Текст книги "Принц Лестат"

– Mon Dieu, тоже мне, полное осознание своей сути! – фыркнул я. – Так теперь выходит, я вообще во всем виноват?

– Ничего, это далеко не самое главное. – Дэвид ободряюще взял меня за руку. – Кто виноват, а кто нет – совершенно не важно. Хоть на пять минут перестань разыгрывать из себя Принца-паршивца, давай послушаем Джесси.

– Да, профессор, – смиренно отозвался я. – По-моему, я всегда всех слушаю. Разве нет?

– Слушаешь, да мало. – Он вздохнул и перевел взгляд на Джесси.

– Ну так вот. Маарет захотела отыскать одного из этих древних – не из тех, кто недавно восстал – а того, кого Сет считал особенно мудрым. Этот вампир теперь живет в Швейцарии на берегу Женевского озера и оставил заметный след в мире людей. Со времен античности он поддерживал что-то вроде большой вампирской семьи. Собственно говоря, вампир Флавий – его доверенный друг и последователь.

– А как он звался среди нас? – спросил я.

– Этого Маарет мне никогда не говорила. Но я знаю, что он неизмеримо богат и богатство его связано с фармацевтическими корпорациями и вложениями. Помню, Сет как-то упоминал об этом. И вот Маарет отправилась в Швейцарию, чтобы найти его. Она мне часто звонила оттуда.

– По телефону?

– Она никогда не чуралась телефонов, компьютеров, мобильников, всего такого. Помнишь, она же была моей человеческой тетушкой Маарет задолго до того, как я узнала ее тайну. Она много веков опекала и наставляла Великое Семейство – и всегда прекрасно умела приспосабливаться к современности.

Я кивнул.

– Как я поняла, она полюбила этого древнего из Женевы. Восхищалась тем, какую жизнь он создал для себя самого и своих подопечных. Она не открылась ему, лишь наблюдала за ним издали – через разумы тех, кого он любил. Однако она и сама его полюбила. Звоня мне, она, по очевидным причинам, не называла ни имени его, ни точного адреса, но рассказывала с неизменным восторгом. Этот вампир был инициирован самой Акашей – чтобы сражаться с бунтовщиками вроде Маарет, Мекаре и Хаймана. Они, мятежники, звались Первым Поколением, а этот вампир был капитаном Царской Крови. Но Маарет сказала – древние распри более не имеют для нее никакого значения. Во время наших телефонных бесед она не раз повторяла мне, как многому ее научило наблюдение за этим созданием, как заразителен его энтузиазм к жизни. Я считала, это идет ей на пользу.

Я видел, что Дэвид раньше и не слыхал об этом – и теперь завороженно внимал ее словам.

– И это лишь один из многих бессмертных, о которых мы знать не знали и ведать не ведали? – тихонько спросил он.

Джесси кивнула.

– А еще она сказала, этот женевский вампир трагически влюблен в Лестата. – Она посмотрела на меня. – Безумно любит твою музыку, твои книги, твои размышления – и трагически убежден, что, доведись вам встретиться и побеседовать обо всех идеях, теснящихся у него в голове, он обрел бы в тебе родную душу. По всей видимости, свою вампирскую семью он тоже очень любит, но они устали от его неуемной жажды жизни, от его бесконечных раздумий о судьбе нашего племени и переменах, что мы претерпеваем. Ему кажется, ты поймешь его. Маарет не говорила мне, согласна она с ним или нет. Она хотела познакомиться с ним. Всерьез об этом раздумывала. И у меня сложилось впечатление, что она и тебя хотела взять с собой. Но все же она покинула Женеву, так и не приблизившись к нему. Все ее планы и чаяния – они тоже очень скоро переменились.

– Что же случилось? Почему она не открылась ему? – настойчиво спросил я. У меня никогда не возникало сомнений, что Маарет способна в любой момент отыскать меня. Да и тот могучий вампир из Женевы, скорее всего, тоже. Ну в смысле, не так уж трудно меня и найти.

– О, еще как трудно, – ответила Джесси на мою невысказанную мысль. – Ты очень ловко прячешься.

– Ну так что!

– Давайте вернемся к рассказу, – попросил Дэвид.

– Все из-за того, что случилось в поместье за время ее отсутствия, – пояснила Джесси. – Я оставалась там с Хайманом, Мекаре и несколькими молодыми кровопийцами, изучавшими архивы. Не знаю точно, кто это был. Маарет привела их незадолго до своей поездки. Мне известно лишь, что она лично одобрила каждого из них и дала им допуск к древним записям. Ну а мы с Хайманом на двоих, так сказать, поддерживали огонь в очаге. И вот как-то раз я отправилась на пару ночей поохотиться в Джакарте, а Хайман остался один.

Вернувшись, я обнаружила, что половина поместья выгорела в пламени пожара, часть молодых вампиров – а быть может, и все – испепелены, а Хайман в полном шоке. Маарет тоже вернулась – инстинкт подсказал ей, что она нужна здесь. Разрушения были ужасны. Начисто сгорели многие крытые дворики, некоторые библиотеки. Древние свитки, таблички – все пропало. Но ужаснее всего были останки тех, кто сгорел заживо.

– И кто именно? – перебил я.

– Честно, даже не знаю. Маарет не называла мне имен.

– Но разве сама ты не встречалась с этими юными вампирами? Уж верно, ты запомнила хоть кого-то из них!

– Прости, Лестат, – покачала головой Джесси, – я не запоминаю их, не знаю ни в лицо, ни по имени. Все они были молоды, очень молоды. Там всегда крутилась какая-нибудь молодежь. Одни уходили, другие приходили. Маарет приводила их туда. Я не знаю, кто погиб. Просто не знаю.

Дэвид сидел в полном потрясении. Конечно, он, как и я, уже видел развалины. Но слышать, как это все произошло – совсем другое дело.

– А что рассказал Хайман? – спросил он.

– То-то и оно. Он не помнил, что произошло. Не мог вспомнить, где он был, что делал, что видел за время моего отсутствия. Он жаловался на помутнение в голове и даже физическую боль, самую настоящую боль. Хуже того, он то и дело терял сознание, прямо у нас на глазах. Бредил, бормотал, говорил то на древнем наречии, а подчас на других, неведомых мне, языках. Нес всякую чушь. А иногда словно бы разговаривал с кем-то у себя в голове.

Я мысленно сделал себе заметку – и закрыл свой разум от всех остальных, точно склеп.

– Он явно страдал, – продолжила Джесси. – Спрашивал Маарет, как унять боль. Умолял ее облегчить его страдания, словно они снова оказались в Древнем Египте, и она была знахаркой. Говорил, словно бы у него что-то засело в голове, и от этого очень больно. Просил вытащить эту штуковину. Спрашивал, способен ли вампирский доктор, Фарид, вскрыть ему череп и извлечь чужеродное тело. Постоянно переходил на древние наречия. На меня обрушился каскад самых невероятных и ярких образов. У меня сложилось впечатление, будто ему казалось, он перенесся в те времена. Он был болен и не в себе.

– А Мекаре?

– Почти такая же, как всегда. Но не совсем.

Джесси умолкла.

– Что ты имеешь в виду? – не утерпел я.

Она стерла возникшие у нее в голове образы так быстро, что я не успел их уловить. Стала подыскивать слова.

– Ну, Мекаре всегда держалась очень степенно, величаво. Но когда я только примчалась в поместье и только-только успела увидеть обгоревшие балки и рухнувшие кровли, как вдруг в одном из переходов наткнулась на Мекаре, и она была совсем другой – оживленной, бодрствующей. Я даже сперва не узнала ее. – Джесси снова умолкла и отвернулась, но потом снова посмотрела на нас. – Не знаю, как объяснить. Она стояла, свесив руки по бокам и прислонившись к стене. И смотрела на меня.

В голове у нее снова вспыхнул яркий образ. Я видел его. И Дэвид, конечно, тоже.

– Я понимаю, со стороны кажется – сущий пустяк. – Джесси говорила тихо-тихо, едва слышно, словно бормотала себе под нос. – Но говорю вам: никогда прежде я не видела, чтобы она так на меня глядела – как будто вдруг узнала меня, как будто в ней вдруг пробудился разум. Мне почудилось – я встретила незнакомку.

Да, я понимал, о чем это она. И Дэвид тоже. Но все это было так зыбко, так неопределенно.

– Честно, я ее даже испугалась. Очень испугалась. Других вампиров я, по самоочевидным причинам, ни капли не боюсь. А вот ее в тот момент испугалась. На лице у нее было такое не свойственное ей выражение. А ведь она просто смотрела на меня. Я словно окаменела. Думала – а ведь у этого создания вполне бы хватило могущества на все это вот: на то, чтобы устроить пожар, испепелить молодняк. Она и меня может испепелить. Но и Хайман, конечно, тоже мог бы все это сделать, и я не знала еще, что он ничего не помнит. Тут прибежала Маарет, обняла сестру – и Мекаре словно бы стала сама собой. Взгляд у нее расплылся, сделался безмятежным, почти незрячим. Она выпрямилась и сразу стала мягче, приобрела обычную плавность и грацию – и пошла прочь типичной своей походкой: платье колышется, голова чуть склонена. Она обернулась на меня, и глаза ее были пусты. Совершенно пусты. Но все равно это были ее глаза, если понимаете, что я имею в виду.

Я ничего не сказал. Перед мысленным взором у меня пылал переданный Джесси образ. По спине вдруг пробежал холодок.

Дэвид молчал. Я тоже.

– Маарет демонтировала все в поместье, и мы уехали, – сказала Джесси. – С тех пор она никогда не оставляет Мекаре одну, даже ненадолго. И не приглашает молодых вампиров. Никого к нам вообще не приглашает. Собственно, она сказала мне, что мы должны затвориться от мира. И, насколько мне известно, с женевским древним вампиром она так и не познакомилась, хотя тут я не совсем уверена.

Обосновавшись в новом убежище, она завела там куда больше всевозможных технических новинок и приборов, чем прежде, и стала для всего на свете использовать компьютер. Сперва я подумала, она просто перешла на новый уровень соответствия эпохе. Но теперь уже не так уверена. Может, она просто больше не хочет никуда выходить. Предпочитает общаться с миром через компьютер. Не знаю. Я ведь не могу телепатически читать мысли своей создательницы. А Маарет не способна читать Мекаре и Хаймана. Первое Поколение не умеет читать в разумах друг у друга. Слишком уж они близки. Она мне сказала, мол, того женевского вампира читать тоже не может. Будь то Первое Поколение или Царская Кровь, а самые древние все равно не в состоянии проникать в мысли друг друга. Полагаю, в техническом смысле, Сет – тоже из Царской Крови. Царская Кровь – истинные наследники вампирской религии Акаши. Вампиры Первого Поколения так и остаются мятежниками. На протяжении многих веков они передавали кровь своим избранникам без каких бы то ни было правил и ритуалов. Если проследить генеалогии большинства современных вампиров, подозреваю, все они сводятся к Первому Поколению.

– Скорее всего, – согласился я.

– А что сталось с Хайманом? – спросил Дэвид. – Он-то как?

– Очень не важно, – вздохнула Джесси. – С того самого дня. Иногда он исчезает на целую ночь, а потом сам не помнит, куда ходил и что делал. Большую часть времени просиживает перед плоским экраном телевизора и смотрит старые фильмы. Иногда всю ночь напролет слушает музыку. Говорит, музыка облегчает боль. Часто смотрит видео с твоими рок-записями, Лестат. Включает и смотрит на пару с Мекаре. Думаю, в каком-то смысле она тоже их смотрит. А иногда он вообще ничего не делает. Но всегда возвращается к тому, что у него болит голова.

– А Фарид – что он-то говорит про эту боль? – спросил я.

– В том-то и дело. Маарет не стала звать к нам Фарида. Я же говорила – она вообще никого к нам не приглашает. Если она и писала ему по электронной почте, мне о том ничего не известно. Если понимаешь, ее погруженность в компьютер – тоже одно из проявлений общей отстраненности от мира. Я пришла рассказать вам все это, потому что считаю – вы должны знать. Вы оба. И должны поделиться этим знанием с Мариусом и со всеми остальными, с кем сочтете нужным.

Она откинулась на спинку кресла и глубоко вздохнула, точно говоря себе: ну вот, дело сделано, ты призналась, нельзя взять назад сказанное.

– Теперь она защищает всех от Мекаре, – негромко произнес Дэвид. – Потому и таится.

– Да. И, как я уже говорила, она оборвала все связи со своей человеческой семьей. Ночь за ночью мы проводим в мире и спокойствии. Когда я ухожу, она не спрашивает, куда это я собралась, а когда прихожу – не интересуется, где я была. Она наставляет меня во множестве всяческих мелочей – как было всегда. Но более не посвящает меня ни во что важное и серьезное! Честно говоря, она ведет себя так, точно за ней непрерывно следят, неотступно наблюдают.

Ни я, ни Дэвид не проронили ни слова, но я прекрасно понимал, что она имеет в виду. Сам же я пребывал в нерешительности. Я был еще не готов поделиться с ними своими смутными и тревожными подозрениями. Я и с собой-то ими еще толком не поделился.

– И все-таки, – сказал Дэвид, – возможно, это Хайман устроил пожар и убил молодых вампиров.

– Да, не исключено, – согласилась Джесси.

– Но считай Маарет, что это и правда Хайман, она бы уж что-то да предприняла, – возразил я. – Считай она, что по-другому никак, она бы уничтожила его. Нет, это Мекаре.

– Как бы она убила Хаймана? Он не слабее ее, – проговорил Дэвид.

– Ерунда. Что-нибудь придумала бы, – стоял на своем я. – Любого бессмертного можно обезглавить. Мы сами видели на примере Акаши. Ей отсек голову огромный обломок стекла.

– Правда, – согласилась Джесси. – Маарет сама мне рассказала об этом, когда причастила Крови. Сказала, в будущем я стану такой сильной, что уже ни огонь, ни солнце меня не убьют. Но верный способ убить любого бессмертного – отсечь голову от сердца и подождать, пока не вытечет вся кровь. Это было еще до того, как в Сономе объявились вы с Акашей. Ровно это с Акашей и произошло. Только Мекаре взяла голову Акаши и выела оттуда мозг, пока еще не вытекла вся кровь.

Мы долгое время молчали, погрузившись в раздумья.

Потом Дэвид негромко заметил:

– Но опять же, не было и малейших признаков, чтобы Мекаре осознавала свою силу.

– Верно, – кивнула Джесси.

– Однако если вся эта история – ее рук дело, выходит, она знает, на что способна, – продолжал Дэвид. – И значит, за Маарет надо неусыпно бдить и следить за ней.

– Наверное.

– И к чему все идет? – спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе не слышалось раздражения. Я любил Мекаре.

– Не думаю, что она уничтожит себя и Мекаре, – отозвалась Джесси. – Но точно не знаю. Знаю лишь, что она все время слушает передачи Бенджи из Нью-Йорка. Слушает их по компьютеру. Садится и все слушает, слушает – часами. Слушает всех молодых вампиров, что звонят Бенджи. Слушает все, что у них есть сказать. Думаю, пожелай она уничтожить все наше племя, уж меня бы точно предупредила. Скорее всего, это в ее планы не входит. По-моему, она целиком и полностью согласна с Бенджамином. Все очень плохо. Все изменилось. И дело не только в твоей музыке, Лестат, и появлении Акаши. Дело в самой эпохе, в скорости технического прогресса. Кажется, я вам уже говорила, как она сказала мне, что всем институтам и организациям, основанным на строжайшем соблюдении тайны, грозит опасность. Сказала, эту эпоху не переживет ни одна система, строящаяся на эзотерическом знании или тайнах магии. Ни одна новоявленная религия в наши дни долго не продержится. Не выживет ни одна группа мистиков. Маарет предсказала, что в Таламаске скоро начнутся большие перемены. «Сами по себе люди не меняются, – сказала она. – Они лишь приспосабливаются. И в процессе приспособления будут безжалостно исследовать все тайны и загадки, пока не откроют основные законы, что стоят в основе любой из них».

– Вот и я точно так же считаю, – вставил я.

– Да, тут она права, – согласился Дэвид. – В Таламаске и впрямь произошли перемены – о которых я и хотел вам рассказать. Вот почему я звал тебя, Джесси. Я не смел беспокоить Маарет, когда она так явно не желает, чтобы ее беспокоили, но, должен признаться, надеялся услышать от тебя о ней, и теперь пребываю в некотором замешательстве. По сравнению с этими новостями то, что произошло в Таламаске, не так уж важно.

– Ну и что там все-таки произошло? – Я про себя гадал, не слишком ли назойлив. Но, не понукай я Джесси с Дэвидом, они бы на каждом шагу впадали в долгое многозначительное молчание, да так и сидели бы, выразительно глядя друг на друга – а я хотел информацию.

Информационная эпоха. Пожалуй, я вполне вписался в нее, хоть и неделями забываю пользоваться айфонами, а каждые пару лет вынужден заново учиться отправлять электронные письма, да и, садясь за компьютер, неизменно обнаруживаю, что с прошлого раза все позабыл.

– Тут помогает только одно, – откликнулась Джесси на мои невысказанные мысли. – Надо пользоваться этим всем регулярно. Мы же все знаем: мозги у нас исключительные, но сверхъестественных способностей в обучении не дают – лишь в тех областях знания, коими мы успели овладеть, пока были еще людьми.

– Ну да, твоя правда, – признал я. – Я-то считал, все обстоит иначе – потому что, уже причастившись Крови, с легкостью выучил латынь и древнегреческий. Но ты абсолютно права. Так что вернемся к Таламаске. Полагаю, они там уже оцифровали все свои архивы?

– Да, вот уже несколько лет как закончили, – подтвердил Дэвид. – Все оцифровано. Все реликвии хранятся в музейных условиях в Обителях Амстердама и Лондона. Каждый предмет сфотографирован, снят на видео, описан, изучен, классифицирован – и так далее, и так далее. Эта работа началась уже много лет назад, когда я еще был верховным главой ордена.

– Ты разговаривал с ними непосредственно? – спросила Джесси. Сама она никогда этого не хотела. Причастившись Крови, она не желала более общаться ни с кем из прежних друзей. Это я, не она, привел к нам Дэвида. Некоторое время я развлекался тем, что дразнил Таламаску, играл с ними, снова и снова подстраивал встречи с членами ордена. Теперь-то я давно бросил эти игры.

– Нет, – ответил Дэвид. – Я их не беспокоил. Но время от времени посещал моих старых друзей на смертном одре. Почитал это своим долгом. Мне ведь совсем нетрудно проникнуть в наши Обители, в палаты умирающих. Я хотел проститься со старыми друзьями – я знал, что они чувствуют. Умереть, так и не получив ответа. Умереть, так и не узнав в Таламаске ничего принципиально нового, сверхъестественного, потустороннего! Все, что мне известно сейчас о положении дел в Таламаске, я узнал из этих встреч и в результате тайного наблюдения. Да, я просто наблюдал, подслушивал, рыскал вокруг, улавливал мысли тех, кто догадывался, что их слушают, но не знал, кто именно.

Дэвид вздохнул. Он выглядел очень усталым: вокруг глаз морщины, губы дрожат.

Я так отчетливо видел его душу, прежнюю душу в новом, молодом теле, что старый и новый Дэвиды совершенно слились для меня в одно. И в самом деле, его прежняя личность успела уже наложить отпечаток на молодое лицо, изменить его. Даже голос, прежний голос Дэвида сумел приспособить под себя голосовые связки нового тела – он словно бы настроил, усовершенствовал их, научив более утонченной манере разговора, неукоснительной вежливости.

– Случилось же там вот что, – промолвил он. – Тайна Древних и происхождения ордена теперь спрятана совершенно по-новому.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Джесси.

Дэвид поглядел на меня.

– Тебе это все уже знакомо. Мы ведь никогда не ведали свои истоки. Знали лишь, что в середине восьмого века орден уже существовал и что все наши изыскания, как и само существование ордена, поддерживаются какими-то несметными богатствами. Знали, что орденом правят Древние – но понятия не имели, кто они и где их искать. У нас были свои незыблемые правила: наблюдать, но не вмешиваться, изучать силы ведьм и вампиров, но не использовать их себе на благо, все такое.

– Неужели это переменилось? – спросил я.

– Нет. Орден все так же богат и добросовестен, как и в былые годы. Пожалуй, даже процветает пуще прежнего. В его ряды вливается все больше молодых ученых, знающих латынь и древнегреческий, а также молодых археологов вроде Джесси. Несмотря на все твои очаровательные книжки, Лестат, и общественное внимание, которое ты там щедро привлек к Таламаске, тайна хранится с прежним тщанием и, насколько мне известно, последние годы вокруг ордена почти не возникало скандалов. То есть даже вообще не возникало.

– Так в чем же тогда беда?

– Я бы не назвал это бедой, – возразил Дэвид. – Я бы назвал это увеличением секретности, причем на новый и весьма интересный лад. В последние полгода новые Старейшины принялись представляться коллегам и налаживать общение с ними.

– То есть ты хочешь сказать, Старейшин и впрямь выбирают из членов Ордена, – с иронической улыбкой уточнила Джесси.

– Именно.

– В былые времена, – продолжал Дэвид, – нам всегда говорили, что Старейшин выбирают из рядовых членов ордена, но после этого они хранят тайну и не открывают ни имя, ни место жительства никому, кроме других Старейшин. В прошлом они общались с орденом посредством писем, присылая собственных гонцов, чтобы доставить или забрать корреспонденцию. В двадцатом веке они перешли на общение путем факсов и электронной почты, но все так же тщательно хранили анонимность.

Само собой, в результате всего этого никто и никогда не знал Старейшин лично, не знал, кого именно избрали Старейшиной. Никто и никогда с ними не встречался. Так что оставалось лишь принимать на веру, что их и в самом деле избирают из числа членов ордена. Вам известно, что уже со времен Возрождения члены ордена Таламаски роптали, что не знают, кто именно их Старейшины и как они передают власть следующим поколениям.

– Ну да, конечно, помню, – кивнул я. – Об этом еще Мариус писал в мемуарах. Даже его друг из Таламаски, Рэймонд Галлант, спрашивал у него, не знает ли он, как был основан орден. Похоже, Рэймонда тоже не устраивала неосведомленность.

– Да-да, – подтвердила Джесси.

– Ну а в нынешние времена, похоже, все прекрасно знают Старейшин, – сообщил Дэвид. – Равно как и где они собираются. Рядовых членов ордена постоянно приглашают принять в этих встречах участие. Но тайна прежних Старейшин так и остается тайной. Кем они были? Как избирались? Где жили? И почему теперь передали власть в руки известных людей?

– В твоем описании это все очень напоминает, как Маарет обошлась с Великим Семейством, – заметил я.

– Вот-вот.

– Но ты же никогда не думал всерьез, будто бы они – бессмертные? – спросила Джесси. – Мне и в голову не приходило. Я просто принимала необходимость строжайшей секретности как должное. Когда я вступала в орден Таламаски, мне сказали, что это авторитарная организация. Как Римская Церковь, с полнейшим абсолютизмом. Никто не знал, кто такие Старейшины, где их искать и как им становится известно обо всем, что происходит в ордене.

– А я всегда считал, что это бессмертные, – сказал Дэвид.

Джесси его признание и поразило, и насмешило в одно и то же время.

– Дэвид, серьезно?

– Ну да. Я всегда считал, что бессмертные основали орден, чтобы следить за другими бессмертными – духами, призраками, оборотнями, вампирами и так далее. Ну и, само собой, мы должны были следить за всеми смертными, которые общаются с бессмертными.

Я задумался.

– Значит, орден много веков собирал все эти сведения, а главная загадка – происхождение самого ордена – так и оставалась тайной?

– Именно. Нынешние же перемены лишь удалили нас от разгадки. Еще несколько поколений – и само существование тайны забудется. Неясное прошлое уже никого не будет интересовать, канет в Лету, как прошлое любого другого древнего общества.

– Похоже, именно этого-то они и добиваются, – сообразил я. – Потихоньку покинули сцену, пока ни члены ордена, ни посторонние наблюдатели не затеяли очередного серьезного расследования. Еще одно решение, навязанное эпохой информации? Маарет была права.

– А вдруг есть и еще какие-то причины, более глубокие? – промолвил Дэвид. – Вдруг орден и впрямь был основан бессмертными, но теперь они утратили интерес к тому, что когда-то так пристально отслеживали? Вдруг они бросили свои изыскания? Или напротив – наконец-то нашли то, что так долго искали?

– Но что тогда? – спросила Джесси. – Ведь о призраках, ведьмах и вампирах нам известно не больше, чем прежде.

– Отнюдь, – покачал головой Дэвид. – Вспомни-ка, о чем мы только что говорили.

– Слишком много неизвестных, – вмешался я. – Слишком много предположений. У Таламаски потрясающая история, никто не спорит – но я все равно не понимаю, почему орден не могли и в самом деле основать и поддерживать обычные смертные ученые? На первый взгляд, Старейшины всего лишь изменили методы взаимодействия с рядовыми членами ордена, только и всего.

– Не нравится мне все это, – негромко заметила Джесси, передернувшись и потирая руки длинными белыми пальцами. – Совсем не нравится.

– А Маарет никогда ничего не говорила тебе о Таламаске? Чего-нибудь такого, что знала лишь она? – поинтересовался Дэвид.

– Сам знаешь – нет. Конечно, ей известно про орден, она считает его безвредным. Но нет, она мне ничего не говорила. Таламаска ее просто не интересовала, никогда. Да ты же и сам знаешь, Дэвид, ты же сам ее спрашивал.

– Иные легенды мы с ней никогда не обсуждали, – сказал Дэвид. – Что, мол, орден основали с целью следить за вампирами, а все прочие изыскания, по сути, никому не важны. Что Старейшины сами – вампиры.

– Что-то не верится, – усомнился я. – Но, с другой стороны, ты был в ордене, а я нет.

– Говорили, что когда член ордена умирает, Старейшины приходят к нему и открывают, кто они. Но понятия не имею, откуда это поверье взялось. И, наблюдая, как один за другим умирают мои коллеги, я понял: это неправда. Они умирали, так и не узнав разгадки дела своей жизни и много ли оно стоило. – Дэвид посмотрел на меня. – Когда мы с тобой познакомились, Лестат, я был разочарованным, уставшим от жизни стариком. Сам помнишь. Я сомневался, есть ли хоть какой-то смысл у всех моих трудов по изучению сверхъестественного.

– Как бы то ни было, а главная тайна так и осталась тайной, – сказал я. – Возможно, мне стоит ею заняться. Мне кажется, это ваше новшество как-то связано с тем кризисом, что переживает сейчас наш народ.

Я умолк, не зная, что тут еще сказать.

Дэвид и Джесси тоже молчали.

– Если это все взаимосвязано, мне это тоже не нравится, – наконец пробормотал я. – Слишком уж похоже на конец света. С теорией, будто весь мир – сплошной Сад Зла, что все в нем рождаются и умирают без всякого смысла, что страдание – неотъемлемая часть жестокого жизненного цикла, я еще жить как-то могу. Но вот теории о глубокой взаимосвязи между столь древними явлениями, как орден Таламаски, Великое Семейство и эволюция нашего племени, мне, боюсь, уже не вынести…

Беда в том, что все это просто не складывалось у меня в голове. И почему тогда меня так пугала мысль об этой всеобщей взаимосвязи? Ведь я же сам хотел во всем разобраться.

– Тогда ты должен признать, что мы и в самом деле в кризисе, – слабо улыбнулся Дэвид.

Я вздохнул.

– Ну ладно. В кризисе. Только никак не пойму, почему. Да знаю я, знаю. Да, мои песни и видео пробудили мир бессмертных. Акаша проснулась и пошла сеять смерть и уничтожение. Не спорю. Но эти-то нынешние отбросы общества откуда взялись? Прежде таких не встречалось. И каковы последствия появления Древних? Почему нам вообще нужна Царица Проклятых? Допустим, Маарет с Мекаре не хотят нами править. Ну и что? Акаша тоже никем не правила. Почему нельзя жить, как прежде?

– Потому что мир меняется, – нетерпеливо ответил Дэвид. – Лестат, разве ты не видишь, что твое появление на публике стало лишь приметой времени? Нет, конечно, оно никоим образом не изменило мир смертных, но все же не стоит преуменьшать влияние твоих книг, слов и песен на Тех, Кто Пьет Кровь! Ты дал бесформенной массе общую историю, терминологию и поэзию! Уж конечно, это пробудило древнейших! Конечно, расшевелило и ободрило тех, кто давно впал в уныние. Стряхнуло оцепенение со скитальцев, давно забывших, какого они рода и племени. Ну и само собой, спровоцировало уже имеющихся отщепенцев плодить все новых и новых при помощи Темной Уловки, Темного Дара, Темной Крови и так далее!

Дэвид произнес эту тираду без осуждения, но с пылом настоящего ученого.

– Да, знаю, и я сыграл свою роль, – продолжал он. – Я опубликовал истории Армана, Пандоры и, наконец, Мариуса. Но основная моя мысль вот в чем: ты пробудил самосознание в племени жалких, ненавидящих самих себя хищников, которые никогда прежде не притязали ни на какую общность. Да, безусловно – это все изменило. Иначе и быть не могло.

– А потом мир смертных дал им компьютеры, – вставила Джесси, – равно как и новые, усовершенствованные самолеты, поезда и автомобили. Число вампиров росло в геометрической прогрессии, а голоса их слились в единый хор, звучащий по всему миру, от моря до моря.

Я встал с кушетки и отошел к окну, не удосуживаясь даже до конца задернуть полупрозрачные занавески. Сквозь поволоку белого тюля сияли величественные огни окружающих башен и небоскребов. До меня доносились бесчисленные голоса собравшихся вокруг молодых вампиров, снующих туда-сюда, перекрывших все входы и выходы, предупреждающих друг друга: «По-прежнему затишье. Смотрите в оба!»

– Знаешь, почему это все тебя так тревожит? – спросил Дэвид, подходя ко мне. Он страшно злился – я чувствовал исходящий от него жар. В новом, сильном и молодом теле он был одного роста со мной, из пристальных черных глаз на меня смотрела душа Дэвида. – Я тебе отвечу! Потому что ты так и не признался сам себе, что натворили твои книги, твои песни и твоя музыка… И не признался в том перед нами. Ты всегда делал вид, будто бы оказал человечеству большую услугу. «Сотрите нас с лица земли!» Ты так и не признал, что ты – один из нас. Не признал, что действовал, как частица нашего племени!

Внезапно на меня накатила ярость.

– Я сделал это все для себя! Хорошо. Признаю – это было катастрофой. Но я сделал это лишь ради себя. Никаких «нас» для меня и в помине не было! Да, соглашусь, я вовсе не хотел, чтобы люди стерли нас с лица земли, это я лишь для красного словца. Я просто хотел посмотреть, что будет – кто придет на мой рок-концерт. Хотел найти всех тех, кого потерял… Луи и Габриэль, Армана и Мариуса… особенно Мариуса. Вот почему я так поступил. Я был одинок! Других причин у меня не было. Ни цели, ни великой задачи! Ну и что с того?

– Именно, – согласился Дэвид. – Но тем самым ты повлиял на весь свой народ – но не захотел брать на себя ни грамма ответственности.

– Во имя дьявола, уж не собираешься ли ты с амвона проповедовать вампирскую этику?

– У нас тоже есть своя этика, и честь, и верность. – Он продолжал гнуть свое. – Как и все прочие добродетели, свойственные людям.

Он не кричал, но под покровом бархатной учтивости таилось пламя. С англичанами всегда так.

– Ступай проповедовать на улицы, – отмахнулся я. – К Бенджи на радио. Позвони и скажи это все им. И ты еще удивляешься, почему я выбрал отшельничество?