Текст книги "Планета под следствием"

Под этой крышей жили все – Ива, ее муж Миук, их взрослые дети и внуки, включая светловолосого мальчугана. В доме царил мускусный запах – запах жилого дома и тесноты. Помимо шести кроватей и стола, здесь практически не было мебели; судя по всему, и еды тут было не слишком много.

– Мы привезли с собой еду, – сказала Банни Иве. – А еще немного рассады от Клодах. Они с Шоном полагают, что в этом году лето будет необыкновенно долгим.

Ива ответила не сразу.

– Найамб, – окликнула она одну из своих внучек, – поставь котелок на огонь.

Она села на одну из кроватей и жестом предложила Диего и Банни сесть на другую. Остальные члены семьи Коннелли тесно обступили их; младших даже оторвали от вьючных тюков, что немало заинтриговало их.

– Со стороны Клодах это было очень любезно, но я не уверен, что в этом году мы будем много сажать и сеять, – сказал Миук. – Мы будем слишком заняты – ведь нам придется помогать Интергалу с новыми шахтами...

Банни постаралась ничем не выдать своего удивления. Информация, принесенная кошками, оказалась абсолютно верной. Мармеладная мошенница, приведшая их к пещере, была, без сомнения, весьма полезным информатором.

Но тут девушку удивил Диего. Обычно при обсуждениях он предпочитал молчать, однако сейчас нарушил это правило; подавшись вперед, он пристально и проницательно посмотрел на Иву:

– А что говорит ваш шаначи о возможном открытии новых шахт?

– Конечно, он полагает, что время для этого уже настало! Он говорит, что планета оскорблена тем, что мы отказываемся принимать ее дары. Потому планета и не говорит с нами больше – за исключением Сатока.

– Что?! – вскрикнула Банни.

– Все именно так, как она сказала. Разве вы не слышали? – заговорил Миук. – Теперь мы общаемся с планетой только через Сатока: он говорит ей о том, что нужно нам, а нам – о том, что нужно ей.

– Но почему? Разве на него планета не злится? – спросил Диего, изо всех сил подавляя желание презрительно усмехнуться.

– Вы не понимаете, – снова вступила в разговор Ива. – У вас есть Клодах, которая направляет вас и хранит память Килкула. Мак-Коначи был стар, у него давно уже не все было в порядке с головой, а больше у нас никого не было, и мы.., мы потеряли контакт. Мы многое понимали неверно, мы поступали неверно, оскорбляя планету. Пока не появился Саток, нам становилось все тяжелее и тяжелее. Звери не шли в места смерти, река не разливалась целых три года.., мы не могли растить сады. Только когда появился Саток, мы узнали, в чем наша проблема. Мы разгневали планету тем, что не помогли Компании, когда той нужна была помощь в ее исследованиях.

– В каких исследованиях? – спросила Банни; она не знала о том, что Компания искала содействия в селениях, расположенных дальше от космобазы, чем Килкул.

– Они проводились в прошлом году. Какие-то ребята пришли к нам искать проводников. Они прилетели в “шаттле”. Не думаю, что они появлялись на космобазе. Они сказали, что у нас есть какие-то особые минералы, которые они ищут.

– Были и другие, – прибавил Миук. – Спросите у Клодах. Когда то, что было нужно Компании, находилось неподалеку от Шэннонмута, Килкул просто отсылал или провожал людей Компании сюда – и не дальше. Мой брат Юпик стал проводником у одной из таких групп; больше мы его никогда не видели.

– Я шел с группой; со мной были мой отец и Лавилла Малони, – тихо и напряженно проговорил Диего. – Мы попали в буран, но нашли укрытие в пещерах планеты. Мой отец.., некоторое время ему было очень плохо, он едва не скончался от шока, но Клодах, Банни и остальные помогли ему, теперь он чувствует себя лучше. Похоже, такое случалось с большинством экспедиций Компании.

Ива покачала головой:

– Значит, они не спрашивали позволения. Как говорит Саток, мы все делали неверно. Он говорит, что брат Миука и другие жители нашего поселения убивали людей Компании, из-за этого планета наказала их – и нас.

– Но ведь это ложь! Почему он лжет вам? – спросила Банни. Она и без того уже слишком долго сдерживалась и теперь была в ярости.

– Он не лжет. С тех пор, как мы поступаем так, как он говорит и платим ему, нам стало легче жить.

– Платите? – переспросил Диего; кажется, он не верил своим ушам.

– О, это мелочи! Пища, меха.., мы немного шьем для него.., отдаем ему лучших щенков и лучшую добычу...

– Ах, вот что это за плата... – Банни никогда не слышала, чтобы Диего говорил таким тоном, но тотчас поняла, к чему он клонит. – И с его помощью все ваши несчастья закончились?

Ответом ему служили серьезные кивки.

– И планета не против того, чтобы вы рылись в ее недрах, – Диего сопроводил эти слова резким жестом, словно бы вонзал инструмент в землю, – и наносили ей глубокие раны?

Его жесткие слова вызвали удивленный шум.

– Ты, молодой Диего, чужой этой планете, ты не рожден на ней. Откуда тебе знать о ее желаниях? Откуда тебе знать о том, что нужно нам? Ты не понимаешь ни планету, ни нас, ни того, как обстоят дела здесь, в Проходе Мак-Ги, – сурово проговорил Миук, приняв некоторое подобие боевой стойки.

– Возможно, это и так. – Диего смотрел на говорящего без страха; Банни одновременно и гордилась им, и боялась за него. – Но у меня есть песня, которую я хотел спеть вам...

Банни тихонечко облегченно вздохнула. Несомненно, Диего быстро учится. Напряжение ослабело – ровно настолько, чтобы дать понять: люди готовы воспринять песню, но не слова, обращенные против их шаначи. Банни оглядела собравшихся. Только на одном лице она не увидела выражения готовности к защите, перемешанной со страхом. Светловолосый парнишка, Крисак, поначалу показался ей попросту замкнутым и угрюмым, но, пока он слушал Диего, на лице парнишки все отчетливее проступал гнев, обращенный явно не на Диего и не на Банику...

Привычно, так, словно он делал это всю свою жизнь, а не последние несколько месяцев, Диего поднял голову, прикрыл глаза и запел ту песню, которую сложил для лэтчки в Килкуле:

 
Я появился здесь недавно, и была буря.
Буря была в моем сердце, в уме и в душе.
Я попал в бурю вместе с Лавиллои.
Она спасла меня, когда перевернулись сани.
Она спасла меня, согрев жаром своего сердца.
Она спасла и моего отца – своей мудростью.
Она спасла меня, чтобы я увидел пещеру,
Которой, как все говорят, я не видел.
И все же я видел пещеру, и видел воду,
И видел узоры из воды и ветра.
Я видел – снег сверкал, как россыпь алмазов.
Я видел – ветры кивали мне, воды пели.
А лед отвечал им, и снег смеялся.
Я видел зверей в воде и на суше,
И они тоже смеялись и пели.
Они были добры ко мне
И отвечали на все мои вопросы,
Но я не знаю, о чем я их спрашивал,
И не знаю, что они мне отвечали.
Я знаю пещеру, и ветви, и поющие воды,
Говорящие льды и смеющийся снег -
И вы тоже их знаете. Выслушайте мою песню
И поверьте мне. Потому что я видел
То же, что видели вы.
И я изменился. Слушайте мою песню. Верьте мне!
 

– Диего – не чужой Сурсу. Планета говорила с ним, – тихо сказала Баника в уважительной тишине, наступившей следом за истинной песней.

– Планета говорит с немногими, – кивнув, проговорила Ива.

– Но здесь, – хрипло заговорил Миук, – планета говорит с Сатоком, и только с ним: мы должны повиноваться ему во имя планеты.

– Хорошо сказано, Миук. – Саток просунул голову в окно, которое сумел открыть совершенно бесшумно; его появление сопровождалось судорожными вздохами изумления. – И хорошо спето, юный путешественник.

Покраснев от смущения. Ива быстро поднялась и открыла дверь: должно быть, ей было стыдно за то, что шаначи был вынужден слушать песню через окно. Банни пришло в голову, что именно так шаначи и узнавал о том, что происходило в его селении.

Войдя в дом, Саток сразу же направился к кровати, на которой сидели Банни и Диего; однако Диего быстро придвинулся к девушке, так что Сатоку пришлось сесть рядом с ним, а не с Банни, как явно намеревался сделать шаначи.

– Итак, юный путешественник, ты думаешь, что планета может говорить разным городам разные вещи? – спросил Саток, пренебрежительно кривя губы.

– Ваш поселок находится рядом с рудниками, а Килкул – нет.

– Однако Лавилла разыскивала новые рудники, когда вы попали в снежную бурю, разве нет?

– Да, но мы были далеко к востоку от Килкула и к северу отсюда, – спокойно ответил Диего. Банни невольно подумала о том, что он умнее, чем шаначи, который явно пытался на чем-нибудь подловить молодого человека.

– И что еще сказала тебе планета, из-за чего ты сложил такую песню?

Диего посмотрел прямо на Сатока, чье лицо приняло весьма угрожающее выражение.

– Планета дала мне слова для песни. Но теперь во рту у меня пересохло; к тому же мы проделали долгий путь, чтобы встретиться с Ивой Коннелли и поблагодарить ее за подарки, и мы принесли ей ответные дары.

– Ба! – Скривившись, Саток бросил презрительный взгляд на рассаду. – Когда Компания отдаст приказ, у нас не будет времени что-нибудь выращивать.

– Но сейчас время есть, – заговорила Банни, воодушевленная словами Диего. – Дни становятся достаточно длинными, а почва здесь вскоре станет пригодной для посева, так же как и в Килкуле. Компания поставляет нам только консервы и сушеные продукты, а людям нужна свежая пища.

Саток вскочил на ноги.

– Что хорошо для моего народа, буду решать я, а не вы! – Он резко развернулся к Иве. – Ты не примешь их подарки!

Ива выглядела испуганной и потрясенной, но Сатоку явно не было до этого дела:

– Когда планета решит, что вы достойны даров, она даст их вам сама.

Он перевел взгляд на Диего и Банни, над которыми возвышался сейчас как башня:

– Вас сюда не приглашали, – ткнул он толстым указательным пальцем в Диего. – Вы приходите сюда и пытаетесь говорить моим людям, что они должны делать. – Теперь он указывал на Банни, и на лице его промелькнуло странное алчное выражение. – Планета говорит моими устами! Мне дано судить, что хорошо и что плохо для этих людей! Ваша шаначи желает добра, но ей неведомы наши истинные нужды. Завтра, после того как вы отдохнете, я дам вам наставления.

С этими словами он покинул маленький дом, остановившись только на миг, чтобы коротким взглядом окинуть лохматых лошадок. Собравшиеся явно нервничали: некоторые сидели, застыв, глядя в пустоту, других явно била дрожь. Банни дрожала от ярости, Диего закусил губу, из последних сил стараясь сохранить молчание. Он долго смотрел на Банни, потом как-то обмяк и ссутулился, как и остальные посетители маленького домика.

После всего происшедшего Иве с трудом удавалось держать себя в руках. Поведение шаначи смутило ее не меньше, чем поведение гостей. К тому же она злилась на своего мужа. Однако же от той еды, которую Банни и Диего привезли в седельных сумках как дополнение к ужину, она не отказалась.

У Банни совершенно пропал аппетит. Она была зла и к тому же потрясена. Никогда в жизни никто не обращался с ней так грубо – даже ее противные двоюродные братья. К тому же она никогда не думала, что бережно подготовленные подарки Клодах могут быть отвергнуты с таким презрением.

Диего был так же молчалив и так же мало ел, а во взгляде его читалась настороженность.

В эту ночь они устроились спать на полу между двух коек, находившихся дальше всего от очага. Они изрядно замерзли – в Килкуле было так тепло, что им даже не пришло в голову, что здесь могут еще стоять холода, и они не взяли с собой зимних вещей.

Диего дрожал от холода; он лежал, обхватив себя руками, при этом умудряясь выглядеть обиженным.

Светловолосый мальчик Крисак лежал на кровати рядом с ними; он бросил Диего стеганое одеяло.

– Держите, – прошептал мальчик.

– Разве тебе оно не нужно?

– Я могу надеть парку. Как раз хотел сказать вам: здорово вы отшили этого трепача.

– Ты хочешь сказать, что он – не душа и сердце планеты? Похоже на то, что все остальные здесь думают именно так, – прошептала Банни.

В ответ Крисак тихо издал непристойный звук. Снаружи раздался возмущенный лай.

– Дина! – Диего сел.

Ива и Миук подняли головы, потом перевернулись на другой бок и сделали вид, что спят. Дети закрылись одеялами с головой. Вскоре лай на улице прекратился, сменившись поскуливанием и царапаньем в дверь.

– Она не может войти, – сказал Крисак. – Его Величество объявил, что животные не могут жить в доме с людьми.

Диего уже был у двери; он открыл ее и склонился над взволнованной собакой. Банни тоже встала; позади нее мягко поднялся Крисак. Поскольку собака не могла войти внутрь, Банни и Крисак последовали за Диего на улицу. Диего уже гладил Дину и говорил с ней.

– Она пытается мне что-то сказать, я знаю, – сказал Диего. – Но она так возбуждена, что у нее в голове все путается.

– Дарби и Циско! – вскрикнула Банни, вспомнив о кудряшах.

– Что?

– Где они?

– Я.., о черт!

Крисак скорчил гримасу:

– По крайней мере, он оставил собаку.

– Кто?

– Вы же знаете.., он, – кивком Кирсак указал туда, где заканчивались дома. – Он думает, что все имеющее какую-то ценность должно принадлежать ему. К тому же я заметил, как он смотрел на твою женщину, – на этот раз он кивнул в сторону Банни. – Я думаю, он собирается задержать вас здесь. А ваши лошади останутся у него.

– Ничего у него не останется! – резко бросила Банни. – Включая и власть над этой деревней. Я не знаю, как он сумел это сделать, но знаю одно: если здесь он действительно единственный, кто может говорить с планетой, значит, что-то серьезно не в порядке.

– Мы пообещали, что сначала отправимся на встречу с Шоном и майором, если заподозрим опасность, – осторожно заметил Диего.

– Все равно теперь без лошадей нам будет нелегко в дороге, не так ли? Слишком долго будем туда добираться. А здесь мы станем подсадными утками для этого.., этого.., знахаря! – Она употребила то слово, которым люди Компании иногда называли Клодах.

– Ваши лошади пропали, – жестко и практично заметил Крисак. – Никто не может получить назад то, что взял себе Саток.

– Не говори глупостей. – Банни заговорила тем же тоном, что и тетушка Мойра, когда та увещевала упрямых детей и щенят. – Саток только человек, хотя и очень жадный.

– Все говорят, что он – голос Сурса.

– Значит, эти “все” просто-напросто оглохли! – заявила Банни. – Никто, ни одно существо не может быть голосом Сурса! В Килкуле с планетой говорит каждый, кто этого хочет. Сурс вполне может сделать так, чтобы любой, кто пожелает прислушаться, понял ее.

– Но почему же тогда она говорит с нами только через него? Я ненавижу его, но единственный способ услышать планету – это он; в Проходе Мак-Ги происходит что-то доброе только тогда, когда он призывает нас в пещеру – там, наверху.

– Это там, где мы в первый раз встретили твою мать и тебя? – спросила Банни.

– Именно там.

– Что ж, тогда давай пойдем туда. У меня с планетой хорошие отношения. Я совершенно уверена, что она не откажется говорить со мной. Кроме того, может, он именно там спрятал наших лошадей...

– Нет, лошади там, наверху, – Крисак ткнул пальцем в сторону гор, – в том доме. Там, над пещерой, в луговине.

Дина тихонько заскулила; Диего погладил ее.

– Знаешь, Банни, я думаю, что, если лошади не слишком крепко привязаны, они пойдут за Диной.

– Он заберет и вашу собаку – или убьет ее.

– Посмотрим, – ответила Банни, вздернув подбородок и сжав кулачки и зашагала вверх по тропе ко входу в пещеру. В эту ночь дул сильный ветер – завывал над крышами домов, в кронах деревьев, бился в двери и окна, поднимал вихри посредине улицы. Банни пришло в голову, что планета уже говорит с ними, громко и ясно, и нужно просто слушать ее. Планета была недовольна. Очень недовольна.

– Постой, Баника, – поспешно прошептал Крисак и, поравнявшись с девушкой, схватил ее за руку. Диего уже шел с другой стороны от нее.

– Мы больше не можем ждать. Этот тип уже украл наших лошадей. Кто знает, что он сделает дальше?

– Вот об этом я и пытаюсь вам сказать! Тем более она, – Крисак кивнул на Банни, – не должна идти туда.

– Почему?

– Вы не видели мою старшую сестру Луку – В его голосе было столько гнева и боли, что Банни и Диего невольно остановились. Они стояли возле последнего дома, шагах в двухстах от пещеры. – Саток отослал ее в поселок Мертвый Конь, но перед этим взял ее.

– Что значит – “взял ее”? – спросила Банни. – Ты хочешь сказать, он изнасиловал ее?!

– Нет. По крайней мере, не сразу. Сначала он вел себя как важная птица, и она была в восторге от того, что он ее избрал. Можно подумать, в этом было что-то странное! Я, конечно, говорю как ее брат, но все-таки она была самой красивой девушкой в поселении, умная, прекрасная работница... Когда она была моложе, думали, Лука станет целительницей, как Клодах. Она всегда пела, всегда так дружелюбно говорила со всем живым... Но когда Лука стала взрослой, она как-то странно изменилась. Может быть, люди считали ее слишком красивой, слишком хорошей партией... А местные парни – ну, их было не так уж и много, и все они были не так уж хороши... Когда появился Саток, он оказывал ей такое внимание и все упирал на то, что это не только из-за ее красоты, он много говорил о ее шаманской силе, о том, как она близка с Сурсом... Если бы я так не ненавидел его, то признал бы, что он довольно привлекателен. Он кажется.., больше, чем остальные люди в нашем поселении. Она была в таком восторге, думала, что нашла кого-то себе под стать. Мои родители думали, что он на ней женится, но он просто поселил ее в своем доме...

Теперь они шли медленнее и осторожнее; ветер бил им в лицо, развевал их волосы. Баника и Диего прислушивались к тому, что рассказывал Крисак.

Когда все трое добрались до входа в пещеру и Крисак раздвинул кусты, закрывавшие вход, ветер стих словно по мановению руки. Низко пригнувшись, молодые люди вошли внутрь.

Глава 7

– Коакстл, проснись. Мне кажется, они нашли меня, – зашептала Козий Навоз в мохнатое ухо кошки.

Коакстл потянулась и зевнула.

– Кто нас нашел, малышка?

– Пастырь Вопиющий и все остальные. Они идут, чтобы забрать меня назад.

Коакстл перекатилась на другой бок и села, настороженно выпрямившись, прислушиваясь к тихим голосам. Смысла слов разобрать было нельзя. Послушав еще несколько секунд, кошка снова легла.

– Не бойся, дитя, это только голос Дома.

Пастырь Вопиющий говорил о Великом Звере, который, судя по всему, и был тем, что кошка именовала Домом; Пастырь говорил, что у Зверя есть голос – правда, голос этот он описывал как рык и скрежет зубовный, или брызганье слюной, или еще что-то не менее неприятное. Он говорил, что во всех легендах Земли также говорилось о Великом Звере. Когда Пастырь наказывал девочку или кого-то еще из своей паствы, он вечно напоминал им, что, если они не будут идти путем истины и умрут в грехе и заблуждении, отрекшись от Учения, то после смерти Великий Зверь поступит с ними гораздо хуже.

Логово Великого Зверя охраняли ужасные змеи и черви, а также чудовища, изрыгавшие огонь. Все эти страшные твари жили в преисподней – так учил Пастырь Вопиющий.

Козий Навоз задумалась над тем, сможет ли она все это увидеть. Пока что ей встретилась только Коакстл.

Спокойствие кошки должно было бы развеять страхи, но девочка никак не могла снова заснуть. Эти голоса и сама возможность того, что ей придется вернуться к пастве Вопиющего, пугали ее до мурашек на коже.

– Ты слышала когда-нибудь, – поинтересовалась она у кошки, – о том, что было на Земле в прежние времена, до того, как за наши гнусные преступления и грехи мы были изгнаны в эти холодные земли и отданы во власть Великого Зверя?

Козий Навоз ждала ответа кошки, предвкушая ее рассказ. Она ненавидела жизнь в Долине Слез и боялась Пастыря Вопиющего, но истории, которые рассказывали в Долине, ей нравились. Там рассказывали о том, почему нужно готовить пищу так, а не иначе; почему строить дома нужно именно так, как делают это в Долине. Там говорили о том, как ужасна была жизнь в прежних домах, до того, как люди пришли в Долину Слез; говорили о первой встрече с Пастырем Вопиющим... Несмотря на то что многие рассказы пугали девочку, а картины, которые возникали у нее в голове, казались ей отталкивающими, ей недоставало этих историй. Истории были отдыхом от побоев; работа с ними шла быстрее и лучше. Многие истории, как и та, которую девочка вспомнила сейчас, рассказывали о том, как Великий Зверь пожирал людей и разрушал их жизнь, но были и другие, добрые истории, рассказывавшие о жизни на Земле. Об этом рассказывали большей частью для того, чтобы люди с печалью думали, сколь много они утратили, ступив на путь греха; но Козий Навоз все равно любила их.

– О да, – ответила кошка. – Моя бабушка говорила об этом моей матери; этот рассказ передал ей очень, очень старый самец, который проходил через эти пещеры на пути к смерти. Но мне не кажется, что такие истории годятся для котят.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Прошлые дни были скверными днями. Сначала исчезло все то, что делало жизнь приятной. Затем некоторое время все было стерильным, сделанным из ненастоящих материалов. На деревьях росли листья, которые не были живыми, и кора, которая не была живой; и сами деревья не росли из земли, потому что земля тоже не была живой. Под ногами было что-то жесткое и твердое, а между живыми и небом были преграды. Это было плохо и в те времена, когда вокруг все было чисто и не было крохотных живых тварей; но со временем Земля стала грязной и мертвой. Наконец одна из нашего рода сделала так, чтобы она и ее спутник были избраны, когда из наших земель брали живых.

– Какая странная история, – проговорила Козий Навоз и прибавила сурово, как это делали женщины, когда ее собственные слова казались им ложью:

– Пастырь Вопиющий совсем не так рассказывает о старой Земле.

– Пастырь Вопиющий, – заметила кошка, вылизывая свои длинные острые когти, – ест своих котят.

Несколько мгновений Козий Навоз размышляла над этими словами.

– Верно. Рассказывай дальше. Старый кот говорил твоей предшественнице еще о чем-то?

– Да. И я расскажу тебе все так, как это было рассказано ей. – Коакстл кашлянула (что прозвучало как негромкое ворчание) и начала рассказ:

– В давние времена, когда наши предки носили рыжевато-коричневые шкурки, мы жили в горах – не таких, как эти, острых и холодных как лед, но в гладких горах, по склонам которых поднимались жаркие джунгли, напоенные ароматами. В те времена небеса были полны листьев и ветвей, в которых можно было спрятаться.

– А что такое джунгли? – спросила Козий Навоз.

– Это место, в котором жарко и растет множество деревьев, а иногда там идут дожди и цветут яркие цветы.

– Как летом у нас в низинах?

– Нет, потому что там гораздо жарче и жара эта стоит круглый год. Ты не смогла бы вынести такую жару, не смогла бы и я. Тогда было много разных зверей и растений, которых больше нет – по крайней мере, не здесь. И не теперь еще.

– Что значит – не теперь еще?

– У нашего Дома, – ответила кошка, – есть свои планы.

***

– Что случилось, Шон? – спросила Яна после того, как Шон в пятый раз оглянулся через плечо. Не в первый раз оглядывался и Нанук.

– Сам не знаю, – ответил Шон, пожимая плечами и улыбаясь с некоторым смущением. – Они ведь у Коннелли, и с ними ничего не должно случиться. А нам, если мы собираемся сегодня спать в тепле, надо бы пошевеливаться.

Его улыбка стала шире.

– Здесь воздух холоднее, чем внизу. Я позабыл, что не везде может быть так тепло, как в Килкуле.

Выбравшись из леса на склоны, покрытые лишайниками и мхами, они вынуждены были спешиться и взять кудряшей в повод; узкая каменистая тропинка, кое-где щетинящаяся скальными выступами, пугала Яну, несмотря на то, что женщина была привычна к тяжелым дорогам. Однако мохнатые коньки вели себя спокойно, хотя Яна заметила, что они по временам стригут ушами, взмахивают хвостом, как Нанук, когда тот пытается сохранить равновесие, и часто фыркают, словно бы обмениваясь информацией.

Они перевалили через скалистую вершину холма и снова углубились в лес еще до того, как успело окончательно стемнеть. Лес здесь рос гуще, чем вокруг Килкула, деревья были выше и больше в обхвате. С ветвей срывались капли от тающего снега – казалось, что пошел дождь.

Яна очень устала, а потому Шон оставил ее присматривать за небольшим костерком, а сам занялся лошадьми, после чего принялся свежевать пойманных Нануком кроликов. Свою порцию кот, разумеется, съел сырой, но с таким смаком, что Яна с трудом смогла дождаться, пока мясо будет готово. Наконец Шон устроился с одной стороны от нее, а Нанук с другой; пригревшись, Яна уснула – спокойно и без сновидений.

Проснулась она на следующее утро от аромата кофе и, открыв глаза, обнаружила прямо перед своим носом дымящуюся кружку с повернутой к ней ручкой. Усмехающийся Шон снова залез к себе в спальник; Нанук продолжал сладко посапывать во сне. Они смотрели на него, беззвучно хихикая.

Было уже позднее утро, когда они достигли плато, тянувшееся к Фьорду. Выглядело это так, как будто гигантский Топор рассек скалы, чтобы воды моря могли сквозь узкую расселину проникнуть в глубь континента. Там, где склоны расселины становились крутыми, река превращалась в водопад, низвергавшийся в воды Фьорда Гаррисона.

– Кем был Гаррисон? – спросила Яна, когда они начали спускаться вниз – к дымкам, поднимавшимся от невидимых еще очагов. Нанук бежал перед ними, словно бы разведывая путь.

– Гаррисон? Он был одним из старых приятелей деда. Ушел в отставку и перебрался сюда бог знает откуда, – ответил Шон. – У него было своеобразное чувство юмора; к тому же он обожал романтику первых космических экспедиций.

– Да?

– Название этого места, – пояснил Шон, оглядываясь на Яну через плечо так, словно был уверен, что она поймет, о чем он говорит. А поскольку было очевидно, что этого не произошло, он пожал плечами и продолжил:

– Здешнее население – по большей части эскирландцы, потомки ирландцев и эскимосов, рыбаки и лодочники.

– Лодочники? – удивилась Яна: лес на склонах кончался вблизи Прохода Мак-Ги, а в самом Фьорде деревьев не было. Если тут и вправду что-то строили, далеко же им приходилось ходить за деревом!..

– Хорошие лодки можно делать не только из дерева, – заметил Шон.

– Кстати, Шон, любовь моя, – начала Яна, воспользовавшись возможностью задать давно интересовавший ее вопрос, – многие ли знают, что ты – селки?

– Так мало, как только возможно. – Шон ухмыльнулся. – Многие видели селки. Это не всегда был я, поскольку я знаю, что в этот момент меня и поблизости-то не было, а, насколько мне известно, никто больше не обладает моей.., хм.., многосторонностью. У многих местных богатое воображение.

– Я это заметила.

– Я так и подумал. Теперь можно ехать; думаю, нам нужно закончить путешествие, пока еще не стемнело.

Они снова сели в седла и поехали вперед легкой быстрой рысцой. Маленькая кобылка Яны шла следом за мерином Шона. Ехали они достаточно быстро – так, что временами у Яны даже захватывало дух; но здесь она не так нервничала, как на узкой тропке, ведущей в гору.

Однако ж лохматые лошадки умели еще и внезапно останавливаться – вот как сейчас. Только напряжение мускулов шерстистой кобылки дало Яне понять, что сейчас произойдет; она успела вцепиться в густую гриву. Мгновение назад они еще летели вперед, а сейчас лошадка резко замерла. Яна припала к ее шее, потом с трудом выпрямилась. На мгновение ей показалось, что Шон, спешившись, ведет своего кудряша прямо в пропасть; вот он уже ступил за край... Яна перевела дух; конечно же, она ошиблась. Справа еще виднелась голова Нанука, и Шон поворачивал в том же направлении, медленно спускаясь вниз.

Яна вздохнула; они столько времени взбирались наверх, что даже как-то не хотелось спускаться вниз. Однако она была приятно удивлена, обнаружив широкую, плавно изгибающуюся, поросшую травой дорогу, полого спускающуюся вдоль утеса к поселению, носившему название Фьорд Гаррисона. Должно быть, дорогу эту проложили люди.

Нанук, лениво подергивавший кончиком хвоста, трусил впереди, как всегда, изображая разведчика и передовой отряд охраны в одном лице.

– Гаррисон, – сказал Шон. – Он терпеть не мог лазить по горам: у него были проблемы с чувством равновесия. Не знаю уж, кого он там подкупил в группе терраформистов, но они обустроили эту дорогу, основали здесь поселение и сделали именно такую гавань, как он хотел.

– А где же твоя сестра с ее мужем вошли в пещеры... – Яна замолкла, только теперь заметив, что в скалах вдоль дороги не было ни одной пещеры.

Шон указал в сторону водопада; Яна с удивлением заметила, что в том же направлении, фыркая, смотрит и Нанук.

– Это неподалеку оттуда, нужно взять немного влево.., вход в пещеру расположен на дальней стороне Фьорда.

Внезапно зафыркали кудряши; Яна готова была поспорить, что знает причину, и выиграла бы: к ним направлялось несколько оранжевых кошек с явной целью поприветствовать гостей. Сперва они обнюхали коней, поднимаясь на задние лапы, потом подошли к Шону и Яне, за которых, несомненно, поручился перед ними Нанук.

– Они тут везде ходят? – спросила Яна у Шона, гладившего спину одной из кошек. Даже стоя в нескольких шагах от них, Яна прекрасно слышала довольное урчание.

– Не везде, – ответил Шон, погладив еще одну. Первая кошка перестала урчать и, подойдя, принялась тереться о ноги Яны; у женщины возникло странное ощущение, что кошка радуется ей не только как спутнице Шона. Она наклонилась и почесала кошку под подбородком, за что была немедленно вознаграждена возобновившимся довольным урчанием.

– Кто идет? – донесся до Яны и Шона басовитый голос.

– Шон Шонгили и Янаба Мэддок! – крикнул в ответ Шон.

– Шон? И его дама? Трижды приветствую вас! Поспешите вниз – здесь вам нальют по стаканчику хорошей выпивки!

"Поспешить” было нелегко: кошки тыкались в путников, обнюхивая их и напрашиваясь на ласку, что сильно затрудняло движение. Нанук прыгнул вперед и исчез где-то внизу. Отсюда Яна уже могла рассмотреть странное расположение домов: их было штук двенадцать-четырнадцать, и каждый находился на земляной террасе. Скала служила домам вместо задней стены, а на террасах размещались маленькие садики или дворы со скамеечками. Дома лепились к скалам по обе стороны от вьющейся ленты дороги, которая оканчивалась широкой террасой, служившей пристанью; однако пристань эта находилась на порядочной высоте над водами Фьорда. Здесь аккуратно расположились лодки, с деревянных рам свисали сушившиеся на солнце сети, а в дальнем конце большой террасы находился деревянный сарай, в котором, как предположила Яна, должно быть, и строили лодки. Однако же вода была слишком далеко для того, чтобы Фьорд Гаррисона мог действительно служить портом...

– Сейчас отлив, – пояснил Шон, услышав удивленное восклицание Яны. – Когда наступает прилив, вода прибывает с быстротой несущегося вперед стада лосей. Потому лучше и хранить все высоко, в сухости и безопасности. О, Фингаард! Рад тебя видеть!..