, расшитый пурпурным шелком. Тюленьи шкуры добывали к северу от моего холма и выменивали на древесину, бронзу или металл. Бесценный шелк поставлялся с юга и запада.

– О Незыблемость Гор!

Не поднимаясь с колен, жрица извлекла из мешка пригоршню полированных фигурок, отобрала несколько и выложила их прямо перед собой.