Текст книги "Бомба в Эшворд-холле"

Двух других женщин Шарлотте было не так удобно разглядеть, но при первой же возможности она незаметно на них посматривала. Кезия Мойнихэн внешне была похожа на брата: тоже блондинка, с очень светлыми, почти прозрачными, как вода, глазами и густыми волосами, которые так легко можно уложить в любую прическу – предмет зависти многих женщин. Но, в отличие от Фергала, в лице ее была живость: она легко смеялась, хотя, очевидно, и рассердиться могла тоже легко. Миссис Питт она внешне понравилась больше.

Айона Макгинли была ее прямой противоположностью. Ее хрупкие руки беспокойно сновали по белой скатерти. Волосы у этой дамы были почти черными, а темно-голубые, широко расставленные глаза исполнены мечтаний и потаенных мыслей, и видно было, что она очень ранима. Она почти все время молчала, а когда говорила, то голос ее был мягким и звучал, словно музыка.

Последний из присутствующих гостей, Лоркан Макгинли, светловолосый, с длинным узким лицом и большеротый, имел ярко-синие глаза. Цвет этот был удивительный – почти небесная синева; и смотрел Лоркан очень прямо и пристально, что производило неприятное впечатление.

Разговор начался с нескольких замечаний, совершенно безобидных и абсолютно банальных, особенно для людей, которые приехали накануне после полудня и, следовательно, уже два раза встречались за общим столом.

– Да, погода очень мягкая, – сказала, улыбаясь, Кезия. – Я заметила множество цветущих роз.

– Мы иногда ухитряемся заставить их цвести вплоть до Рождества, – ответила Эмили.

– А разве они не вянут от дождя? – удивилась Айона. – У нас дома они быстро увядают.

– А у нас на востоке не так сыро, – вставил Карсон О’Дэй.

Внезапно повисло молчание, как будто в этом замечании было осуждение.

Хозяйка оглядела гостей.

– Да, иногда они вянут и загнивают от влаги, – ответила она, не обращаясь ни к кому в особенности, – и я считаю, это дело везения. И на жимолости в этом году множество ягод.

– Говорят, это к холодной зиме, – заметил Лоркан, глядя в тарелку.

– Бабушкины сказки, – вставила Кезия.

– Бабушки иногда правы, – произнес ее неулыбчивый брат. Он посмотрел на Айону и быстро отвел глаза, но они успели обменяться взглядом, после чего Фергал опять сосредоточил все свое внимание на супе.

Эмили попыталась пустить в обиход другую тему. На этот раз она обратилась к Юдоре Гревилл:

– Я слышала, леди Кромби собирается посетить Грецию этой зимой. Вы там бывали?

– Да, лет десять назад, но весной, – ответила Юдора, воспользовавшаяся возможностью помочь хозяйке и поддержать общий разговор. – Прекрасная страна!

Она стала расписывать красоты Греции, но ее практически никто не слушал, и, очевидно, миссис Гревилл тоже было безразлично, обращают на нее внимание или нет. Предмет разговора был безопасен, и напряжение за столом ослабло.

Шарлотте тоже хотелось бы внести свою лепту в застольную беседу, но в голове у нее вертелись мысли лишь о политике, разводах и картофеле. И все пути разговора, которые она придумывала, так или иначе должны были привести к обсуждению одной из этих тем.

Ей нравилось выглядеть приятной дамой и выказывать большой интерес к путешествию, задавая вопросы каждый раз, когда обсуждение могло замереть, но у нее уже создавалось впечатление, что уикенд затянется очень надолго. Пять-шесть дней – и ежедневно по крайней мере три трапезы, не считая чаепития в пять вечера! Да он будет тянуться, словно год!..

Пока одна перемена блюд уступала место другой, миссис Питт внимательно наблюдала за присутствующими. Эйнсли Гревилл на первый взгляд держался легко и свободно, но она заметила, что когда он не ел, его руки не лежали спокойно на столе. Он тихонько постукивал одним пальцем по скатерти, и время от времени его улыбка казалась застывшей и натянутой. Ответственность за предстоящие переговоры явно лежала на министре тяжким бременем, и хотя он был человеком с большим опытом и, конечно, не раз бывал награжден, Шарлотте на минуту стало его жалко.

Юдора, напротив, казалось, чувствовала себя совершенно спокойно и уютно. Значит ли это, что она хорошая актриса и умеет лучше притворяться, чем ее муж? Или же она мало представляет себе, в чем смысл этого уикенда?

Падрэг Дойл, по-видимому, находил истинное удовлетворение в еде. Он поглощал ее с наслаждением и даже попросил Эмили передать его лестный отзыв повару. Однако он представлял собой интересы большого общественного движения и вряд ли забывал о предстоящей задаче и трудностях, с которыми ему придется столкнуться при ее решении. Этот человек был просто великолепным актером. Поглядывая на него после того, как убрали остатки главного блюда и подали десерт, Шарлотта подумала, что в его лице заметны оживление и пафос, свойственные артисту, когда он находится на сцене. Кроме того, Дойл был еще и весьма искусным и остроумным рассказчиком. Он очень живо, в лицах, поведал о своих путешествиях в Турцию, подражая разговору выходцев из разных слоев общества и описывая одеяния местных жителей и их внешний вид в весьма поэтическом тоне. Несколько раз Падрэг заставил всех смеяться.

Миссис Питт обратила внимание на то, что он очень запросто держится с Юдорой, словно они давние знакомые.

Почувствовала она и взаимную неприязнь Лоркана Макгинли и Фергала Мойнихэна, словно им трудно было согласиться друг с другом даже в самых незначительных мелочах – таких, как, например, чрезмерные цены за приличные условия проживания в зарубежных гостиницах или неудобства путешествия в ненастную погоду.

Кезия как будто во всем разделяла мнение брата, о чем бы он ни говорил, и в то же время никогда прямо не соглашалась с О’Дэем, хотя и не спорила с ним.

С другой стороны, Айона Макгинли держалась очень самоуверенно – в разговоре с Фергалом Мойнихэном и просто высказывая суждения по поводу того, что он говорил другим.

Несколько раз Шарлотта встречала взгляд Томаса и улавливала в нем искру беспокойства, с которым он тоже наблюдал за присутствующими. Кроме того, она видела, как переглядываются со взаимным пониманием и симпатией Джек и Эмили.

Ланч приближался к желанному концу, когда к хозяину дома подошел лакей. Он сказал, что прибыл мистер Пирс Гревилл, и спросил, можно ли пригласить его войти.

Джек заколебался лишь на мгновение. «Да, разумеется», – ответил он, после чего посмотрел на Эйнсли, а потом на Юдору и заметил, что они чрезвычайно удивлены.

– Вот неожиданность, – сказала миссис Гревилл. – А я думала, что он еще в Кэмбридже. Надеюсь, все в порядке!

– Ну, разумеется, дорогая, – заверил ее министр, хотя выражение его лица явно противоречило словам. – Предполагаю, что он поехал в Оукфилд-хауз, домой, ведь до него отсюда только одиннадцать миль, и когда ему сказали, что мы здесь, он решил завернуть сюда и повидаться с нами. Он и понятия не имеет, что это может быть некстати.

Затем Гревилл повернулся к Эмили:

– Извините, миссис Рэдли, надеюсь, это не причинит вам какого-нибудь неудобства?

– Конечно, нет. Мы будем ему очень рады, – ответила хозяйка.

Впрочем, что еще она могла ответить в создавшейся ситуации? В высшем обществе часто бывает, когда люди приезжают на загородные увеселения, не будучи приглашенными. Им всегда в таких случаях оказывается гостеприимство. В свою очередь, хозяин может вернуть визит при таких же обстоятельствах, и ему будет оказан столь же доброжелательный прием. Люди приезжают и уезжают, когда им удобно, тем более теперь, когда по всей стране проложены железные дороги. А в прежние времена гость порой вынужден был задерживаться у хозяев на месяц-два, просто из-за физических трудностей, вызываемых путешествием, особенно по ужасающе скверным дорогам, сильно изрытым дождем, а зимой иногда и совсем непроезжим.

– Так приятно будет с ним встретиться, – прибавила Эмили.

Шарлотта взглянула на мужа, сидевшего напротив. Тот натянуто улыбнулся. Из-за этого неожиданного визита могут возникнуть непредусмотренные ситуации, но, разумеется, его мнения никто не спросил, поскольку иначе выяснилось бы, как важен его собственный приезд сюда, и он сразу потерял бы все преимущества своего инкогнито.

Лакей поклонился и пошел исполнять поручение.

Через минуту в столовую вошел Пирс Гревилл. Он был не так высок, как его отец, а цвет волос и лица, правильность черт и обаяние явно унаследовал от матери. Сейчас все его существо было пронизано взволнованным ожиданием, щеки горели, а серо-голубые глаза сверкали.

Сначала он обратился к Эмили:

– Здравствуйте, миссис Рэдли. С вашей стороны в высшей степени любезно позволить мне вот так неожиданно к вам нагрянуть. Я в высшей степени благодарен вам и обещаю причинять вам как можно меньше хлопот!

После этого Пирс, все еще улыбаясь, повернулся к Джеку:

– И вам тоже, сэр. Я заранее глубоко благодарен вам.

Затем молодой человек быстро оглядел собравшихся за столом и поклонился всем сразу, не имея и понятия о том, кем являются присутствующие.

Все улыбнулись в ответ. Некоторые – явно тепло, как Кезия Мойнихэн, другие – просто из любезности, как ее брат и Лоркан Макгинли.

Потом Пирс повернулся к отцу:

– Папа, я приехал потому, что мне представилась только одна возможность, и на этой неделе, иначе пришлось бы ждать два месяца, а моя новость не терпит отлагательств. – Он посмотрел на мать: – Мама…

– Какая новость? – спросил бесстрастно и ровно Эйнсли.

У Юдоры же был удивленный вид. Она, очевидно, не ожидала того, что хотел сказать ее сын. И это было явно нечто, не имеющее отношения к его занятиям и предстоящим экзаменам.

– Итак? – спросил министр, удивленно вздернув брови.

– Я обручился, – ответил Гревилл-младший радостным голосом, весь вспыхнув от счастья. – И она самая неповторимая и прекрасная особа из всех, кого я когда-либо встречал. Она очень красива и вам, конечно, понравится.

– Я даже не знала, что ты с кем-то познакомился, – ответила Юдора одновременно с удивлением и беспокойством.

Она заставила себя улыбнуться, но в этой улыбке была уязвленность, и, наблюдая за ней, Шарлотта вдруг подумала о своем сыне, Дэниеле, и о том, что она почувствует, если он вот так же, неведомо для нее, влюбится и, не будучи с нею в доверительных отношениях, не признается задолго до того, как сделает предложение женщине. Миссис Питт ощутила мгновенную острую боль при мысли, как много потеряла супруга министра.

Эйнсли же проявил более практический подход к делу:

– Вот как. Значит, полагаю, будут уместны поздравления. Мы обсудим необходимые приготовления в более подходящее время и, разумеется, хотели бы встретиться с твоей избранницей и ее родителями. Твоей матери захочется о многом порасспросить ее матушку и, в свою очередь, о многом рассказать.

Тень омрачила лицо Пирса. Теперь он выглядел очень юным и уязвимым.

– У нее нет родителей, папа. Они умерли от лихорадки, когда она была еще ребенком. Ее вырастили бабушка и дедушка, которые, к несчастью, тоже уже умерли.

– О господи! – испугалась Юдора.

– Как ты сказал – действительно, к несчастью, – согласился Гревилл-старший, – но, очевидно, тут ничем не поможешь. И впереди еще много времени. Вряд ли ты хочешь вступить в брак, прежде чем кончишь учение, получишь степень и купишь себе практику. И даже тогда лучше всего будет создавать семью лишь год-два спустя.

Лицо у его сына вытянулось, а взгляд померк. Мысль о столь долгом ожидании была бы тяжела для каждого влюбленного юноши, а Пирс явно любил эту девушку.

– А когда мы могли бы с нею познакомиться? – поинтересовалась его мать. – Она тоже из Кембриджа? Впрочем, это излишний вопрос.

– Нет… нет, она живет в Лондоне, – быстро ответил Пирс, – но она завтра тоже приедет сюда. – Он повернулся к Эмили: – Конечно, с вашего позволения, миссис Рэдли… Я понимаю, это ужасная смелость с моей стороны, но мне так хочется познакомить ее с родителями, и это мой единственный шанс в ближайшие два месяца.

Хозяйка сглотнула.

– Ну, разумеется. – Она по-прежнему могла дать только один ответ. – Мы будем ей очень рады. Мои поздравления, мистер Гревилл.

Юноша засиял:

– Спасибо, миссис Рэдли. Вы чрезвычайно добры!

После ланча мужчины собрались все вместе, чтобы начать свою дискуссию, а Эмили направилась к домоправительнице, сообщить, что надо приготовить комнату еще для одного гостя и что на следующий день ожидается прибытие молодой леди. После этого она присоединилась к другим женщинам, неспешно прогуливающимся по саду в мягком свете клонящегося к закату дня, и продемонстрировала им оранжерею, продолговатую лужайку, окаймленную бордюром из хризантем и поздних астр, пруды с белыми лилиями и лесную тропинку, заросшую мхами и дикими белыми колокольчиками. Затем по березовой аллее хозяйка провела всех в розарий.

Пятичасовой чай в зеленой гостиной предоставил женщинам первую возможность для разговора. До этих пор они обходились общими замечаниями о цветах и деревьях. Миссис Рэдли шла с Юдорой и Айоной, а Шарлотта, отстав от них на шаг или два, прогуливалась с Кезией. Тогда было очень приятно и мило.

Но теперь в гостиной, с ее французскими окнами, выходящими на террасу, вьющимися растениями, спускающимися прямо к куртинам, и веселым огнем, потрескивающим в камине, сидя у серебряного подноса с горячими булочками с маслом, крошечными сэндвичами и маленькими глазированными пирожными, удержаться от более глубокого разговора было уже невозможно.

Горничная подала чайные чашки и удалилась. После прогулки Шарлотта проголодалась, а булки оказались превосходными, и их было не очень-то легко поедать с изяществом, подобающим леди, не капая горячим маслом на лиф платья. Это занятие требовало сосредоточенности.

Кезия серьезно взглянула на Эмили:

– Миссис Рэдли, как вы думаете, завтра можно будет купить газету в деревне? Вы не против, если я пошлю за ней кого-нибудь из лакеев?

– Но мы каждый день получаем «Таймс», – ответила хозяйка. – И, мне кажется, уже договорились о присылке нескольких экземпляров. Однако я еще раз удостоверюсь.

Мисс Мойнихэн ослепительно улыбнулась:

– Очень, очень благодарна. Вы очень добры!

– Не думаю, что там будет много новостей об Ирландии, – заметила Айона Макгинли, широко раскрыв глаза. – Будут только обсуждаться английские дела, светские английские новости, театральные постановки и финансовые сделки. И, конечно, будет немного сообщений о том, что происходит в других странах.

Кезия обменялась с ней пристальным взглядом.

– Но ведь Ирландией управляет английский парламент, вы позабыли об этом, – заметила она холодно.

– Я об этом помню даже во сне, – ответила Айона, – как помнят все истинные ирландцы – и мужчины, и женщины. Это только вы хотите оставаться в кармане у англичан и позволять себе не помнить, что это означает – стыд и горечь, голод, бедность и несправедливость…

– Да, конечно, вся Англия едет верхом на Ирландии, мне это хорошо известно, – съязвила ее оппонентка. – И католическая Ирландия так мала, что это бремя ей непосильно! И нам всем надо работать, как рабам с галеры, чтобы дело хоть как-то двигалось.

Эмили наклонилась вперед и хотела что-то сказать, но ее опередила Юдора.

– Но ведь голод случился из-за неурожая картофеля, – решительно сказала она. – И к этому не причастны ни католики, ни протестанты. То свершилось по воле Бога.

– Который ни католик, ни протестант… – вставила Эмили.

– «Чума на оба ваши дома»[4]4
  Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта».


[Закрыть], – процитировала Шарлотта – и сразу же пожалела, что вовремя не прикусила язык.

Дамы уставились на нее во все глаза.

– Вы атеистка, миссис Питт? – недоверчиво спросила супруга министра. – И, случайно, не последовательница Дарвина, нет?

– Нет, я не атеистка, – поспешила ответить Шарлотта с загоревшимися от смущения щеками. – Но я подумала, что, глядя, как два предположительно христианских сообщества ненавидят друг друга за характер своих верований, Бог должен прийти в неописуемую ярость и отчаяться при виде всех нас. Это же просто смешно!

– Вы бы не стали так говорить, если бы хоть немного понимали, в чем заключается разница между нашими верованиями! – Кезия тоже подалась вперед с взволнованным лицом, сцепив руки на юбках своего темно-бордового платья. – Сейчас многие сеют великое зло, учат нетерпимости, гордыне, безответственности и аморализму всякого рода; они ниспровергают великие и прекрасные истины Господни: чистоту, усердие и веру! Может ли существовать на свете большее зло? Может ли быть цель достойнее, чем бороться против этого? Если вы способны о чем-то заботиться, миссис Питт, то, уж конечно, позаботитесь о том, что на земле важнее и ценнее, ради чего стоило бы жить и работать. Если проиграть эту битву, что же тогда останется ценного?

– Вера и честь. И преданность своему долгу, – с глубоким чувством, охрипнув от волнения, сказала миссис Макгинли. – Сочувствие всем беднякам, сила прощать и любовь к истинной церкви. Все то, чего вы не понимаете с вашим нечутким сердцем и самоуверенностью, с которой беретесь осуждать других. Если потребуется найти человека, который будет спокойно смотреть, как бедняки голодают, и скажет, что это их собственная вина, – значит, это протестант, и, скорее всего, протестантский проповедник. Он станет говорить об адском пламени и своими словами раздувать огонь. Самая приятная для него мысль за воскресным обедом, что какой-нибудь католический ребенок голодает, и спит он всего слаще, думая, что все мы замерзнем в канаве, когда он выгонит нас из наших домов и завладеет землей, которая принадлежала нашим отцам и отцам наших отцов с незапамятных времен.

– Но ведь это все романтическая чушь, вы прекрасно об этом знаете, – ответила Кезия, сверкая глазами, которые потемнели и стали почти зелеными. – Многие землевладельцы-протестанты разорились, стараясь прокормить своих арендаторов-католиков во время голода. Мне это доподлинно известно, потому что мой дедушка был одним из таких лендлордов, и когда голод кончился, у него не осталось в кармане и полупенса. Да и голод был уже полвека назад. И в этом все дело – вы живете в прошлом. Вы лелеете старые печали, словно боитесь с ними расстаться. Вы носитесь со своими горестями, как с маленькими детьми! Но нельзя же отрицать, что сейчас католики получили многие права!

– Но Ирландией все еще правит протестантский парламент, заседающий в Лондоне.

Айона обращалась только к мисс Мойнихэн, словно в комнате, кроме них, никого больше не было.

– А вы кого бы хотели? – выпалила та. – Римскую курию? Вот это вам и надо, правда? Чтобы все мы опять стали подвластны папе? Вы хотите насадить папизм на всей земле и подчинить ему всех, не только тех, кто исповедует эту веру. В этом суть дела! Но я скорее умру, чем поступлюсь своим правом на свободу вероисповедания.

Глаза миссис Макгинли загорелись уничтожающим огнем:

– Значит, вы боитесь, что если мы добьемся власти, то станем преследовать вас, как вы сейчас преследуете нас. И вам тогда придется сражаться за свободу и право владеть землей, которой веками владели лендлорды, лишая тем самым большинство людей избирательных прав и мешая им заниматься делом по душе. Вот это вас и пугает, да? Но, Бог свидетель, мы-то знаем, что такое угнетение, у нас были хорошие учителя!

Однако тут в спор вмешалась Юдора. Она побледнела, и речь ее была прерывистой:

– Неужели вы навсегда хотите остаться в прошлом? Вы хотите уничтожить даже возможность, которая нам представилась теперь, – покончить с ненавистью и кровопролитием и сделать Ирландию настоящей, приличной страной, под защитой вашего собственного закона?

– То есть под управлением Парнелла? – резко возразила Кезия. – Вы полагаете, он удержится на плаву? Но Кэти О’Ши положила конец его карьере!

– Не будьте такой ханжой, – съязвила Айона. – Хотя он, конечно, виноват, и она тоже. Один лишь капитан О’Ши в этом деле чист.

– Но я читала, – вмешалась Шарлотта, – что это сам капитан толкал их друг к другу в интересах своего собственного политического возвышения. И это делает его столь же виновным, как и остальных двоих, но по гораздо более бесчестной причине.

– Но он не повинен в прелюбодеянии, – отрезала мисс Мойнихэн, вспыхнув от негодования. – А это такой же смертный грех, как убийство.

– А манипулировать чувствами другого человека так, что он влюбился в твою жену, и продать ее ему за политическую выгоду, а потом ее же за это публично опозорить – это что, в порядке вещей? – спросила миссис Питт в изумлении.

Эмили издала протяжный стон.

А ее сестре вдруг захотелось рассмеяться. Вся эта сцена была абсурдна. Но если бы она позволила себе смех, ее бы сочли рехнувшейся. Хотя, может быть, оно было бы не так уж плохо. Все лучше, чем эта невменяемая злоба.

– Хотите еще булочку? – спросила Шарлотта у Кезии. – Они просто чудесны. А разговор – ужасен. Все мы вели себя непозволительно грубо и попали в неловкое положение, из которого нельзя выйти, сохраняя достоинство.

Все опять воззрились на нее, словно она говорила на незнакомом языке.

Шарлотта сделала глубокий вдох.

– И единственное, что нам остается, – это сделать вид, будто ничего не произошло, и не начинать спор сначала. Скажите, мисс Мойнихэн, если бы у вас была достаточная сумма денег и время, чтобы тратить его на удовольствия, куда вы больше всего захотели отправиться в путешествие?

Она услышала, как ее младшая сестра охнула.

Кезия заколебалась.

Огонь в камине рассыпался снопом искр. Через минуту-две Эмили позвонит лакею и попросит снова раздуть угли.

– В Египет, – наконец ответила мисс Мойнихэн. – Мне бы хотелось проплыть по Нилу, посетить Великие Пирамиды и храмы Луксора и Карнака. А вы бы куда поехали, миссис Питт?

– В Венецию, – не подумав, сразу ответила Шарлотта, – или, – она собиралась сказать «в Рим» – но прикусила язык, – или во Флоренцию. – В душе у нее поднималось какое-то истерическое веселье. – Да, съездить во Флоренцию было бы чудесно.

Миссис Рэдли облегченно вздохнула и дернула шнур колокольчика.

Грейси была очень занята всю вторую половину дня. Гвен во всем старалась ей помогать, но маленькую служанку кое-чему научила Долл Эванс, горничная Юдоры Гревилл. Она показала Грейси, как придавать шелковым чулкам телесный цвет, подбавляя в воду при стирке лосьон из лепестков розы и жидкое мыло, а затем вытирая их почти досуха чистой фланелевой тряпочкой. Результат был великолепен.

– Спасибо огромное! – пылко сказала Грейси.

Долл улыбнулась:

– Да, есть кое-какие штуки, которые стоит знать. У тебя найдется, наверное, синяя оберточная бумага? Синяя ткань тоже подойдет.

– Нет, а для чего это?

– Всегда заворачивай белую одежду в синюю бумагу или клади в ящик комода, обитый синей тканью, – и белые вещи никогда не пожелтеют. А ведь нет ничего хуже пожелтевшего белого цвета! И, кстати говоря, ты знаешь, как ухаживать за жемчугом?

По лицу Грейси ее новая приятельница поняла, что это ей невдомек.

– Это нетрудно, если все знаешь как следует, но если сделаешь что-то не так, жемчуг можно погубить, потерять его навсегда. Как, например, если опустить его в уксус! – Она слегка насмешливо улыбнулась и продолжила: – Вскипяти в воде шелуху от пшеницы, затем процеди, добавь немного соуса «тартар» и поташ – и следи, чтобы вода была очень горячая, как только можешь терпеть. Потом опусти жемчуг и три его руками, пока тот не побелеет. Затем сполосни жемчуг в прохладной воде, разложи его на белой бумаге и спрячь в ящик комода, чтобы он там, в темноте, обсох. Будет как новенький.

Этот совет произвел на Грейси большое впечатление. За несколько дней, проведенных в Эшворд-холле, она сильно поднатореет в искусстве быть настоящей горничной, если ко всему отнесется внимательно. А ведь она уже научилась читать и писать!

– Спасибо, – сказал Грейси, немного вздернув подбородок, – с вашей стороны очень любезно меня поучить.

Долл снова усмехнулась. Она уже не держалась так настороженно, как раньше.

Грейси болтала бы с ней и дальше, и еще чему-нибудь научилась бы, но, выказывая свою неопытность, она могла вызвать у новой знакомой сомнение: а почему это у Шарлотты такая неопытная и ничего не знающая служанка?

– Да, я попомню ваш совет, – сказала Грейси с апломбом, – если наши жемчуга потускнеют или выцветут.

Она извинилась и ушла. Однако вскоре ей стало скучно, и так как заняться было нечем, девушка решила исследовать остальную часть помещения для слуг. В прачечной она увидела хихикающих горничных – они отдыхали после тяжкого утреннего труда с горячими влажными простынями и полотенцами. Одна из них гладила. Другие, как узнала мисс Фиппс, относили уголь для каминов в туалетных комнатах, чтобы разжечь огонь и дамам было бы не холодно переодеваться к обеду.

Грейси увидела, как Телман, насупившись, идет через двор. Ей стало его жалко. Он был не в своей тарелке и явно не знал, как ему управляться со всеми своими новыми обязанностями. И, конечно, другие, натасканные в своем деле камердинеры просто обязательно все это заметят! Да, она должна немножко ему помочь. Сейчас полицейский был похож на избалованного ребенка, который вот-вот закатит скандал. Ухаживая за детьми Шарлотты, уже миновавшими трехлетний трудный возраст, девушка помнила, что они всегда капризничали, когда считали, что на них не обращают внимание или они не нужны.

– Начинаете осваиваться, мистер Телман? – жизнерадостно спросила Грейси, подойдя к поддельному камердинеру. – А я в первый раз в таком большом доме нахожусь, и мне даже выскочить некогда.

– Ну а мне приходится, – огрызнулся инспектор с кислым выражением лица. – Если у нас что-нибудь стрясется, они не поблагодарят меня за то, что я чистил сапоги и носил уголь!

– Но вам не надо растапливать камин, – поспешно сказала девушка. – Вы слуга с верхней половины, а не с нижней. Вы же в первой десятке, так что не позволяйте никому над вами верховодить!

Телману стало так противно, что даже лицо у него перекосилось.

– Первая десятка! Не смеши меня. Если приходится исполнять приказы других, значит, ты – слуга, и дело с концом.

– Как бы не так! – негодующе возразила Грейси. – Это все равно что констебль говорит, будто суперинтендант, который умный и дело свое знает; все равно что простой смотритель с фонарем – ходит и понимать ничего не понимает, священника от грабителя не отличит, разве только кто закричит: «Держи вора!»

– Но ведь и ты, как позовут, так и бежишь.

– А вы разве нет?

Инспектор стал было возражать, но, встретив искренний, честный взгляд служанки, решил не продолжать эту тему.

– А если вы не знаете, что и как вам надо делать, так я вам покажу, – пообещала девушка великодушно. – У вас не должно быть такого вида, будто вы своего дела не знаете. Я вам покажу, как надо чистить сюртук для джентльмена и как выводить пятна. Вы знаете, как сводить жирные пятна? Надо взять горячий утюг и толстую оберточную бумагу, но утюг не должен палить. Сначала попробуйте его на листке белой бумаги, и если она не потемнеет, значит, все в порядке. Если пятно сойдет не все, на чистую тряпочку налейте винного спирта и потрите. Ну а если и это не поможет, приходите и у меня спросите. Пусть только другие слуги не видят, что вы вроде как не знаете. Я для вас все устрою.

По лицу мужчины Грейси видела, что все это ему совершенно не нравится, но что он все-таки оценил по достоинству уместность ее замечаний.

– Спасибо, – процедил инспектор сквозь зубы, после чего повернулся и ушел в дом, не оглядываясь.

Грейси покачала головой и продолжила обследование дома. Она шла из кладовой, когда опять встретилась с Финном Хеннесси, безошибочно узнав его по темноволосой голове и худощавой фигуре. Он держался с изяществом, которого она не замечала у других слуг.

– Здравствуйте, Грейси Фиппс. Кого-нибудь ищете? – поинтересовался молодой человек.

– Да нет, просто осматриваю дом, чтобы знать, где что есть, если потребуется, – ответила горничная радостно – от того, что встретилась с ним, и вместе с тем не зная, что бы сказать такое умное.

– Очень мудро, – согласился Финн, – и я занят тем же самым. Чудно́, правда, как мы изо всех сил стараемся, чтобы подготовиться к такой вот поездке, а приехали – и, по крайней мере сегодня, нам почти нечем заняться до самого обеда.

– Ну, дома-то мне надо еще и за детьми присматривать, – ответила Грейси и внезапно поняла, что этими словами рекомендует себя как «служанку на все руки», а не дамскую горничную, и пожалела, что сболтнула лишнее.

– И вам нравится такая работа? – поинтересовался ее новый знакомый.

– Ага. Дети очень послушные и всегда такие умненькие и сообразительные.

– И здоровые?

– Ага, – удивленно повторила Фиппс, заметив, что лицо у Хеннесси омрачилось. – А разве там, откуда вы приехали, дети больные?

– Откуда я приехал? – повторил Финн. – Деревня, где жила моя мать, а до нее – моя бабушка, теперь разорена. Раньше там жили почти сто человек мужчин, женщин и детей. А теперь она похожа на кладбище – все, словно какой-то древний народ, покинули эту землю.

Грейси была потрясена.

– Но это ведь ужас какой-то. Так ваша мамка переехала? А братьев-сестер у нее в деревне не осталось?

– У нее было три брата. Двоих согнали с наделов, когда землю продали новым хозяевам, а они пустили ее под пастбище. А третьего брата – младшего – повесили англичане, потому что приняли его за фения.

В голосе Финна звучала боль, но девушка не все поняла из его рассказа. Она прекрасно знала, что такое бедность. Некоторые лондонские улицы были не лучше ирландских трущоб. Грейси видела детей, умирающих с голоду и замерзших до смерти. Она сама слишком часто мерзла, голодала и болела, прежде чем поступила на службу к Питту.

– За кого? – тихо переспросила она.

– За фения, – стал объяснять Хеннесси. – Это такое тайное ирландское общество, которое хочет свободы для своей страны, чтобы у нас было самоуправление, чтобы мы шли во всем своей дорогой и все делали по-своему. Этого хотят все ирландцы, еще оставшиеся в живых, но одному Богу лишь известно, сколько нас. Там, где жадные лендлорды выгнали нас со своих земель, там, на западе и юге страны, остались только призрачные деревни.

– А куда же делись те, кого выгнали?

Грейси пыталась представить себе эту картину, но не могла: эта часть рассказа не укладывалась в рамки ее собственного опыта.

– В Америку, Канаду – они повсюду, где нас захотели принять, где можно было найти честную работу, еду и кров.

На это горничной было нечего ответить. Все так трагично и несправедливо! Ей был понятен гнев молодого человека.

Он увидел по ее лицу, что она ему сочувствует, и тихо, почти шепотом, спросил:

– Ты можешь все это вообразить, Грейси? У целых деревень отняли землю и дома, где люди родились и всю жизнь трудились, где они что-то наладили. Всех выгнали в никуда. Выгоняли даже зимой. Стариков и женщин с младенцами на руках, с детьми постарше, вцепившимися ручонками в их юбки, – всех выбросили в ненастье, под дождь и ветер, чтобы они отправились куда глаза глядят. Какими надо быть людьми, чтобы так поступать с себе подобными?!