Текст книги "Лэшер"

– Да, хорошо. Я сам не прочь познакомиться с его материалами. Однако не отпускайте доктора Ларкина.

– Не волнуйтесь, он прекрасно проводит время. Уже успел побывать чуть ли не во всех хороших ресторанах города. Всю ночь веселился с некой молодой особой, которая представилась ему хирургом из Тулейна. Нет, он от нас никуда не уедет.

Уходить Мона по-прежнему не собиралась. Она проводила взглядом Майкла с Эроном, а сама осталась за дверью. Только тогда Майкл со всей очевидностью осознал, что вскоре вновь останется с девушкой наедине. И от ее близкого присутствия – запаха ее тела, ее горящих рыжих волос, мятой белой ленты, – от всего того, что так явственно напоминало ему о проведенной ими вместе ночи, им овладело беспокойство.

Райен и Пирс уже выходили из парадной двери. Прощания, как обыкновенно водилось у Мэйфейров, оказались долгими. Беатрис вновь взялась успокаивать Райена и убеждать, что со временем все образуется, и в очередной раз не удержалась от слез. Погруженный в тяжелые раздумья Рэндалл сидел в кресле возле камина; его распухшее лицо делало его похожим на большую темно-серую жабу.

– Дорогие мои, как вы? – обратилась Беатрис к Майклу и Моне.

Приблизившись к ним, она взяла их за руки и поцеловала Мону в щеку.

Эрон прошел мимо нее.

– Со мной все хорошо, – ответила Мона. – А как мама?

– Ее держат на транквилизаторах. Подкармливают внутривенно. За нее не волнуйся. Всю ночь она спала. Твой отец тоже слегка успокоился. Он со Старухой Эвелин. Думаю, что у них сейчас Сесилия. Энн-Мэри все время находится возле твоей матери.

– Так я и думала, – презрительно фыркнула Мона.

– Что ты собираешься делать, милая? Может, мне отвезти тебя домой? Или поедем ко мне? Не желаешь погостить у меня немного? Что я могу для тебя сделать? Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Я тебя устрою в комнате с розовыми обоями.

Мона отрицательно покачала головой.

– Со мной все хорошо, – ответила девушка, несколько пренебрежительно пожав плечами. – Можете за меня не волноваться. Я вполне за себя отвечаю. Я тут немного побуду и пойду домой.

– А как ты? – воскликнула Беа, обращаясь к Майклу. – Нет, вы только на него посмотрите. Ведь у него даже румянец на щеках! Как будто он заново родился.

– Да, вы почти правы. Извините меня, но мне тут нужно кое-что обмозговать. Дело в том, что мне обещали прислать дело Роуан.

– Ой, да брось ты эти отчеты. От них только голова болит. – Она огляделась, ища глазами Эрона, и, увидев его у противоположной стены, сказала: – Эрон, не разрешай ему это делать.

– Он прочтет их, дорогая, – отозвался Эрон. – Мне надо вернуться в отель. Меня ждет доктор Ларкин.

– Ах, ну да, конечно. Тебе пора ехать. – Взяв Эрона под руку и поцеловав его в щеку, она направилась с ним к двери. – Буду тебя ждать.

Рэндалл тоже встал, собираясь уходить. Одновременно из столовой в холл вышли двое молодых Мэйфейров. И вновь началось длительное прощание, исполненное сердечных слов, горестных рыданий и признаний в любви к доброй и несчастной, прекрасной и великодушной Гиффорд. Беа, обернувшись к Майклу и Моне, бросилась их обнимать и целовать, обливаясь слезами. Закончив ритуал расставания, она направилась к выходу. Было очень трогательно смотреть со стороны на то, как она взяла под руку Эрона и он повел ее вниз по ступенькам. За ворота они вышли вслед за Рэндаллом.

Вскоре дом опустел. Мона стояла на пороге, махая рукой вслед гостям. В своем детском платьице с передником и с белой лентой в волосах, несмотря на то что та являла собой неотъемлемую часть ее облика, выглядела девушка несколько глуповато.

Наконец она, обернувшись к Майклу, захлопнула за собой дверь.

– Где тетя Вив? – осведомился Майкл.

– Тебя она не спасет, мой большой мальчик, – ответила Мона. – Вместе с тетей Бернандетт она взяла на себя опеку над детьми Гиффорд.

– А где Эухения?

– Уж не думаешь ли ты, что я ее отравила? – Мона прошла мимо него через холл в библиотеку.

Майкл последовал за ней, исполненный неколебимой твердости, праведных рассуждений и уверений, призванных противостоять искушению плоти.

– Больше это не повторится, – с непреклонной убежденностью начал он.

Едва они вошли в библиотеку, как Мона, закрыв за Майклом дверь, тотчас обвила его шею руками.

Неожиданно для самого себя, словно находясь в каком-то самозабвении, он принялся осыпать ее поцелуями и ласкать ей грудь. Вдруг его руки скользнули вниз и задрали ситцевую юбку.

– Это не должно повториться! – продолжал твердить он. – Я не позволю, чтобы это снова произошло. Слышишь? Ты даже не оставляешь мне права выбора…

Мона продолжала льнуть к нему бедрами, нежно и страстно его обнимая. В своем возбуждении она ничем не отличалась от взрослых женщин, с которыми Майклу приходилось заниматься любовью. Раздался тихий щелчок. Мона, потянувшись через плечо Майкла, закрыла на замок дверь библиотеки.

– Утешь меня, мой большой мальчик, – взмолилась она. – Теперь, когда умерла моя любимая тетушка, я в самом деле чувствую себя несчастной. Я не шучу. Мне вправду очень и очень горько. – Мона отпрянула, и Майкл заметил, что у нее в глазах блестят слезы.

Мона расстегнула пуговицы ситцевого платья, которое тотчас соскользнуло с нее вниз и комком упало на пол. Освободившись от его плена, она предстала перед Майклом в нижней юбке и белоснежном бюстгальтере с ажурными чашечками, очевидно из весьма дорогого кружева. Между обоими предметами экипировки зазывно белела полоска бледной кожи. Беззвучно плача, Мона снова бросилась к Майклу на шею и принялась алчно его целовать, запустив руку ему между бедер.

Это окончательно сломило его сопротивление. Или, как говорится, fait accompli.[29]29
  Свершившийся факт.


[Закрыть]

Они вместе упали на ковер, и, прежде чем погрузиться в сладостный до боли мир, Майкл успел расслышать ее возбужденный шепот:

– Ни о чем не беспокойся.

* * *

Майкла клонило в сон, но уснуть он не мог. Слишком много мыслей и чувств теснилось у него в душе. Слишком много событий случилось за последнее время, которые он не мог так просто выкинуть из головы. Да и как, интересно знать, он мог ни о чем не беспокоиться, если даже не мог закрыть глаза? Он лежал без сна на полу рядом с Моной, мурлыча про себя какую-то мелодию.

– Это же вальс Виолетты, – прокомментировала она. – Побудь со мной немного, ладно?

Казалось, на какое-то время он задремал или провалился в некое блаженное состояние. Его пальцы по-прежнему обнимали нежную девичью шейку, а губы покоились у нее на лбу, когда раздался звон дверного колокольчика. В холле послышались шаги Эухении.

– А вот и я, – по своему обыкновению, громко сообщила она. – Я пришла.

Прошло не более получаса с тех пор, как Райен запросил отчет по делу Роуан, прежде чем его доставили Майклу домой. Ему не терпелось с ним ознакомиться, но он не представлял себе, как это сделать, чтобы Эухения не обнаружила спящей на ковре Моны. Но потом он вспомнил о Роуан, и его вдруг охватил такой ужас, что он был не в силах выдавить из себя ни слова, не то чтобы принять какое-то разумное решение или ответить что-нибудь удобоваримое своей прислуге.

Майкл сел, пытаясь собраться с силами и стараясь не глядеть на лежавшую рядом обнаженную девочку, чья головка покоилась на подушке из ее собственных волос. Какое неодолимое искушение являло собой для него ее юное тело – великолепная грудь и столь же совершенный гладкий живот! Все в этой девушке манило его с невероятной притягательной силой. «Майкл, ты свинья, как ты только мог это сделать!»

Он слышал, как еще раз входная дверь с печальным стоном захлопнулась, по холлу прошаркала медленным шагом Эухения, и вновь воцарилась тишина.

Майкл оделся и причесался. Когда его взгляд упал на фотографии, он вдруг обнаружил, что уже видел их в ту ночь, когда звучал призрачный вальс. А вот и та самая черная пластинка, на которой много десятилетий назад было записано это великолепное произведение!

На какой-то миг его охватило смятение. Пытаясь не смотреть на привораживающую его взор фигурку Моны, Майкл предался раздумьям, так что ненадолго ему даже удалось успокоиться. «Но это сделал ты, – говорил он себе. – Нельзя же быть все время настороже. А как же моя жена? Моя любимая жена? Никто не знает, жива она или нет. Но нужно верить в то, что она жива! К тому же с ней рядом эта тварь, которой, должно быть, что-то от нее нужно!»

Мона повернулась на бок, обнажив свою красивую белую спину. Хотя у нее были узкие бедра, они выглядели пропорциональными, как у большинства высоких женщин. И вообще в ее юном облике не было ничего от подростка, она являла собой до мозга костей взрослую женщину.

«Ну оторви же от нее глаза наконец, – продолжал себе твердить он. – Наверняка Эухения с Генри где-то рядом. Ты играешь с огнем. И напрашиваешься на то, чтобы тебя заперли в подвале».

Но в доме нет никакого подвала.

Впрочем, Майкл это прекрасно знал. Зато там был чердак.

Майкл осторожно открыл дверь. В большом холле было так же тихо, как и в парадной гостиной. На столе для почты лежал конверт, на котором он узнал печать «Мэйфейр и Мэйфейр». Подкравшись на цыпочках, чтобы, чего доброго, не привлечь шумом внимания Эухении или Генри, Майкл забрал почту и прошел в столовую. Здесь он мог спокойно прочесть отчет, не опасаясь быть застигнутым врасплох. К тому же дверь библиотеки находилась в поле его зрения, и он мог остановить всякого, кто собрался бы в нее войти.

Мона могла в любую минуту проснуться. Но Майклу вовсе этого не хотелось. Ему страшно было подумать, что девушка может отправиться домой, оставив его в доме одного.

«Жалкий трус, – корил он себя. – Роуан, сможешь ли ты это понять?» Самое удивительное было то, что Роуан, скорее всего, смогла бы. В этом вопросе ей не было равных. По крайней мере, он не встречал еще ни одной женщины, которая чувствовала бы мужчину лучше, чем Роуан. В этом деле ей уступала даже Мона.

Он включил торшер у камина и, устроившись за столом, достал из конверта пачку ксерокопированных документов.

Их оказалось больше, чем он ожидал.

Судя по всему, генетики Нью-Йорка и Европы отнеслись к образцам не без юмора. «Это очень напоминает просчитанную комбинацию генетических данных разных видов приматов», – писали в заключении они.

Свидетельский материал из Доннелейта поверг Майкла в тихий ужас.

«Женщина была больна, – читал он в документе. – Большую часть времени она не покидала своей комнаты. Когда же ее спутник уходил, то брал ее с собой. Очевидно, он настаивал на том, чтобы она повсюду его сопровождала. Выглядела она очень нездоровой – можно сказать, больной. Я даже хотел предложить ей обратиться к врачу».

Служащий женевского отеля также утверждал, что у Роуан был истощенный вид и весила она не больше ста двадцати фунтов. От этих сведений Майклу еще больше стало не по себе.

Он уставился на ксерокопии поддельных чеков. Несомненно, они были фальшивыми. Подпись на них даже отдаленно не походила на настоящую, а глядя на почерк, можно было подумать, что он позаимствован у самой королевы Елизаветы. Господи, да таким почерком было впору писать на пергаментных свитках.

Плательщик подписался именем Оскара Олдрича Тэймена.

Любопытно, почему он избрал такое имя? Посмотрев на обратную сторону чеков, Майкл сразу получил ответ: банковский служащий переписал данные с чужого паспорта.

Несомненно, детективам удалось взять верный след. Майкл ознакомился с меморандумом юридической конторы. Как выяснилось, Оскара Олдрича Тэймена видели в Нью-Йорке 13 февраля. А жена сообщила в полицию о том, что он пропал, 16 февраля. Больше никаких сведений о нем не поступало. Напрашивался единственный вывод: паспорт у истинного владельца был украден.

Закрыв бумажную папку, Майкл подпер руками голову, стараясь отвлечься от слабой боли в груди или, по крайней мере, не обращать на нее внимания. Она была совсем слабой вроде маленькой занозы, к тому же за много лет он успел к ней привыкнуть.

– Роуан, – молитвенным тоном произнес он.

Мысли вновь перенесли его в роковое для него Рождество. Он вспомнил, как Роуан метнула на него прощальный взгляд после того, как разорвала у него на шее цепочку, на которой висел орден.

Почему ты оставила меня? Как ты могла!

Вдруг ему стало ужасно не по себе, как будто в его душе смешались стыд и страх. Как бы ни было эгоистично с его стороны, но Майкл был рад узнать, что его жена действовала по принуждению проклятой твари. Ему было приятно услышать, что этот факт подтверждали ведущие дело следователи, тем более что о нем было объявлено в присутствии гордого Райена Мэйфейра. Из всего этого явствовало, что его любимая жена не изменяла ему с дьяволом. А по-прежнему его любила!

«Господи, но что же все-таки с ней произошло? Ради ее жизни, судьбы и будущего скажи, что все это значит?» – взывал к Богу Майкл, со всей остротой сознавая свое эгоистичное и презренное естество. Однако ничто не могло заглушить боль, которую он испытывал, потеряв Роуан. Боль, которая смешалась с ужасом пребывания в ледяной воде бассейна, кошмарными снами, в которых ему являлись Мэйфейрские ведьмы, с долгим и неподвижным лежанием в больничной палате и той физической болью в сердце, которую он превозмогал, когда впервые пытался подняться по лестнице…

Обхватив голову руками, Майкл уткнулся лицом в стол и беззвучно заплакал.

Майкл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он вышел из библиотеки, но мог поклясться, что дверь в нее ни разу не открывалась. Следовательно, Мона по-прежнему находилась внутри и, вполне возможно, все еще пребывала во власти сна. Очевидно, слуги каким-то образом проведали о том, чем он с ней занимался, иначе кто-нибудь из них давно суетился бы где-нибудь поблизости. За окном сгустились сумерки, и дом как будто пребывал в неком ожидании, а возможно, даже уже являлся свидетелем чего-то важного.

Когда же наконец он поднял голову, то увидел, что из окна струится тот великолепный сияющий свет, которым обыкновенно отличаются весенние вечера и который делает отчетливыми очертания каждого листика на дереве. Благодаря ему золотистое свечение лампы, разливающееся по обширному пространству комнаты, увешанной старинными полотнами, становилось чуточку приветливей.

Где-то вдалеке запел чей-то тоненький голосок. Поскольку вокруг царила тишина, Майкл без труда узнал в мелодии вальс Виолетты, по всей очевидности воспроизведенный на старинном патефоне. Из этого следовало, что его нимфа проснулась и завела свою игрушку. И ему тоже надо было вставать. Надо было вернуться к Моне и наконец обстоятельно поговорить с ней о некоторых смертных грехах.

Майкл поднялся и медленно побрел по исполненной вечерних теней комнате в библиотеку. За ее дверью в самом деле звучала жизнеутверждающая песнь героини «Травиаты». Этот вальс она пела тогда, когда была еще весела, полна сил и не ведала о своей недалекой трагической кончине, которую уготовили ей авторы произведения. Из-под двери сочился мягкий золотистый свет.

Мона, по-прежнему обнаженная, сидела на полу, опершись сзади на руки. Ее груди, хотя и слегка обмякшие, торчали вверх. Кожа на них была как у младенца, а соски нежно-розового цвета.

Никакой музыки в комнате не было слышно. Уж не почудилась ли она Майклу? Взгляд Моны был устремлен в окно на металлическое ограждение террасы. Майкл заметил, что окно-дверь, ведущее на террасу, и ставни, которые он все время держал на запоре, несмотря на то что любил предвечерние отсветы солнца, были открытыми. На улице раздался какой-то громкий шум, очевидно, по тенистому переулку пронеслась на большой скорости какая-то машина.

Мона была явно чем-то напугана. Волосы у нее были взъерошены, а лицо еще сохранило явственные следы сна.

– Что это было? – осведомился Майкл. – Кто-то проник в дом через окно?

– Пытался проникнуть, – ответила она. – Чувствуешь этот запах? – Повернувшись, она взглянула на Майкла, но, не дождавшись ответа, принялась одеваться.

Охваченный яростью, Майкл бросился к окну и поспешно стал закрывать зеленые ставни. На углу улицы он никого не увидел. Внизу, под дубами, также было пустынно. Сквозивший через крону дуба белый свет уличного фонаря был столь же ярким, как и настоящая луна. Майкл опустил раму и закрыл ее на задвижку. Кого угораздило ее поднять? Этого никак нельзя было делать. Майкл кипел от негодования.

– Ты чувствуешь запах? – переспросила Мона.

Когда он к ней обернулся, она уже была одета. Он щелкнул выключателем, и комната погрузилась в полутьму. Мона подошла к нему и повернулась спиной, чтобы он помог ей завязать ситцевый передник.

– Кто это был, черт возьми?!

Сильно накрахмаленный ситец приятно ласкал ему пальцы. Майкл никогда не имел дела с маленькими девочками, тем не менее постарался завязать бант красиво. Когда он закончил, девушка вновь взглянула на окно.

– Так ты ничего не чувствуешь? Никакого запаха? – Пройдя мимо него к окну, она стала вглядываться сквозь стекло в щели ставен, после чего задумчиво покачала головой.

– Ты не видела, кто это был? – в свою очередь спросил Майкл.

Он собирался выбежать из дому, прочесать сад, а возможно, и весь квартал, расспрашивая всех встречных о подозрительном типе. Если понадобится, он обойдет всю Первую улицу и Честнат-стрит, обыщет весь город, пока не найдет того, кто ломился к нему в дом.

– Мне нужен молоток, – сказал он.

– Молоток?

– Видишь ли, дорогая, я не пользуюсь пистолетом. Меня почти всегда выручал молоток.

Он направился к кладовке, которая находилась в холле.

– Майкл, он уже давно ушел. Ушел, едва я проснулась. Я слышала, как он убегал. Не думаю… Не знаю почему, но мне кажется, что он не ожидал кого-нибудь здесь встретить.

Вернувшись в комнату, Майкл заметил, что на полу что-то белеет. Это была лента Моны. Он поднял ее и отдал девушке, и та, не прибегая к помощи зеркала, закрепила ее в волосах.

– Мне пора идти, – сказала Мона. – Хочу проведать маму, Си-Си. Надо было это сделать еще раньше. Должно быть, она до смерти напугана тем, что ее поместили в больницу.

– Ты вправду никого не видела? – чтобы лишний раз удостовериться, спросил ее Майкл, провожая из библиотеки в холл.

– Я только ощутила запах, – ответила Мона. – Думаю, именно запах и разбудил меня. Только потом я услышала звук распахнувшегося окна.

Несмотря на странное происшествие, которое повергло Майкла в неконтролируемое бешенство, сама Мона была совершенно спокойна.

Открыв переднюю дверь, он первым вышел на крыльцо. За тенистыми дубами, равно как за стеной на противоположной стороне улицы, мог прятаться кто угодно. Этот «кто-то» с таким же успехом мог скрываться среди пальм и прочей зелени сада. Того самого, который собственноручно возделывал Майкл.

– Я пойду, Майкл. Позвоню тебе позже, – сказала Мона.

– Неужто ты и впрямь думаешь, что я позволю тебе одной идти домой в темноте?

Посреди лестницы Мона остановилась. Она хотела возразить Майклу, однако в этот миг ее настороженный взор упал на окружавшую их со всех сторон тень, и девушка призадумалась. Потом бросила взгляд на Честнат-стрит и обнаружила, что та тоже погружена в глубокий мрак.

– Я знаю, что мы сделаем! – воскликнула она. – Ты проводишь меня. И если кто-нибудь выскочит из кустов, ты прикончишь его своим молотком. Кстати, ты взял его с собой?

– Очень смешно! Я отвезу тебя домой. – С этими словами он втащил ее в дом и закрыл дверь.

Как и следовало ожидать, Генри сидел на кухне, попивая виски из белой фарфоровой чашки с таким видом, будто пьет чай. Увидев Майкла и Мону, он отложил газету в сторону и встал. На просьбу Майкла сопроводить Мону домой, или в больницу, или туда, куда она пожелает, он охотно согласился и, прихватив пиджак, который висел на стуле за его спиной, тотчас принялся ее исполнять.

Терзаемый странными подозрениями, Майкл на всякий случай лично усадил их в машину. Мона помахала ему рукой, но, когда за окном автомобиля мелькнул рыжий сноп волос, Майклу стало не по себе от того, что она уезжала и что он отпустил ее без прощального объятия. Правда, в следующий миг он уже устыдился этого чувства.

Войдя в дом, он запер дверь кухни.

Потом вновь отправился в кладовку. Там, на первом этаже под лестницей, хранился его старый ящик с инструментами. Правда, в таком большом доме он был вынужден держать их на каждом этаже. Но здесь находились его старые и самые любимые инструменты, и среди них – видавший виды молоток со щербатой деревянной ручкой, который ему служил еще в Сан-Франциско.

Внезапно им овладело какое-то странное предчувствие. Повинуясь ему, он импульсивно сжал рукоятку молотка и бросился в библиотеку, чтобы еще раз взглянуть в окно. Этот молоток некогда принадлежал его отцу. Еще мальчишкой Майкл забрал его вместе с прочими отцовскими инструментами в Сан-Франциско. И теперь, когда он оказался в богатой обстановке Мэйфейров, где каждую вещь нужно было ставить на учет, ему особенно было приятно иметь то, что досталось в наследство от отца. Он занес молоток над головой, представляя себе, с каким бы удовольствием проломил им череп проклятому взломщику. И вздумалось же какому-то ублюдку ломиться к ним в дом ни раньше ни позже, а именно тогда, когда на семью и так навалилась куча бед.

Или…

Нащупав выключатель в ближайшем углу комнаты, Майкл зажег свет и начал разглядывать маленький патефон. Тот был по-прежнему весь в пыли. А значит, к нему никто не прикасался. На мгновение он замешкался, не зная, стоит ли ему самому это делать. Но потом все же рискнул и, встав на колени, дотронулся пальцами до вертящегося круга. Пластинки «Травиаты» хранились в толстом выцветшем альбоме. Рядом с ним лежала ручка для завода патефона, которая выглядела такой старой, что, казалось, вот-вот могла развалиться. Любопытно, как удалось дважды проиграть на нем вальс, если патефон стоял на прежнем месте и был равномерно покрыт пылью?

Вдруг Майкл услышал какой-то подозрительный звук, напоминавший треск половиц, как будто кто-то ходил по дому. Хорошо, если это была Эухения. А если нет?

– Проклятый сукин сын, – тихо выругался Майкл. – Какого черта тебя сюда принесло?

Он начал обыскивать дом. Сначала обошел весь первый этаж, ко всему прислушиваясь и приглядываясь, а также изучая сигнализационные лампочки, которые могли ему сообщить, если бы кто-то ходил по дому, кроме него. Затем он поднялся наверх и так же тщательно обследовал второй этаж, проверив все до единой комнаты и даже подсобные помещения. Не пропустил он даже спальню своей жены, где по-прежнему стояла заправленная кровать и красовались желтые розы на каминной полке.

Казалось, все было в порядке, однако Эухении в доме не было. Из служебного выхода виднелся находившийся неподалеку домик для гостей. Он был залит таким ярким светом, что можно было подумать, будто там проводили вечеринку. Майкл догадался, что эту иллюминацию устроила Эухения, которая любила зажигать все лампы. Они с Генри дежурили в домике посменно, и, очевидно, сегодня был ее черед ночевать в нем одной. Странно было другое: в кухне играло радио, а телевизор был переключен на сериал «Она написала „Убийство“».

Мрачные кроны деревьев качались на ветру, а все остальное – лужайка, бассейн, флаги – пребывало в покое. Колыхались лишь только деревья, вызывая обманчивое мерцание огней в домике для гостей.

Майклу оставалось проверить третий этаж. Исследовать все до мельчайшей трещинки и щелочки.

На третьем этаже было темно и тихо. Маленькая лестничная площадка была пуста. В окно просачивался свет уличных фонарей. Через открытую дверь кладовой виднелись пустые белые полки, которые словно ожидали, когда на них что-нибудь положат. Он открыл дверь комнаты, некогда принадлежавшей Джулиену, а теперь служившей Майклу рабочим кабинетом.

Ему сразу бросились в глаза два окна, которые располагались напротив друг друга. Рядом с тем, которое находилось справа, лежа на своей узкой кровати, испустил последний вздох Джулиен. Из другого выпала и разбилась насмерть Анта. Эти два окна были… словно два недремлющих ока.

Теней здесь никаких не было. Мягкий вечерний свет струился на голый дощатый пол и на чертежный стол.

Но что за диво? Никаких голых досок не было видно. Напротив, пол устилал довольно потертый ковер, а на месте чертежного стола стояла та самая узкая латунная кровать, которую давным-давно отсюда вынесли.

Майкл потянулся к выключателю.

– Пожалуйста, не включайте свет, – услышал он чей-то старый и тихий голос, говорящий с французским акцентом.

– Кто вы такой, черт побери?

– Джулиен, – ответил ему шепот. – Клянусь всем святым, что я не ломился в библиотеку! Прошу вас, проходите. Давайте-ка, пока у нас есть время, немного потолкуем.

Майкл закрыл за собой дверь, еще крепче сжимая в руке молоток. Ему в лицо ударил жар, и он весь покрылся испариной. Однако он не сомневался в том, что это был голос Джулиена, потому что уже слышал его раньше, когда, находясь в море, пребывал в другой реальности. Помнится, этот голос говорил с ним тихо и быстро, рисуя перед ним разные варианты и утверждая, что Майкл имеет право от всего отказаться.

Ему показалось, что вот-вот поднимется пелена и перед ним вновь распахнет свои воды Тихий океан, пытаясь завлечь его в свою пучину. Он увидит себя, тонущего в тяжелых волнах, и вспомнит все. Но ничего подобного не случилось. Однако произошло нечто более ошеломляющее, взволновавшее его так, что он едва не потерял дар речи. Во мраке комнаты обрисовалась темная фигура, в которой угадывался опиравшийся на каминную полку пожилой мужчина с длинными тонкими ногами и светлыми волосами.

– Eh bien,[30]30
  Ну хорошо (фр.).


[Закрыть] Майкл, как я устал! Как мне тяжело!

– Джулиен! Неужели они сожгли книгу? Историю твоей жизни?

– Oui, mon fils,[31]31
  Да, мой мальчик (фр.).


[Закрыть] – ответил он. – Это сделала моя любимая Мэри-Бет. Она сожгла все до последней страницы. Весь мой труд, – проговорил он тихим и печальным голосом. – Подойди ко мне ближе. Вон там стоит мое кресло. Возьми его. И выслушай меня, пожалуйста.

Слегка растерявшись среди множества незнакомых ему пыльных предметов, Майкл наконец отыскал кожаное кресло, которое, он знал, существовало в известном ему мире. Подстрекаемый любопытством, он не мог не прикоснуться к кровати. На удивление, она оказалась вполне осязаемой. Он даже услышал скрип пружин! Шелковое стеганое одеяло тоже зашуршало у него под рукой как настоящее. Это еще больше повергло его в изумление.

На каминной полке стояли два серебряных подсвечника. Внезапно призрачная фигура повернулась и, чиркнув спичкой, зажгла фитили. Майкл обратил внимание на то, что плечи у ночного гостя были неширокими, но безукоризненно прямыми. Он выглядел высоким и величественным, как будто был лишен всякого возраста.

Когда он вновь повернулся к Майклу лицом, позади призрака разливались мягкие отсветы свечей. Несомненно, это был Джулиен. У кого еще могли быть такие доброжелательно открытые голубые глаза и приветливое лицо?!

– Да, мой мальчик, – произнес он. – Смотри на меня и слушай! Настала пора начинать тебе действовать. Но позволь прежде тебе кое-что сказать. Слышишь? Мой голос вновь обретает силу.

У него был очень красивый голос, и Майкл слушал его внимательно, не пропуская ни звука. Такими голосами некогда блистали столь обожаемые им старые кинозвезды, которых этому специально обучали. Они умели превратить самую обыкновенную речь в истинное произведение искусства. Чем больше Майкл об этом думал, тем больше ему казалось, что все происходившее вокруг было всего лишь плодом его фантазии.

– Я не знаю, сколько мне отпущено времени, – продолжал призрак. – Равно как не имею представления о том, где пребывал в ожидании этого момента. Для земной жизни я мертв.

– Я весь внимание. Слушаю тебя, только не уходи. Делай что угодно, но не уходи.

– Ты даже себе не представляешь, как тяжело было проникнуть в ваш мир. Сколько я ни пытался, все было тщетно. Твоя собственная душа была закрыта и не пускала меня.

– Я боюсь привидений, – признался Майкл. – Я суеверный, как все ирландцы. Впрочем, ты об этом сам знаешь.

Джулиен улыбнулся и, скрестив руки, встал спиной к камину. При этом пламя свечи затрепыхалось, будто Джулиен был сотворен из плоти, способной своим движением возмутить воздух. Облаченный в черный шерстяной пиджак и шелковую рубашку, длинные брюки и начищенные до блеска старомодные туфли, он вовсе не походил на призрака. Когда Джулиен улыбался, его морщинистое, с голубыми глазами, обрамленное седыми волосами лицо делало его совсем похожим на человека живого.

– Я собираюсь поведать тебе мою историю, – изрек он с интонацией доброго учителя. – Только прошу, не осуждай меня. Просто слушай и принимай все как есть.

Майкла охватили смешанные чувства – нечто среднее между невероятным возбуждением и искренним доверием. Тот, кого он всегда боялся и кто преследовал его всю жизнь, теперь стал его другом и находился в непосредственной близости от него. Правда, Джулиен никогда никому не внушал особого страха.

– Ты ангел, Майкл, – произнес Джулиен. – Ты один из тех, кто не лишился последней возможности.

– Значит, битва еще не окончена.

– Нет, mon fils, отнюдь нет.

Лицо Джулиена внезапно погрустнело и стало каким-то растерянным, как будто он потерял нить рассуждений. Майкл не на шутку заволновался, что призрак может исчезнуть. Но тот, напротив, обрел еще более отчетливые и яркие очертания, когда, улыбнувшись, указал жестом на стоявший у изножья латунной кровати стол.

На нем лежала маленькая деревянная коробка из-под патефона!

– Что же в этой комнате реально, а что – нет? – спокойным тоном поинтересовался Майкл.

– Mon Dieu, если бы я сам это знал. Но мне этого никогда не дано было знать. – Расплывшись в еще более широкой улыбке, Джулиен снова облокотился на каминную полку, скользя задумчивым взглядом с одного предмета на другой. – О, сколько бы я дал за одну сигарету или стакан вина, – прошептал он. – Майкл, когда я снова исчезну, когда мы с тобой расстанемся, заведи для меня тот вальс, который я включал для тебя. – Во взоре Джулиена явно читалась мольба. – Заводи его каждый день. Мало ли мне посчастливится еще побывать здесь.

– Хорошо, Джулиен. Обещаю, что исполню твою просьбу.

– Теперь слушай меня внимательно…