Текст книги "Вампир Лестат"

Однако среди царящего вокруг хаоса что-то привлекло мое внимание, что-то действительно очень важное, имевшее для меня большое значение. Это была фигура, стоявшая в одной из лож верхнего яруса. Незнакомец не только не бросился вместе со всеми к выходу – он даже не пошевелился.

Я медленно повернулся и посмотрел на него, словно бросая ему вызов и предлагая оставаться на месте. Он был стар, и во взгляде его я прочел бесконечное презрение. Яростно сверкнув глазами, я невольно зарычал. Казалось, этот звук вырвался из самых глубин моей души. Он становился все громче и громче, и те немногие, которые еще оставались внизу, совершенно оглохшие, трусливо бросились прочь. Даже Никола, рванувшийся было вперед, сник и скорчился на месте, зажав руками голову.

А старик в седом парике, исполненный негодования и возмущения, так и продолжал неподвижно стоять, упрямо и гневно сдвинув брови.

Я отступил назад, а потом пересек опустевший зрительный зал и остановился прямо напротив него. При виде меня он невольно раскрыл рот, а глаза его широко распахнулись.

Годы, судя по всему, наложили на него свой отпечаток: спина ссутулилась, а старческие руки стали узловатыми. Но в глазах отчетливо светились сильная воля и дух, чуждый суетности и готовности к компромиссам. Рот был крепко сжат, а подбородок упрямо выступал вперед. Из-под полы сюртука он вытащил пистолет и, держа его обеими руками, прицелился прямо в меня.

– Лестат! – услышал я крик Ники.

Прогремел выстрел, и пуля со всей силой вошла в мое тело. Я даже не шевельнулся и продолжал стоять так же неподвижно, как за несколько минут до того стоял незнакомец. По всему телу прокатилась сильная боль, но быстро прошла, оставив после себя тянущее ощущение в венах.

Хлынула кровь. Такого сильного кровотечения мне никогда в жизни не приходилось видеть. Рубашка моментально намокла, и я почувствовал, как струя крови стекает по спине. Тянущее ощущение все усиливалось, по спине и груди побежали мурашки.

Незнакомец остолбенело смотрел на меня. Пистолет выпал из его рук. Вдруг голова его откинулась назад, глаза закатились, и он, съежившись, словно из него выпустили воздух, рухнул на пол.

Ники уже взлетел вверх по лестнице и ворвался в ложу. Думая, что присутствует при моей преждевременной кончине, он истерически бормотал что-то нечленораздельное.

А я неподвижно стоял, прислушиваясь к собственному телу и особенно остро чувствуя то одиночество, на которое был обречен с того момента, когда Магнус превратил меня в вампира. И я твердо знал, что ран на моем теле уже нет.

Кровь на шелковом жилете и на спине порванного камзола почти высохла. В том месте, куда вошла пуля, плоть слегка пульсировала, в венах по-прежнему сохранялось тянущее ощущение, но раны исчезли.

Никола уже пришел в себя и смотрел на меня во все глаза, видя, что я совершенно невредим, хотя его разум отказывался в это поверить.

Оттолкнув его с дороги, я направился к лестнице. Он попытался схватить меня, но я снова отшвырнул Ники в сторону. Я не в силах был смотреть на него, не мог выносить его запах.

– Отстань от меня! – крикнул я ему.

Но он вновь подскочил ко мне и крепко обнял за шею. Лицо его опухло, и он издавал какие-то ужасные звуки.

– Отпусти меня! – на этот раз с угрозой в голосе воскликнул я.

Оттолкнув его слишком сильно, я рисковал вывихнуть ему руки или даже сломать спину.

Сломать спину…

Он плакал, заикался и стонал.

Какие-то мучительные доли секунды мне казалось, что звуки, которые он издавал, еще ужаснее, чем те, которые я слышал в горах, когда умирала, распластавшись, словно раздавленное насекомое, на снегу, моя любимая кобыла.

Едва ли сознавая, что делаю, я все же оторвал от себя его руки.

Когда я вышел на бульвар, толпа с воплями разбежалась в стороны.

Несмотря на то что его старались удержать силой, Рено бросился ко мне.

– Монсеньор! – воскликнул он, хватая и намереваясь поцеловать мою руку.

Заметив, что на ней кровь, он замер.

– Ничего страшного, мой дорогой Рено, – обратился я к нему, сам удивляясь спокойствию и мягкости своего голоса.

В этот момент что-то привлекло мое внимание, нечто такое, к чему я должен был прислушаться. Но мысль лишь смутно мелькнула в моей голове, и я продолжал:

– Не стоит думать об этом, мой дорогой Рено. Кровь на сцене не более чем иллюзия. Все это было обыкновенной иллюзией. Новейшие театральные приемы. Своего рода драма абсурда… да, именно абсурда.

И снова меня охватило странное ощущение. Я чувствовал, что в беспорядочной толпе вокруг меня, среди толкающихся и пихающих друг друга людей, стремящихся придвинуться поближе и при этом остаться на безопасном расстоянии, что-то есть. Никола застыл на месте и не сводил с меня ошеломленного взгляда.

– Продолжайте ставить спектакли, – продолжал я, не отдавая отчета в своих словах. – Пантомимы, трагедии, а если хотите, новомодные пьесы.

Вытащив из кармана пачку банкнот, я вложил ее в дрожащие руки Рено, а потом рассыпал на мостовой золотые монеты. Актеры боязливо бросились их подбирать, а я тем временем внимательно оглядывал толпу, пытаясь определить источник странных ощущений. Что же это? Явно не Никола, сердце которого было окончательно разбито и который стоял неподвижно в дверях пустого и покинутого всеми театра, глядя на меня полными страдания и муки глазами.

Нет, это было что-то другое, одновременно и знакомое и незнакомое мне, имеющее отношение к силам Тьмы.

– Наймите лучших мимов, – продолжал я тихо, и в горле у меня клокотало, – лучших музыкантов и художников-декораторов.

Я вытащил еще пачку банкнот. Голос мой постепенно набирал силу и становился больше похожим на голос вампира. Я видел, что лица окружающих вновь исказились и руки потянулись вверх, но они боялись при мне закрывать уши.

– В своих действиях вы не ограничены ничем. Абсолютно ничем!

Я пошел прочь, волоча за собой плащ. Шпага путалась под ногами и мешала, потому что я не закрепил ее как следует.

Что-то связанное с силами Тьмы…

Свернув в первую же боковую аллею и бросившись бежать, я немедленно понял, что именно я слышал, что на самом деле обратило на себя мое внимание. Это, несомненно, было то самое присутствие в толпе!

Причина моего внезапного прозрения была проста. Я бежал гораздо быстрее, чем мог бежать любой обыкновенный человек. И тем не менее существа, на этот раз их было несколько, не отставали от меня ни на шаг.

Убедившись в правильности своих предположений, я резко остановился.

Я был всего лишь в миле от бульвара, на одной из самых темных и извилистых аллей. Прежде чем существа совершенно сознательно и намеренно затаились, я все же успел их услышать.

Я был слишком взволнован и расстроен, чтобы играть в их игры! Был слишком ошеломлен происходящим.

– Кто вы? Скажите же наконец! – как и прежде, обратился я к ним. В окнах соседних домов задребезжали стекла, а смертные вздрогнули в своих покоях. Поблизости не было ни одного кладбища. – Отвечайте, вы, скопище трусов! Говорите, если у вас есть голос, либо навсегда убирайтесь прочь!

И тут, сам не знаю каким образом, я понял, что они слышат меня и в состоянии мне ответить, если, конечно, пожелают. Я понял, что звуки, которые я слышал, были свидетельствами их близости и силы и что они прекрасно умеют скрываться, когда захотят. Также они умели маскировать свои мысли – чем сейчас и занимались. Следовательно, они обладали разумом и способностью говорить.

Я протяжно выдохнул.

Их молчание мучило и терзало меня, но гораздо большую боль мне причиняло то, что произошло, а потому, как поступал уже неоднократно, я снова повернулся к ним спиной.

Они последовали за мной. На этот раз они действительно меня преследовали и, как бы быстро я ни двигался, не отставали ни на шаг.

Странное бесцветное сияние, исходящее от них, постоянно оставалось в поле моего зрения до того самого момента, когда я достиг Пляс-де-Грев и вошел под своды собора Нотр-Дам.

Остаток ночи я провел в соборе, укрывшись в темном углу возле правой стены. Из-за потери крови я испытывал страшную жажду, и каждый раз, когда поблизости оказывался кто-либо из смертных, я чувствовал потягивание и покалывание в тех местах, где еще недавно были раны.

Но я терпеливо ждал.

Когда рядом со мной остановилась молодая нищенка с маленьким ребенком, я понял, что нужный момент наступил. Увидев засохшую на моей одежде кровь, она с готовностью вызвалась проводить меня в ближайшую больницу. Женщина была очень худа и голодна, и все же она обхватила меня своими маленькими руками и попыталась поднять с пола.

Я пристально смотрел ей в глаза, пока она сама не отвела взгляд. Я ощущал тепло, исходящее от скрытой под лохмотьями груди. Ее мягкое, сочное тело оказалось в моем полном распоряжении, и я прижался к ней окровавленными кружевами и парчой. Я стал целовать ее, впитывая в себя ее тепло, потом откинул с шеи грязные лохмотья и сумел впиться в нее так виртуозно, что спящий ребенок ничего не почувствовал и не увидел. Чуть позже я дрожащими пальцами осторожно расстегнул воротник детской рубашечки. Эта маленькая нежная шейка тоже была моей.

У меня нет слов, чтобы описать свой восторг. И прежде, похищая и убивая людей, я испытывал восхитительный экстаз. Но этих двоих я взял в объятиях любви. Невинность и добродетель делали их кровь еще теплее и богаче на вкус.

Я смотрел на них, лежащих рядом и прекрасных в своем смертельном сне, и думал о том, что в ту ночь им не удалось найти спасение под сводами собора.

И я знал, что Сад Зла, который являлся мне в моем видении, вполне реален. Да, в мире существуют законы и понятие неизбежности, но все это относится к области эстетики. В диком саду эти невинные души оказались в руках вампира. О мире в целом можно рассказать тысячи разных вещей, но только эстетические принципы подвержены изменениям, а такого рода факты и обстоятельства не меняются никогда.

Теперь я мог вернуться к себе. Забрезжило утро, и по пути домой я думал о том, что последний барьер между моими потребностями и остальным миром разрушен.

Ни одна душа, пусть даже самая невинная, не могла теперь чувствовать себя в безопасности рядом со мной. В том числе и мой любезный друг Рено, и мой возлюбленный Ники.

Я решил, что все они должны уехать из Парижа. Я хотел, чтобы со стен исчезли афиши и двери были заперты на замок, чтобы внутри маленького, похожего на крысоловку театра, в котором мне довелось познать величайшее доступное смертному счастье, царили темнота и тишина.

Я думал об этом постоянно, и даже дюжина жертв за ночь не избавляла меня от этих мыслей и от боли, которую они мне доставляли. Все мои блуждания по Парижу неизменно заканчивались возле дверей театра Рено.

При одном воспоминании о том, как я напугал своих друзей, мне становилось ужасно стыдно. Как мог я так поступить? Неужели только таким жестоким образом я мог доказать себе, что никогда больше не суждено мне стать прежним Лестатом?

Что ж. Я купил театр Рено, сделал его главной достопримечательностью бульваров, а теперь вправе его закрыть.

И дело не в том, что они что-то заподозрили. Нет. Они поверили глупейшим объяснениям, придуманным Роже, который сказал им, что я лишь недавно вернулся из наших колоний в жарких тропиках и доброе парижское вино ударило мне в голову. К тому же они получили значительную сумму денег на ремонт театра.

Одному богу известно, что они думали на самом деле. Но так или иначе, уже со следующего вечера они вновь давали представления, а люди, толпами заполнявшие бульвары, придумали дюжину трогательных и вполне правдоподобных историй, объясняющих причину случившегося кошмара.

Только Ники не принимал в этом никакого участия. Он стал много пить и отказывался не только вернуться в театр, но и продолжать учиться музыке. Когда Роже пришел его навестить, он набросился на него с оскорблениями. Он проводил время в самых грязных тавернах, а по ночам бродил по самым темным и опасным улицам.

«Что ж, в этом мы с ним очень похожи», – подумал я.

Пока Роже рассказывал мне о последних событиях, я ходил из угла в угол, стараясь держаться подальше от стоящего на столе канделябра со свечами, чтобы адвокат не заметил ясно читающихся на моем лице мыслей и чувств.

– Для этого молодого человека деньги ровным счетом ничего не значат, – говорил Роже. – Он напомнил мне, что в молодости у него было полно денег. И он говорит такие вещи, которые меня очень тревожат, монсеньор.

В ночном колпаке и фланелевой рубашке Роже напоминал мне персонаж из детской песенки. Он был босиком, потому что я снова поднял его с кровати посреди ночи и даже не дал времени надеть тапочки и причесаться.

– Что именно он сказал?

– Монсеньор, он все время твердит о колдовстве и черной магии. Говорит, что вы наделены сверхъестественными силами. Вспоминает Ла Вуазин, колдунью, поставлявшую разные мази и яды для королевского двора, и громкое дело по обвинению ее в черной магии во времена правления «короля-солнце».

– Кто сейчас верит в подобную галиматью?

Я изобразил полнейшее замешательство, в то время как в действительности волосы мои буквально встали дыбом.

– Монсеньор, он говорит еще более странные и неприятные вещи. Якобы ваша милость – это он вас так называет – всегда имели доступ к великим тайнам. И без конца говорит о каком-то месте в ваших родных местах – о какой-то поляне ведьм.

– Моя милость?

– Он утверждает, монсеньор, что вы принадлежите к аристократическому роду. – Роже был очень смущен. – Когда человек в таком гневе, в каком был монсеньор де Ленфен, подобного рода вещи кажутся очень важными. Однако он ни с кем, кроме меня, не делится своими подозрениями. Он говорит, что вы поймете, почему он сердится на вас. Ведь вы не захотели поделиться с ним своими открытиями. Да-да, монсеньор, именно открытиями. Он снова и снова вспоминает о Ла Вуазин, о каких-то явлениях, которым нет разумного объяснения. И еще говорит, что знает теперь, почему вы так плакали на поляне ведьм.

У меня не было сил взглянуть в лицо Роже. Какое милое, но при этом совершенно извращенное представление! Однако он попал в самую точку. Это было одновременно и восхитительно, и в корне неверно. Но все же Ники по-своему был прав.

– Вы так добры, монсеньор…

– Ах, избавьте меня от комплиментов…

– Но монсеньор де Ленфен рассказывает совершенно фантастические вещи – такие, о которых не следовало бы упоминать даже в наше время. Он говорит, например, что отчетливо видел, как в вас попала пуля, и что вы непременно должны были умереть.

– Пуля пролетела мимо, – сказал я. – Роже, хватит об этом. Сделайте так, чтобы они убрались из Парижа. Абсолютно все.

– Заставить их уехать? Но вы вложили в этот маленький театрик столько денег!

– Ну и что? Кто посмеет меня упрекнуть за это? Отправьте их в Лондон, на Друри-лейн. Дайте Рено достаточно денег, чтобы он мог купить собственный театр в Лондоне. Оттуда они могут поехать в Америку, в Сан-Доминго, в Новый Орлеан, в Нью-Йорк… Сделайте это, месье. Меня совершенно не волнует, сколько это будет стоить. Закройте мой театр и уберите их всех из Парижа.

Я не сомневался, что боль моя тогда пройдет. Я перестану представлять себе, как они окружают меня за кулисами, не буду больше мучиться воспоминаниями о Лелио, о провинциальном юноше, который с удовольствием выносил за актерами мусор и помойные ведра.

Роже выглядел смущенным и испуганным. Каково это – служить богатому психу, который платит тебе втрое больше, чем другие, только за то, чтобы ты навсегда позабыл о здравом смысле?

Мне никогда этого не узнать. Никогда больше я не узнаю, что такое быть человеком!

– Что же касается Никола, – продолжал я, – то вам предстоит убедить его отправиться в Италию. Я подскажу, как это сделать.

– Монсеньор, его трудно уговорить даже сменить одежду!

– Это будет значительно легче. Вам известно, что моя мать очень больна. Так пусть он сопровождает ее в Италию. Это прекрасно во всех отношениях. Он сможет учиться музыке в консерватории Неаполя, а именно туда и едет моя матушка.

– Да… он пишет ей… он ее очень любит.

– Вот именно. Убедите его в том, что без него она не перенесет путешествие. Подготовьте все необходимое. Месье, я приказываю вам исполнить все должным образом. Он должен уехать из Парижа! Даю вам срок до конца недели. Когда я появлюсь здесь в следующий раз, хочу услышать, что он покинул Париж.

Я понимал, что требую от Роже слишком многого. Однако другого выхода я не видел. Выдумкам Ники о колдовстве никто, конечно же, не поверит. Об этом и волноваться не стоило. Но в том, что Ники постепенно сойдет с ума, если и дальше будет оставаться в Париже, у меня не было абсолютно никаких сомнений.

Ночь за ночью каждую минуту своего бодрствования я боролся с собой, не позволяя себе отправиться на поиски Ники. Слишком рискованной могла оказаться наша последняя встреча.

Я просто ждал, в глубине души отчетливо сознавая, что теряю его навсегда и он никогда не узнает о том, что послужило причиной всего случившегося. Я, который совсем недавно жаловался на бессмысленность нашего существования, теперь гнал Никола без всяких объяснений. Подобная несправедливость с моей стороны будет мучить его до конца жизни.

Но так лучше, чем рассказать тебе правду, Ники! Я лишился многих иллюзий и стал лучше разбираться во многом. Если только тебе удастся увезти в Италию мою мать, если у нее еще осталось время…

Между тем я смог лично убедиться в том, что театр Рено закрылся. В соседнем кафе я услышал разговоры о том, что труппа отправляется в Англию. Итак, хотя бы эта часть моего плана была успешно выполнена.

Подходила к концу восьмая после нашей последней встречи с Роже ночь. Почти перед самым рассветом я подошел к двери его дома и позвонил.

Он открыл мне быстрее, чем я ожидал, и, хотя одет он был, как и всегда, в белую фланелевую ночную рубашку, выглядел Роже чрезвычайно обеспокоенным и растерянным.

– Ваш наряд начинает мне нравиться, месье, – сказал я. – Мне кажется, что я далеко не так доверял бы вам, будь вы одеты в камзол и рубашку со штанами…

– Монсеньор, – перебил он меня, – случилось нечто непредвиденное…

– Сначала ответьте, благополучно ли Рено и остальные добрались до Англии.

– Да, монсеньор, они уже в Лондоне, но…

– А Ники? Он уже в Оверни? Вместе с моей матерью? Ну же, скажите мне, что это так, что все уже сделано!

– Но, монсеньор!.. – начал было он и тут же замолчал.

Вдруг совершенно неожиданно для себя я отчетливо увидел в его мыслях образ моей матери.

Будь я в состоянии думать, я немедленно понял бы, что это означает. Ведь этот человек, насколько мне было известно, никогда не встречался с моей матерью. Так откуда же в его голове мог возникнуть ее образ? Однако я не способен был рассуждать здраво. Разум, можно сказать, покинул меня.

– Ведь она не… Не хотите ли вы сказать, что уже слишком поздно?..

– Позвольте мне надеть камзол… – совершенно не к месту сказал Роже и потянулся к звонку.

И снова перед моими глазами возник ее образ. Я так ясно увидел ее бледное, изможденное лицо, что вынести это оказалось выше моих сил.

– Вы с ней виделись! Она здесь! – воскликнул я, хватая и встряхивая его за плечи.

– Да, монсеньор, она в Париже. Я немедленно провожу вас к ней. Молодой де Ленфен сообщил мне о ее приезде, но у меня не было возможности связаться с вами, монсеньор. Ведь я даже не знаю, где вас искать! И вот вчера она приехала.

Я был слишком потрясен, чтобы ответить. Я рухнул в кресло, и воспоминания о ней, ее образ, хранившийся в моей памяти, заставили меня совершенно забыть о Роже – я его больше не слышал. Она жива! И она в Париже! И Ники тоже здесь, рядом с ней!

Роже подошел ближе и протянул руку, словно хотел, но не решался дотронуться до меня.

– Монсеньор, пока я одеваюсь, вы можете пойти туда без меня. Это на Иль-Сен-Луи, через три двери от квартиры монсеньора Никола. Лучше вам не медлить.

Я тупо смотрел на него, но ничего не видел. Передо мной стоял ее образ. До восхода солнца оставалось меньше часа. А чтобы добраться до башни, мне необходимо не менее трех четвертей часа.

– Завтра… завтра ночью… – пробормотал я и вспомнил вдруг строки из шекспировского «Макбета»: «Завтра… завтра… завтра…»

– Вы не поняли меня, монсеньор! Вашей матери уже не суждено отправиться в Италию! Свое последнее в жизни путешествие она совершила сюда – и только затем, чтобы увидеться с вами!

Обеспокоенный моим молчанием, он попытался встряхнуть меня. Таким мне еще не приходилось его видеть. Сейчас он был взрослым мужчиной, а я для него – лишь маленьким мальчиком, которого он пытался образумить и привести в чувство.

– Я снял для нее квартиру, – говорил он, – нанял сиделок и докторов, сделал все необходимое. Но все они бессильны сохранить ей жизнь. Лишь вы еще удерживаете ее на этом свете. Желание увидеть вас, прежде чем ее глаза закроются навсегда. А потому забудьте о том, который сейчас час, и отправляйтесь к ней немедленно! Ибо даже такая сильная воля, какой обладает она, не способна сотворить чудо.

Я был не в состоянии отвечать. Не мог мыслить здраво.

Вскочив с кресла, я бросился к двери, увлекая за собой Роже.

– Вы сейчас же пойдете к ней, – твердил я, – и скажете, что я буду у нее завтра вечером.

Роже в ответ покачал головой. Он был сердит на меня и раздражен, а потому попытался повернуться ко мне спиной.

Но я не позволил ему сделать это.

– Немедленно отправляйтесь к ней, Роже, – велел я. – Вы будете весь день сидеть рядом с ней и позаботитесь о том, чтобы она меня дождалась! Вы поняли меня? Чтобы она дождалась моего прихода! Следите за ней даже во время сна! Разбудите ее и говорите с ней, если почувствуете, что она уходит! Но только не позволяйте ей умереть до моего прихода!