Текст книги "Талтос"

Но что будет потом? Долгие временные периоды всегда оставались его проблемой. Здесь у него была жизнь, которая ему нравилась, но ему придется снова как-то приспосабливаться. Ох, он не мог сейчас думать о чем-то столь ужасном. Что, если седые волосы и в самом деле начнут распространяться? Это могло бы помочь. Но что она могла означать на самом деле, эта седина? Что она демонстрировала? Эш был слишком всем доволен, чтобы думать о ней. Слишком доволен, чтобы поддаваться холодному страху.

Он снова повернулся к окнам, к падавшему за ними снегу. Из этого кабинета так же хорошо, как и из всех остальных помещений, виден Центральный парк. Эш прижал ладони к стеклу. Очень холодное.

Озеро-каток уже опустело. Снег накрыл парк и крыши прямо под Эшем, и он отметил еще одну забавную картинку, всегда вызывавшую у него смешок.

Это был плавательный бассейн на крыше отеля «Паркер Меридиен». Снег валил на его прозрачную стеклянную крышу, а под ней, на высоте примерно пятидесятого этажа, какой-то человек плавал в ярко освещенной зеленой воде.

– Вот это и есть богатство, это власть, – тихо произнес себе под нос Эш. – Плавать в небе во время бури.

Построить плавательный бассейн в небесах – это был еще один его важный проект.

– Мистер Эш… – тихо произнес Реммик.

– Да, мой милый мальчик, – рассеянно отозвался Эш, продолжая наблюдать за взмахами рук пловца. Теперь он отчетливо видел, что это пожилой и очень худой мужчина.

Такая фигура могла быть у человека, голодавшего в прошлом. Но мужчина был крепок физически – Эш мог это рассмотреть. Возможно, бизнесмен, в силу деловых обстоятельств оказавшийся в ловушке жестокого зимнего Нью-Йорка и теперь плававший в приятно теплой и надежно продезинфицированной воде.

– Вам звонят, сэр.

– Ну, не думаю, что мне хочется говорить, Реммик. Я устал. Снег идет. От этого у меня возникает желание забраться в постель и заснуть. И я хочу прямо сейчас пойти спать, Реммик. Я хочу выпить горячего шоколада, а потом спать, спать…

– Мистер Эш, этот человек утверждает, что вы захотите с ним поговорить, что я должен вам сказать…

– Все они так говорят, Реммик, – отозвался Эш.

– Сэмюэль, сэр. Он велел мне назвать это имя.

– Сэмюэль!

Эш отвернулся от окна и посмотрел на своего слугу, на его безмятежное лицо: ни осуждения, ни какого-либо собственного мнения – лишь преданность и молчаливое приятие всего.

– Он сказал, чтобы я сразу шел к вам, мистер Эш, что так всегда должно быть, когда он звонит. Я рискнул предположить, что он…

– Ты поступил правильно. А теперь можешь оставить меня ненадолго одного.

Эш сел в свое кресло у письменного стола.

Когда дверь за Реммиком закрылась, он поднял телефонную трубку и нажал маленькую красную кнопку.

– Сэмюэль! – прошептал он.

– Эшлер, – послышалось в ответ так отчетливо, как будто друг Эша и вправду стоял у самого его уха. – Ты меня заставил ждать пятнадцать минут! Каким же ты стал важным!

– Сэмюэль, где ты? Ты в Нью-Йорке?

– Конечно нет! – ответил тот. – Я в Доннелейте. На постоялом дворе.

– Телефоны в горных долинах…

Эш пробормотал это едва слышно. Голос друга доносился до него из Шотландии… Из горной долины.

– Да, дружище, в горах теперь есть телефоны, а заодно и многое другое. И здесь появился Талтос, Эш. Я его видел. Настоящий Талтос.

– Погоди-ка… Ты вроде бы сказал, что…

– Да, сказал. И не надо из-за этого волноваться, Эш. Он мертв. Это был ребенок, почти младенец. В общем, длинная история. В ней замешан некий цыган, весьма умный цыган по имени Юрий. Он из Таламаски. И не будь этот цыган мне нужен, он тоже был бы уже мертв.

– Ты уверен, что Талтос умер?

– Так мне сказал цыган. Эш, в Таламаске сейчас темные времена. С орденом случилось что-то ужасное. Они, возможно, вскоре даже убьют этого цыгана, но он полон решимости вернуться в Обитель. Ты должен приехать сюда как можно скорее.

– Сэмюэль, встретимся завтра в Эдинбурге.

– Нет, в Лондоне. Отправляйся прямиком в Лондон. Я это обещал цыгану. Только поспеши, Эш. Если братья в Лондоне его заметят, он погибнет.

– Сэмюэль, тут что-то не так. Таламаска не стала бы так поступать с кем бы то ни было, не говоря уже о своих людях. Ты уверен, что цыган говорит тебе правду?

– Эш, это связано с Талтосом. Ты можешь выехать прямо сейчас?

– Да.

– И ты меня не подведешь?

– Нет.

– Тогда я должен сказать тебе еще кое-что. Ты прочтешь об этом в лондонских газетах, как только приземлишься. Они начали раскопки в Доннелейте, на руинах кафедрального собора.

– Знаю, Сэмюэль. Мы ведь с тобой уже говорили об этом прежде.

– Эш, они раскопали могилу святого Эшлера. Нашли имя, выбитое на камне. Ты это увидишь в газетах, Эшлер. Здесь ученые из Эдинбурга. Эш, в эту историю замешаны ведьмы. Но цыган сам тебе расскажет. Люди на меня смотрят. Мне надо идти.

– Сэмюэль, люди всегда на тебя смотрят, погоди…

– Твои волосы, Эш. Я видел фото в журнале. У тебя действительно седые пряди? Впрочем, неважно.

– Да, у меня действительно седеют волосы. Но очень медленно. А в остальном я не постарел. Так что тебя ничто не поразит, кроме волос.

– Ты будешь жить до скончания мира, Эш, и именно ты его разрушишь.

– Нет!

– Лондон, отель «Кларидж». Мы сейчас же туда отправляемся. Это отель, где можно развести в камине огромный огонь из дубовых поленьев и спать в большой уютной спальне, битком набитой вощеным ситцем и коричневато-зеленым бархатом. И вот еще что, Эш… Заплати за отель, ладно? Я ведь два года прожил в горах.

Сэмюэль повесил трубку.

– Какое-то безумие… – прошептал Эш. И тоже положил трубку на место.

Несколько долгих мгновений он смотрел на бронзовую дверь.

Когда дверь открылась, Эш не моргнул и не сосредоточил взгляд и потому лишь смутно видел размытую фигуру, появившуюся в комнате. Он ни о чем не думал – просто мысленно повторял слова «Талтос» и «Таламаска».

Наконец он поднял голову и увидел Реммика, наливавшего шоколад из маленького тяжелого серебряного кувшина в прелестную чашку китайского фарфора. Пар поднимался к терпеливому и слегка усталому лицу Реммика. Седые волосы, вот уж действительно седые, вся голова седая. Эш подумал, что у него не должно быть такого множества седых волос.

И в самом деле, у него были всего две белые пряди, бегущие от висков к бакам, – так это называли. И да, еще едва заметные белые искры среди темных волос на груди. Эш со страхом посмотрел на свое запястье: там тоже виднелись белые волоски, смешавшиеся с темными, издавна покрывавшими его руки.

Талтос! Таламаска. Мир рухнет…

– Все было правильно, сэр? Насчет того звонка? – спросил Реммик своим прекрасным, тихим голосом с британским акцентом, который так нравился его нанимателю.

«Множество людей назвали бы его манеру говорить бормотанием. А теперь нам предстоит отправиться в Англию, – размышлял Эш. – Мы возвращаемся ко всем этим приятным, мягким людям…» Англия… страна колючего холода, видимая с побережья затерянной земли, с таинственными зимними лесами и снежными шапками гор.

– Да, конечно, все было правильно, Реммик. Всегда приходи прямо ко мне, когда звонит Сэмюэль. А сейчас я должен лететь в Лондон.

– Тогда мне нужно поспешить, сэр. Аэропорт Ла Гуардия был весь день закрыт. Может оказаться весьма сложно…

– Так поспеши, пожалуйста, не надо больше ничего говорить.

Эш пригубил шоколад. Ничто не могло обладать более богатым вкусом, быть слаще или лучше, кроме разве что настоящего свежего молока.

– Еще один Талтос, – громко прошептал Эш, ставя чашку. – Темные времена в Таламаске.

Ему было трудно в это поверить.

Реммик исчез. Дверь за ним закрылась. Прекрасная бронза сверкала словно раскаленная. Полоса света, падавшая на мраморный пол от встроенного в потолок светильника, напоминала отражение луны в море.

– Еще один Талтос, и при этом мужского пола.

В голове Эша металось множество мыслей, его одолевали эмоции! На мгновение ему показалось, что он вот-вот расплачется. Но нет. Это скорее был гнев – гнев оттого, что его вновь подразнили обрывком новостей, что его сердце отчаянно колотилось, что он должен был лететь через море, чтобы узнать больше о другом Талтосе, который уже умер… Мужского пола.

И Таламаска… Значит, у них начались темные времена? А разве это не было неизбежно? И что он должен с этим делать? Стоит ли снова втягиваться во все это? Несколько веков назад он постучал в их двери. Но кто из них знает об этом сейчас?

Их ученых Эш знал в лицо и по именам, но только потому, что боялся, что они могут его выследить. Многие годы они не переставали посещать горные долины… Кто-то что-то знал, но на самом деле ничто никогда не менялось.

Почему ему казалось, что теперь он обязан дать им какую-то защиту? Потому что однажды они открыли перед ним двери, выслушали его, упрашивали остаться. Они не смеялись над его историями, обещали сохранить его тайну. И еще: Таламаска, как и он сам, была старой. Старой, как деревья в великих лесах.

Как давно это было… Еще тогда, когда старинные палаццо в Риме освещались только свечами. Никаких записей – так ему обещали. Никаких записей в обмен на все то, что он мог рассказать… И все должно было оставаться анонимным, безличным, неким источником легенд и фактов, обрывков сведений о прошлых веках. Изможденный, он спал под их крышей; они утешали его. Но если проанализировать все как следует, они ведь были обычными людьми – возможно, одержимыми необычным любопытством, но все равно самыми обыкновенными, живущими недолго, потрясенными его существованием учеными, алхимиками, собирателями…

В любом случае ничего хорошего не было в том, что у них начались темные времена, как сказал Сэмюэль, тем более если учесть, сколько они знали и что хранили в своих архивах. Ничего хорошего. Но по какой-то странной причине сердце Эша устремлялось к тому цыгану из горной долины. И любопытство жгло его с такой силой, с какой всегда одолевало его при упоминании о Талтосах, о ведьмах…

Боже праведный! Сама только мысль о ведьмах…

Когда Реммик вернулся, он держал на руке подбитое мехом пальто.

– На улице холодно, сэр, – сказал он, набрасывая пальто на плечи хозяина. – А вы, похоже, уже замерзли, сэр.

– Это не важно, – ответил Эш. – Не надо спускаться со мной вниз. Ты кое-что должен сделать. Отправь деньги в отель «Кларидж», в Лондон. Для человека по имени Сэмюэль. Он карлик, горбатый, и у него ярко-рыжие волосы и очень морщинистое лицо. Ты должен обеспечить этого маленького человека всем, что он пожелает. Ох, и с ним там еще кое-кто. Цыган. Понятия не имею, что это означает.

– Да, сэр. Возможно, кличка, сэр?

– Не знаю, Реммик. – Эш встал, чтобы уйти, и поплотнее закутался в пальто. – А Сэмюэля я знаю очень давно.

Он уже стоял в лифте, когда осознал наконец абсурдность своих последних слов. Он вообще в последнее время говорил много бессмыслицы. Как-то Реммик сказал, что ему очень нравится мрамор во всех комнатах, а Эш ответил: «Да, я полюбил мрамор с того мгновения, когда впервые его увидел». И это прозвучало бессмысленно.

Когда кабина лифта с ошеломительной скоростью спускалась вниз, в шахте завывал ветер. Этот звук можно было услышать только зимой, и он пугал Реммика, хотя самому Эшу нравился. Или, по крайней мере, казался ему забавным.

Машина уже дожидалась Эша на подземной стоянке, тихонько урча мотором и испуская белый пар. Чемоданы были погружены. Тут же стояли его ночной пилот, Джейкоб, безымянный второй пилот и бледный молодой шофер с соломенными волосами, который всегда дежурил в такое время, – он очень редко что-то говорил.

– Вы уверены, что вам хочется лететь этой ночью, сэр? – спросил Джейкоб.

– А что, никто не летает? – поинтересовался Эш.

Он остановился, вскинув брови, и положил ладонь на дверцу машины. Изнутри шел теплый воздух.

– Нет, сэр, летают.

– Тогда отправляемся в полет, Джейкоб. А если ты боишься, ты не обязан лететь.

– Куда вы, туда и я, сэр.

– Спасибо, Джейкоб. Когда-то ты заверял меня, что мы летаем выше опасной зоны и что с тобой я рискую намного меньше, чем на коммерческом реактивном самолете.

– Да, я так говорил, сэр, и это правда. Вы не согласны?

Эш уселся на черное кожаное сиденье и вытянул ноги, поставив их на сиденье напротив, чего в таком длинном лимузине не смог бы сделать ни один человек нормального роста. Водитель был надежно изолирован от него стеклянной перегородкой, а остальные поехали следом на другой машине. Телохранители Эша разместились в авто впереди.

Огромный лимузин рванул с места, помчался вверх по спирали с опасной, но волнующей скоростью, а потом выскочил из пасти гаража в чарующую белую бурю. Слава богу, бездомных забрали с улиц. Он забыл спросить о бездомных… Впрочем, наверняка некоторых из них пустили в фойе и дали им теплое питье и местечко, где они могли бы поспать.

Машина пересекла Пятую авеню и понеслась в сторону реки. Буря беззвучно кружила бесчисленное множество прелестных крохотных снежинок. Они проносились между темными безликими зданиями, как по глубоким горным ущельям, и таяли, столкнувшись с темными окнами и влажными тротуарами.

Талтос…

На мгновение радость покинула его мир – радость его достижений, его видений. Мысленным взглядом он увидел ту хорошенькую молодую женщину в помятом фиолетовом шелковом платье, мастерицу кукол из Калифорнии. Он увидел ее мертвой в постели, и все вокруг было залито кровью, заставившей платье потемнеть.

Конечно, такое не могло произойти. Он никогда больше не позволит, чтобы такое случилось, как не позволял уже много лет, так много, что он с трудом мог припомнить, каково это – обхватить руками мягкое женское тело, едва помнил вкус молока из материнской груди.

Но он думал о постели, и о крови, и о девушке, мертвой и холодной, и о ее веках, посиневших, как и кожа под ногтями, а потом и все лицо. Он мысленно рисовал эту картину, потому что в противном случае стал бы представлять слишком много другого. А боль, причиняемая этим видением, сдерживала его, заставляла воображение оставаться в границах.

– Ох, что это может означать? Мужчина. И мертвый.

Только теперь Эш осознал, что ему необходимо увидеть Сэмюэля. Они с Сэмюэлем должны быть вместе. Эти встречи наполняли его радостью или могли наполнить, если он это допустит. А он уже стал настоящим мастером в том, чтобы позволять волнам счастья приходить тогда, когда в них нуждался.

Он не видел Сэмюэля уже пять лет. Или даже дольше? Нужно подумать. Конечно, они говорили по телефону и, с тех пор как связь и сами аппараты стали достаточно надежными, делали это часто. Но он ведь не видел Сэмюэля.

В те дни у него было всего несколько седых волосков. Боже, неужели это происходит так быстро? Конечно, Сэмюэль заметил те волоски и обратил на них внимание. А Эш сказал: «Они исчезнут».

На одно мгновение туман рассеялся, исчез огромный защитный экран, так часто спасавший Эша от нестерпимой боли.

Он увидел горную долину, устремлявшийся вверх дым, фигуры, мчавшиеся к лесу, услышал ужасающий звон и стук мечей. Дым поднимался от простых каменных строений и от сараев… Невозможно, чтобы такое вообще могло произойти!

Оружие изменилось; правила изменились. Но массовая резня оставалась все такой же. На этом континенте Эш жил уже примерно семьдесят пять лет, всегда возвращаясь на него после одного-двух месяцев отсутствия. Поводы для отъезда были разными, но чаще всего его гнало прочь нежелание находиться вблизи от пожаров, дыма, агонии и ужасающих руин, оставленных войной.

Воспоминания о той долине не покидали его. Другие воспоминания тоже были связаны с ней: зеленые луга, дикие цветы, сотни сотен крошечных голубых цветочков. Он плыл по реке на маленьком деревянном суденышке, а на высоких стенах крепости стояли солдаты. Ах, что творили эти существа, нагромождая камни один на другой, чтобы создать огромную рукотворную гору! Но как насчет его собственных монументов? Сотни людей волокли через равнину эти громадные валуны, чтобы выстроить их в круг.

Та пещера… Ее он тоже видел снова, как будто перед ним вдруг выложили десятки ярких фотоснимков. Вот мгновение, когда он бежит вниз по склону утеса, скользя, едва не падая, а в другой момент Сэмюэль говорит ему: «Давай уйдем отсюда, Эш. Зачем ты сюда пришел? Что тут можно увидеть или узнать?»

Он увидел Талтоса с седыми волосами.

«Мудрые, добрые, знающие» – так их называли. Никто никогда не говорил «старые». В те времена, когда весна на острове была теплой, а фрукты сами падали с деревьев, это слово не произносил никто. Даже в горной долине никогда не звучало слово «старый», но все знали, что те, у кого были белые волосы, жили дольше всех, знали самые давние истории…

– Идем туда, послушаем историю…

На острове можно было выбрать того седовласого, которого ты хотел послушать, – потому что они сами не желали выбирать, – и сесть рядом, слушая, как избранный тобой поет, или говорит, или читает стихи, рассказывая самое давнее из того, что мог припомнить. И там была седовласая женщина, певшая нежным высоким голосом, и ее взгляд всегда был устремлен в море. Эшу очень нравилось ее слушать.

Но сколько же времени, сколько десятилетий может пройти до той поры, когда его собственные волосы поседеют окончательно?

Впрочем, он знал, это может случиться, и очень скоро. Время само по себе тут ничего не значило. А седовласых женщин вообще было очень мало, ибо рождение детей способствовало их скорому увяданию. Правда, об этом никто не говорил, но все знали.

Седовласые мужчины были энергичны, любвеобильны, удивительно прожорливы и всегда готовы предсказать будущее. Но седовласая женщина была хрупкой. Такой ее сделало рождение детей.

Ужасно было вспоминать такие вещи, да еще так внезапно, так отчетливо. Возможно, это была еще одна магическая тайна, связанная с белыми волосами? Может быть, они заставляли вспоминать все с самого начала? Нет, не это… Дело было просто в том, что когда-то – Эш уже и не помнил, как давно, – ему казалось, что он будет приветствовать смерть с распростертыми объятиями, но теперь он ничего похожего не ощущал.

Его лимузин пересек реку и теперь мчался к аэропорту, упорно прорываясь сквозь бешеный ветер. Лимузин был большим, тяжелым и прижимался к скользкому асфальту.

Воспоминания продолжали тесниться в голове Эша. Он был уже стар, когда всадники примчались на равнину. Он был стар, когда видел римлян в битве у стены Антонина[2]2
  Стена Антонина – пограничная стена длиной 8,5 км, возведенная в 142–158 гг., во времена завоевания Британии римлянами, по приказу римского императора Антонина Пия между рекой Клайд и заливом Ферт-оф-Форт. Фрагменты стены сохранились до наших дней.


[Закрыть], когда смотрел из кельи святого Колумбы[3]3
  Колумба (ок. 521–597) – кельтский монах, миссионер, апостол северных и южных пиктов в Шотландии.


[Закрыть] на высокие утесы Айоны…[4]4
  Айона – остров в составе Гебридских островов у берегов Западной Шотландии. В 563 году Колумба построил здесь церковь и основал монастырь, в стенах которого впоследствии и скончался. Именно на острове Айона он впервые был объявлен святым.


[Закрыть]

Войны. Почему они никогда не уходят из его памяти, а выжидают там во всем своем величии, совсем рядом с нежными воспоминаниями о тех, кого он любил, о танцах в горной долине, о музыке? Всадники спускаются вниз на зеленые земли, темная масса разливается, как чернила, по мирной картине, а потом их ушей достигает низкий рев и клубы дыма поднимаются бесконечными облаками…

Он внезапно очнулся.

Маленький телефон звонил. Эш схватил его и сорвал с черного крючка.

– Мистер Эш?

– Да, Реммик?

– Я подумал, вы захотите это знать, сэр. Там, в отеле «Кларидж», знакомы с вашим другом Сэмюэлем. Они уже подготовили для него его обычный номер на втором этаже, угловой, с камином. И они ждут вас. Кстати, мистер Эш, им тоже неизвестна его фамилия. Похоже, он никогда ее не называет.

– Спасибо, Реммик. Помолись немножко. Погода весьма переменчива и опасна.

Он повесил трубку, не дожидаясь, когда Реммик примется за свои обычные предостережения. «Ему не следовало говорить ничего подобного», – подумал Эш.

Но вот что было воистину изумительным: в «Кларидже» знали Сэмюэля. Представить сложно, что они к нему привыкли… Когда Эш в последний раз видел Сэмюэля, рыжие волосы его друга были спутанными и растрепанными, а лицо изрезали такие глубокие морщины, что глаза стали почти не видны, хотя время от времени вспыхивали и светились, как осколки янтаря в мягкой темной плоти. В те дни Сэмюэль одевался в лохмотья и носил на поясе пистолет. Он походил на маленького пирата, и люди на улице расступались перед ним, предпочитая обойти его стороной.

«Они все меня боятся, – жаловался Сэмюэль. – Я не могу оставаться здесь. Посмотри, они сейчас боятся даже больше, чем в давние времена…»

А теперь он стал своим в «Кларидже»! Неужели он теперь заказывал костюмы на Сэвил-роу? Неужели теперь на его грязных кожаных башмаках нет дыр? И он отказался от пистолета?

Машина остановилась, и Эшу пришлось приложить силы, чтобы открыть дверцу. Шофер бросился ему на помощь, а ветер колотил его снегом.

Тем не менее этот снег был так хорош и так чист до того, как ударялся о землю… Эш встал, на миг ощутив скованность во всех суставах, а потом поднял руку, чтобы защититься от мягких, влажных снежинок, летевших прямо ему в глаза.

– Вообще-то, все не так уж плохо, сэр, – сказал Джейкоб. – Мы можем взлететь меньше чем через час. Но вам лучше подняться на борт прямо сейчас, сэр, будьте любезны.

– Да, спасибо, Джейкоб, – ответил Эш.

Он остановился. Снег все падал на его темное пальто. Он чувствовал, как снежинки тают в волосах. Эш сунул руку в карман, нащупывая там маленькую игрушку, лошадку-качалку… Да, она была на месте.

– Это для твоего сына, Джейкоб, – сказал он. – Я ему обещал.

– Мистер Эш, стоило ли вспоминать об этом в такую-то ночь?

– Ерунда, Джейкоб. Могу поспорить, твой сын отлично все помнит.

Маленькая деревянная игрушка была слишком уж незначительной. Теперь Эш пожалел, что не выбрал подарок получше.

Эш шел слишком быстро, и шофер не мог за ним поспевать. Впрочем, он был слишком высок для того, чтобы над ним держали зонт. Это был всего лишь жест, картинка: человек почти бежал рядом с зонтом в руке, на случай, если Эш захочет взять этот зонт, чего никогда не случалось.

Он поднялся в теплое, тесное и всегда пугающее внутреннее пространство самолета.

– Я подготовила вашу любимую музыку, мистер Эш.

Эш знал эту молодую женщину, но не мог припомнить ее имя. Она всегда была одним из его лучших ночных секретарей. И сопровождала его во время последней поездки в Бразилию. Он хотел запомнить ее имя. Просто стыд, что оно не сорвалось мгновенно с языка.

– Иви, кажется? – с улыбкой спросил он, слегка сдвинув при этом брови, как бы заранее прося прощения за возможную ошибку.

– Нет, сэр, Лесли, – ответила девушка, мгновенно его прощая.

Нет сомнений, что будь она куклой, то непременно сделанной из неглазированного бисквитного фарфора. На ее личико наложили бы грунтовку нежно-розового цвета, и розы расцвели бы на ее щеках и губах, а глаза сделали бы подчеркнуто маленькими, темными, глубоко посаженными. Девушка застенчиво ждала.

Эш устроился на своем месте, в огромном, длиннее всех остальных, кожаном кресле, изготовленном специально для него, и Лесли вложила ему в руку красиво отпечатанную музыкальную программу.

Это был обычный его выбор: Бетховен, Брамс, Шостакович. И еще сочинение, о котором он просил: «Реквием» Верди. Но он не мог слушать его сейчас. Если он погрузится в эти мрачные аккорды и голоса, на него нахлынут воспоминания.

Эш откинул назад голову, не обращая внимания на зимнее представление за маленьким иллюминатором.

«Спи, дурак», – приказал он себе, не шевеля губами.

Но он знал, что заснуть не сможет. Будет думать о Сэмюэле и о том, что тот сказал, думать снова и снова, до самой их встречи. Эш будет вспоминать запахи дома Таламаски и то, как тамошние ученые были похожи на священников, и человеческую руку с зажатым в ней гусиным пером, выводившую крупные затейливые буквы: «Аноним. Легенды затерянной земли. Стоунхендж».

– Хотите побыть в тишине, сэр? – спросила юная Лесли.

– Нет. Шостакович, Пятая симфония. Она заставит меня плакать, но вы не должны обращать на это внимание. И еще я голоден. Принесите сыра и молока.

– Да, сэр, все уже готово.

Девушка начала перечислять названия сыров – изумительные сорта, заказанные для него во Франции, в Италии и бог знает где еще. Эш кивнул, сделав выбор, и замер, ожидая, когда на него обрушится музыка, которая заставит его забыть о снеге за бортом и о том, что вскоре он окажется над огромным океаном и направится к Англии, к той самой равнине, к Доннелейту и к глубочайшей печали.